Действие первое. Н и н а П е т р о в н а — бабушка, 58 лет.

Людмила Разумовская

По одной крышей

Комедия

Действующие лица

Н и н а П е т р о в н а — бабушка, 58 лет.

В а л е н т и н а — мать, 38 лет.

Л ю б о ч к а — дочь, 17 лет.

Действие первое

Картина первая

Небольшая квартира, состоящая из двух смежных комнат. В комнате побольше живут Валентина и Любочка. В маленькой — Нина Петровна. Раннее утро. Конец мая. Солнечно. Распахнув рамы, В а л е н т и н а высунулась в окно. Жмурится на

солнце, подставляя ему руки, лицо, плечи, блаженствует.

В а л е н т и н а (бормочет). Ну, здравствуй! Здравствуй, здравствуй, здравствуй, весна! Здравствуй, солнышко! Здравствуйте, зеленые листочки! Здравствуйте, мои птички! Господи, дожили до ясных дней!

Л ю б о ч к а просыпается. На стуле перед ее кроватью висит новое платье. Она молча разглядывает его, потом, прикинув на себя, неслышными шагами подходит к матери, обнимает ее,

целует.

Л ю б о ч к а. Спасибо, мама.

В а л е н т и н а (не открывая глаз). Господи, как хорошо. Так бы вот и стояла тут...

Л ю б о ч к а. Платье чудесное. Но, я думаю, дорогое. Зачем?

В а л е н т и н а. Хватит! А то простудимся. (Прикрывает окно.) Дай-ка я на тебя посмотрю. Дорогая моя девочка! (Целует Любу.)Сегодня тебе семнадцать! Боже мой, как летит время! Мне тридцать восемь. Жизнь, в сущности, прошла. Хотя, если вдуматься, тридцать восемь — это не так много. По современным нормам — вполне молодая женщина. Тем более, что мне никто не дает моих тридцати восьми. Когда я высплюсь, вымою голову и накрашусь, я выгляжу на тридцать лет или даже на двадцать девять. (Смотрится в зеркало.) И фигура... конечно, уже не та, но вполне, вполне. Поди сюда, дорогая. Встань, вот так.

Встают обе перед зеркалом.

Ну, как? Ноги у тебя, правда, длиннее, но это уже достоинство вашего поколения.

Л ю б о ч к а. Ты прекрасно выглядишь, мама.

В а л е н т и н а. О, не утешай меня! Жизнь прошла, и никакая талия меня уже не спасет. (Садится на кровать.) Господи, какое солнце! Я вот думаю, отчего мы не живем на юге? Честное слово, если бы у нас был другой климат, мы были бы счастливее. В Италии, например, всегда солнце. Что ни говори, оно повышает жизненный тонус. Когда я вижу синее небо, и солнце, и эти... как их... клейкие зеленые листочки, когда я чувствую эти одурманивающие запахи весны, мне хочется жить! Ужасно хочется жить! И тогда мне кажется, что я еще молода, и жизнь моя не кончена, и что в моей жизни что-то еще произойдет, что-то такое большое, важное, настоящее! Хотя, чего, в сущности, ожидать? Чего мы все ждем от жизни? Ведь все равно никто ничего не дождется! Надо так и говорить в юности: не ждите, мол, напрасно, не мечтайте, ничего не будет! Ты тоже, небось, ждешь?

Л ю б о ч к а (улыбаясь). Жду.

В а л е н т и н а. У тебя подозрительно интригующая улыбка. В чем дело?

Л ю б о ч к а. Я люблю тебя, мама.

В а л е н т и н а. Иди, посиди со мной. Дай я на тебя посмотрю. Как хорошо, сегодня не на работу, и это солнце, одно к одному...

Любочка садится к матери на постель.

Хороша. Ты, Любочка, очень хороша. Ты знаешь об этом? Девушки, если они хороши собой, должны об этом всегда помнить, они должны знать себе цену, понимаешь? Нынешние мужчины мало чего стоят, и ты помни, что ты можешь выбирать. Я тебе говорю это к тому, что ты уже большая и наверняка скоро влюбишься. Бабушка родила меня в двадцать лет перед самой войной и сразу ушла на фронт вместе с отцом. Я тоже родила тебя достаточно рано. В нашем роду все женщины вообще рано рожают. Так что, если ты лет через пять принесешь мне внука — о ужас, я — бабушка! — я не удивлюсь. Что ты все улыбаешься?

Л ю б о ч к а. А если это случится гораздо раньше?

В а л е н т и н а. Это, надеюсь, шутка? Будем считать, что это шутка. Когда ты родилась, ты была очень спокойным ребенком, очень. Но потом мы попали в больницу и это было ужасно! Я ведь тебе рассказывала?

Л ю б о ч к а. Да, рассказывала.

В а л е н т и н а. Ничто не проходит бесследно. Запомни, дорогая, ничто. Вот и тогда... Я до сих пор с ужасом вспоминаю те сумасшедшие дни, те бесконечные изматывающие недели, те ужасные ночи... Ну, я не буду, не буду повторяться. Но когда я начинаю думать, что твоя жизнь висела на волоске, что ты могла, подумать только, могла умереть! — я не могу сдержать слез! Не дай Бог! Никому не дай Бог это пережить! Ты была очень трудным ребенком, Люба, очень. Конечно, это следствие больницы, может быть и моя вина тоже. Но я с тобой порядком нахлебалась всего. Ты была настолько нервна, я бы даже сказала, истерична, что иногда мне казалось, но, извини меня, ты... не совсем нормальна. Да, да, что ты помешанная! Впрочем, я и сама тогда почти помешалась. Доводила ты меня до исступления, и иногда мне хотелось тебя просто прибить. О-о, я тебя не шокирую?

Л ю б о ч к а. Нет, мама.

В а л е н т и н а. Во всяком случае, я рада... Знаешь, я так боялась, что ты вырастешь такой... вздорной, легкомысленной, пустой и капризной девочкой, неспособной к состраданию. Но слава Богу! Ты серьезный, глубокий человек. Я тебя уважаю. Мне нравится моя дочь. Я горжусь своей дочерью. Наконец, я могу сказать, что пожинаю плоды своих трудов. Дай я тебя поцелую.

Из своей комнаты выходит Н и н а П е т р о в н а. Поверх ночной рубашки наброшен халат. Не замечая Валентину и Любочку, проходит в туалет. Валентина тихо смеется.

Ты чувствуешь, как запахло табаком? Опять курила в форточку. Как будто мы с тобой лишены обоняния!

Слышен шум спускаемой воды.

А попробуй скажи! И что за характер!

Л ю б о ч к а. Люди всегда пытаются скрыть свои недостатки. Это естественно.

В а л е н т и н а. У тебя, Люба, бывают удивительно глубокие замечания. Ты их записывай. Мне было бы гораздо приятнее, если бы моя мать курила открыто, а не прятала свои беломоры под матрац, как школьница. Тогда, знаешь ли, и я иногда могла бы позволить себе в обществе друзей выкурить сигарету. Но это же невозможно! Мама не курит! Мама совершенно не выносит запах табака!

Входит, кашляя, Н и н а П е т р о в н а.

Н и н а П е т р о в н а. Ну, и что ты хочешь этим сказать? «Мама совершенно не выносит запах табака»? А?

В а л е н т и н а. То, что было бы лучше, если бы ты курила открыто. Не понимаю, что за детство!

Н и н а П е т р о в н а. Так! А ты видела, видела, как я курю?!

В а л е н т и н а. Еще не хватало подсматривать. Достаточно того, что я (шумно вдыхает носом воздух) чувствую.

Н и н а П е т р о в н а. Чувствует! Она чувствует! Ты, Валентина, имеешь удивительную привычку портить людям настроение в самый неподходящий момент! (Подходит к Любочке.) Дорогая внученька. Единственная моя. Поздравляю! Вот. (Достает из кармана коробку.) Хотела сделать сюрприз, но раз вы встали...

Л ю б о ч к а. Что это? (Открывает коробку.) Часы! Бабушка! Да что же это?!.. Мама! Такие дорогие подарки... Спасибо! (Целует бабушку.)

Н и н а П е т р о в н а. Вот и хорошо. Вот и носи на здоровье. Вспоминай бабку и будь счастлива! (Уходит, бормоча.) Мементо мори... Время уходит...

В а л е н т и н а. Покажи-ка! Золотые!.. Ну, Нина Петровна, разорилась! Ушла — разобиделась. А что я такого сказала? Люба! Что ты молчишь? Господи, ни у кого нет чувства юмора. А еще чего-то хотят. С тоски тут с вами умрешь. У твоей бабушки невозможный характер. Она всегда делает из мухи слона. Ну что я ей такого сказала? Нельзя пошутить. Как я от вас устала! (Раздражаясь.) Нет, нет, люди не должны жить в муравейниках. У каждого должна быть своя нора, чтобы залезть туда, зарыться, спрятаться и не видеть никого, никого!

Л ю б о ч к а. Не надо, мама, успокойся. Ведь все хорошо, пока. Хочешь, мы поедем с тобой загорать?

В а л е н т и н а. Ах, дорогая, что ты говоришь? Загорать! Она поедет со мной загорать! Ты знаешь, сколько придет сегодня народу?

Л ю б о ч к а. Зря вы все это...

В а л е н т и н а. Как это зря?

Л ю б о ч к а. Посидели бы втроем лучше, поговорили. И потом вечером... вечером я занята.

В а л е н т и н а. Не говори глупости. Какие еще занятия? Семнадцать лет — это событие. Это на всю жизнь. У нас так редко собираются друзья... На мое тридцатилетие, например... Представляешь, Любочка, мы так готовились, был чудесный стол и... и... никто не пришел. Представляешь — никто! Это было очень смешно.

Л ю б о ч к а. Почему же никто не пришел?

В а л е н т и н а (легко). Не знаю. Не помню. Ах, Любочка! Я так хочу, чтобы у тебя была яркая жизнь! Сегодня у нас будет весело! Музыка! Танцы! Я буду танцевать до упаду. (Смеется.)

Из комнаты выходит одетая Н и н а П е т р о в н а.

Мама, ты куда? В такую-то рань!

Н и н а П е т р о в н а. Господам праздник, прислуге забота. Это для вас рань, а для меня самый раз.

В а л е н т и н а. Господи Боже мой! Ну что ты говоришь? Кто господа? Какая прислуга? Можно подумать, ты только и делаешь, что ходишь по магазинам и готовишь обеды!

Н и н а П е т р о в н а. Конечно, не я! Они сами приходят из магазина и варятся!

В а л е н т и н а (смеется). Нет, это просто смешно. Это просто смешно. Все на мне. Все в этом доме держится на мне. Раз в полвека ты соберешься что-нибудь сделать по хозяйству, так тут лучше сразу уходить из дома. Ты до сих пор не научилась готовить обыкновенные щи!

Н и н а П е т р о в н а. Ты лодырь, Валентина. Ты росла лодырем, лодырем и осталась. Тебе бы только с книжкой поваляться в кровати. Дочь твоя, слава Богу, не в тебя. Слава Богу, и шить, и вязать умеет, да и готовит получше нас с тобой. По нынешним временам так и работать не надо, руками себя прокормит.

Л ю б о ч к а. Бабушка, мама. Давайте я... Я быстро!

В а л е н т и н а. Этого еще не хватало. Чтобы в такой день дочь моя по магазинам болталась. Ничего! (Трагически.) Я сама как-нибудь сейчас встану! Оденусь! Пойду! Один выходной день и то!..

Н и н а П е т р о в н а. Сиди уж! Пока ты соберешься, в магазине одни кости останутся! (Уходит.)

Пауза.

В а л е н т и н а. Пускай. Терпеть не могу ходить по магазинам. Особенно в воскресенье. (Ходит по комнате.) Я так устаю!.. Не понимаю, отчего я так устаю? Вот сейчас. День только начинается, а я чувствую себя так, как будто уже разгрузила вагон дров.

Л ю б о ч к а. Тебе, мама, надо больше бывать на воздухе.

В а л е н т и н а. Ах, дорогая, я и так без конца бегаю на улицу звонить. (Пауза.) Если бы ты знала, как я страдаю без телефона. Я всю жизнь страдаю без телефона. Мне кажется, если бы у меня был телефон, я бы обязательно устроила свою личную жизнь. Мне никто никогда не звонил. Ни разу в жизни. Такое ощущение, что ты никому не нужен.

Л ю б о ч к а. А сколько нам осталось ждать?

В а л е н т и н а. О, пустяки. Сущие пустяки. Нам осталось два года. Это такие пустяки, что мне даже не верится. Это мистика, но я связываю с телефоном самые фантастические надежды. Мне кажется, что-то роковым образом переменится в моей судьбе. Ты не смеешься?

Л ю б о ч к а. Нет, мама.

В а л е н т и н а. Померь-ка. Я хочу посмотреть, хорошо тебе?

Любочка переодевается в новое платье.

Погоди, а мы не забыли пригласить тетю Клаву, нет? Ты точно помнишь? Давай наконец сосчитаем. (Загибает пальцы, считая про себя гостей.) Сколько твоих друзей будет, трое?

Л ю б о ч к а. Нет, мама.

В а л е н т и н а. А сколько?

Л ю б о ч к а. Никто не придет.

В а л е н т и н а. Как это, никто не придет? Ты что, не пригласила своих друзей?

Л ю б о ч к а. Нет.

В а л е н т и н а. Почему?

Л ю б о ч к а. Знаешь, мама, есть дома, в которые не очень охотно ходят люди. Ты не замечала?

В а л е н т и н а (поражена). Вот как? Значит, ты считаешь, что к нам в дом люди не любят ходить?.. Что ж, это правда, это правда... Ты думаешь, я сама не страдаю от этого всю жизнь? Ты думаешь, я так хотела жить? Ты думаешь, это мой дом? Это все не мое, чужое, чуждое мне! Ну скажи, пожалуйста, зачем мне эти горы посуды, этот запертый на замок хрусталь? Эти ковры, будь они прокляты, из-за которых все должны разуваться в прихожей и шлепать в комнату босиком, потому что у нас никогда не хватает тапочек! Боже мой! Зачем это все мне, мне, которая мечтала лишь об одном — иметь письменный стол, кровать и книжную полку! Ты мне веришь? Скажи, ты веришь мне, девочка?

Л ю б о ч к а. Верю, мама.

В а л е н т и н а. Знаешь, а ведь я могла бы стать писателем! Честное слово! Я писала рассказы и даже пьесы! Погоди, где же они лежат, а? Ты не помнишь? (Бросается к письменному столу, неожиданно останавливается.) А впрочем... Да, я писала, писала! И посылала в журналы! Мне, как это обычно бывает, возвращали назад. Но иногда, иногда мне, знаешь, советовали что-то изменить, исправить, и тогда... Ты понимаешь? Надо было работать, работать! Как Лев Толстой, переписывать по семь раз! А у меня на руках ты! И я все откладывала, откладывала, пока ты вырастешь. И вот наконец... И вот теперь... А почему бы и нет? Черт возьми, почему бы и нет! Мне еще только тридцать во... Надо только вспомнить, куда я их сунула? (Замечает переодевшуюся в новое платье Любу.) Ну-ка повернись. Чудно! Ты, Любочка, красавица. Так и ходи. Часы не забудь надеть, а то обидится. О чем это мы говорили?.. Ах, да! В наше время так быстро меняется уклад жизни, ценности, идеалы, что нескольким поколениям уже невозможно ужиться под одной крышей. Согласись, что даже нам с тобой, людям, в общем-то, близким, не всегда бывает легко ежедневно выносить общее присутствие. Бабушка наша — женщина, в сущности, неплохая и во многих отношениях достойная, но у нее совершенно невыносимый характер, и я понимаю, почему ее на работе терпеть не могут. Я и сама не выношу вздорных людей. Что делать, такая уж уродилась, не вы-но-шу!

Пауза. Хлопнула входная дверь.
Это вошла Н и н а П е т р о в н а.

(Снижая голос.) Ну вот что ее дернуло бежать сейчас в магазин? Хочет показать, что без нее не обойдутся. Ох, эта суета. Как она мешает нам жить, наслаждаться. Будет теперь мельтешить весь день, а к вечеру ноги протянет и на сам день рождения ей уже будет наплевать. О люди, люди!

Н и н а П е т р о в н а. День давно, а ты, Валентина, все еще в ночной рубашке болтаешься. Давай-ка, принимайся готовить. Мне одной, что ли, больше всех надо. (Проходит в свою комнату.)

В а л е н т и н а (страдая). Вот! Ты видишь? Видишь? И так всегда. Всю жизнь. А может, мне в мой единственный выходной день хочется поваляться в постели. Может мне этого хотеться? Нет, все должны делать то же, что и она. (Обращаясь к закрытой двери.) Ну, хорошо, ты — медсестра. Ты привыкла рано вставать. Ну, а я-то тут при чем? Если я не могу рано вставать, это еще не значит, что я — лодырь. (Любе.) Знаешь, это все оттого, что мы с ней противоположные психические феномены. Она — жаворонок, а я — ярко выраженная сова.

Н и н а П е т р о в н а выходит из комнаты.

Ну, скажи на милость, чего ты с утра начинаешь суетиться? Можно же все сделать тихо, спокойно, не торопясь. Кто тебя вечно гонит? Куда?

Н и н а П е т р о в н а. Валентина! Ты меня лучше не трогай! А то брошу все и уйду. Куда глаза глядят. Если у тебя совести нет, так я не собираюсь перед гостями краснеть. Назвала целый полк, а чем кормить собираешься?

В а л е н т и н а. Боже мой! Да ведь мы почти все заказали из ресторана.

Н и н а П е т р о в н а. Вы заказали, вы и будете есть. Я ничего не заказывала. Я пока сама своими руками не приготовлю, моя душа будет не на месте. (Включает телевизор.)

В а л е н т и н а (с ужасом). Зачем это?

Н и н а П е т р о в н а. Чего?

В а л е н т и н а. Я спрашиваю, зачем ты включила телевизор, если все равно идешь на кухню?

Н и н а П е т р о в н а (возмущенно). Знаешь что!.. Знаешь что!..

В а л е н т и н а. Что?

Н и н а П е т р о в н а. Ничего! Умная больно!

В а л е н т и н а. Нет, серьезно, мне интересно. Ты купила новый телевизор, залезла в долги, а зачем? Ты же его почти не смотришь. Тебя и дома-то почти не бывает. Нам с Любочкой он не нужен. Вот сейчас ты включила его — и пошла. А он гудит. Чего он гудит? Чего он гудит, я спрашиваю? Мне из-за него скворцов не слышно. А я специально скворечник новый прибила, три рубля отдала, чтобы скворцов слушать. Мы же далеки от природы. Послушайте, от природы-то уж мы совсем!.. Что будет? Что будет, я спрашиваю? Я хочу внести предложение: люди, давайте вместо телевизоров слушать по утрам скворцов, воробьев, ласточек, грачей, синиц и других птичек!

Н и н а П е т р о в н а (чуть не плача). Что тебе от меня надо? Что ты ко мне привязалась?

В а л е н т и н а. Когда я смотрю телевизор, мне хочется протестовать! Как раньше луддиты разбивали машины, заменяющие их труд, так и мне хочется треснуть кулаком по этому ящику, заменяющему нам жизнь! О, мы, созерцатели, наблюдатели, поглощатели информации! Мы же не живем, мама! Мы смотрим телевизор!

Н и н а П е т р о в н а. Отстань, отстань от меня, уйди!

В а л е н т и н а. Мама! Мама! Ну, что ты обижаешься? Не надо нервничать, мама. Столько нервов! Подожди, послушай. Ну, почему мы так нервничаем? Давайте улыбаться! Давайте улыбаться! Давайте жить радостно! Вот я читала... Послушайте, вот я недавно читала об итальянских гуманистах. Они жили... музыкально. Да! У них в душе была музыка. Гармония. Гармония и покой. Ах, у меня такое настроение! Мне хочется философствовать. Давайте пофилософствуем! Давайте проанализируем нашу жизнь, посмотрим на нее со стороны, отстраненно. Вот, например, мама, ты. О, ты живешь не ради удовольствия и наслаждения жизнью, нет. Ты живешь... из престижа. (Радуясь.)Да, да, как это точно подмечено! Именно, именно из престижа. Я объясню, я объясню, сейчас, вот... Все это (обводит рукой вещи в комнате) ты покупаешь не потому, что они тебе действительно нужны, но потому, что иметь их принято считать другими, — заметь, другими — необходимо. Чувствуешь? Чувствуешь? Другими принято! А ты из кожи вон лезешь, чтобы доказать всем, что мы не хуже других. А тебе-то самой... ха-ха-ха... они и вовсе не нужны. Тогда зачем? Ты можешь мне разумно объяснить, зачем?

Н и н а П е т р о в н а. Я тебе объясню! Я тебе все объясню! Если ты такая ненормальная! Не знает, зачем людям вещи! Да если бы не я! Что ты купила? Ты что-нибудь купила в дом?

В а л е н т и н а (вдохновенно). Я бы на твоем месте все это продала! И купила бы, наконец... (Пауза. С хитрой улыбкой.) Знаешь, что? Свой собственный маленький домик, на который ты всю жизнь копишь деньги! (Смеется, довольная.)

Н и н а П е т р о в н а. И продам! Продам. Тогда посмеешься! Все продам. Пусть голые стены остаются!

В а л е н т и н а (хлопает в ладоши). Вот и хорошо. Вот и хорошо. Вот и прекрасно. Они мне не нужны!

Н и н а П е т р о в н а. Они будут нужны твоей дочери! Когда она выйдет замуж, она еще скажет своей бабке спасибо.

В а л е н т и н а. Ну, не-ет! Дочь моя сама сможет позаботиться о себе. Я не позволю, чтобы ей навязывали не свойственный ей образ жизни. Пусть она устраивает свою жизнь так, как считает нужным. Хватит того, что ее мать всю жизнь мучается в условиях, так мало отвечающих ее духовным потребностям!

Н и н а П е т р о в н а. Интересно. Я покупаю, а она мучается!

В а л е н т и н а. Да, мучаюсь! Если это твои вещи, так забери их в свою комнату. Они меня угнетают. Я задыхаюсь. Мне нечем дышать. Воздуху! Воздуху мне не хватает! Любочка, открой окно.

Н и н а П е т р о в н а (гневно). У меня маленькая комната!

В а л е н т и н а. Так переходи жить в большую. Мне тридцать восемь лет! Наверное, я все-таки заслужила. Наверное, я все-таки имею большее право жить в отдельной комнате. Это все твой эгоизм! Ты как-то не ощущаешь себя бабушкой. Другие бабки живут для семьи, и это для них естественно. Ты же никогда не вела себя, как бабушка. (С иронией.) Ты — женщина! Женщина! И никак тебя с этой позиции не собьешь. Ты даже на пенсию не идешь из принципа, чтобы не сидеть дома да, не дай Бог, не заниматься домашним хозяйством! Извини, но у каждого члена семьи есть свой долг. Твой долг — вести дом, помогать мне смотреть за дочерью. Ты же совершенно не приспособлена к домашнему труду, он тебя раздражает. У тебя нет терпения. Ты тысячу раз предпочтешь выносить ночные горшки в своей дурацкой больнице, чем один раз убраться у себя в доме. Пойми, наконец, что ты — бабушка. Бабушка, уже семнадцать лет бабушка! Тебе пятьдесят восемь, а ты все еще красишь губы и носишь вещи, как молодая. Ты думаешь, я не видела, как ты обрадовалась, когда я подарила тебе белые туфли? Ты обрадовалась, как школьница. Ты даже чмокнула меня в щеку.

Услыхав про туфли, Нина Петровна бросается в свою комнату и возвращается с коробкой.

Н и н а П е т р о в н а. Вот, Валентина, твой подарок. Спасибо, конечно, тебе за внимание, но уж больше ты, пожалуйста, мне ничего не дари. А туфли эти возьми себе. Тебе они больше пригодятся. Я знаю, они тебе нравятся, а на лето у тебя все равно ничего нет.

В а л е н т и н а. Что-о?! Да как ты смеешь? Как у тебя язык повернулся? Я дарю ей от чистого сердца, мечтаю сделать приятное, а ты такое... такое... мне? Сейчас же забирай свои туфли обратно!

Н и н а П е т р о в н а. И не подумаю.

В а л е н т и н а. Не подумаешь?

Н и н а П е т р о в н а. Не подумаю.

В а л е н т и н а. Ну, хорошо. Хорошо. Не подумает! Она не по-думает! (Вытаскивает из шкафа платье.) В таком случае — вот! Получай! Мне оно тоже не нужно.

Н и н а П е т р о в н а (потрясение). Это ты мне? Мне? Мой подарок? Ва-лен-ти-на! Бес-со-вес-тна-я! Стыда не-ет! (Бросается в свою комнату, и в дверь летят еще какие-то вещи.)

В а л е н т и н а. Ах так, да? Забирай. И это забирай. Все забирай!

Через всю комнату летят занавески, платья, шарфы, ленты, платья. Мелькает разноцветный калейдоскоп материй. Радужным фейерверком взлетает вверх дюжина носовых платков. И вот уже не комната перед нами — ярмарка. А в ней бегают, кричат, переругиваются, строят рожи два клоуна, два балаган-

ных фокусника-шута.

Л ю б о ч к а одна. Она стоит у окна и смотрит на улицу. С ее лица почти не сходит блаженная и чуть таинственная улыбка. С улицы доносится музыка, и Любочка, завороженная ее ритмом, погружается в свои грезы, далекая от всего, что происходит в доме. И ураган вещей проносится мимо, мимо... Нако-

нец, обе женщины в изнеможении опускаются на пол.

Н и н а П е т р о в н а (тяжело дыша). Стыда нет... нет стыда!

В а л е н т и н а. Слава Богу, осталось недолго... Скоро все кончится, и я освобожусь. С ее последним звонком кончатся мои муки...

Н и н а П е т р о в н а. Туфлями упрекнуть мать! Разве я просила ее дарить мне туфли?..

В а л е н т и н а. Я выполнила свой долг. Да, да, совесть моя чиста. Дальше уж вы сами как-нибудь, а меня избавьте, избавьте!

Н и н а П е т р о в н а. Если тебе жалко, зачем дарить? Я и сама в состоянии купить себе туфли.

В а л е н т и н а. Скоро я останусь одна и начну жить!

Н и н а П е т р о в н а. Не нужны мне ваши подарки, разве я не знаю, вам и рубля жалко на меня истратить?!

В а л е н т и н а. Я начну новую жизнь, полную глубокого смысла и наслаждения!

Н и н а П е т р о в н а. Всем известно, скоро вы выгоните меня из дома, разве я к этому не готова?

В а л е н т и н а. Новая прекрасная жизнь, приди скорей! Я так жду тебя! Когда же ты наступишь? Приди!

Л ю б о ч к а (не оборачиваясь). Мама! Я должна сказать тебе одну вещь... Я познакомилась с одним человеком... Я так счастлива, мама!

Картина вторая

Прошел час или два. Вещи, лежавшие на полу, собраны и сложены на диван. В а л е н т и н а в халате и бигуди пытается

навести в комнате порядок, но постоянно отвлекается.

В а л е н т и н а (опираясь на швабру). И знаешь, дорогая, какой я нашла выход? Ты не поверишь, насколько все это просто, доступно, а главное, эффективно. Аутогенная тренировка. Не улыбайся, не улыбайся. Это все консерватизм мышления. Ведь стоит только захотеть, можно внушить себе все. Ты понимаешь — все! Я тебе покажу, как это делается. Садишься на стул. (Садится.) Расслабляешься. (Расслабляется.) Вызываешь ощущение тяжести. (Закрыв глаза, бормочет.) Мои руки тяжелые, тяжелые, они наливаются приятной тяжестью, все мое тело отяжелело... (Нормальным голосом.) Теперь ощущение тепла. (Бормочет.) Тепло струится по моей правой руке... по левой... по всему телу... (Нормальным голосом.) Теперь подышим. (Дышит, бормочет.) Я дышу совсем спокойно... я совсем спокойна... Готово! Теперь можно начинать сеанс. Я уже придумала несколько формул. Ну вот, например. (Страстно.) Я довольна! Я довольна! Я счастлива! У меня есть все, что только можно пожелать! У меня есть дом, семья, ребенок! Я живу насыщенной духовной жизнью! У меня все хорошо! Я всем довольна! Довольна! Я счастлива! Я совершенно счастлива! (Пауза. Нормальным голосом.) Тебе, конечно, можно подобрать что-нибудь другое. Но здесь, как и во всем, моя дорогая, нужна регулярность. Однажды я попробовала расслабиться и довольно удачно, потому что не заметила, как вошла твоя бабушка. Оказывается, пока я расслаблялась и ощущала, она все это время стояла за моей спиной. Потом, когда я дошла до формулы заклинаний, она громко плюнула и сказала, что по мне плачут в сумасшедшем доме... Куда я девала свой чулок?

С письмом в руках появляется Н и н а П е т р о в н а.

Мама, ты получила письмо?

Не отвечая, Н и н а П е т р о в н а проходит в свою комнату.

(Шепотом.) Ей пишет один псих, кажется, из ее бывших больных, уже лет двадцать. И в каждом письме клянется в любви до гробовой доски. (Смеется.)

Водрузив на нос очки, Н и н а П е т р о в н а выходит из комнаты, садится к окну, читает письмо.

Мама, это Петр Тимофеевич? Что он пишет? Как погода? Как его печень?

Н и н а П е т р о в н а (не реагируя на реплики Валентины). Тебе, Любочка, большой привет от тети Зины. И поцелуй. (Подходит к Любочке, целует ее.)

В а л е н т и н а. Так это не Петр Тимофеевич, мама, нет? Нет?

Н и н а П е т р о в н а. Нет! Ну, чего пристала?! От тети Зины. (Растроганно.) Это надо же, вспомнила. Вспомнила, что сегодня тебе семнадцать. Поздравляет с внучкой. Да, фронтовая дружба... это... Тридцать три года не виделись. С самой Победы. А сколько всего пережито! Сколько пережито! Хоть бы разок перед смертью повидаться. Поплакать.

В а л е н т и н а. Вот возьми и поезжай. Каждый год собираешься.

Н и н а П е т р о в н а. Ох и умная ты, Валентина. Ох, умная!

В а л е н т и н а. А что? Ну так ее пригласи!

Н и н а П е т р о в н а. Ее пригласи! Куда? На голову тебе, что ли? Где ты человека спать положишь?

В а л е н т и н а. Ой, подумаешь, принцесса на горошине!

Н и н а П е т р о в н а. И принцессы! Принцессы! Нас надо на руках носить. Такую войну пережили! Жизнь за вас отдавали! Теперь, понятное дело, не нужны. На свалку!

Л ю б о ч к а. Бабушка, забыла? Ты хотела мне тетизинину фотокарточку показать.

Н и н а П е т р о в н а. Не забыла, Любочка, покажу, как же. Сейчас принесу. (Уходит.)

В а л е н т и н а. Что это мне сегодня снилось? Такое приятное, приятное... Никак не могу вспомнить.

Возвращается Н и н а П е т р о в н а. У нее в руках пачка старых фотографий.

Н и н а П е т р о в н а. Вот, Любочка. Вот это все военные мои фотографии. Вот смотри... (Садится и раскладывает фотографии на столе.) Вот это все мои однополчане... Видишь? На-ка, найди меня. Правильно! А это отец, твой дедушка. А это вот тетя Зина, красавица. Здесь не видно. А это вот знаешь кто? Нет? Я тебе не рассказывала? Это Ашхо, вон мама знает. Ох, Ашхо этот — анекдот ходячий! Представь себе, влюбился в меня по уши. А по нему Зина страдала. Он на нее ноль внимания и все ко мне, все ко мне. Вообще-то мы все дружили. Ну, а я, знаешь, какая я строгая была, гордая! А уж отца как любила! Ни на кого, бывало, и не смотрю, ни-ни. Так бедный Ашхо из-за меня под пули лез. А вот, поди ж ты, остался живой. Потом, после демобилизации, долго письма писал... Ваню-то, считай, на его глазах убило... Все в любви объяснялся, к себе звал, в Ереван, вместе с Валечкой... Дура, надо было поехать! Вот вышла бы я за Ашхо замуж, были бы у тебя теперь, Валентина, братья-армяшки.

В а л е н т и н а. Сколько раз можно рассказывать одно и то же?!

Н и н а П е т р о в н а. Сколько надо, столько и рассказываю! Я не тебе. Займись своим делом, я тебя не трогаю. А вот и наша Зиночка. Видишь теперь, какая! (Читает на обороте фотографии.) «На добрую память сердечному другу Ниночке от Зинульки. Г. Львов. 18 сентября 1944 года». С мужем ей не повезло. За нашего же фронтовика и вышла, а не повезло. Пьет. Всю жизнь она его тянет, тянет... А дети хорошие. Дочка врачом работает. Сын — офицер. Как-нибудь мы с тобой к ним съездим. Ой, Зина с ума сойдет от радости!

В а л е н т и н а (со слабой надеждой). Вот и поезжайте летом.

Н и н а П е т р о в н а. Летом, говоришь? Нет, этим летом я не смогу, а на будущий год — посмотрим, может быть, и поедем. А это вот, прочти-ка, это отец стихи мне прислал. Сам сочинил. Их даже в газете нашей напечатали. А это мы в Берлине. За пять дней до смерти отца. А это наша собачка Бобик. Хорошая такая собачка была, умная. Жалко, убило ее тоже случайно...

В а л е н т и н а. Мама, хочешь совет? Тебе надо завести архив.

Н и н а П е т р о в н а. Какой еще архив?

В а л е н т и н а. Обыкновенный. Как у всех порядочных людей. Папочки, альбомчик. Это же ценность! История! Ты только представь, что через сто лет люди по фотографии какой-нибудь твоей Зиночки будут воссоздавать женский тип сороковых годов двадцатого века. Понимаешь? Нет? Ну представь на минутку, что у тебя в руках альбом пушкинских красавиц. Теперь понимаешь? Это то же самое! То же самое! Мама, твои фотографии, письма — это же все документы, уникальные документы!..

Н и н а П е т р о в н а. Таких документов, знаешь, в каждом доме...

В а л е н т и н а. Правильно! Это сейчас. А через сто лет?

Н и н а П е т р о в н а. Ну, не знаю...

В а л е н т и н а. А я знаю. Относиться так к собственной истории — это преступление, мама. Преступление перед потомками. Мы должны позаботиться о том, чтобы они знали о нас всю правду. Какими мы были. Боже мой, мы читаем книги о войне, приглашаем на встречи каких-то героев со стороны, а герои — вот они, здесь, рядом с нами! (Обнимает Нину Петровну за плечи и приподнимает со стула.) Только не поленись! Открой глаза, посмотри по сторонам и ты увидишь: в каждом доме — герой! Я бы, например, сейчас всем, кому за пятьдесят, присвоила бы звание Герой Советского Союза. А что?

Н и н а П е т р о в н а. Не преувеличивай, Валя. Не преувеличивай. Конечно, мы герои, что там говорить. Такую войну подняли. Народ наш героический. Но не надо так уж преувеличивать. И в войну всякие были, кто за свою шкуру дрожал.

В а л е н т и н а (неожиданно вспыхнув). Я вспомнила! Господи, вспомнила... (Взволнованно.) Я посмотрела сейчас на это лицо и вспомнила!

Н и н а П е т р о в н а. Что? Что ты вспомнила? Кого?

В а л е н т и н а. Вспомнила, что я видела во сне... Господи, как я могла забыть?!

Н и н а П е т р о в н а. Что? Кого ты вспомнила, кого?

В а л е н т и н а (зажав ладонями уши). Сейчас, сейчас, подожди... Как же это все было... подожди!

Н и н а П е т р о в н а. Да брось ты ерундой заниматься. Как бабка старая — приснилось, не приснилось. Праздничный сон до обеда.

В а л е н т и н а. Ну вот, сбила. Ну, зачем ты? Кто тебя просил? Что ты вмешиваешься не в свое дело? Такой сон! Теперь ни за что не вспомнить! Неужели нельзя было помолчать? Пришла тут, разложилась! (В сердцах смахивает фотографии на пол.) Сто лет не видала!

Н и н а П е т р о в н а. Что это ты делаешь?! Что это ты хулиганничаешь?! Да что у вас святого после этого есть?

В а л е н т и н а. Ничего святого нет, и оставьте меня в покое!

Н и н а П е т р о в н а (ползает по полу, подбирая фотографии, бормочет). Ну и ну... Ну и ну... Ну и доченька! Ну и человек... Это отца-то! Отца убитого — швырк! Совести, совести совсем уж не стало у людей. Да что же это делается? Как жить-то без нее будете? Ну и ну... (Подобрав фотографии, уходит к себе.)

Пауза.

В а л е н т и н а (Любочке). Ладно, не смотри на меня так. Ну я знаю, знаю, не права. Погорячилась... Он так редко мне снится! (Кричит.) Мама, прости меня, слышишь?.. Когда бываешь счастлива только во сне... Ну сколько можно дуться, мама?.. Когда, Любочка, у тебя будет возлюбленный, ты меня поймешь.

Л ю б о ч к а. Я тебя понимаю, мама. Мама, я хочу тебе сказать одну вещь. Я познакомилась с одним человеком...

В а л е н т и н а (устало). Боже, какое счастье. Кто же он?

Л ю б о ч к а (оживленно). Он замечательный человек. Выдающийся. Очень, очень талантливый, умный. Он художник!

Н и н а П е т р о в н а (выходя из комнаты). В нашей семье уже был один роман с художником.

В а л е н т и н а. Ну, и что ты хочешь этим сказать? На что ты намекаешь?

Н и н а П е т р о в н а. На тебя. На твой роман с этим...

В а л е н т и н а. С кем это «с этим»? С кем это «с этим»?.. Не смей говорить о нем! Мы все не стоим его мизинца!

Н и н а П е т р о в н а. Это его-то? Да я бы с ним, извиняюсь, в одно место рядом не села!

В а л е н т и н а (шокирована). Что? Какая пошлость! Боже мой, какая пошлость! И я должна все это выслушивать! За что?

Н и н а П е т р о в н а уходит на кухню.

Ты видишь? Видишь? С ней нельзя ни о чем делиться. Она не понимает. Дорогая моя девочка, ты влюблена, да, да? Ах, это так интересно! Первая любовь! О, я помню, помню это блаженное состояние, это сомнамбулическое состояние между сном и явью, грезой и действительностью, когда все перемешалось и не поймешь, где что, что где... О, эти первые головокружительные свидания, эти робкие объятия, эти обжигающие первые поцелуи! Как хороши, как свежи были розы! В семнадцать лет надо любить, надо любить, влюбляться! Жизнь не ждет, она летит быстро, как пущенная из лука стрела, не успеешь оглянуться, как тебе уже тридцать восемь, все кончено. Ах, надо не упустить момент! Почему, почему мы не умеем наслаждаться, радоваться? Когда в юности на нас сваливается это счастье, возникает столько проблем, что не успеваешь своим счастьем воспользоваться. Вот, например, я. Ты знаешь, я тебе рассказывала, я полюбила, когда мне исполнилось девятнадцать лет. Боже мой, что я понимала?! Я была просто счастлива. Счастлива и ни о чем не думала больше. О, если бы сейчас! Если бы можно было вернуть! Он был моим богом. Да, да, девочка, я боготворила его. Он был красив, изумительно красив и талантлив. Я тоже была красива, талантлива, но он... он... он оставил меня. Он... как жаль, что у меня нет его портрета. У него были голубые глаза, чудесные каштановые волосы и борода, такая, знаешь...

Н и н а П е т р о в н а (входя). Козлиная.

В а л е н т и н а (истерично). Мама!

Н и н а П е т р о в н а. Пришел, бородой помахал, взбаламутил всех и бывал таков!

Валентина в ужасе стонет.

Что «мама»! Не правда, что ли?

В а л е н т и н а (задыхаясь). Ну, знаешь, всему бывает предел! Есть святые вещи... и ты не смеешь. Сапогами! Святыню моей души!.. Не смейте ходить по мне ногами! Не смейте! Не смейте! (Рыдает.)

Пауза.

Л ю б о ч к а. Не плачь, мама, не плачь, не надо.

Н и н а П е т р о в н а (пожимает плечами). И что я такого сказала, что?

В а л е н т и н а (спокойно). Твоя бабушка, Любочка, фашистка.

Н и н а П е т р о в н а. Что-о? Да я на фронте... всю молодость... в окопах... под пулями... пять медалей!

В а л е н т и н а (спокойно). Хоть десять. Это не имеет значения.

Нина Петровна опускается на стул, закрыв лицо руками, плачет.

Л ю б о ч к а. Не надо, бабушка, не плачь, не надо...

Н и н а П е т р о в н а (спокойно). Я тебе желаю, Валентина, дожить до того светлого дня, когда дочь твоя скажет тебе то же самое.

В а л е н т и н а. Мне моя дочь никогда в жизни ничего подобного не скажет. Я не деспот и не палач.

Н и н а П е т р о в н а. А я, по-твоему, деспот?

В а л е н т и н а. И палач.

Н и н а П е т р о в н а. Кого же это я убила?

В а л е н т и н а. Меня, дорогая, меня. Ты убила мою личную жизнь, мою любовь, мою надежду, мою радость, мое счастье.

Н и н а П е т р о в н а. Если ты имеешь в виду того сопляка с козлиной бородой...

В а л е н т и н а (надменно). Можешь сколько угодно говорить пошлости, его ты не сможешь оскорбить.

Н и н а П е т р о в н а....так я здесь ни при чем. Он бросил тебя сам. По своей охоте.

В а л е н т и н а (страстно). Да! Потому что он видел, какое у меня окружение. Среда! И он не захотел себя связывать с примитивными людьми и пошлым укладом. И я его понимаю. Да, да, прекрасно понимаю. Он — художник! У него другая, совсем другая жизнь. Разве ты можешь это понять?

Н и н а П е т р о в н а. По мне, раз мужчина соблазнил девушку, он обязан на ней жениться. Так было всегда.

В а л е н т и н а. Никто меня не соблазнял. И он мне ничего не должен. Я была счастлива. Счастлива! Как ты не понимаешь? И если бы снова, снова... Я бы опять, опять... За счастье бы почла, за великую честь!

Н и н а П е т р о в н а. Дура.

В а л е н т и н а. Почему ты со мной так разговариваешь? Нет, мне интересно, почему ты со мной так разговариваешь? Почему ты считаешь вправе унижать мое человеческое достоинство? Это ужасно. В нашей семье никто никогда никого не уважал. Ужасно. Мы — интеллигентные люди, а ведем себя как базарные бабы.

Н и н а П е т р о в н а. Где это ты увидела интеллигентов? Мать у тебя простая медсестра, нянька больничная. Отец тоже звездочки свои на войне заработал, академий не кончал. Это ты что ли интеллигент? Перекрестись! Интеллигентов, вон, по телевизору показывают, а ты мелкая сошка, черная кость и есть. Вон Любка с пятого этажа в три раза больше тебя зарабатывает.

В а л е н т и н а. Дело не в деньгах! Не в деньгах дело!

Н и н а П е т р о в н а. А в чем?

В а л е н т и н а. В чем?.. В духе, вот! В потребности духовной жизни. Не хлебом единым жив человек, понятно?

Нина Петровна громко смеется.

Нет, я больше так не могу, у меня нет сил. Я уеду. Уеду от вас, куда глаза глядят. Вы дождетесь. Я могу терпеть, долго терпеть, но когда-нибудь оно лопнет. Вы еще не знаете, у меня трагический темперамент. Я меланхолик.

Н и н а П е т р о в н а. Ты малахольная.

В а л е н т и н а. А ты знаешь, на что способен меланхолик, знаешь? Не доводите меня до крайности. Я могу... могу... я такое могу!

Любочка вдруг включила магнитофон, и мощный голос Шаляпина потряс стены малогабаритной квартиры. Женщины замерли, а потом стали тихонько подпевать, закончив романс

совместным трио.

Н и н а П е т р о в н а (после паузы). Вот что значит настоящий талант. Сразу видно. И без бороды. (Идет на кухню.)

В а л е н т и н а (поет). «О, если б навеки так бы-ыло...» (Задумчиво.)Когда-то я мечтала стать певицей. Но голос у меня оказался самый заурядный, и я выучилась на инженера. Работу свою я люблю, люблю. Но мне кажется, если бы я была певицей, я бы никогда не страдала, потому что все остальное уже неважно... Только представить, я — в длинном платье, выхожу на залитую светом сцену. Впереди дразнящая темнота зрительного зала и только первые ряды кресел проступают из мрака в неверном тающем свете. У меня красивые руки в кольцах, как... у Иды Рубинштейн. Мои плечи обнажены, я чувствую на себе пронзительные ожоги их взглядов. Тело мое напряглось, и я сдерживаю дыхание, чтобы не показать, как я возбуждена, как сгораю от желания петь. Я делаю знак пианисту, звучит вступление, и я начинаю. Мир теряет свою реальность! Где я? О, какая легкость! Какая невесомость! Какая свобода! Я парю, как птица. Господи, это я!

Нина Петровна поет на кухне: «О, если б навеки так было...»

Ты, Люба, не видела, где мой чулок?

Л ю б о ч к а. Мама, мне надо с тобой поговорить.

В а л е н т и н а. О чем? О своем мальчике? Я слушаю, дорогая, слушаю.

Л ю б о ч к а. Почему ты никогда не говоришь мне о моем отце?

В а л е н т и н а. О твоем отце? Право же, это так неважно... То есть, если ты хочешь... А что?.. Я, конечно, могу. А что тебя, собственно, интересует?.. Твой отец, Люба, в сущности, был неплохой человек. Да, неплохой. Но очень слабый, очень. Его сгубила страсть к алкоголю. Когда мы разошлись, он стал ужасно пить. Правда, потом он лечился, и теперь у него, кажется, семья. А что?.. Ах, я плохая мать, я плохая мать! Дорогая, ну если ты хочешь, мы съездим, напишем, он будет рад. Хочешь? Хочешь?

Л ю б о ч к а. Да нет, я просто так. Не понимаю, чего вы разошлись, из-за твоего художника, что ли?

В а л е н т и н а. Не-ет! Ну, что ты! То есть это как посмотреть. В конечном счете, может быть, и да. Это была причина. Причина, а не повод, понимаешь? Причина глубокая, тайная... А с художником, как ты выражаешься, его звали Александр, мы расстались еще до того, как я познакомилась с твоим отцом. Но я не могла его забыть... Александра то есть. Не могла. И он это чувствовал. Я имею в виду твоего отца. Стал выпивать... Кроме того, они не могли ужиться с матерью. Ты не знаешь свою бабушку. Это же тигр! Людоед! Втроем нам было не ужиться, и я предпочла остаться с мамой.

Л ю б о ч к а. Почему?

В а л е н т и н а. Почему, почему... Осталась и все. Ты родилась. А с бабушкой... все-таки опора. Как за каменной стеной.

Л ю б о ч к а. Ты ведь не хотела меня рожать.

В а л е н т и н а. А? Что за... Откуда ты знаешь?.. Ну да, не хотела. Кто тебе сказал?

Л ю б о ч к а. А почему ты не родила от своего художника?

В а л е н т и н а. Люба, Люба, что ты говоришь? Ужас! Я, конечно, уважаю тебя как личность, но такие вопросы...

Л ю б о ч к а. Почему? Ведь ты же его любила.

В а л е н т и н а. Но он... он же бросил меня. Понимаешь, бросил. Как же я могла? Одна...

Л ю б о ч к а. Разве это имеет значение, если любишь?

В а л е н т и н а. Да, конечно. Но ты забываешь, что у меня были планы. Честолюбивые планы. Я хотела многого достичь. Откуда же я могла знать, что так ничего и не достигну?

Л ю б о ч к а. Ну, а если бы не твои планы, мама, ты бы родила?

В а л е н т и н а. Дорогая, ну, о чем ты говоришь? Конечно. Это такое счастье, такое счастье... для женщины... иметь ребенка... от любимого человека...

Л ю б о ч к а (тихо). Да, это счастье.

В а л е н т и н а. Родная моя, взрослая моя девочка! Ты уже все понимаешь. Ты понимаешь свою маму. В жизни женщины ничего нет выше любви. Знаешь, Любочка, когда я почувствовала в себе зарождение новой жизни... Ах, Любочка! Была весна и солнце светило так ласково, я шла по улице и губы мои шептали одну бессмысленную молитву: благодарю тебя, Господи! Благодарю тебя, Господи!

Л ю б о ч к а (шепотом повторяет). Благодарю тебя, Господи! (Порывисто.) Ах, мама, как хорошо жить!

В а л е н т и н а. Как хорошо жить!.. А, собственно, почему?

Л ю б о ч к а (прячет голову на груди у матери.) Мама, мама! Я влюблена, мама! Я так счастлива! У меня будет ребенок... (Открывает смущенное, счастливое лицо.)

В а л е н т и н а. Что?

Л ю б о ч к а. У меня будет ребенок, мама.

В а л е н т и н а (улыбаясь). Ты шутишь?.. Это, надеюсь, шутка? (Смотрит на Любу и по ее лицу понимает, что это правда.)Какой ужас! Какой ужас! Какой ужас! (Бежит на кухню.) Ты слышала? Все пропало! Ужас! Ты слышала, что она сказала? Ужас! Ужас! Все пропало! Ужас!

Н и н а П е т р о в н а. Чего?

В а л е н т и н а. Спроси у нее. Спроси у нее сама! Все пропало! Ужас! Все, все пропало! У нее будет ребенок. Все пропало! Ужас! Ужас!

Пауза.

Н и н а П е т р о в н а. Это правда?

Л ю б о ч к а. Да. Я не понимаю...

Н и н а П е т р о в н а (задумчиво). Стыдно. Стыдно... В школе будет стыдно. Соседей стыдно.

Л ю б о ч к а. Я вас не понимаю... Почему стыдно? Я счастлива! Как странно вы на меня смотрите... Я счастлива! Вы что, не верите, что я счастлива? Вы, может быть, не понимаете... Вы, может быть, думаете, что я сделала это по глупости? Но это не так. Я понимаю, как это... ответственно. И я готова... Я знаю, нам будет нелегко, особенно маме, но так нужно, поверьте. Я уже взрослая. И я смогу отвечать за своего ребенка. Бабушка, я закончу школу и пойду работать. Я буду печатать. Мама знает, как я хорошо печатаю.

Нина Петровна закуривает папиросу, Валентина в ужасе
на нее смотрит.

Н и н а П е т р о в н а. Что ты на меня уставилась? Курю, курила и буду курить! А тебе не позволю.

В а л е н т и н а. Это ужасно, ужасно... Как со мной здесь обращаются... Ужасно... Никто обо мне не подумал. У нее будет ребенок, а обо мне никто не подумал. А как же я?.. Господи, опять, в одной комнате, крик, пеленки... (Всхлипывает.) Господи, я так мечтала, я так надеялась отдохнуть! Вот и телефон скоро поставят... Господи, думала, слава Богу, дочь моя выросла, те-перь она сама сможет позаботиться о себе, и я, наконец, заживу. И вот опять, все сначала, опять как заведенная, как белка в колесе. Кружись, кружись с утра до ночи... А жизнь проходит... Мне еще только тридцать восемь. Я хочу жить! Я хочу жить! Понимаете вы все? Вы хотите меня похоронить заживо, а я живая, живая! Я не хочу умирать. Молодость моя прошла незаметно, глупо. Я еще не жила по-настоящему. Я не хочу быть бабушкой, я еще не жила.

Н и н а П е т р о в н а. Молчи, Валентина, молчи. Ты теперь сиди и молчи. Я сама с ней поговорю.

В а л е н т и н а. Дайте, дайте мне сказать! Она не понимает. Дайте мне сказать. (Страстно.) Ты останешься одна! Ты останешься одна! Посмотри на меня, неужели ты хочешь остаться одна? (Нине Петровне.) Скажи ей, скажи ей — страшно! Сидеть в четырех стенах, когда праздник, а ты одна и тебе даже некому позвонить — страшно. Она глупая, она этого не понимает. Скажи ей.

Н и н а П е т р о в н а. Успокойся, Валентина, молчи. (Любочке.) Ну, рассказывай.

Л ю б о ч к а. Что рассказывать?

Н и н а П е т р о в н а. Ты дурочку из себя не строй! Когда вы с ним познакомились?

Л ю б о ч к а. В феврале.

Н и н а П е т р о в н а. Звать как?

Л ю б о ч к а. Женя.

Н и н а П е т р о в н а. Фамилия?

Л ю б о ч к а. Фамилия? Богданов.

Н и н а П е т р о в н а. Где живет?

Л ю б о ч к а. На Васильевском.

Н и н а П е т р о в н а. Адрес.

Л ю б о ч к а. Адреса я точно не знаю...

Н и н а П е т р о в н а. Где работает?

Л ю б о ч к а. Не знаю. Он не работает... сейчас.

Н и н а П е т р о в н а. Как же ты собираешься его разыскивать?

Л ю б о ч к а (испуганно). Зачем разыскивать?

Н и н а П е т р о в н а. Чтобы жениться.

Л ю б о ч к а. Зачем жениться? Он не может жениться. Его не надо разыскивать. Он не может жениться.

Н и н а П е т р о в н а. Не может? А блудить он может? Жизнь твою ломать он может? Жениться он не может! Да я в милицию! В суд на него подам! Никуда не денется. Как миленький приползет.

Л ю б о ч к а (в отчаянии). Он не может жениться, бабушка, не может. У него уже есть жена. Он женат, женат!

Н и н а П е т р о в н а. Так что ж он, подлец, с тобой тогда натворил? Что он сделал, мерзавец? Как же ты теперь в школу пойдешь? Как жить будешь, дура несовершеннолетняя?

Л ю б о ч к а (не выдержав, рыдает). Мне же не нужно... мне совсем не то нужно... Я не хочу... У нас... мы... Не понимаешь. Ничего не понимаешь. (В истерике.) Не смей говорить гадости! Не смей! Никто не смейте говорить о нем плохо! Вы сами плохие. Сами плохие, гадкие. Думаете обо всех гадко. Ненавижу! Ненавижу!

В а л е н т и н а. Оставь, мама. Не мучай девочку, отпусти. Все равно теперь. Я ее понимаю. Все равно. Пойдешь в свою больницу, договоришься с врачом. Все равно. Я ее понимаю...

Л ю б о ч к а (испуганно). Зачем в больницу? Я не хочу в больницу! Я хочу ребенка! Я не хочу в больницу, мама!

В а л е н т и н а (с отстраненной улыбкой). О любовь! Прекрасная возвышенная любовь! Где ты? Ты приходишь к нам, когда мы так молоды, и ласково осеняешь своим крылом, делая нас счастливыми. Ты приходишь к нам на мгновение и спешишь уйти к другим и уже никогда не возвращаешься обратно. Сначала мы зовем тебя, тоскуем и плачем, но потом... потом сердца наши покрываются шершавой корой забвения, и мы уже ничего не помним, ничего, ничего. И те, кого мы так любили, уходят в небытие, оставляя нам наши холодные сердца, наши разбитые сердца, наши умершие сердца...

Н и н а П е т р о в н а. Я не дам тебе свихнуться, как она. Мы сходим с тобой в больницу, и ты закончишь школу, как все. Потом ты выйдешь замуж за обыкновенного человека, не художника и не пьяницу, и будешь счастлива. Ты будешь счастлива, и я буду няньчить твоих детей. (Пауза.) Я скоплю денег и уйду на пенсию. И куплю в деревне маленький домик. И посажу картошку и огурцы. А на лето ты будешь привозить ко мне своих детей. Там вы и похороните меня. Я устала. Я уже чувствую свою старость. Я хочу на покой. Я заслужила покой. Дайте мне спокойно уйти на покой.

Л ю б о ч к а (тоскливо). Я не хочу в больницу, бабушка... Я не хочу в больницу, бабушка...

В а л е н т и н а. О любовь! О любовь, без конца и без края! Без конца и без края весна!

Н и н а П е т р о в н а. Картошку и огурцы... В теплой сырой земле... картошку и огурцы...

В а л е н т и н а (поет). Любовь свободна, мир чарует, законов всех она сильней...

Л ю б о ч к а (кричит). Я не хочу в больницу, мама!

В а л е н т и н а. Подожди, подожди одну минуту. Одну минуту. Я сейчас, сейчас, только выключусь, я сейчас... (Садится на стул, закрыв глаза, бормочет.) Расслабляемся... ощущаем... дышим... (Страстным шепотом.) Я довольна! Довольна! Я счастлива! У меня есть все, что только можно пожелать! У меня есть дом, семья, ребенок! Я живу насыщенной духовной жизнью! У меня все хорошо! Все хорошо! Я счастлива! Счастлива, счастлива...