Гностик Валентин и о гностицизме вообще

Родился Валентин в Египте. В Александрии он начал свою деятельность (по свидетельству святого Епифания Кипрского). Здесь, в этом средоточии язы­ческой и иудейской культуры и мысли, он получил, видимо, блестящее греческое образование. Около 140 года, при папе Игине (Гигине) он перебрался в Рим, где имел немалый успех: чуть было не сделался епископом (см. у Тертуллиана⁸⁷), но ему все же пред­почли брата святого Ерма — святого епископа Пия.

В этом предпочтении Пия, видимо, сказался плод многолетнего пророческого служения Ерма, когда одна из древнейших Церквей удержана была на краю бездны. Ибо что оставалось христианского в учении Валентина? Почти одни только имена, оболочка христианского учения, в которую влилось совершенно чуждое содержание.

Для обличения и борьбы с Валентином и другими еретиками, которые умножились с середины II века и нахлынули в Рим, требовались иные дарования, чем дарования Ерма или его брата Пия. Потребовалась богословская глубина и ясность малоазийцев, которой не хватало у римлян (см., например, неясную притчу Ерма о Сыне Божием, «Пастырь», подобие пятое. Ерм, видимо, плохо усваивал то, что было богослов­ского в наставлениях являвшегося ему Ангела).

На помощь Римской Церкви пришли святой По­ликарп Смирнский и его ученики: святой Иустин Философ, святой Ириней Лионский и его ученик Николай и другие.

Опасность была велика. Самая жизненная задача всего направления гностицизма, блестящим выразите­лем которого был Валентин, была иная, чем в хрис­тианстве.

Гностицизм (от греческого «гносис» — знание) ис­кал и давал «знание». Спасение, искупление, преоб­ражение человечества и мира, которое было средото­чием дела Спасителя, у гностиков считались излиш­ними и не имели должного места в их учениях. Судьба вещественного мира — неизбежная гибель, а не преображение. Человечество же, по их учению, разделялось на три рода людей, участь которых была также фаталистически предопределена их различною природою.

Одни — пневматики (духовные) — носители духа (гностики по самой своей духовной природе) неиз­бежно спасались — выходили в конце концов в об­ласть Божественного духа; другие — илики (веще­ственные), то есть язычники, которые неизбежно по­гибали вместе с материей; и, наконец, психики (ду­шевные) — обыкновенные христиане, нуждавшиеся в спасении и Спасителе. По учению гностиков, онидолжны бороться с грехом и спасаться добрыми де­лами. Но их судьба была предрешена их духовными задатками: души были злы и добры по природе, а не по свободной воле, которая могла бы с помощью благодати Христовой созидать свое спасение, воз­рождаться после падения. По учению Валентина, дело Спасителя сводилось к тому, чтобы в Своей жизни и в учении лишь отобразить в мире (кеноме) происходившее в Божественной области (плироме) и пневматикам дать высшее познание (гносис). Хрис­тос — только Высший Учитель, Божественный Фи­лософ-Богослов, поучающий к тому способных выс­шей Божественной мудрости. Самая мудрость эта сводилась к философско-богословской системе Ва­лентина.

Валентину будто бы, по тайному преданию, от Апостолов была раскрыта тайна Божественной жиз­ни, неизвестная Церкви. Сущность этой тайны своди­лась к тому, что созданию мира предшествовало са­моразвитие или самораскрытие Божества.

Валентин учил, что из одного начала образуется тридцать божественных существ — «эонов», то есть вечносущих (нечто вроде идей Платона, мистически понятых). Эти зоны все вместе образуют Полноту (по-гречески «плирому») Божества. В событиях жиз­ни Плиромы Валентин думал разгадать причину со­здания мира и его судьбу. Видимо, всё его искусное и искусственное построение пыталось разрешить фи­лософскую проблему — найти в христианских догма­тах рациональное объяснение, почему и как совер­шился переход от единой бесконечной Божественной жизни к многообразию конечных творений.

То, на что отказывалось давать ответ Писание, гностики стремились вычитать с помощью фантасти­ческих толкований и будто бы тайных преданий и, тем самым, соединяли христианские догматы с религиозно-философскими умозрениями язычества.

Вот ход мысли в системе Валентина. Превыше всего пребывало Божественное Первона­чало, или Глубина, или Первоотец всего. Этот Первоотец стал порождать многообразие новых жизней, ибо имел Созерцание, или Мысль (которая называет­ся также молчанием, так как она первоначально мол­чала, ничего еще не выражала).

Эта Мысль «восхотела порвать узы Молчания и увлекла своим обаянием само Величие, то есть Пер­воначало, или Праотца, и, соединившись с ним, пока­зала Отца Истины». От этого брачного соединения родилась новая пара божественных существ, а от них еще новые, и так далее, которые с разных сторон и частично являли первоначальную Глубину. Они пока­зывали прежде всего ему самому, что такое он сам, причем каждый эон в отдельности, как частичное выражение Глубины, не постигал ее. Только перво­рожденный Ум, или Единородный, как ближайшее к Первоначалу прождение, постигал его в Полноте. В пару к Единородному была порождена Истина. Вме­сте с Первоотцом и Мыслью они составляли первую совершенную четверицу. Ум и Истина рождают Сло­во и Жизнь, от них рождаются Человек и Церковь. Таков состав совершенной седмерицы.

В дальнейшем от Слова и Жизни порождается пять пар эонов, а от Человека и Церкви — шесть. Всего получается тридцать эонов, которые составля­ют первоначально полноту Божественной жизни.

Сверх этого, в Плироме есть еще безбрачный Пре­дел, или Крест — начало, разделяющее и закрепляю­щее каждый вид бытия на своем месте. Но у этого совершенного бытия тридцати эонов оказался недо­статок, послуживший причиной дальнейших событий в этой божественной жизни и, в конце концов, созда­ния мира.

В Плироме каждое новое порождение, каждый но­вый эон возникал все дальше от первоначальной Глубины, источника своего бытия, и потому все меньше способен был его постигать. Однако каждому зону присуще было это стремление узнать свое Первонача­ло. И чем меньше было знания, тем больше было к нему стремления.

Последним порождением эонов были Вожделенный и Мудрость (по-гречески София). У Софии, последне­го из эонов, всего больше было неудовлетворенного стремления к познанию Первоначала. Это стремление, развившись до страсти, вызвало разрыв с ее Вожде­ленным, и она устремилась в Бездну (Глубину) и мог­ла погибнуть в ней, если бы не Предел, который все водворяет на свое место. Он удерживает и Софию. Но раз возникшая страсть Софии породила новое несо­вершенное существо. Оно, как лишенное отца, было бесформенным, жалким выкидышем из Плиромы.

Чтобы избавить Плирому от томления, от неудов­летворенного познания, чтобы привести все к равно­весию и прежней красоте, Ум и Истина (ближайшая к Первоначалу пара) рождают еще пару эонов — Христа и Духа Святого (на восточных языках дух, как у нас душа, женского рода).

Эта новая пара освобождает Мудрость от ее страс­ти, возвращает супругу Вожделенному, а Предел выб­расывает порождение страсти Софии из области Плиромы. Всем зонам поровну сообщаются дарова­ния. Наступило всеобщее успокоение, блаженство, в порыве которого все зоны совместным творческим усилием создают совершеннейший плод всей Плиро­мы — Иисуса (Он же Спаситель) в честь и славу Общего Первоначала.

Иисус не имеет соответствующего Себе женского существа. Его назначение — спасти выброшенный из Плиромы несовершенный плод Софии. Но у этого существа, его имя Ахамот (то же, что по-еврейски Премудрость), до спасения есть своя особая, сложная жизнь.

Сперва выброшенная из Плиромы Ахамот носится где-то без формы и вида, около границы Плиромы. Но вновь порожденный эон Христос, все устроивший и успокоивший в Плироме, сжалился над Ахамот и дал ей вид и форму. Он коснулся ее через Предел, «простерши руку на Кресте», чему отобразом было позднее распятие Спасителя. Прикосновение это в Ахамот пробудило жизнь Духа, но не дало еще со­знания (и самосознания). Неудовлетворенная Ахамот устремилась вслед за увиденным Христом, но путь в Плирому преградил ей Крест (или Предел), как не­когда и матери ее Софии, устремившейся к первона­чальной Глубине. В Ахамот пробудились томление, страх, слезы, отчаяние. После мольбы и обращения к Плироме ее освобождает от всего этого тягостного явившийся совершеннейший плод Плиромы — Иисус, окруженный ангелами.

От созерцания Иисуса и Его ангелов и из своих прежних душевных состояний: страха, томления, слез и горя Ахамот создает три природы: духовную, душев­ную и вещественную. Над духовной природой, которая связана с созерцанием зона Иисуса, Ахамот не власт­на. Духовность связана с Плиромой, а Ахамот вла­ствует среди душевного и вещественного. Здесь она вручает дальнейшее творчество своему созданию — Демиургу (творцу с душевной природой). Это, по мне­нию Валентина, Бог Израилев. Сама Ахамот после создания Демиурга удалилась на восьмое небо, где пребывала незнаемая даже Демиургом. В дальнейшем он действует в жизни мира вплоть до времени прише­ствия на землю Иисуса Спасителя. Демиург весьма несовершенен. Он не имеет духовной природы и сле­по, как бы по инстинкту, воспроизводит в своем твор­честве образ Плиромы, которой он не знает. Не знает он даже свою мать Ахамот, она скрылась от него. По­этому Демиург считает себя единственным Богом и Творцом, о чем и учил евреев.Из этого видно, как далеко ушел Валентин от хрис­тианства и Библии, какую хулу на Бога-Творца, на Ветхий Завет заключала его система. Для него биб­лейское учение о Боге — плод заблуждения Демиурга.

Только пророки, которые причастны были духов­ной природе, несколько прозревали истину и, таким образом, были выше Самого Бога Израилева. Случи­лось это, по мнению Валентина, следующим образом. Демиург создал два рода людей: душевных и веще­ственных, которые, конечно, были ниже его, но Аха­мот некоторым людям без ведома Демиурга, хотя че­рез его дыхание, всеивает духовное начало. Так эти духовные лица становятся выше Демиурга, который сам душевен.

Чтобы увенчать дело творения, Демиург создает Искупителя, или Спасителя душевной природы в со­единении с одной видимостью тела, ибо материя об­речена на гибель и не имеет искупления. Спаситель проходит через Деву Марию, «как вода через трубу», то есть ничего не восприняв. Ахамот добавила духов­ное начало в этого Искупителя, созданного Демиур­гом. А в момент Крещения сходит на него эон Иису­са (общее порождение эонов). Дело Иисуса Спасите­ля — явить ряд символов, дать духовным людям (гностикам) познание о Плироме. Тридцать лет до крещения — это тридцать первоначальных эонов; че­тыре элемента Искупителя: первый — Иисус, вто­рой — духовная природа, третий — душевная, четвер­тый — материальная видимость — символ первона­чальной четверицы эонов. Постигшие это пневматики (гностики) достигают духовной зрелости, преодолева­ют душевность и материальность и способны всту­пить в Плирому. А душевные люди научаются Спаси­телем делать добро и спасаются (впрочем, только имевшие естественное расположение к добру души). Иисус перед страданием (ибо Он не способен стра­дать), покинув Спасителя, возносится в Плирому. За Ним следует, в качестве Его невесты, в пару к Нему спасенная Им Ахамот. Вместе с Ахамот вступают, со­зрев, в область Плиромы и духовные люди, сочетаясь с ангелами Иисуса. Демиург, узнав от Иисуса об ис­тинном скромном своем месте во вселенной, смиряет­ся перед Ним, как евангельский сотник, и в награду водворяется вместе с добродетельными душевными людьми на восьмое небо, где раньше пребывала Аха­мот. Всё остальное: материальный мир, материальные и порочные душевные люди — погибает.

Мы остановились с некоторой подробностью на системе Валентина, ибо она может служить хорошим образчиком многообразных во II веке гностических учений. Наряду с ним учили и другие; он сам имел немало учеников, и почти каждый из них вносил что-нибудь свое, новое и отличное, в гностицизм. «Выдумав какую-нибудь новость, — говорит о них Тертуллиан, их современник, — они тотчас называют откровением то, что есть только одна человеческая догадка» (или, вернее, выдумка). Эти гностические откровения во II веке росли и множились, как грибы после дождя.

Кроме Валентина, знамениты были еще гностики: Василид, Карпократ, Сатурнин; ученики Валентина: Марк, Птоломей, Гераклеон и многие другие. Отцом всех этих еретиков древние авторы называют Симона Волхва (мага), о котором знает еще Книга Деяний (гл. 8).

О нем же с некоторыми подробностями говорит и святой Иустин Философ, на родине которого, в Са­марии, учение Симона пользовалось в первой поло­вине II века наибольшим успехом. Симон учил о себе как о некоей воплотившейся первоначальной силе, а о сопровождавшей его женщине Елене — как о первоначальной Мысли, от которых все произошло.

От Симона пошел так называемый простонародный гносис, который получил свое «научное» выражение в царствование Адриана (117-138 годы).

Все эти системы имели немало отличий друг от друга, но существенно знать не их различие, а то бо­лее или менее общее, что отделяло их от Церкви, от христианства.

Почему Церковь их отвергла, признав их путь ложным; в каком направлении изменили бы они уче­ние и жизненную задачу христианства — вот что прежде всего важно для историка Церкви, для пони­мания жизни Церкви. Сами гностики обычно вовсе не стремились отделяться от Церкви. Они уверяли, что Церкви нет причин их чуждаться, что они при­нимают все, чему она учит. Валентин, например, от­водит церковному христианству довольно хорошее место — это душевные люди, для которых не исклю­чено спасение вместе с Демиургом. Валентин, по сви­детельству Тертуллиана, долго проповедовал в Риме, считался православным. По святому Епифанию, он после почти двадцатилетнего распространения своего учения в Риме перебрался на Кипр и окончательно отделился от Церкви.

Тертуллиан в своей книге «Против Валентина» с обычным грубоватым остроумием передает несколько любопытных черт из своих сношений с валентиниана-ми: «Спроси их о чем-либо откровенно — они примут строгий вид, наморщат лоб и возгласят: " О, глубина! " — Войди с ними в ближайший разговор, они утонченно и двусмысленно станут утверждать, что их вера общая со всеми. Если заметят они, что ты их противник, они бу­дут отрекаться от всего. Если ты приступишь к ним с большой настойчивостью, то они притворятся легко­мысленными простаками. Они тайн своих не открыва­ют даже своим ученикам, пока в них не уверены».

Церковные наставники II века ставили перед со­бой задачу «вывести наружу» то, что еретики так тщательно скрывали: насколько гностицизм отличен от общепризнанного православного учения.

Почему такое «примирительное» настроение было у еретиков и такое настороженное и «непримири­мое» — у отцов Церкви? Святыми отцами руководи­ло убеждение, что под христианскою внешностью у еретиков II века (особенно у гностиков) скрывалась языческая сущность. Допустить гностиков «мирно» и свободно развивать свое дело в пределах Церкви — значило допустить постепенный, мирный и система­тический подмен христианства язычеством, только в подновленном виде.

Святой Ипполит так выражает свое убеждение от­носительно еретиков своего времени: «Они заимство­вали свое учение не из Священных Писаний и при­шли к ним не из уважения к преемству {преданию) какого-либо святого, но учения их получили свое начало в эллинской премудрости, из положений фи­лософских систем (языческих), из обрядов и преда­ний мистерий, и из гаданий астрологов».

В отношении некоторых видов гностицизма это было очевидно: Карпократ и его ученики наравне с Христом Спасителем почитали и Орфея, и Пифагора, и Платона и других. Но не всегда это было так на­глядно. Однако, если вдуматься в систему Валентина, то это не что иное, как философски подчищенная мифология с богами-эонами, снабженными христиан­скими именами, которые женятся, увлекаются, стра­дают от неудовлетворенной страсти, и от страстей которых создается мир.

Тот же языческий вкус виден в приверженности многих гностиков к магизму, к нравственной распу­щенности, в избегании мученичества и во многом другом. Если положение святого Ипполита об язы­ческом происхождении еретических уклонений невсегда можно применить с очевидностью ко всем подробностям этих учений, то это несомненно в от­ношении общего их направления и основ.

Всем им обще противление Единому, Личному Богу, поскольку Он не только отвлеченное первона­чало, Наставник, Учитель, Философ высшего поряд­ка, но и Творец, и Спаситель.

Они все уклонились от веры в единого Бога, Ко­торый все дает человеку вплоть до жертвы Своим Единым Сыном, но Который вместе с тем ищет от людей взаимной жертвы, всецелого посвящения себя Богу вплоть до мученического «всесожжения».

Это было непостижимо для языческой природы этих мыслителей. Им всем чуждо библейское, под­линно чудесное перевоспитание духа и мысли, лич­ное, живое отношение к Богу и Творцу, Которого язычество не знало.

Без этого Евангелие теряло свою подлинную осно­ву. Создавалось Евангелие более или менее языческо­го толка. Искупление из подлинного усыновления человека и подлинной жертвы до смерти, жертвы любви Божией, преображавшей сущность мировой жизни, создавшей новое, личное отношение между тварью и Творцом, превращалось в более или менее стройную философскую систему. Новое учение, вдо­бавок ко многим прежним, сообщало лишь несколько новых мыслей в старых по существу душах.

Вместо «новой твари» — какая-то новая теогония Господа, философски понятого.

Глава: РИМСКАЯ ЦЕРКОВЬ В СЕРЕДИНЕ II ВЕКА

Приток в Церковь «образованных» людей

Церковь II века находила наибольшее число само­отверженных членов из мелкого люда. И там, где их было всего больше и они имели значение, например, в Малой Азии, христианство всего быстрее и глубже прививалось и развивалось.

«Только люди ничтожные, низкого происхождения, неразумные, все эти бабы, женщины, дети, только они могут и желают принять вашу веру», — со зло­бой говорили христианам образованные язычники, думая этим унизить их. В этих словах была доля правды. «Люди ничтожные» оказывались часто луч­шими христианами. Они безоговорочно принимали христианскую жизнь и мысль.

Неправда языческих обвинений была в слове «то­лько», ибо наравне с «ничтожными» людьми, особен­но около середины II века, потянулись к Церкви бо­гатые и образованные. Но их приход для духовной жизни Церкви не всегда был желателен и часто при­чинял немало затруднений.

По «Пастырю» Ерма видно, сколько соблазна и разложения в христианское общество вносили привя­занность к богатству и мирские связи многих членов Римской Церкви уже с конца I века.

Начиная с 30-х и 40-х годов II века для Церкви возникли неприятности уже не только от наплыва богатых, но и от «образованных» и «мудрых», «зна­ющих» людей, называвших себя гностиками. Цельс (язычник II века), вероятно, не так уж преувеличивает досадливые мысли простодушных христиан, гово­ря: «Пусть никто не приходит (к нам), если только он или образован, или мудрец, или просто разумный человек. Все подобные качества в наших глазах одно только зло».

Конечно, не совсем таков был взгляд Церкви. Ориген прав, когда в споре с Цельсом, написавшим около 180 года опровержение христианства под име­нем «Истинное Слово», доказывает, что Церковь ищет мудрости, и мудрости самой глубокой⁸⁴. И не только ищет, но и обладает ею в своей глубине. Но та «мудрость» и «научное образование», с которыми приходили в Церковь образованные люди II века, мудрость «мира сего» и века (своего), немало повре­дила духовной жизни многих христиан II и III веков.

При жизни Ерма (в конце I — начале II века) люди, которые по своим соображениям и сомнениям оставляли истинный путь, видимо, составляли еще незначительное и невлиятельное меньшинство хрис­тиан. Они мало беспокоили Ерма, только несколько мешали его проповеди покаяния, подыскивая оправ­дания грехам своих современников. Но Ерм надеял­ся на их исправление. Когда же начался наплыв в Церковь «образованных» и «мудрых», то даже языч­ники стали удивляться «самоубийственной», как го­ворил Цельс, «дерзости самонадеянных христиан», которые «трижды, четырежды, множество раз изменя­ют первоначальный текст Евангелия» и «переиначи­вают его» по своим соображениям. И если посмот­реть, сколько исковеркали душ Валентин, Маркион, Сатурнин, Марк и прочие «мудрые» христиане, кото­рые особенно начали появляться с 30-х годов II века, то неудивительно было в 70-х годах услышать такие размышления, что от образования «одно только зло» и что «знание... причиняет вред... душевному здоровью». Эти мысли Цельс приписывал своим христиан­ским современникам.

Трудно сказать, много ли христианского осталось бы в мысли и жизни Церкви, если бы ею завладели эти «образованные» христиане II века. Вероятно, по­чти ничего, ибо значительная часть «образованных» и «разумных», примкнувших к христианству во II веке, ставила себе целью не строить жизнь и душу в духе Христовом, а только по своему субъективному вкусу и соображению «углублять», «объяснять» христианство в духе своего времени. И вот вместо Церкви — Тела Христова — Царствия Божия, которая в действитель­ном соединении с Главою строилась в человечестве святыми наставниками, создавались религиозно-фило­софские кружки, где фантастическое толкование или просто всякие подделки и урезки лишали Евангелие первоначального смысла; магизм занимал место духов­ных сил; исступление — место пророческого вдохнове­ния, подлинного христианства (см.: Творения святого Иринея и Тертуллиана)⁸⁵. Углубляться в Откровение через жизненное усвоение его Истины, в соединении с Духом и жизнью, со Христом возвышаться превыше небес было трудно и требовало самоотверженного под­вига жизни и мысли. Образованные мудрецы неохот­но шли на эти подвиги. По этому пути шли и звали идти ученики Апостола Иоанна Богослова — мало­азийские старцы и примыкавшие к ним христианские мыслители, мученики, множество девственников (св. Иустин. I Апология. 14-16). Во II веке это был путь святого Игнатия Богоносца, святого Поликарпа, свято­го Иринея Лионского, Мелитона Сардикийского и многих других. На нем создавалось все, что было прочного, вечного, богоносного и в Церкви, и в чело­вечестве. Но это был трудный, «узкий» путь Церкви.

Значительная часть образованных христиан II века, особенно начиная с 30-40 годов, искала других, бо­лее легких путей.Обычные навыки языческой философской мысли, мистики, магии (и притом в их упадке) в том или ином соединении старались подвести под христиан­ские формы жизни (см.: св. Ипполит. Philosophumen. 61)⁸⁶. А то, что из учения Христова и Его Церкви почему-либо не укладывалось в голову (и в жизнь) какого-либо мыслителя, то спокойно выбрасывалось. Евангелия, Послания того или иного апостола, Вет­хий Завет — то по частям урезывались в самом тек­сте, то переиначивались в толковании до неузнавае­мости, а иногда и вовсе выбрасывались целое Еван­гелие (и даже не одно, а три, как, например, у Маркиона), несколько Посланий и весь Ветхий Завет, смотря по «нужде», то есть по вкусу того или иного мыслителя.

Во что обращалось христианство этих «образован­ных» людей, можно видеть на примере одного из самых выдающихся гностиков того времени — Ва­лентина.