XXIII. Куда?

– Наконец-то я застал тебя дома! – воскликнул Казимир, входя однажды вечером в гостиную Эммы. – Ах, как давно мы с тобою не видались!.. За что ты меня так наказываешь? – прибавил он, становясь перед ней на колени и покрывая ее руки горячими поцелуями. – Где ты была? Вероятно, у новых друзей, которые для тебя дороже, чем я!

– Мы не виделись всего один день, – улыбнулась девушка.

– Нет, три дня, они показались мне тремя годами!.. Вечностью!

– Ты все преувеличиваешь... Я навестила свою больную приятельницу и отдала визит Огинским.

– Так ты у них бываешь?.. Желал бы я знать, с какой целью они с тобою познакомились? Чего они от тебя хотят?

– Решительно ничего... Да если бы у них и была какая-нибудь предумышленная цель, то поверь, я сумела бы ее разгадать. Неужели ты сомневаешься в твердости моего характера?

– Нисколько... Я и сам не знаю, почему это меня так тревожит... Ты, вероятно, уже познакомилась с Солтыком?

– Разумеется!

– И он произвел на тебя сильное впечатление?

– Ни малейшего... Да встань же, сделай одолжение, сюда может войти тетушка или кто-нибудь из посторонних, а ты стоишь передо мной на коленях.

– Какая ты красавица, Эмма! – воскликнул Ядевский, садясь возле нее на стул.

Действительно, девушка в эти последние дни расцвела, как майская роза. Неудивительно: впервые в жизни она была влюблена. Это чувство оживило ее, придало всему ее существу еще большую прелесть. Теплая, напитанная запахом цветов атмосфера комнаты, слабый свет лампы под зеленым абажуром, белое платье с голубыми бантами, хорошенькие ножки в голубых бархатных туфлях – все это производило на влюбленного юношу чарующее впечатление. Долго любовался он красавицей и наконец спросил:

– Любишь ли ты меня?

– Люблю, – отвечала Эмма тоном, уничтожавшим всякое сомнение, – тебя одного, и никого никогда больше любить не буду.

– Дорогая моя, ты согласна стать моей женой?

– Да... но не теперь, а со временем.

– Почему же?

– Для супружеского счастья недостаточно одной любви... быть может, мы не сойдемся характерами... А чтобы изучить друг друга, потребуется немало времени. Нельзя, закрыв глаза, броситься в бурный водоворот жизни. Он увлечет нас, а куда?.. Этого мы не знаем.

– Куда? – в раздумье повторил Казимир. – Это и есть главная загадка человеческой жизни. Я не ошибусь, если скажу: в могилу! Не правда ли?

Эмма вздрогнула и побледнела.

– О, нет! – с трудом произнесла она, и губы ее задрожали. Казимир обнял ее за талию, и она прибавила чуть слышно: – Прошу тебя, не прикасайся ко мне.

Юноша в изумлении взглянул на нее, как бы желая разгадать, что значат эти слова, но это ему не удалось. Эмма поспешила переменить тему разговора.

– Я еду завтра верхом в село Мешково, – сказала она, – не проводишь ли ты меня?

– В такой мороз?.. Впрочем, как тебе угодно.

За чаем молодые люди говорили о политике, о театре, о киевских студентках. Когда они наконец расстались, было уже совсем поздно. Казимир не заметил, что когда он спускался по лестнице, какая-то женщина внимательно следила за ним, стоя на площадке.

– Ты видела его? – спросила Эмма, когда Рахиль вошла в гостиную.

Еврейка утвердительно кивнула головой.

– Узнаешь его при случае?

– Такие черты лица, как у этого барина, нелегко забыть.

– Слушай же: ты и твои люди должны следить за каждым его шагом и обо всем ежедневно докладывать мне.

– Будет исполнено.

– Нет ли чего-нибудь новенького?

– Вы увидите в Мешкове нашего апостола. Скажите ему, что частный пристав Бедросов делал обыск в шинке и допрашивал меня. Он спрашивал, часто ли бывал у меня Пиктурно и не встречался ли он в моем заведении с какой-то дамой.

– Что же ты ему отвечала?

– Я отвечала, что Пиктурно был влюблен в меня по уши и бывал очень часто, но никогда не назначал в шинке свиданий другим дамам.

– Хорошо. Впредь надо быть осторожнее.

– Понимаю... Мне грозит такая же опасность, как и вам. Прощайте, барышня, спокойной ночи.

На следующий день рано утром Эмма и Казимир отправились в село Мешково.

– Чудный день! – воскликнула девушка, садясь на лошадь.

– Но очень холодно.

– Скорость согреет нас: за городом можно пустить лошадей в галоп.

Эмма Малютина была в самом веселом расположении духа. Проезжая по городу, она любовалась роскошными магазинами и, как ребенок, хохотала, глядя на евреев в долгополых кафтанах, которые, словно стая ворон, сновали взад и вперед по улицам. За городом она дала волю своей лошади и с быстротой молнии помчалась по дороге, блестевшей, как серебряная лента под утренними лучами солнца. По пути повстречалась им едущая на розвальнях баба, и Эмма вдруг высказала свое странное мнение о русских женщинах.

– С первого взгляда они кажутся одалисками, в сущности же они скифские амазонки, неутомимые, неустрашимые и жестокие создания.

Подъезжая к усадьбе села Мешково, девушка объявила, что пробудет здесь до вечера, и попросила подождать ее в шинке.

– Хорошо, – ответил Ядевский и спросил, издали увидев на дворе мужчину, закутанного в шубу: – Что это за человек? Он ждет тебя?

– Это священник... Не расспрашивай меня... Прощай.

Казимир отправился в шинок, а Эмма подошла к апостолу и сказала:

– Я приехала сюда по твоему приказанию.

– Пойдем в дом, и дай мне отчет по делу, которое на тебя возложено, – сухо ответил апостол.

Он привел ее в комнату, слабо освещенную лампой под красным абажуром и заставленную массивной старинной мебелью, сел в кресло и приступил к допросу. Умное красивое лицо его рельефно выделялось на темном фоне обоев, ноги покоились на пушистой медвежьей шкуре; на пальце, как крупная капля крови, блестел огромной величины рубин. Девушка, стоя, рассказывала ему о своих делах.

– Не ожидал я такого быстрого и благоприятного результата, дочь моя, – с благосклонной улыбкой заметил апостол, выслушав рассказ Эммы. – Но теперь мы должны быть очень осторожны. – Ты хочешь еще что-нибудь поведать мне? – прибавил он после минутного размышления.

– Ты угадал, святой отец, – прошептала юная грешница, – ты заглядываешь в самые сокровенные глубины человеческого сердца... и я не смею таиться от тебя...

– Ты желаешь исповедаться?

Эмма упала на колени и горько заплакала.