Проблема свободы национального духа

При Петре I родовитость как основание для продвижения по лестнице служебных чинов уступает новому принципу – личной выслуге, что способствовало превращению дворян в государственных служащих (речь идет о бессрочной службе, независимо от различия на гражданскую и военную службу). Представители городского сословия («регулярные» граждане: банкиры, купцы, доктора, а также торговцы и ремесленники, объединенные в цехи) были избавлены от рекрутской повинности, получили право владеть крепостными людьми, если были фабрикантами, а так же право самоуправления. При императрицах Анне и Елизавете дворяне облегчили свою государственную службу и даже достигли сословных привилегий (указами 1746, 1754 и 1758 года только дворяне могли иметь крепостных крестьян и «недвижимые имения»). При Петре III дворяне получают право «продолжать службу по своей воле, сколько и где пожелают». (В феврале 1762 года был издан манифест «О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству»). Наконец, при Екатерине II дворянство стало целым, социально организованным сословием, которое само через своих представителей управляло не только на местах (уездах и губерниях), но и занимало ключевые места в высших государственных учреждениях. Согласно положениям «Жалованной грамоты дворянству» 1785 года дворянин получает исключительные права в плане личной свободы, к примеру, свободен от податей и телесных наказаний, наказания – только по суду, участие в выборах на дворянские должности и пр.

Однако все вышеперечисленные «права» в условиях православного абсолютизма носили только условный характер, о чем неоспоримо свидетельствовали два факта: неограниченная власть монарха и крепостное право. «В России велик только тот, с кем я говорю, и только пока я с ним говорю» – такая откровенность Павла I при самодержавии не являлась чем-то невозможным и недопустимым. Что касается второго факта, то самые искренние намерения искоренить это зло, исходящие как со стороны власть предержащих, так и со стороны русских просветителей, не в состоянии были разрешить этот «затянувшийся» вопрос без подрыва самого принципа абсолютизма. Известно, что автору сочинения «О крепостном состоянии в России» А.Я. Поленову, который отстаивал «естественное» право русского крестьянина «пользоваться правами человечества», Вольное экономическое общество в 1776 году вручило даже вторую премию, но опубликовано это произведение было только спустя сто лет в журнале «Русский архив» внуком просветителя. Заметим, что вторая половина XVIII века было временем широкого развития вольномыслия среди крестьян в форме сектантства, которое во многом совпадало по содержанию со старообрядчеством, особенно беспоповцами. Не удивительно, что последние оказались в числе активных сторонников Емельяна Пугачева во время крестьянской войны 1773-1775 гг.

Следует отдать должное Павлу I в том отношении, что им первым сделан шаг в плане ограничения власти дворян-помещиков над своими «подданными»: законом 1797 года были установлены пределы крестьянского труда (только три дня барщины в неделю) и запрещена практика продажи крестьян без земли. Продолжая эту тенденцию, император Александр I в 1803 году издает закон о вольных хлебопашцах, а Николай I утверждает закон об обязанных крестьянах, согласно которому крестьяне могли фактически получить личную свободу от помещика, но оставались «обязанными» нести повинность, работая на землях, принадлежащих только этому помещику.

Даже сам факт отмены крепостного права в 1861 году не стал фактом освобождения русского духа, поскольку право не выражается только в писаных законах, но, прежде всего, в «неписаном» сознании свободы. Основная масса крестьянского населения не удовлетворена была решением земельного вопроса, её ненависть к привилегированному сословию оставалась заряженной миной для грядущего социального взрыва. Согласно Б.Н. Чичерину, русское дворянство, несмотря на все его исторически обусловленные «минусы», являлось «единственным сословием в России, которое имеет какое-нибудь сознание своих прав», поэтому необходимо, в целях дальнейшего развития реформ, государству опираться на него как на единственное «политическое сословие». «Если мы не хотим идти путем демократического цезаризма, - ставит условие мыслитель, - нам остается только примкнуть к знамени конституционной монархии». Весь вопрос в том, а была ли в православной России действительная возможность для такого пути? Каким образом может быть преобразован принцип абсолютизма «сверху» так, чтобы монархия оставалась быть православной, а православие – монархическим? Забегая вперед, заметим, что впервые невозможность мирного реформирования русского абсолютизма (даже после октябрьского манифеста 1905г.), не затрагивающего форму христианского вероисповедания, определил Д.С. Мережковский.

Поскольку мы вновь вплотную подошли к проблеме отношения религии и государства, постольку здесь следует подробнее остановиться на ней. Во-первых, потому, что её серьезнейшим образом разрабатывали философы, начиная, пожалуй, с Августина Блаженного, как важнейшую предпосылку для понимания всемирной истории, и, во-вторых, в целях выяснения вопроса об историческом значении особого типа русского государства, построенного на принципах православного христианства. Заслугой немецкой классической философии, особенно Гегеля, было выдвижение и обоснование тезиса, что государство как идея имеет своим источником только один источник - религию. «Поэтому природа государства и его конституции таковы же, - резюмирует Гегель, - как и природа религии; государство действительно произошло из религии и притом так, что афинское или римское государство было возможно лишь при специфической форме языческой религии этих народов, так же как католическому государству свойственны иной дух и иная конституция, чем протестантскому». Хотя автором «Лекций по философии истории» и не рассматривалось происхождение православного государства (что касается «славянской нации» вообще, то, по Гегелю, «она до сих пор не выступала как самостоятельный момент в ряду обнаружений разума в мире»), для нас важной является трактуемая им сама идея философии истории, что мировой разум развивается в форме религии, определения которой становятся определениями и государства. Гегель справедливо считает совершенной нелепостью (Torheit), встречающейся, заметим, не только в его времена, но и по сей день стремление «государственных» деятелей вводить конституции, лишенные национально-религиозного корня. Поэтому вопреки отрицанию С.Н.Булгаковым имманентной связи между религией и государством, православием и самодержавием и вопреки гегелевскому взгляду на «славянскую нацию» как неисторическую по способу организации государственной жизни, постараемся все-таки увидеть в самой русской истории формирование особого типа государственности, основанного на особой форме христианства.

Справедливости ради, следует показать и иной взгляд Гегеля на «славянскую нацию», особенно обратить внимание на его видение России как государства, цель которого ещё только начинает проявляться во всемирной истории. «Россия же, - пишет Гегель в письме, адресованному Борису фон Икскюлю, - уже теперь, может быть, сильнейшая держава среди всех прочих, в лоне своем скрывает небывалые возможности развития своей интенсивной природы».