Картина первая. Кабинет Юсупова. В нише, на диване, сидят: Феликс с мандолиной и Дмитрий Павлович

Кабинет Юсупова. В нише, на диване, сидят: Феликс с мандолиной и Дмитрий Павлович. Перед ними стоит П у р и ш к е в и ч.

В стороне – поручик С.

Пуришкевич. Еще раз спрашиваю: решаетесь или нет? Ваше высочество, позвольте быть резким.

Дмитрий Павлович. Разрешаю, Владимир Митрофанович.

Пуришкевич. Если мы завтра, – откладывать невозможно, – именно завтра не ликвидируем Распутина, – конец, кошмар, ужас. Я даю два-три месяца сроку, – мы все полетим к чертовой матери.

Феликс (трогая струну). А это далеко – к чертовой матери?

Пуришкевич. Да, ваше сиятельство, – в пасть революции.

Дмитрий Павлович. Ого!

Пуришкевич. Смертельная, неотвратимая опасность грозит монархии, порядку, православию… Мы, дворяне, помещики, цвет страны, будем растоптаны в первую голову. Еще на вершок отпустить вожжи, – и в армии хаос, и остервенелое мужичье разнесет по клочкам всю страну… Забастовки… Анархия!.. Ужас!.. Не дай боже нам положить оружие… Мир с немцами, это значит – через неделю революция, которой еще не видал мир. Нет, нет, нет… Мы должны победить на фронте и здесь, в сердце страны. Но где наше знамя? Кто вождь? Ныне царствующий государь, во имя блага, во имя бога, должен передать венец тому, кто силен и молод, кто поведет за собой нас.

Дмитрий Павлович. Владимир Митрофаныч, предупреждаю вас, я не могу и не должен слышать таких заявлений.

Феликс. Почему, Дими, – мы среди своих.

Поручик С. Моя шпага и моя жизнь у ваших ног, ваше высочество.

Пуришкевич. Ваше высочество, скоро закричу не я, вся Россия загремит кликами: «Да здравствует Дмитрий император».

Феликс заглушает его слова звуками мандолины.

Феликс. Все-таки у вас чертовски громкий голос, Владимир Митрофаныч.

Дмитрий Павлович. Так как же, господа, вернемся к нашему вопросу: что мы будем делать с нашим мужиком?

Пуришкевич. Когда нож у горла, нужно действовать… Распутин – это значит власть немки и германофилки, это – развал армии, это – близкая анархия… Это – козырь в руки красной сволочи. Теперь или никогда – за монархию, за православие. Боже мой, ваше высочество, ведь я же сам слышал, – солдаты смеются: «Царь с Егорием, а царица с Григорием». Это острит простой солдатишка.

Феликс. Надеюсь, вы дали ему по морде.

Пуришкевич. Нет, ваше сиятельство, я не дал по морде этому остряку, – я отошел, сгорел от стыда, потому что это – правда. В армии последний нижний чин знает теперь, что судьбою России и войны распоряжается пьяный мужик, конокрад, хлыст.

Феликс. Да, да. Я уважаю власть с хлыстом, но не уважаю власти, когда она под хлыстом.

Дмитрий Павлович. Браво.

Поручик С. Ваше высочество, не хлыстом, – шомполом должна поработать настоящая власть.

Феликс. А что, это больнее, – шомполом?

Дмитрий Павлович. Разумеется, мягкостью теперь ничего не поделаешь.

Пуришкевич. Ваше высочество, заклинаю вас на коленях, решим вопрос… Ваш голос, ваше решение. Убить Распутина, или – разойдемся, и все полетит к черту. Клянусь вам, ваше высочество, если когда-либо мне придется писать, я тысячу раз подчеркну, что ваши руки не были обагрены кровью, что вы были в стороне от этого грязного дела, вы чисты перед богом и перед нашим народом…

Дмитрий Павлович. Так как же, господа?

Пауза.

Надо решать.

Пуришкевич. Да, да, да…

Феликс. Дмитрий, я тебя уверяю, это совершенно безопасно, ни один черт не догадается. Убьем и спрячем.

Дмитрий Павлович (вставая). Убить…