При свете звезд

На рассвете пароход «Урания» отошел далеко от траулера.

– Знает кошка, чье сало съела! – шутят матросы.

Последний козырь Скотта бит. Ему не удалось «ослепить» противников. Да и по сути говоря, это была заведомо безнадежная попытка. Для самого Скотта потеря телеока равнозначна потере почти всего. Для советских пароходов это лишь незначительная заминка в работе: на смену погибшим телеглазам быстроходные самолеты доставили бы новые. Да, игра проиграна. Почти без всякой надежды на успех «Урания» продолжала поиски. Но что ж еще Скотту оставалось делать?

А у Миши большая радость. Врач осмотрел его последний раз и сказал:

– Через два-три дня можете отправляться в путешествие.

Миша начал готовиться к «прыжку в Атлантический океан».

Как раз через несколько дней новый гидроплан – «крыло» Циолковского – должен был лететь на место стоянки советских пароходов. Миша уже представлял себе, как он сойдет на траулер.

На «Серго» все было знакомо Мише до малейших подробностей. Но теперь к зрительным впечатлениям прибавятся и другие. Он сможет трогать все, вдыхать полной грудью запах океана. Мечта его скоро исполнится. Он пожмет руки своим друзьям.

Еще два-три томительных дня ожидания… Они. были бы еще томительнее, если бы не «чудесное око». Миша не теряет связи с экспедицией.

Он и теперь словно сидит в плетеном кресле с Протчевым на палубе траулера и миролюбиво беседует со старым водолазом. Протчев посасывает короткую морскую трубочку, выпуская клубы дыма. Размеренно колышется траулер. В небе загораются первые звезды.

– Южный Крест, – коротко говорит Протчев, показывая толстым пальцем на неизвестное Мише созвездие. И снова молчание. С кормы звучит музыка, пение. Весельчак кок играет на гармони, матросы подпевают.

– Протчев, расскажи мне что-нибудь о себе, о своей работе, – просит Миша.

– Что же тут рассказывать? Спускался, нырял… – говорит тот, не выпуская трубки из зубов.

– Неужели так-таки больше ничего и не скажешь?..

Взгляд Протчева становится сосредоточенным. Этот тихий вечер и его самого настраивает на воспоминания.

– Бочонок золота, который мы случайно нашли… – Протчев делает глубокую затяжку и вынимает трубку изо рта. – А знаешь ли ты, что весь наш ЭПРОН начался с поисков золота?

– Нет. Расскажи, Протчев.

Теперь уже Протчев наверняка разговорится. Миша удобнее садится в кресло возле экрана.

– О Крымской кампании слышал, когда союзный флот англичан и французов обложил Севастополь? «Дела давно минувших дней». Из Стамбула вышел тогда в Балаклаву военный корабль «Черный принц». Он вез золото для всей союзной армии и попал в страшнейший черноморский шторм. Не один десяток кораблей погиб тогда от этого шторма. Неподалеку от Балаклавской бухты потерпел аварию и «Черный принц».

Бочонки с золотом – величайшее сокровище – на дне моря. Миллионы золотом. Десятки миллионов. Сотни… Семьдесят пять лет загорались люди, думая об этом золоте. Да как его достать? Лишь когда водолазная техника стала совершеннее, когда водолазы начали спускаться на глубины, ранее недоступные, начались поиски «Черного принца».

Балаклава, словно золотые россыпи, тянула к себе всех. Кто только не искал «Черного принца» и его бочонки с золотом! Ползали по дну французы, шныряли итальянские водолазы, спускались даже японцы.

А почему бы нам не попытать счастья? Золото – валюта, а на валюту мы могли бы очень многое купить за границей для Советской страны.

– Было это, – продолжал старый эпроновец, – в 1923 году. Взяли мы старую калошу – разбитую баржу для мусора, устаревшие водолазные костюмы – вот и вся оснастка – и начали работать. Обыскали дно…

– И ничего не нашли?

– Два старинных медных пятака и полкопейки. А потом выяснилось, что «Черный принц» выгрузил золото еще в Стамбуле.

Ну, насчет пятаков и полкопейки я пошутил. Мы нашли тогда кое-что большее, чем полкопейки. Нашли самих себя, убедились, что если бы нам настоящую оснастку, мы были бы водолазами не хуже, чем шведы и японцы, которых тогда считали лучшими водолазами в мире.

Вот с этого «Черного принца», с этого несуществующего золота и начался ЭПРОН. Через десять лет у нас уже были тысячетонные понтоны, десятки мягких небольших понтонов на семьдесят-восемьдесят тонн; мы научились работать на больших глубинах в тридцать-сорок саженей, мы стали поднимать суда в две-три тысячи тонн, а потом и в четырнадцать-пятнадцать тысяч тонн водоизмещением. Брались мы и за тяжелые ледоколы и их поднимали со дна моря.

Спускались в Балтийском, Баренцевом, Белом, Каспийском морях, на Дальнем Востоке – в Японском, Охотском морях. Огромный транспорт «Аммуо» – на Балтике, «Канин», «Ямал» – в Белом, «Юрпо», «Силач», «Фредерик» – в Черном, «Штурман», «Неаполь» – в Азовском, ледокол «Каспий» – в Каспийском, «Москва» – на Дальнем Востоке, «Патагония», «Вест-Гам», «Иван Сусанин» – ледокол… Всего не перечесть.

Много подняли, еще больше на дне осталось. У нас это дело хорошо поставлено. Изучаем списки погибших кораблей. Места их гибели на картах обозначаем кружочками. Подняли пароход – зачеркнули кружочек… С внутренними морями и пограничными районами закончим – за открытые океаны возьмемся. Ты видел экономическую карту моря, морские торговые пути? Старейший и самый широкий путь – через Атлантический океан из Европы в Северную Америку. На этом пути сотни парусных и паровых кораблей лежат на морском дне. Потом путь идет вдоль западных берегов Европы через Средиземное море, Суэцкий канал, Красное море на Цейлон, Суматру, по Южно-Китайскому морю. Путей в морях много, доберемся и до них. Почин уже сделан… Теперь с нашими подводными телегами мы обыщем все моря.

Протчев зажег спичку, чтобы разжечь погасшую трубку. Миша воспользовался паузой.

– А ты сам искал золото «Черного принца»?

– Я, – почмокал трубкой Протчев, – в то еще время мальцом был голоштанным, на Далеком за ракушками нырял.

– Теперь лучше работать?

– Намного лучше, – ответил Протчев. – Телеоко, телефон. Вот ты из Москвы за моей спиной акулу увидел и меня предупредил. А раньше в какие переплеты попадали порой! Вспоминаю, искали мы тралом затонувшее судно, телеока тогда еще не было. И вдруг – рывок. Зацепился за что-то трал. Стоп машина! Сигнальный водолаз командует: «Водолаз, к калошам! Водолаз, на трап! Закрыть иллюминатор! На манометр, на шланг». Есть! За несколько минут я спустился на дно. Глубина на этом месте была страшенная. Нашел трал. Осматриваю. Что за диво? Пустой. А что-то его держит. Ищу причину. Нагнулся. Вижу, трал зацепился за старый шестидюймовый трос. Начал я распутывать, да сам не заметил, как обмотал этим тросом свой сигнальный конец и шланг. В море, в полутьме, в густой воде, в тяжелом, неповоротливом костюме попробуй быстро распутать! А сверху уже сигнализируют: «Время подниматься».

«Подожди, – отвечаю, – запутался». А наверху не поняли и стали меня поднимать вместе с тяжелым тросом, запутавшимся в шлангах. Поднимают, сам знаешь, медленно. Чего я тут не передумал! Выдержат ли шланги? Оборвутся – конец. Поминай Протчева… Подняли меня таким путем сажени на две. Посветлело. Вижу, распутать можно, если снова на дно спустят. Сигнализирую, чтобы спускали, – вверх тянут. Телефон испорчен, дернул дважды за сигнальный конец: «спусти ниже». Верно, догадались, что неладно, начали спускать.

И снова я полез в тридцативосьмисаженную глубину. На такую глубину ни один водолаз тогда не осмеливался спускаться. Больше чем пятнадцать минут на такой глубине не пробудешь. А я уже перед этим полчаса на дне просидел. Да подъем вверх. Спустился на дно – в ушах стучит, и красные пятна перед глазами летают. А тут узлы проклятые распутывай…

Протчев смолк и задымил трубкой.

– Ну?

– Ну что «ну»? Вот сижу, покуриваю, с тобой беседую. Прямо и рассказывать больше нечего, дружок. По двести рабочих часов на год, по три часа на спуск – сосчитай. Почти два года под водой. Однако я надеюсь, меня еще года на два подводной жизни хватит. Теперь куда лучше стало.

– Очень темно под водой?

– Это зависит и от глубины, и от состава воды, и от времени года. Летом свет метров на пятьдесят под воду доходит, зимой больше до семидесяти-восьмидесяти. Дальше наши глаза не видят.

– А чьи же видят?

– Ну, крабовы глаза. Спроси у Карпиловского.

Он недавно показывал нам раков, выловленных на разной глубине. У тех, которые живут глубже ста метров, глаз совсем нет – исчезли, потому что не нужны. Одни глазные усики остались. У других, что живут глубже ста метров, и усиков не осталось. Зачем им глаза на глубине двух тысяч метров? Возможно, там солнечный свет еще виден, а возможно, только рыбы, которые светятся.

Обо всем этом Миша знает. Ему хочется навести Протчева на разговор о подводных приключениях. Но их беседу неожиданно прервали.

Над руинами «Левиафана»

Вахтенный, который все время следил за «Уранией», сообщил, что она, сделав поворот на девяносто градусов, полным ходом режет волны, «словно уходит от опасности».

Все заинтересовались этим. Можно было подумать, что Скотт позорно и во все лопатки удирает с поля боя. Миша сразу же вызвал штаб.

Через несколько минут над океаном поднялся огромный столб воды, пламени, дыма и прогрохотал ужасный взрыв.

«Это еще что такое?» – не понимая, спрашивали себя участники экспедиции. А капитаны трех советских судов тотчас дали команду поставить суда форштевнем к месту взрыва и идти полным ходом вперед. Это было сделано своевременно. Огромный водяной вал – гигантский круг, расходящийся во все стороны, – отошел от места взрыва и покатился на пароходы. «Урания» тоже остановилась. Повернулась носом и ждала встречи с водяным валом.

– Неужели он надеялся захватить нас врасплох и потопить? – сказал Маковский.

Водяной вал налетел…

– Держись!

…И упал на пароходы. Их швырнуло носом вверх. Водяная стена со страшным грохотом распалась, волны хлынули на палубу, покатились по ней. Вал покатился дальше. Второй, третий, четвертый – каждый следующий становился меньше и меньше. Наконец пароходы закачались, как во время мертвой зыби, в размеренной килевой качке.

– Смотрите на «Уранию»! – крикнул кто-то.

«Урания» быстро приближалась к месту взрыва, взлетая на волнах.

Когда волнение полностью утихло, с «Урании» стали бросать кошки, драги.

– Вперед, к «Урании»! – скомандовал Маковский, и траулер быстро двинулся.

На месте взрыва плавали доски, обломки мебели, спасательные круги. На одном из них виднелась надпись «Левиафан».

– Так вот оно что! – воскликнул Маковский. – Теперь все понятно. Скотту повезло: он нашел затонувший «Левиафан». Скотт, очевидно, решил, что часть бочонков с золотом могла остаться на пароходе. Поднять пароход невозможно, но можно взорвать его и потом искать среди обломков. Слабая надежда: разве взрыв не мог повредить и бочонки? Но ничего иного Скотту и не оставалось.

– Лишь бы только уцелели пластинки Хургеса, – сказал Барковский. Несмотря на то, что была уже ночь, и на «Урании» и на советских пароходах закипела работа. С «Серго» опустили телеоко и стали осматривать дно. Телеоко Скотта было спущено еще раньше. Его кошки уже поднимали на поверхность то одну, то другую вещь. Оба парохода работали почти бок о бок, но Скотт вынужден был мириться с этим. Он сам настаивал на том, чтобы работы велись поблизости.

По приказу Барковского «Урания» была ярко освещена с траулера огромным прожектором. С другого борта «Урании» был подведен «Персей», который также освещал «Уранию». Ни одно движение на «Урании» не оставалось не замеченным советскими моряками.

Скотта приводила в ярость эта «бесцеремонность», но он вынужден был мириться с ней. «Неужели они бросятся на абордаж, если увидят, что я выловил бочонок с золотом?» – с беспокойством думал он.

Телеоко траулера скользило по дну. На экране был виден огромный, разрушенный взрывом корпус «Левиафана». Он лежал, словно раненое чудовище. Десятки людей следили за экраном, другие десятки – за тем, что совершается на поверхности.

Вот кошка Скотта вытянула какой-то предмет, похожий на подушку. Каждую вещь поднимали на палубу и показывали Скотту. Он внимательно осматривал и либо откладывал, либо, что было чаще, приказывал выбросить за борт. Драги и кошки работали исправно. На траулере даже не ожидали, что Скотт припас их в таком количестве. Обломки мебели, небольшие дорожные кожаные чемоданы, остатки спасательных поясов, всякий хлам появлялся на палубе «Урании».

Если попадались чемоданы, баулы, сумки, ящики, Скотт бережно откладывал их.

– Это уж на мародерство смахивает.

– Наследник всех утонувших пассажиров дорвался до наследства.

– Подводная барахолка! – шутили матросы траулера.

Кошка поднялась над поверхностью воды. На этот раз на ее стальных когтях висел небольшой предмет. Это была металлическая цепочка и на ней металлическая дощечка размером с лист писчей бумаги. Край дощечки был изогнут или оторван при взрыве.

На траулере послышались приглушенные восклицания. Это был самый драматический, самый напряженный момент за все время экспедиции.

Кар первым узнал «скрижали» Хургеса и не удержался от легкого вскрика:

– Это они! Это она! Таблица… Записи…

– Тсс! – Азорес зажал ему рот. Все примолкли и с замиранием сердца смотрели, что будет с сокровищем, за которое они так упорно боролись. Неужели Скотт все же знал о нем и теперь завладеет им?..

Скотт делал вид, что он абсолютно не замечает яркого света и направленных на него взглядов. Он работал, храня внешнее спокойствие, как будто находился в океане один.

Таблицу на цепочке подали Скотту. Он осмотрел ее с должным вниманием, пожал плечами и поднял вверх, готовясь выбросить за борт эту ненужную ему вещь. Кар снова вскрикнул. В эту минуту над бортом появилась другая кошка, зацепившая какой-то большой узел. Э, тот, узел заинтересовал Скотта. Рука его медленно опустилась, и, наконец, он пренебрежительно швырнул пластинку с цепочкой на палубу.

– Игра это или не игра? – соображали на траулере.

Сокровище лежало так близко, и его нельзя было взять. Нет, Скотт, очевидно, не знал, каким кладом он завладел.

– Как добыть таблицы?.. Пообещать за них найденный бочонок с золотом? Нельзя. Это значило бы сразу набить цену на никчемную, с точки зрения Скотта, металлическую пластинку, и он уже не выпустит ее из рук. Надо предпринять что-то иное. Но сделать сразу и решительно… Скотт может выбросить пластинку за борт, и тогда она погибнет безвозвратно.

Скотт, очевидно, устал. Было уже за полночь, и он приказал прекратить работу. Поднялся из плетеного кресла, на котором сидел, зевнул в сторону траулера, выражая этим свое презрение, и пошел в каюту спать. На палубе остались лишь вахтенные и несколько матросов, которым было приказано привести в порядок разбросанные по палубе предметы, добытые из глубин океана.

«Лишь бы только матросы не выбросили за борт пластинку», – думал каждый участник экспедиции.

На следующий день утром Азорес подошел к капитану.

– Товарищ Маковский, прикажи подвести борт траулера к борту «Урании»! – сказал он капитану. Капитан удивленно посмотрел на него. Азорес сделал жест рукой, который свидетельствовал, что ему, Азоресу, пришла в голову какая-то идея.

Капитан отдал приказ. Траулер начал медленно подходить к «Урании». Когда корабли почти коснулись друг друга, Азорс подошел к борту и начал говорить по-испански с матросами «Урании». Он не ошибся – на «Урании» было много испанцев из Латинской Америки. Услышав родную речь, они охотно подошли к Азоресу и разговорились с ним. Азорес стал бросать им пачки сигарет и развлекать их шутками. Потом он, словно невзначай, увидев па палубе пластинку с цепочкой, сказал:

– В лавочке вашего барахольщика я нашел одну вещь, которая мне может пригодиться.

– Какую?

– Да вот эта цепочка. Она как раз впору моей собачке. Собачка на цепочке. Ну-ка, дайте ее мне.

Матрос засмеялся, подошел к куче хлама, лежавшего на пароходе, поднял цепочку и попробовал оторвать от металлической пластинки, к которой она была припаяна.

– Да ты не беспокойся, дай так, я аккуратно распаяю.

Матрос уже протянул руку к Азоресу, как вдруг за его спиной вырос Скотт. Его глаза гневно блестели.

– Кто смеет распоряжаться моими вещами без моего ведома? – сурово проговорил он.

Вырвав из рук матроса пластинку, он бросил ее за борт.

В то же мгновение кто-то прыгнул в воду с борта траулера. Это был Протчев.

Скотт сразу понял, что он сделал новую ошибку. Эта цепочка с пластинкой, стало быть, имеет немалую ценность, если ради нее человек прыгает в воду, рискуя угодить в пасть акулы. Неужели ее и искали советские пароходы?

Прошла минута напряженного ожидания, а Протчев был под водой. Легкий толчок о борт заставил экипаж траулера оторвать глаза от водной поверхности. Что случилось? Капитан Маковский тотчас понял серьезность обстановки. Капитан «Урании», видимо, хорошо усвоил тактику своего хозяина относительно советских пароходов: вредить, где только можно, – и приказал поставить пароход так, чтобы «Урания» своим бортом прижалась к борту траулера. Протчев мог быть раздавлен.

– Лево руля! Полный ход! – крикнул Маковский. Этот быстрый маневр спас жизнь Протчеву. Между двумя пароходами возникла щель, но «Урания» все еще стремилась прижаться бортом к борту траулера. В этот момент на воде появилась голова Протчева. Он задыхался. На его лице было написано отчаяние. Его руки были пусты. Водолаза подняли на палубу. Он проклинал Скотта. Ну, конечно, Протчев успел бы поймать таблицу, если бы не этот подлый маневр. Его едва не раздавило. Ему пришлось нырнуть глубже, туда, где корпус корабля искривляется к килю, и выждать там, пока пароходы немного разошлись. Рискуя снова быть раздавленным, он всплыл на поверхность, чтобы не задохнуться.

– Ничего, найдем пластинку, – утешал его Гинзбург, хотя все были обескуражены не меньше Протчева.

Немедленно в воду были спущены все наличные прожекторы и два телеока. Одно из них проецировало изображения на экран капитанской каюты, второе – на экран палубы.

– Лишь бы не сдвинуться с этого места, – нервничал Гинзбург.

Скотт постарался, чтобы именно так и случилось. «Урания», отходя от траулера, повернулась так, что своим форштевнем зацепила корму траулера, и он стал медленно отходить в сторону.

В запальчивости Азорес выбежал на корму и, выхватив револьвер, закричал:

– Задний ход или буду стрелять!

Он повторил это дважды по-английски и по-испански, переводя револьвер со Скотта на капитана. И столько было решимости в его голосе, что капитан «Урании» подчинился.

– Надеюсь, что это последняя подлость, которую делает нам Скотт, – сказал Азорес, опуская руку с револьвером, но не сходя со своего места.

– Война так война. Со Скоттом больше незачем церемониться! – прокричал Барковский.

– Мы вообще были чрезмерно терпеливы, – ответил Маковский и дал распоряжение всей своей маленькой флотилии.

На «Серго» был спущен якорь, и «Персей» с «Марти» стали полным ходом курсировать по кругу вблизи «Серго», не подпуская «Уранию». Капитан «Урании» все же попытался подойти к «Серго», но «Марти» на всем ходу зацепил носом за обшивку «Урании» и помял ее.

– Вы будете отвечать за это! – кричал Скотт. – Это противоречит всяким морским законам. Вы поступаете, как пираты.

– Сначала вы ответите за все ваши злодеяния, а потом мы согласны отвечать за свои поступки, – спокойно ответил Маковский. – Все ваши незаконные действия запротоколированы, внесены в судовой журнал. У нас есть свидетели-иностранцы…

– Да, я первый готов подтвердить под присягой на суде! – неожиданно выкрикнул Кар по-английски. – Я аргентинский гражданин.

– Я испанец! – добавил Азорес.

Скотт задумался. Он прекрасно понимал, что за свои действия он может серьезно поплатиться. Кроме того, за все повреждения «Урании» Скотт должен будет платить пароходной компании, которая не захочет разбираться, кто виноват.

И Скотт решил отступить, не покидая, однако, поля боя.

Начали снова искать затонувшее сокровище.

«Левиафан» лежал на такой глубине, что в жестком водолазном костюме можно было рискнуть спуститься. И Протчев настоял, чтобы его спустили.

Он лазил по дну в своем бочковидном костюме. Вместе с ним рыскали среди обломков парохода сильные лучи прожектора и телеглаза советских пароходов.

Работа была нелегкая. Надежд на успех немного. Впрочем, никому не приходило в голову отступить.

Миша, не отрываясь, смотрел на экран. У него уже были две заслуги: он первый заметил бочонок с золотом и, предупредив Протчева об опасности, спас ему жизнь. Сейчас Миша хотел первым найти затонувшие таблицы.

Но эту честь ему пришлось разделить с Гинзбургом, который одновременно с Мишей воскликнул:

– Вот она!

Таблица лежала на дне возле изуродованных взрывом железных листов обшивки корпуса «Левиафана». О находке тотчас же было передано Протчеву на дно. Он зацепил цепочку железным крюком, которым теперь кончалась его рука, и приказал поднимать.

Поднимали долго. Миша видел, как отдыхает Протчев во время остановок, держа в протянутой руке драгоценную ношу.

Когда водолаз с пластинкой в руке появился на поверхности воды и, наконец, был благополучно поднят на борт, раздалось такое громкое «ура», что все матросы «Урании» выбежали на палубу.

Скотт оторопело смотрел на это торжество. Что за странные люди? Они нашли бочонок с золотом и не кричали. А вот теперь, зацепив какой-то старый кусок железа, кричат на весь Атлантический океан.

– Теперь мы, в конечном счете, обязаны только себе, – сказал Маковский.

– И нашему неизменному помощнику – телеоку, – добавил Гинзбург, любовно поглаживая оболочку телеока, тоже поднятого на палубу.

Пластинки отнесли в капитанскую каюту. Пришел слесарь и начал осторожно распаивать загнутый угол.

– А краешка пластинки все-таки нет, – проговорил с сожалением Барковский, который следил из Москвы.

Края пластинок распаяли, и пластинки рассыпались.

Кар нетерпеливо схватил их и стал рассматривать. Он был бледен, губы его дрожали. Казалось, он был готов расплакаться. Все молчали. Кар перевертывал страницы этой необычной книги. Потом он горестно сказал:

– Важнейшие формулы пострадали. И… я не знаю, удастся ли мне восстановить их…

– Если не удастся вам, удастся Борину, Тоффелю – десяткам, сотням наших ученых, – сказал Барковский. – Сейчас же сфотографируйте пластинки и передайте копии на все пароходы, надо сберечь любой ценой то, что мы имеем.

– Ну что ж, наша экспедиция закончилась, товарищ начальник? – спросил Барковского капитан.

– Да, – ответил Барковский, – готовьтесь в обратный поход.

– Не беспокойтесь, дорогой товарищ Кар, – обратился он к Кару. – Экспедиция наша, во всяком случае, оказалась небезуспешной. Затраты возмещены золотом, найденным в бочонке, ученые сделали чрезвычайно интересные открытия. Они возобновят свои работы в следующем году. Что касается испорченных пластинок, то вам уже говорил академик Тоффель, что наше богатство – тот новый принцип, который разработан Хургесом для расщепления ядра. Таблицы помогут нам. Будем работать. Мы затратим пять, возможно, десять лет, но добьемся своего. Вы скоро убедитесь (когда лучше познакомитесь с нашим стилем работы), что мы умеем добиваться поставленной цели.

– О, в этом мне нет нужды и убеждаться, – ответил Кар.

Трубы советских пароходов задымили.

Задымила и труба «Урании». Срок фрахта закончился, у Скотта не было больше средств продолжать поиски. Возможно, ему удастся найти компаньонов и возвратиться сюда, чтобы найти золото или… окончательно погибнуть.

Три парохода под советским флагом отплыли на северо-восток, «Урания» – на юго-запад.

Скотт возвращался с пустыми карманами и в отчаянии. Товарищ Кар – с новыми надеждами и огромным интересом.

Два мира – две судьбы…

Океан снова стал пустынным. На том месте, где еще недавно кипели людские страсти, равнодушно катились длинные зеленые волны. Летучие рыбы прыгали из воды, ветер играл волнами.

А под зеленым водным покровом спал особый мир – мир затонувшего города, но и он просыпался для новой жизни.

Телеоко открывало только первые страницы этой интересной книги. А сколько их лежит еще не прочитанными и ждет своего нетерпеливого, любознательного читателя!..

– Так тебе, Мишук, и не посчастливилось побывать в экспедиции, – сказал Николай Петрович. – Не горюй. На твой век еще хватит экспедиций!

Миша протянул отцу толстую общую тетрадь.

– Вот дорожный журнал атлантической экспедиции трех советских судов, – сказал он. – Даже участник экспедиции не мог бы написать более точно. Тут материал для целого романа, который можно было бы назвать «Чудесное око».