Студопедия

Главная страница Случайная страница

КАТЕГОРИИ:

АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника






Летняя Страна






Много недель подряд меня мучили воспоминания о той ночи. Однако самую сильную боль вызывали не видения Летней Страны, а обратный путь по водопроводному туннелю с Обероном. В те минуты, когда мы спускались по лестнице, он продолжал обвинять Уилла.

— Я знал, что он заберет шкатулку при первой возможности, — бормотал король фейри себе под нос. — Вампир думает, что будет смертным человеком с ее помощью. Он отнесет шкатулку на границу между мирами и захочет, чтобы то существо из озера превратило его в человека. Но если это создание проберется сюда, на землю, ситуация только ухудшится. Лучше бы уж Ди дал полную свободу демонам Отчаяния и Раздора… Я должен последовать за Хьюзом и опередить его.

Быстрый взгляд за узкое оконце по пути вниз позволил убедиться в том, что демоны Ди прекратили разбой. В соседнем квартале ничего не горело. Одно из зданий, прежде охваченных пожаром, безусловно, пострадало, но другие уцелели. Я моргнула, гадая, ясно ли вижу окрестности. Так и есть: копоть была только на единственном доме. Наверное, когда я завладела шкатулкой, время застопорилось и повернуло вспять. Значит, те минуты, в течение которых загорелось второе здание, просто-напросто стерлись. Чувство победы накатило на меня волной. Скорее всего, пожары прекратились во всем Нью-Йорке. Возможно, чьи-то жизни были спасены обратным течением времени.

Но кто я такая, Гарет Джеймс, чтобы сражаться с самыми мрачными демонами вселенной? Я постоянно задавала себе этот вопрос еще несколько часов назад. А теперь ответ стал ясен. И меня он устраивал. Я являлась Сторожевой Башней. Вполне достойной. Несмотря на то, что я пока пребывала в хрупком теле.

— Я с тобой, — крикнула я вслед Оберону, который размашисто шагал вниз по винтовой лестнице.

Я поспешила нагнать его.

Поначалу он не обращал на меня внимания. Мы вошли в шлюз, и ступать нужно было осторожно, чтобы не поскользнуться на крутом скате… Потом мы оказались на мосту, и все усложнилось еще больше, поскольку мы могли рухнуть в один из полых пилонов. Только тогда, когда мы преодолели опасный участок, Оберон повернулся ко мне и проворчал:

— Мне лучше убраться отсюда побыстрей.

И я очнулась посреди деревьев в парке Ван-Кортландт. Я лежала на газоне неподалеку от домика, представлявшего собой вход к дамбе. На горизонте всходило солнце. Моя мокрая и рваная одежда была перепачкана грязью. Правая рука сильно ныла, и я обнаружила, что ладонь распухла и покрылась волдырями. Я вспомнила, что обожгла ее, когда схватилась за раму портрета мадам Дюфе. Где же картина? Я присела, но у меня так закружилась голова, что я вновь улеглась на землю. Я решила, что поищу картину позже. Провела рукой по карману джинсов, чтобы проверить, на месте ли брошь «Око возлюбленной», и нащупала бугорок, но обожженными пальцами залезть в карман не решилась. «Ну, ладно, — подумала я. — Немного отдохну и доберусь до таунхауса». Торопиться некуда. Ди побежден. Уилл сбежал. Дома меня никто не ждал.

Я отключилась, а очнулась от звука женского голоса.

— Мэм, с вами все в порядке? Вы ранены?

— Похоже, у нее ожоги, — произнес какой-то мужчина. — Не та ли это психопатка, которая поджигала бомжей?

Кто? Я? Я хотела им возразить, но когда разжала губы, с них сорвался слабый хрии. В глотке будто поработали паяльной лампой. Открыв глаза, я увидела парочку в форме защитного цвета — городских парковых рейнджеров.

— Она наглоталась дыма, — заключил мужчина и по рации вызвал неотложку.

Я попыталась сказать, что это ни к чему, но вновь потеряла сознание. Затем в голове все перемешалось. Меня везли в машине «Скорой помощи», рядом находился раненый Роман. Конечно, ведь в него стреляли грабители. Я валялась на больничной койке и поглядывала в окно, а улицу заволокло туманом. Серые клубы принимали форму драконов и женщин со змеиными хвостами. Отец склонился надо мной, и на его лице отразилось волнение и горе.

— Не бойся, — прошептала я. — Я разобралась с Джоном Ди. Мы выстояли.

Но отец почему-то расстроился еще больше, поэтому я решила помолчать.

Пришел детектив Кирнан и заявил следующее. Он, дескать, сожалеет о том, что подозревал Романа в имитации ограбления.

— Те мужчины, которые были наняты для проникновения в вашу галерею, признали свою вину. Однако они не помнят, кто именно их нанял. Мы сличили холст, который нашли в магазинчике Ди, с вашим полотном Писсарро. Мужчина, схожий по описанию с Ди, разыскивается Интерполом по обвинению в краже произведений искусства в Париже.

Меня испугали его слова, но, конечно, я не могла объяснить Джо Кирнану, что Джон Ди исчез из своего логова.

В конце концов, я попросила принести мне прессу. На первой же странице свежего номера «New York Times» сообщалось, что Хайбриджская башня будет полностью восстановлена после пожара, происшедшего в «Ночь поджога». Корреспондент сравнивал ее с «обугленным дымящимся зиккуратом». Общая стоимость работ оценивалась в триста миллионов долларов. Это было малой частью тех средств (пять миллиардов), которые Конгресс США и власти штата выделили на ремонт и восстановление города. Лишь пожар в Чикаго в девятнадцатом веке превзошел по масштабу нынешнюю катастрофу.[86]

Каким-то чудом в разных районах Нью-Йорка погибло всего четырнадцать человек (включая пятерых пожарных), но ущерб имуществу составил несколько миллиардов долларов. Более двух тысяч жителей остались без крова. Еще девять погибло и двадцать четыре серьезно пострадали в ту же ночь в крупнейшем ДТП на Вестсайд-Хайвей. Это ДТП стало рекордным в истории Нью-Йорка по числу машин.

«Ничего себе, — подумала я. Дрожь охватила меня, и я отложила газету. — Если бы мы не вмешались, выжил ли бы хоть кто-нибудь?»

Тем временем меня навестила Бекки в рубашке с длинными рукавами, закрывавшими повязки на запястьях.

— Если бы ты получше себя чувствовала, я бы тебя отшлепала, Джеймс, — произнесла она, усевшись на край койки. — Как тебе в голову взбрело гулять по парку после полуночи? Бедняжка! — Бекки сбавила обороты и бережно взяла меня за перевязанную руку. — Ты на два-три месяца вышла из строя!

Я получила ожоги руки второй степени и заболела двусторонней пневмонией, всю ночь пролежав на холодной земле.

— Джо… то есть детектив Кирнан говорит, что, по его мнению, ты нашла зацепку, связанную с ограблением галереи.

Я просто кивнула и сделала вид, что не могу говорить. Когда ко мне в очередной раз заглянул Кирнан (а он приходил почти каждый день, хотя мой отец уже не числился подозреваемым), я сообщила ему, что заметила Ди в метро. Затем я последовала за ним на север, а в парке ждала засада. Ди нанял бандитов. История звучала ужасно глупо, но она была логичнее правды. Кирнан покачал головой и посоветовал мне перестать играть в сыщика. Я пообещала ему, что не буду.

Я не могла пожаловаться на недостаток посетителей (включая Джея и Зака), но тот единственный, кого мне сейчас хотелось видеть, так и не появился. Я понимала: нельзя надеяться, что Уилл раскается и вернется, но каждый вечер после заката глядела в больничное окно. Я упрашивала дежурную медсестру, чтобы она хоть немножко его приоткрывала. А она лишь ворчала, что холодный ночной воздух не полезен для моих легких. Порой я доставала «Око возлюбленной» (брошка, к счастью, не потерялась) и смотрела сквозь него. Вдруг в воспоминаниях мадам Дюфе мелькнет Уилл? Увы, теперь передо мной блестело донышко серебряной оправы. Наверное, Оберон уничтожил портрет — а может, из-за дыма «Око» потеряло магические свойства.

А Уилл, похоже, боялся проведать меня — так же как Лол, Фэйн, разные фейри и духи стихий, с которыми я успела свести знакомство. Кстати, когда я спрашивала о медбрате по имени Оби Смит, сотрудники впадали в недоумение. А мне хотелось поскорее оказаться дома, поискать своих новых потусторонних друзей и узнать, куда могли подеваться Оберон и Уилл. Однако меня выписали только в середине января. Вернувшись в родной таунхаус, я первым делом проверила DVD-рекордер и обнаружила, что записан единственный фильм — «Воспитание крошки». Я посмотрела, как Роберт Осборн представляет его в своей обычной спокойной манере, находясь в каком-то клубе. Никаких признаков присутствия демонов.

На следующий день, пока отец находился в галерее, мне удалось улизнуть из дома. Я направилась к гостинице на углу Джейн-стрит и Вестсайд-Хайвей, где квартировал Оберон. Фасад закрывали строительные леса, вывеска возвещала о том, что здесь после реставрации здания разместится эксклюзивный отель «Джейн». Я вошла в здание и поинтересовалась у администратора, проживает ли еще здесь кто-нибудь из бывших постояльцев. Он ответил, что некоторые еще не съехали. Когда я осведомилась насчет известного мне номера в башенке, администратор заявил, что ее в данный момент реконструируют и переделывают в бар.

— А где прежний жилец? — не унималась я.

Администратор пожал плечами и сказал, что он работает только с первого января.

Потом я отправилась к кондитерской Пака и обнаружила там кофейню «Старбакс».

Я доехала на метро до Сити-Холла, спустилась на полуподвальный этаж, но вместо кабинета Игнациуса Т. Эшберна III попала в туалет для сотрудников.

Я побывала на Национальной ювелирной бирже и обнаружила не трудолюбивого Нома Эрдмана, а хасида по имени Саул Леви. Он сообщил мне, что бывший владелец ушел на пенсию и уехал в Майами.

Что касается Лол, то я совершенно потерялась в догадках, поэтому решила, что разыскивать фею не имеет смысла. Я была невероятно ей благодарна за ее помощь в телепортации (никогда не забуду ее перевернутого вверх тормашками личика в окне «Роллс-ройса»), Да и некое чувство долга заставляло меня не раз прислушиваться к тихому шороху. Однако чаще всего шуршала опавшая листва, утренние газеты, обертки от конфет или у меня просто играло воображение. Я поняла, что, если мне и суждена встреча с Лол, окончательное решение примет она.

Когда я вернулась в туанхаус, то ужасно устала. Я думала, что отец рассердится и отчитает меня за долгое отсутствие, но я застала Романа напротив телевизора.

— Самолет упал в Гудзон, — сообщил он.

С нехорошим чувством я присела рядом с ним на диван. Я отобрала у Ди шкатулку, но мир был полон реальных опасностей. Наконец на экране появился репортер CNN. Выяснилось, что авиалайнер благополучно приводнился на Гудзоне вблизи от Западной Сорок второй улицы. Управлял им решительный и спокойный пилот — в прошлом военный летчик, Чесли Салленбергер по прозвищу Грязнуля. Мы с отцом несколько часов смотрели прямой репортаж с места событий и слушали свидетельства очевидцев. При этом меня не покидала мысль о том, что все могло сложиться иначе, если бы самолет вместо благополучной посадки врезался в возвышенную часть Манхэттена.

— Вот так и начинаешь верить в чудо, — признался Роман, утирая слезы.

— Да, — хрипло отозвалась я.

Но я не могла признаться отцу в своих догадках, которые меня обнадеживали. Ведь авиалайнер приводнился именно на том участке реки, где я видела самолет, сотворенный из тумана Ди. Это случилось в «Ночь Поджога», когда мы с Уиллом пытались добраться до Хайбриджской башни. Тогда ни одной авиакатастрофы не произошло, значит, сгусток зловредного тумана не достиг критической массы. Вероятно, он сгинул в небытие вместе с демонами Отчаяния и Раздора. Судя по всему, стихийные духи защитили Гудзон и превратили реку в своеобразное убежище. Поэтому авиалайнер и остался цел.

А может, мир изменился, стал немного лучше прежнего из-за того, что я отняла шкатулку у Ди? Разумеется, в новостях ничего подобного не скажут. Положение в экономике все еще непростое. Цены на промышленную продукцию падали, автомобильные компании разорялись, безработица достигала новых пиков, но уже возникла почва для осторожного оптимизма. Спустя пять дней после того, как капитан Салленберг совершил посадку, я сидела на диване между Джеем и Бекки. Барак Обама произносил клятву перед вступлением на пост сорок четвертого президента страны. Сердце мое разрывалось от чувств, когда он говорил: «Сегодня мы собрались потому, что выбрали не страх, а надежду и единство цели вместо конфликтов и раздора».

Я находила и другие, более личные знаки. Взять хотя бы Бекки. Давно она не выглядела такой счастливой — и в том был повинен детектив Джо Кирнан. Он каждый день навещал ее в больнице, а позже стал завсегдатаем концертов «London Dispersion Force». Поначалу Бекки не очень-то радовалась свиданиям с копом, но Джо ее очаровал. Кроме того, он постоянно выражал свое восхищение по поводу того, что она — не юрист. Он подружился и с Джеем. Кирнан поддержал его, когда тот решил организовать собственный независимый лейбл и не заключать контракт с крупной фирмой. У Джо Кирнана был кузен в Бруклине, который располагал свободным помещением и аппаратурой. В общем, все налаживалось, правда, от Уилла не было ни слуху, ни духу.

Наверное, меня вдохновил пример Бекки, поскольку однажды я проснулась ясным солнечным утром с твердой уверенностью в том, что Уилл опасается встречи со мной. Но страшит его исключительно мой гнев по поводу кражи шкатулки. Я решила, что пора первой протянуть ему руку. Возможно, он просто стеснялся выйти на связь. Я уже была готова нанести ему вечерний визит — вроде сюрприза, но передумала. Его молчание принесло мне столько боли, что сначала я отправила ему коротенькую записку. С большой придирчивостью я выбрала открытку в книжном магазине «Barnes & Noble». Она была в ретро-стиле сороковых годов: юноша и девушка держались за руки и стояли на смотровой площадке Эмпайр Стейт Билдинг. Я написала ему, что пребываю в полном восторге от наших совместных приключений и скучаю по нему. Одна фраза, и ни слова о шкатулке. Чуть поразмыслив над тем, как подписаться («С теплыми воспоминаниями, Гарет» или «С любовью, Гарет»), я выбрала первое. Затем отправила открытку нью-йоркской почтой. Неделю спустя она вернулась ко мне со штампом: «АДРЕСАТ ВЫБЫЛ, НЕ ОСТАВИВ НОВОГО АДРЕСА ДЛЯ ПЕРЕСЫЛКИ КОРРЕСПОНДЕНЦИИ».

Удар был силен. Я проплакала весь следующий день напролет. Потом поняла, что закрыть хеджинговый фонд «Партнерство „Черный лебедь“» намного сложнее, чем съехать с квартиры. Мне не хотелось звонить Уиллу в офис, поэтому я связалась с Чаком Ченнери. Я попросила его выслать мне перечень сайтов, где я могла бы раздобыть дополнительную контактную информацию о фонде Уилла, притворившись инвестором. Открыв первую ссылку, я обнаружила, что «Партнерство „Черный лебедь“» закрылось в последний день прошлого года. Тем не менее на сайте был указан номер абонентского почтового ящика на Каймановых островах. Я взяла свою ретро-открытку, вложила ее в новый конверт и послала ее по этому адресу. Моя надежда таяла с каждым днем. Письмо вернулось со штампом «АДРЕСАТ НЕИЗВЕСТЕН» еще быстрее первого, хотя пропутешествовало несколько тысяч миль, а не восемь дней по острову Манхэттен.

Совершенно отчаявшись, я позвонила в головной офис компании, которая занималась отслеживанием деятельности всех хеджинговых фондов. Я уповала, что мне удастся случайно переговорить с кем-то, кто знал Уилла. Конечно, крайне важно, чтобы мой потенциальный собеседник был в благодушном настроении. Секретарша — судя по голосу, юная девица — отличалась любезностью, но отрапортовала: «Уилл Хьюз в ту пору, когда руководил фондом, слыл затворником. Как-то раз наш сотрудник попытался свести с ним инвестора. Хьюз ответил, что согласен встретиться с ним в два часа ночи. Боюсь, сейчас он еще более недоступен».

В итоге я сдалась. Я поняла, что он, как и Лол, разыщет меня сам, когда пожелает и если захочет.

В самом конце февраля Роман повел меня в мастерскую Зака Риза.

— С середины декабря он непрерывно рисует, — сказал мне отец смущенно. Обычно он так не разговаривал. Он будто сомневался или пытался подобрать нужные слова. — Его работы стали сдержанными, но в то же время они — светлые, радостные… Ну, сама увидишь. Мне бы хотелось, чтобы ты сказала мне, что ты думаешь… Может быть, я заблуждаюсь?

Зак Риз жил в лофте на Мерсер-стрит с конца семидесятых. Это — один из первых лофтов в районе — помещение бывшего склада, перестроенное в мастерскую. Я помнила, как бывала здесь с отцом в детстве. Меня очень пугал здоровенный крюк, висевший на первом этаже. Мы поднимались по дребезжащим металлическим ступеням на второй этаж и оказывались то ли в цирке, то ли в тропическом саду. Повсюду стояли огромные полотна и банки с красками, расставленными в ряд, точно ведерки с мороженым. И везде — на стенах, на полу и двери — разноцветные капли, похожие на конфетти после карнавала. Но постепенно картины одна за другой исчезали, а банки Зак давно закупорил. Он выбросил и тряпки, которые раньше укладывал под холсты во время работы. Остались только радужные кляксы — молчаливые свидетели творческого духа, некогда обитавшего в мастерской. Потом они выцвели и уподобились брызгам крови из жуткого триллера. Выветрился волшебный запах скипидара, и ему на смену пришел противный медицинский водочный дух.

Но, шагая с отцом по ступенькам в морозный февральский день, я вновь ощутила знакомый запах. Зак встретил нас на пороге, уверенно держа в руке кисть. Его одежда была забрызгана свежими масляными пятнами, а глаза сияли. Как только я вошла в мастерскую, мое внимание сразу привлек большой холст… и у меня перехватило дыхание. Жаркие краски пылали на темном фоне — не синем, не черном и не лиловом, а какой-то фантастической смеси. Сначала мне показалось, что передо мной абстракция, но приглядевшись, я различила изящные силуэты с крылышками и цветы. Конечно же, Зак изобразил вересковый сад в парке Форт-Трайон в ту ночь, когда я впервые гуляла там с Уиллом. Тогда я и обрела «волшебное зрение», благодаря порции его крови.

С глазами, полными слез, я повернулась к Заку.

— Как ты?.. — пробормотала я и умолкла — рядом с Заком стоял мой отец и тоже почти плакал.

— Это же Люксембургский сад, когда я встречался там с Марго, — признался Роман.

Зак молча кивнул. Я догадалась — для художника пейзаж не являлся сверхъестественным, а был символом первой любви. Но кто же тайная любовь Зака? А он стал показывать нам остальные холсты — он создал уже больше десятка работ, каждая из которых представляла собой захватывающий всплеск цвета и формы. Я исподволь наблюдала за Заком. А Роман пытливо смотрел на меня. Потом Зак поспешил в другой конец лофта, чтобы принести мне что-то в подарок, и отец обратился ко мне.

— Гарет, — проговорил он еле слышно, — у меня крыша поехала или все дело в этом? — и он обвел рукой картины.

— У меня нет слов, — ответила я. — На его картинах — целые миры. Но, — я понизила голос, — Зак потерял свою возлюбленную?

Я думала, отец поинтересуется, откуда у меня возникла такая мысль. Ведь я разглядела историю утраченной любви в абстракциях — но он лишь печально улыбнулся и произнес:

— Он был влюблен в твою маму.

Я открыла рот, готовясь засыпать отца вопросами. Долго ли все продолжалось? А ты знал? Но в этот момент вернулся Зак со свернутым в трубочку листом бумаги.

— Я нашел его, когда перелистывал старые альбомы для этюдов. — Он протянул мне рисунок. — Наверняка ты захочешь его себе оставить, Гарет.

Я была в курсе, что Зак получил классическое художественное образование, но никогда не видела ни одной его работы, выполненной в реалистичной манере. Поэтому я опять испытала шок. Это был карандашный рисунок — моя мать сидела у озера, а в воде темнело ее отражение.

— Спасибо, — поблагодарила я. — Очень красиво.

Мой отец улыбался Заку. Теперь мне стало ясно, почему эти двое так близки и не покидали друг друга в тяжелые времена. Роман был рядом с Заком, когда тот бросил живопись. А Зак сидел у его кровати, пока тот лежал в больнице. Их объединяла любовь к одной женщине, и оба потеряли ее. Раньше я не понимала таких чувств. Если бы я была знакома с одной из тех, кто любил Уилла, скажем, с Маргаритой д'Арк или мадам Дюфе, я бы с радостью сейчас подружилась с ними.

 

Долгая зима, наконец, ослабила свою хватку, и наступила весна. Я погрузилась в дела. К нашему удивлению, «Сотбис» проявил интерес к нашему Писсарро. Организаторы пожелали выставить их на продажу на весеннем аукционе работ импрессионистов в Париже. Поэтому мне пришлось заняться перепиской, подготовкой репродукций для каталогов и отправкой картин.

Кроме того, меня завалили заказами на медальоны. Вместо того чтобы ударить по моему бизнесу, кризис сделал популярными ювелирные изделия средней стоимости с девизами типа «НАДЕЖДА», «ВЕРА» и «ТРУДНЫЕ ВРЕМЕНА МЕНЯ ЗАКАЛЯЮТ». Поначалу мне было трудно, поскольку правую руку сковывали оставшиеся после ожога рубцы. Однако мало-помалу подвижность отчасти вернулась ко мне. Хотя у меня совсем не получалось щелкнуть пальцами и сотворить волшебный огонек. Зато мышцы ладони левой руки постоянно напрягались и подсказывали мне строгое направление на север. Моя способность видеть ауры и читать чужие мысли тоже не улетучилась. Все это служило для меня единственным доказательством того, что мои приключения были реальными. Порой я, конечно, сомневалась, но я прогоняла от себя назойливые мысли (так же, как искушение поиграть в телепатические игры или спрыгнуть со смотровой площадки Эмпайр Стейт Билдинг). А пока я решила загрузить себя работой.

Много сил я потратила и на подготовку галереи к персональной выставке Зака. Ее открытие было назначено на последнюю неделю мая. Тогда же открывался аукцион «Сотбис» в Париже. Сначала я волновалась из-за того, что отец дал мне слишком мало времени для подобающей рекламы вернисажа, но я ошиблась. Художественное сообщество Нью-Йорка было прямо-таки зачаровано мыслью о возвращении угасающей звезды.

— Людям хочется хороших новостей, — заявил пилот Салленбергер о реакции общественности на его героический поступок. — Наверное, нам необходимо ощутить надежду.

Наверное, в том, что сильно пьющий художник «завязал» и начал создавать изумительные картины, тоже был некий знак. Выставке Зака предшествовала такая шумиха, что я боялась, как бы он не сломался, но он все воспринимал с добродушным юмором и излучал небывалую уверенность. Когда полотна были развешены, я наконец поняла — волноваться не о чем. В пока еще безлюдной галерее работы источали ауру покоя и красоты.

— Удивительно, — донесся до меня голос профессора Нью-Йоркского университета, который вел по выставке группу студентов. — Мы, разумеется, учитываем бурное прошлое мастера. Но этот бунт цвета и движения буквально проводит зрителя через великие катаклизмы опыта к безмятежности, завоеванной тяжелой ценой.

Какой именно «опыт» узрел профессор в новых творениях Зака, оставалось только гадать. Выставка получила название «Стихии», а таблички под четырьмя главными холстами гласили: «Воздух», «Земля», «Вода» и «Огонь». В них я увидела все свое недавнее прошлое. Песнь ветра над городом и боль в глазах Нома Эрдмана, когда он вживлял мне в ладонь камень-компас. Тоску Мелузины по чистым ручьям. Костер, пылающий на берегу острова Говернорс, и его пламя, тянущееся к звездам. А еще — последний полет сильфов, когда Оберон освободил их души и отпустил в эфир, и озаренный пламенем факелов маскарад в старинном Версале. Я ходила по галерее и слушала, слушала… Один пресыщенный критик с чувством признался, что холсты Зака вернули его в садик бабушки. Какая-то молоденькая девушка — менеджер хеджингового фонда — сказала, что картины напомнили ее идиллическое лето на побережье штата Джерси, где она в подростковом возрасте участвовала в работе спасателей на водах. Так или иначе, но в итоге многие посетители захотели приобрести произведения. Еще до окончания выставки мы все распродали.

Я помогла светящейся от радости Майе (комиссионные помогли ей расплатиться за купленную через ипотеку студию в Вильямсбурге) закончить уборку, а потом заглянула на кухню. Там я обнаружила отца и Зака, пьющих шампанское.

— Присоединяйся к нам, милая, — ласково вымолвил отец, когда я устало села за стол.

— Конечно, — кивнула я и взяла высокий хрустальный фужер с шампанским, который мне протянул Зак. (Эти бокалы родители привезли из Парижа, где проводили медовый месяц.) Неужели Роман был напряженным и взвинченным пять месяцев назад — в тот вечер, когда я вернулась домой из магазинчика Ди с серебряной шкатулкой? А теперь, несмотря на полученное огнестрельное ранение, он выглядел счастливым, отдохнувшим и умиротворенным.

— За успешную выставку! — произнесла я, поднимая фужер. — Картины потрясающие, Зак. Даже жалко, что купили все до единой.

Я сказала правду, хотя знала, что вырученных денег хватит для того, чтобы расплатиться с большой частью долга. Для нас с отцом это был шанс встать на путь, ведущий к финансовой стабильности. Зак не скупился на комиссионные.

— У нас для тебя — хорошая новость, — сказал отец. — Мне позвонил Пьер Бенуа из «Сотбис». Два наших Писсарро проданы за цену, вдвое превышающую стартовую.

— Правда? — воскликнула я. — Замечательно! И кто же покупатель?

— Он пожелал оставаться неизвестным, — ответил Роман. — Выходит, зимним пейзажам кризис не помеха!

Я представила розовато-лиловые и голубые цвета на холстах Писсарро. Вспомнила, как в ночь ограбления мечтала о заснеженных полях Франции… и мне вдруг безумно захотелось хотя бы раз взглянуть на Писсарро. Но я просто сказала:

— В таком случае — за анонимного покупателя, кем бы он ни был!

Мы чокнулись, и хрусталь зазвенел, словно колокольчики.

— Есть еще кое-что странное, — продолжал Роман. — Покупатель настоял на том, чтобы нам выслали не только деньги, но еще и подарок от него. Посылку доставили сегодня днем. Я был занят выставкой, свободной минуты не было и пока я ничего не распаковывал.

Он указал на деревянный ящик, стоящий на полу возле дверцы сейфа.

— По времени получается, что посылка отправлена раньше начала аукциона, — недоуменно пробормотала я. — Значит, наш аноним был твердо уверен в том, что приобретет Писсарро. Но с какой стати ему выбирать для нас подарок?

Папа пожал плечами.

— Понятия не имею. Давайте откроем посылку.

Зак вытащил из шкафа отвертку и принялся за работу. Я поискала на ящике адрес отправителя или почтовый штемпель, но никаких следов не было и в помине. Хотя я не сомневалась — внутри находится профессионально упакованная картина.

— Может, там тоже Писсарро и нам надо его продать? — предположила я, а Зак уже снимал последний слой упаковочного пенополиуретана.

Тускло сверкнула золоченая рама середины девятнадцатого века, а сама картина была повернута «лицом» к Заку.

— Не Писсарро, — заключил он. — Вероятно, Вюйяр.[87] Подписи нет. А пейзаж парижский.

Он водрузил полотно на сиденье кухонного стула — точно так же, как мой отец поставил работу Писсарро в темный декабрьский вечер. И я снова почувствовала, что для меня открывается окно в другой мир, но на этот раз — в промокший под дождем парк, пронизанный синими и фиалковыми тенями. Свет фонаря озарял мраморные статуи в просветах листвы. В дымке серебрилась маленькая каменная церковь.

— Красиво, — проговорила я, шагнув ближе к картине. — Старая церковь в Париже.

Стоило мне это произнести — и мою память чем-то кольнуло.

Самая старая церковь в Париже, — уточнил отец немного растерянно. — Она называется Сен-Жюльен-ле-Повр.[88] Мы с твоей мамой жили в квартирке неподалеку, в предместье Сен-Жермен. Жилище нам уступила одна из подруг Марго — Мари Дю или еще как-то, точно не помню. Когда я возвращался после походов по галереям, я приходил в церковь, и твоя мама ждала меня там. Затем мы ужинали в кафе на другой стороне улицы. После войны район Сен-Жермен-де-Пре был местом, куда приходили слушать джаз или диспуты Сартра и Бовуара об экзистенциализме…

И мой отец погрузился в воспоминания о Париже пятидесятых. Я наслаждалась его историями и любовалась картиной. При этом я перебрала с шампанским. Зак ушел домой перед рассветом. Роман отправился спать, а я так и сидела за кухонным столом. Я не могла оторвать глаз от подарка. По холсту медленно крался серый свет зари.

Картина с изображением парижской церкви. Вот что оставила Маргарита д'Арк для Уилла в своей лондонской квартире, когда покинула его. Он воспринял это как намек на то, что должен разыскать Маргариту. И он, следуя за вереницей подсказок, нашел ее в башне у озера. А потом Маргарита вызвала магическое существо, превратившее ее в простую смертную. Не туда ли теперь увез Уилл серебряную шкатулку? Он предпринимал много безуспешных попыток и раньше. Может, сейчас он не заблудился и отправил знак мне.

Я запустила руку в карман за моноклем, но вместо него вытащила «Око возлюбленной». Я привыкла носить брошь с собой и иногда подносила ее к глазу. Я надеялась, что она покажет мне что-нибудь, кроме серебряного донышка оправы. И я поднесла «Око» к полотну. Сперва я даже подумала, что, наверное, перепутала брошь с моноклем — настолько все стало четким и живым. Внезапно по нарисованному парку прошел мужчина в длиннополом плаще, его сапоги прошлепали по освещенной фонарем луже, и вода подернулась рябью.

Я заморгала — и видение исчезло. Брошка стала обычной, пейзаж на холсте замер. Должно быть, мне это померещилось. А может, глаз мадам Дюфе, хоть и пострадал от дыма, ожил на миг при виде знакомых мест.

Я унесла картину наверх и прислонила к окну у письменного стола, чтобы поглядывать на нее, пока я буду вести поиск в Интернете. Когда утренний свет залил студию, я успела заказать себе билет на самолет до Парижа. Я отвела взгляд от монитора и вдруг заметила, что пластиковая бутылка с остатками Мелузины мерцает в солнечных лучах. Похоже, Мелузина почувствовала, что скоро вернется домой. А картина сияла, будто опал, и каждая капля дождя казалась настоящей, а не нарисованной на холсте.

Иллюзия длилась всего мгновение, но этого мне вполне хватило. Я не сомневалась, что, как только войду в парижский парк, то сразу найду дорогу, которая приведет меня к Уиллу Хьюзу и Летней Стране.

 


Поделиться с друзьями:

mylektsii.su - Мои Лекции - 2015-2024 год. (0.017 сек.)Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав Пожаловаться на материал