Глава 6. У стенда с объявлениями, недалеко от входа в Большой зал, собралась толпа

У стенда с объявлениями, недалеко от входа в Большой зал, собралась толпа. Радостные восклицания, смех и возбужденный гомон заставляли подходить сюда всё новых и новых школьников. Над их головами ярко искрился, сыпал волшебными блестками и радужно переливался огромный красочный плакат.

БАЛ. На Хэллоуин в школе состоится праздничный бал.

Этого объявления ждали давным-давно. Слухи о приготовлениях с каждым днем становились всё настойчивей. И где-то уже с начала октября загадочно перешептывались по углам девушки. Юноши, наведываясь в Хогсмид, стали чаще уделять внимание не только спортивным магазинам и «Сладкому королевству», но и бутикам с модной одеждой. В спальне по вечерам из сундуков на всеобщее обозрение извлекались парадные мантии, и велись дискуссии о том, будет ли маскарад, и не пора ли начать думать о маскарадных костюмах. Всем скопом весело перебирали девичьи имена, планируя, кто кого пригласит, и с кем и где есть шансы интересно продолжить вечер после окончания танцев.

Ко всей этой возне и суете Николас чувствовал сильнейшее отвращение. Поэтому вечера молодой человек, раз за разом, проводил в библиотеке, хотя по многим предметам он и так уже оставил далеко позади даже усердных, более других охочих до знаний, студентов своего факультета.

Райвенкловец не без иронии отмечал, что у него, как и у несчастного НАСТОЯЩЕГО Уоррена, только на зельеделии оценка оставалась по-прежнему не выше удовлетворительной, но с этим приходилось мириться. Спасибо и на том, что Снейп не задавал ему больше невыполнимых заданий, а на занятиях обычной соседкой Николаса по парте стала-таки Гермиона, а не Поттер.

Хотя последнее время и в отношениях с Поттером уже не было прежней напряженности. Они больше не ходили совместно в Хогсмид, но, встречаясь, вежливо здоровались, болтали на ничего не значащие темы. Пару раз Поттер даже приглашал его полетать вместе, погонять, забавы ради, квоффл, но райвенкловец всегда отказывался, потому что еще меньше, чем полеты, любил бездумную трату времени на квиддичной площадке.

Вечерами он и вовсе был избавлен от общества Поттера, Уизли и иже с ними, так как легкой симпатии, что возникла между Николасом и гриффиндорцами, было явно недостаточно, чтобы те захотели, подобно райвенкловцу, похоронить себя среди книг.

В глухой угол библиотеки, который Николас облюбовал для себя, не забредал даже Малфой со своими гориллами-дружками. Здесь среди стеллажей, забитых ветхими пыльными томами на какие-то забытые никому не нужные темы, вообще никогда никто не появлялся, и единственным, что мешало ему чувствовать себя полностью, совершенно, беспросветно одиноким, было присутствие мисс Грейнджер — очень ненавязчивое, очень тихое, почти незаметное, но практически постоянное. И не только здесь.

За завтраком, обедом или ужином в Большом зале, стоило Николасу поднять взгляд, он неизменно встречал ее ласковую, чуть насмешливую улыбку. На уроках они сидели за одной партой. На практических занятиях по травологии или уходу за магическим зверьем они тоже как-то очень естественно оказывались в паре. И в библиотеке. Гермиона просто приходила и садилась напротив, раскладывала свои учебники, пергаментные свитки и, мимолетно улыбнувшись Николасу, погружалась работу.

Они никогда не разговаривали ни о чем, что не касалось бы занятий, а, заканчивая учебу, прощались сразу за порогом библиотеки, и ни разу он не попытался проводить ее до гриффиндорской башни, а она не пыталась задержать его на лишнюю минутку каким-нибудь пустым разговором. Тот мимолетный поцелуй, что случился между ними еще в начале года, казался теперь только давним, почти забытым, дурацким недоразумением. Но приходил следующий день и следующий вечер, и Гермиона снова была рядом.

Наверное, это могло бы тянуться бесконечно, но…

***

— Вот. Представляете, пригласил ее, а она… В общем, опоздал я, — красавчик Терри Бутт выглядел по-настоящему расстроенным — разве что, только зубами не скрипел со злости, насупился, как сыч, и досадливо отпихнул от себя тарелку.

— Ха! Опоздал! — Боб Шенк бросил небрежный взгляд через плечо на гриффиндорский стол. — Думаю, Уизли ее на этот бал еще в сентябре пригласил… Тоже мне беда! Других нет? Она недотрога, говорят…

«Бал… Уизли… Недотрога…»

Есть как-то сразу расхотелось, и Николас неподвижно ссутулился над своей тарелкой.

«Уизли?.. Ну да. Гермиона всегда нравилась рыжему олуху и… Ну, ведь должна же она с кем-то пойти на этот идиотский бал».

***

Гермиона читала толстенный учебник по трансфигурации, машинально наматывая на тонкий пальчик темный блестящий локон, Николас же истуканом застыл возле книжной полки (с которой сам забыл, что хотел достать) и, не отрываясь, глядел на девушку.

Уже второй день Хэллоуинский бал, Рон Уизли и Терри Бутт никак не шли у него из головы.

«Недотрога? Неужели кто-то пытался?.. Конечно. Неудивительно. Она красивая девушка…»

Не закончив мысль, Николас вернулся к столу и сел, но не на свое место напротив, а с другой стороны — рядом с Гермионой. Девушка оторвалась от книги и вопросительно заглянула ему в лицо.

— Я слышал… Ну… Будет бал… — пробормотал он, глядя в стол.

— Я тоже слышала про бал, — тихонько засмеялась Гермиона.

— Нет… Я не про то… Бутт сказал… Уизли… То есть, это на самом деле не важно. — «Мерлин, ну неужели нет на свете какого-то универсального набора фраз, которые принято говорить девушке в подобном случае?!» — Тебя, наверное, уже кто-нибудь пригласил?..

— Пока еще нет, — ответила она, с интересом наблюдая за его мучениями.

— Нет? Но почему? Я слышал, Бутт и Шенк говорили, что… — «Черт! Ну что за чушь!» — Как так может быть? Ты такая красивая!.. — выпалил Николас и, сообразив, что он только что сказал, в отчаянии застонал, отвернулся и спрятал лицо в ладонях: — Черт…

— Извини, — он резко поднялся, избегая смотреть на Гермиону. — Извини. Я совсем не то хотел сказать. Думаю нам нужно собираться… Библиотеку закроют сейчас…

— Николас Уоррен! — Гермиона поймала его за руку. Николас вздрогнул, но руки не отнял и послушно остановился. — Если ты собираешься пригласить меня на бал, то так и скажи! Пока меня, и правда, не пригласили Рон или Терри, или пока библиотеку не закрыли, — закончила она улыбаясь.

— И ты бы… пошла со мной? — прошептал он недоуменно, точно и сам не понимал, как ему в голову пришло спросить нечто подобное.

Смешно. И странно. Еще пару дней назад Николас вообще не собирался ни на какой бал, а общество Гермионы было приятным, привычным, не раздражало, но не более того… Не более?? В самом деле??? Почему же тогда сейчас вдруг стало так важно, что она ответит? Мерлина ради! Она всего лишь грязнокровка! Умная, конечно, хорошенькая, но грязнокровка!.. — «Да? — ехидно протянул внутри мерзкий голосок, — Грязнокровка? А ты? Кто ты? Тоже мне, нашелся, наследник Мерлина! Прав Малфой — ты ублюдок, ублюдок, у которого даже имени-то своего нет! Очень ты ей нужен! Как же…»

— Да. Я пошла бы с тобой, — ответила Гермиона, и, помолчав, добавила: — Если ты, конечно, и правда, считаешь меня красивой, — она продолжала улыбаться, но теперь в улыбке ее появилась какая-то неуверенность или вопрос.

— Правда… — прошептал Николас смущенно, заглядывая в золотисто-чайные глаза. — Я, правда, так думаю. Ты… очень красивая.

— Спасибо.

Гермиона не выпустила его руку. Теперь же их пальцы переплелись, а взгляд ее точно завораживал, не давая Николасу сдвинуться с места. Девушка поднялась на ноги, и тела их оказались прижатыми друг к другу настолько тесно, насколько вообще возможно среди всех этих неудобных стульев, рядом с колченогим столом, в широких форменных школьных мантиях. Ладошка Гермионы коснулась его щеки, скользнула дальше, тонкие ласковые пальцы запутались в волосах.

В этот раз она поцеловала его первая — просто поднялась на цыпочки и дотронулась теплыми нежными губами до его сомкнутых губ.

Просто… Но с этой секунды и, наверное, навсегда Николас больше не принадлежал себе. Она еще не знает об этом, но ее глаза, ее руки, ее губы могут сделать теперь с ним всё что угодно. В ее власти дать ему величайшее счастье, и уничтожить, растоптать, смешать с грязью.

На глаза навернулись слезы. Голова закружилась, сердце сжалось от боли, но уже в следующий миг он взял в ладони ее лицо и впился в губы в ответном отчаянном поцелуе.

Они стояли там и целовались, и каждая секунда казалась растянутой до размеров вечности, пока резкий голос мадам Пинс не вернул их назад, на грешную землю.

***

Хэллоуин, а вместе с ним и бал, стремительно приближались. Только вчера до праздничного вечера было еще не меньше двух недель, и вдруг остался лишь день, лишь полдня…

Но хоть за две недели, хоть за полдня — неоткуда было взяться деньгам на покупку парадной мантии. Единственное, что дарило в этой ситуации жалкое, почти призрачное, утешение — это то, что Уизли (которого Николас отчего-то недолюбливал) донимали, несомненно, те же проблемы.

Бедность рыжего семейства была в Хогвартсе притчей во языцех. Малфой не раз уже во всеуслышание издевался над обносками, в которых по его словам, Рон Уизли и его славная очень хорошенькая младшая сестренка должны будут появиться на танцах…

Николас же клял всё на свете (и, прежде всего, самого себя) — в его «гардеробе» не было даже обносков. Он усиленно тренировался в преобразованиях, исподтишка разглядывал мантии одноклассников, один раз даже, морщась от неловкости, полистал втихаря найденный на чьей-то тумбочке модный журнал…

Собственная внешность, о которой Николас никогда усиленно не заботился, приобрела вдруг первостепенную важность. Но еще полбеды — одежда. Что прикажете делать с этим уродским лицом? Выпирающие скулы, громадный нос, впалые щеки и тени под глазами. Как быть с бескровными тонкими губами и совершенно неуместными по-девчачьи густыми длинными ресницами? А с тощей сутулой фигурой, которую, во что не задрапируй, всё равно всё будет, как на вешалке?..

Да что говорить. Зеркало всегда занимало одно из главных мест в ряду особо нелюбимых Николасом предметов.

Но, в конце концов, его отчаянные усилия (хоть и направленные в основном на одежду) увенчались пусть не полным, но всё же, каким-никаким, успехом. По крайней мере, когда он в тот вечер в наколдованной мантии спустился в гостиную, в его сторону никто удивленно не смотрел и не хихикал издевательски за спиной.

Чары, с помощью которых Николас ухитрился подогнать под свой размер вещи Уоррена, удались не слишком прочными, но времени переделывать что-то уже, разумеется, не было. Ладно. Если не случится чего-нибудь экстраординарного, всё должно пройти хорошо.

***

С Гермионой они встретились в гостиной Гриффиндора, куда райвенкловец был вхож, благодаря своей «дружбе» с Поттером.

Никогда, даже во сне, Николас не мог представить, что мисс Грейнджер может быть настолько красивой! Он не понимал, в чем дело. На ней были нарядная блузка и элегантные брюки, но наверняка, на сегодняшнем балу можно будет встретить вечерние наряды и похлеще. Она собрала в высокую прическу волосы, и ей очень шла эта прическа, но Николас и прежде частенько засматривался на ее блестящие темные локоны. Она улыбалась, но и раньше довольно часто, особенно в последние недели, Гермиона дарила ему свои улыбки. Кажется, ничего не изменилось, однако от занудной заучки не осталось и следа. Николас не мог оторвать взгляда от своей спутницы, которая сегодня ослепляла, опьяняла, сводила с ума. Прикосновение ее руки пускало по телу сладкую дрожь. В груди было тесно от восторга и гордости. И пусть с ним кто-то не согласится, всё равно его девушка будет лучшей на этом балу! Его девушка… Как странно…

Он едва обратил внимание на Поттера, что покинул гостиную с рыженькой младшей сестрой Уизли. И уж совсем не оглянулся в сторону самого Рона, который вышел следом под ручку с Браун. Не все ли равно. Кому какое до них дело. Сегодня для Николаса во всем Хогвартсе существовала только одна девушка, и он чувствовал себя влюбленным, рассеянным, глупым и счастливым. Очень счастливым.

***

Позже, вспоминая то, что случилось у входа в Большой зал, Николас пришел к выводу, что Драко Малфой почти наверняка знал, что делал. Потому что иначе — слишком уж необычное получалось совпадение…

Свое представление белобрысый слизеринский принц начал, как и положено, с приветствия:

— Ой, вы только посмотрите, какая замечетельная пара, — протянул Малфой. — Нищий ублюдок и грязнокровка!

Николас стиснул зубы. Он прекрасно понимал, что не должен реагировать на эти глупые подначки. Зря Гермиона так сжала его локоть — не собирается он сломя голову кидаться в драку! Вот еще! Была нужда обращать внимание на идиотов!

— Как они прелестно смотрятся рядом! — продолжал издеваться Малфой. — Остается добавить в эту картину ма-аленький заключительный штрих. Может, поможешь Грейнджер?

Драко, точно дирижер, взмахнул палочкой — с пола и одновременно с потолка взвились плотные клубы пыли и мусора. Грязно-серые облака сгустились вокруг Николаса и стремительно опали, осев на лице, волосах и мантии райвенкловца.

Выходка была глупейшей, достойной, разве что, первокурсника.

— Малфой, ты спятил? — Гермиона машинально попробовала без магии, рукой, отряхнуть с мантии Николаса плотно приставшую грязь. Малфой заржал. Мисс Грейнджер опомнилась и выхватила палочку:

— Finite Incantatem!

Что ж. Наверное это было смешно. Если представить, как он, Николас, стоял там — растерянный клоун, с серым от пыли лицом и волосами, похожими на грязную паклю, в мантии и брюках, которые, растеряв плохо наложенные чары, на глазах у всех съеживались и укорачивались. Настоящий Уоррен был ниже Николаса, по меньшей мере, на голову и значительно уже в плечах. Должен ли теперь Николас благодарить Мерлина за то, что одежда хотя бы не затрещала по швам?

Он на миг зажмурился и с головой нырнул в волны хохота, что ударили со всех сторон. Он заставил себя ни о чем не думать и не чувствовать обжигающей боли от жадных любопытных взглядов. Он кинулся прочь из холла в какой-то боковой коридор, и школьники расступились, давая дорогу — возможно, опасаясь за сохранность и чистоту своих собственных праздничных нарядов.

***

— Десять баллов с Райвенкло, Уоррен, за неподобающий внешний вид и беготню по коридорам!

Слова вырвались как-то сами собой и прозвучали настолько привычно, что растрепанный райвенкловец, похоже, даже не обратил на них внимания.

Северус лицезрел перед собой это чумазое чудо природы — ходячее скопище неприятностей, и ощущал, как внутри со страшной скоростью раскручивается клубок из ярости, отчаяния, отвращения, обиды, унижения… Он больше не задавал себе вопросов, какое ему, в сущности, дело до этого недотёпы, который никак не может освоить простенькое заклинание, меняющее размер одежды…

Мерлин! Это почти невыносимо! Особенно взгляд. Черные глаза полные безысходности и какого-то усталого равнодушия. «Прекратить!.. — билось в голове. — Нужно прекратить…» Что прекратить? Да, всё это! Всё!

Рука сама потянулась за палочкой. Губы сами произнесли нужные заклинания, вернувшие райвенкловцу пристойный внешний вид.

И никому — ни Николасу Уоррену, ни Северусу Снейпу — не было дела до того, что «новая» парадная мантия Николаса получилась зеленой.

***

Снейп НЕ просто так случайно оказался у нее пути. Декан Слизерина стоял посреди коридора, скрестив на груди руки, с выражением величайшего презрения на лице. Обойти его не представлялось ни малейшей возможности.

— Мисс Грейнджер! Вы, видно, катастрофически поглупели, раз обрели привычку бегать за тем, кто отвратителен, смешон и совершенно Вас не достоин!

Ну и ну! Гермиона чуть рот не открыла от изумления, но обида за Николаса быстро вернула ее в реальность.

— Не понимаю, как это может касаться Вас, сэр? — подобная дерзость ей раньше и во сне не могла присниться, впрочем, и подобная злость тоже, и ненависть, и боль.

— Десять баллов с Гриффиндора, за Ваше поведение и пятьдесят — за Ваше хамство! — профессор склонил голову, и лицо его пропало в тени, но вся поза выражала непреклонное упрямство. И было в этом что-то такое… Неуловимо знакомое… «Он собирался сказать совсем не то!» — поняла вдруг Гермиона.

— И это ВСЁ?! — девушку неожиданно охватило какое-то странное безудержное чувство — веселье напополам с отчаянием. Хотелось кинуться на Снейпа, со всей силы ударить, ударить снова и снова, чтобы хоть как-то встряхнуть этого невозможного человека, пусть лишь на миг сбить с него мерзкую маску презрения и равнодушия. — Это всё?!!

— Вам мало? — даже не имея возможности видеть в темноте его лицо, Гермиона прекрасно представляла себе, кривую ухмылку и поднятые в притворном изумлении брови.

— Это всё, что Вы можете сказать? — веселье перерождалось в истерику. — Так вот, мне безразлично, сколько баллов Вы снимете! Мне… Мне жаль Вас, потому что даже все дурацкие баллы не приносят Вам радости. Ничто не поможет человеку, в груди которого вместо сердца булыжник, неспособный любить! Я не стану этого Вам объяснять — Вы меня просто не поймете! И Вы не имеете права говорить о нем такие вещи! Пропустите!.. Пропустите меня!!!

Она не расслышала, сказал ли профессор что-то еще, просто кинулась мимо него дальше.

***

Николас, к удивлению Гермионы, оказался совсем рядом — стоял у окна в безлюдном коридоре на полпути к башне Райвенкло, прижавшись лбом к холодному стеклу, неподвижным взглядом вперившись в пустую темноту школьного двора.

— Уходи, — бросил он холодно, едва заслышал ее шаги. Он не обернулся, чтобы убедиться, что именно Гермиона последовала за ним и сейчас стоит за спиной. — Уходи.

— Николас… Прости меня. Мне так жаль. Я не думала, что…

— Причем здесь ты, — резко оборвал молодой человек, и голос чуть заметно дрогнул. — Я САМ виноват, — он провел пальцем на запотевшем стекле прямую линию, на миг замер, поднял руку и прочертил еще одну. — Со мной всегда случаются все эти кошмарные вещи, — еще одна линия. — Уходи, иначе ты так же, как я, станешь посмешищем всей школы, — новая линия не закончилась, рука судорожно сжалась в кулак, и Гермиона заметила, как задрожали его плечи.

— Николас!..

Если она уйдет сейчас, они уже не будут вместе никогда. Не раздумывая, девушка шагнула вперед, обняла его сзади за талию и приникла, прижалась всем телом.

Да! Она сделала то, что нужно, потому что он не отпрянул. Еще пара секунд — и Николас заметно расслабился, выпрямился и откинул голову назад.

Они так стояли какое-то время. Гермиона не о чем больше не думала, просто наслаждалась его теплом, близостью его тела, и что-то подсказывало ей, что Николас тоже не без удовольствия принимает ее объятие. Но все же, он прервал молчание:

— Снейп сказал правду — я тебя не стою…

— Ерунда! Нашел кого слушать! Что он может понимать, этот вредный, старый… Я думаю, за всю жизнь он никогда никого не любил!

— Не говори так. Не надо, — в его голосе Гермиона с изумлением расслышала боль. — Ты не права… скорей всего… И потом, видишь — он мне помог.

И правда! Гермиона только сейчас вдруг поняла, что Николас выглядит не хуже, чем прежде, и с запоздалой ревностью подумала, что это ОНА должна была ему помочь, а не стоять там и слушать, как все над ним смеются. Если бы она так глупо не растерялась, Малфой бы сам мог стать посмешищем, а они с Николасом давно танцевали бы на балу!

Ну и ладно! Она всё исправит! Мерлин с ними с танцами.

***

— Пойдем…

— Я не вернусь туда, — отрезал Николас категорично.

Лишь на миг повисло между ними молчание.

— Можно пойти ко мне в комнату, — словно приняв какое-то решение, сказала вдруг Гермиона.

В комнату? К ней?! Она сама зовет его? Он не ослышался? Но потом в мыслях всплыла та дверь в углу ее спальни… Дверь, ведущая в гостиную Гриффиндора…

— К тебе? — фыркнул Николас, — Ага. А потом подпрыгивать от каждого звука и ждать, что ворвется какой-нибудь Поттер или Уизли!

Нет. Лучше уж они останутся тут. Это совсем неплохо, особенно, если она замолчит и постоит вот так, прижимаясь к нему, хотя бы еще немножко.

До этой минуты он всегда считал, что «огонь в крови» — просто метафора, сочетание слов из глупого любовного романа или, на худой конец, неграмотной книжки по драконологии, но сейчас как-то не находил других слов, способных лучше выразить обуревавшие его чувства. Он горел. Пылал. Плавился, забыв обо всем и желая только одного — чтобы это не закончилось никогда…

— Я знаю, куда мы пойдем!

Гермиона потащила его за руку по коридору и вверх по лестнице, на ходу рассказывая о комнате необходимости. Так что, когда они поднялись на восьмой этаж, оба уже старательно думали, что хотят в этой комнате увидеть.

Результатом совместных усилий явился ярко горящий в нише стены камин, широченный темно-красный плюшевый диван с разбросанными по нему зелеными бахромчатыми подушками, а у изголовья дивана почему-то — нелепая пальма в кадке, растрепанная и бестолковая, как человек, поднятый с постели посреди ночи.

— И зачем это? — Николас недоуменно фыркнул при виде растения.

— Не знаю, — Гермиона пожала плечами, глядя на пальму. — Представилось просто.

— Хорошо. Неважно. Пусть, — выдавил он вмиг охрипшим голосом, потому что вдруг понял — глупо отвлекаться на детали. На самом деле, значение имеет лишь ТО, зачем они сюда пришли… СЮДА точно никто не войдет, и они здесь только вдвоем, а значит… Ведь она же не против… ну… не против, раз стоит здесь этот диван…

Николас еще боялся поверить до конца, но в воздухе уже ползло, окутывая их, разливалось некое сладкое томление, неизбежность того, от чего голова кружится, перехватывает дыхание и колени сводит в предвкушении…

И его снедало нетерпение. И колючее напряжение где-то под сердцем. И боль в паху.

Сознание вопило свое — ему было и страшно, и заранее горько, потому что он точно знал, что всё закончится даже не начавшись: сейчас она разглядит, какой он на самом деле урод, рассмеется ему в лицо и уйдет! «Откажись! Откажись САМ!» Но послушаться голоса разума — просто не доставало сил.

«Мерлин… Что же делать?..» Дурацкий вопрос, не так ли? Николас, чувствуя, что его трясет, как в лихорадке, шагнул к девушке и почти грубо толкнул ее на диван. Гермиона упала на зеленые бархатные подушки и рассмеялась, призывным жестом протягивая ему руки.

Колени подломились. Он просто рухнул рядом с ней, притянул девушку к себе, стараясь изобразить жгучую страсть, стал торопливо целовать в щеки, губы, шею, путаясь, расстегнул на ней блузку. Гермиона не сопротивлялась, только неуверенно гладила его плечи, ласково зарывалась пальцами в волосы. «Николас, — шептала она почти беззвучно, — Николас…» А он захлебывался ощущениями ее обнаженной кожи под своими пальцами, ее тела рядом со своим, прижимался к ней все сильнее, беспомощно двигая бедрами, почти умирая от нетерпения, неведомой никогда прежде безумной жажды и… стыда, потому что чувствовал, какими противно потными и неловкими стали вдруг руки, а тело точно закостенело и приобрело новые странные углы, дрожало, корчилось и мучительно извивалось, неподвластное более разуму. Разуму? Где он разум? О, боги…

Не в силах справиться с собой, и оторваться от Гермионы даже на миг, хотя бы затем, чтобы сбросить ненужную сейчас одежду, Николас навалился на девушку сверху. Прижался, еще раз толкнулся бедрами, и еще… Тело сотрясла дрожь. Из груди вырвался стон. И мир точно взорвался вдруг огненными искрами, брызнул в стороны и осыпался осколками вниз, оставляя за собой темноту…

Медленно возвращались звуки, проступали какие-то неясные тени и тусклые краски. Первым ощущением были обнимающие его ласковые руки. Следующим — неловкость и постыдная сырость в трусах… Еще мгновение ушло на то, чтобы осознать случившееся, а в следующую секунду он вырвался из рук Гермионы, сполз с дивана и скорчился на каменном полу, с трудом сдерживаясь, чтобы от оглушающего отвращения к себе не заскулить, как побитая собачонка. «Жалкий сопляк! Ничтожество…»

Она что-то говорила, и ласково, и настойчиво, и умоляюще, и сердито. Она пыталась остаться нежной и не казаться обиженной. Но Николас прекрасно понимал ее разочарование. Он окружил себя воображаемой плотной стеной, чтобы хоть как-то спастись — ему не вынести еще и ЕЕ презрения — он сам уже презирал себя слишком сильно. «Хватит. Не надо. Оставь меня. Оставь…» Но сначала неуверенно, а потом всё настойчивей стал пробиваться к нему нежный голос, беспрестанно повторяющий: «Люблю, люблю, люблю, люблю…»

Он позволил себя обнять. Биение ее сердца рядом, ее теплое дыхание прогнали боль, заставили поверить в то, что «всё в порядке» и «ничего страшного». Потом они без сна так и пролежали, обнявшись, до самого рассвета, а когда утром Николас крадучись пробирался по коридорам в райвенкловскую гостиную на сердце у него, несмотря ни на что, были только ласковое светлое тепло и покой.

Почему-то он не запомнил, о чем еще они говорили. В памяти от этой ночи остался только жгучий стыд, краткий миг блаженства, и серьезные темные глаза, неотрывно глядящие, кажется, в самую душу.