Из стенограммы заседания международного Трибунала от 30 ноября 1945 Г.

Допрос свидетеля Лахузена Эрвина

Полковник Эймен ^[257]: Господа судьи, я хочу вызвать первого свидетеля обвинения Соединенных Штатов — генерал-майора Эрвина Лахузена. Разрешите вызвать Эрвина Лахузена, чтобы он мог давать показания перед Трибуналом.

Председатель: Как ваше имя?

Лахузен: Эрвин Лахузен.

Председатель: Повторяйте за мной слова присяги.

Клянусь богом, всемогущим и всеведущим, что я буду говорить чистую правду, ничего не утаю и ничего не прибавлю.

(Свидетель повторяет слова присяги.)

Полковник Эймен: Где вы родились?

Лахузен: Я родился в Вене.

Полковник Эймен: Когда?

Лахузен: 25 октября 1897 г.

Полковник Эймен: Чем вы занимались с тех пор?

Лахузен: Я был профессиональным солдатом.

Полковник Эймен: Где вы учились?

Лахузен: Я учился в Австрии, в военной академии, в Терезианской военной академии в Винер-Нейштадте.

Полковник Эймен: Офицерское звание вам было присвоено тотчас же по выходе из училища?

Лахузен: В 1915 году я получил чин лейтенанта пехоты и затем старшего лейтенанта.

Полковник Эймен: Были ли вы в армии во время первой мировой войны?

Лахузен: Да, в качестве лейтенанта и старшего лейтенанта в пехоте.

Полковник Эймен: Получали ли вы повышение с того времени и продвижение в чинах?

Лахузен: Да. Я получал нормальное продвижение согласно существовавших тогда в Австрии правил.

Полковник Эймен: В 1930 году в каком чине вы были?

Лахузен: В 1930 году я был капитаном.

Полковник Эймен: Начиная с 1930 года вы получали какое-нибудь другое специальное образование?

Лахузен: В 1930 году я попал в Австрийскую военную школу, которая соответствовала военной академии в Германии, т.е. получил образование офицера генерального штаба.

Полковник Эймен: Сколько времени продолжался этот период военного образования?

Лахузен: Это обучение длилось три года.

Полковник Эймен: В 1933 году в какой части вы служили?

Лахузен: В 1933 году я служил во 2-й австрийской дивизии, это была венская дивизия.

Полковник Эймен: Какого рода работу вы выполняли там?

Лахузен: Я был назначен офицером разведки. Меня подготавливали к этой службе еще во время обучения, и я был предназначен для нее.

Полковник Эймен: Вы затем получили повышение?

Лахузен: Далее я также получал нормальное продвижение, установленное в рамках австрийской армии. И примерно в 1933 году я стал майором, а затем в 1935 году или в начале 1936 года был переведен в генеральный штаб, а в июне или, во всяком случае, летом 1936 года я стал подполковником австрийского генерального штаба.

Полковник Эймен: Скажите, в это время вы служили в отделе разведки, в это или примерно в это время?

Лахузен: Я попал в австрийскую службу информации. Это фактически соответствует понятию «абвер» в германских вооруженных силах. Я должен добавить, что этот «отдел информации» был организован в Австрии только в это время, т.е. в 1935 году; ранее такого учреждения не существовало. Поэтому, поскольку имелось в виду вновь создать в пределах австрийской армии службу военной информации, прекратившую свое существование после краха австро-венгерской монархии в 1918 году, мне было предложено пройти соответствующее обучение и начать организовывать зарождавшийся в то время «отдел информации».

Полковник Эймен: После того, как вы начали работать в отделе разведки, чем вы, собственно, занимались главным образом?

Лахузен: Моим непосредственным начальником в то время был полковник генерального штаба Беме. Начальником отдела, которому я подчинялся, начальником отдела информации, т.е. человеком, от которого я получал указания и приказы, был в конечном счете начальник австрийского генерального штаба.

Полковник Эймен:...Скажите, пожалуйста. Трибуналу, в чем заключалась ваша основная деятельность после того, как вы были направлены на работу в разведку? В какой информации вы были заинтересованы и какую информацию вы старались получить?

Лахузен: Если я правильно вас понял, я работал в австрийской службе информации...

Полковник Эймен: После аншлюсса — какое положение вы заняли?

Лахузен: После аншлюсса я автоматически был передан в верховное командование германских вооруженных сил и имел те же функции в германском «абвер», начальником которого был тогда Канарис.

Полковник Эймен: Какое положение занимал адмирал Канарис?

Лахузен: Канарис был тогда начальником германской заграничной разведки.

Полковник Эймен: Коротко объясните, чем занимались те основные отделы разведки, которыми руководил адмирал Канарис?

Лахузен: Когда я попал в отдел «аусланд-абвер», это было в 1938 году после аншлюсса, там существовало три отдела контрразведки, объединенные в организационном отношении с отделом разведки в управлении разведки и контрразведки. Во всяком случае, я пережил это объединение. Как обстояло дело до меня, я точно сказать не могу.

Полковник Эймен: Каковы были ваши обязанности?

Лахузен: Прежде всего я автоматически был переведен в отдел контрразведки 1. Это—тот отдел, задачей которого было получение информации, или, как это еще иначе называлось, тайная информационная служба. Я работал тогда под руководством тогдашнего начальника отдела полковника генерального штаба Пикенброка, которого я, как и Канариса, знал еще по работе в Австрии.

Полковник Эймен: Адмирал Канарис был вашим непосредственным начальником?

Лахузен: Адмирал Канарис был мой непосредственный начальник.

Полковник Эймен: Время от времени вы действовали как его личный представитель?

Лахузен: Да, во всех тех случаях, когда его непосредственный заместитель (это был полковник Пикенброк) отсутствовал, или в тех случаях, когда Канарис по какой-либо причине считал необходимым послать меня в качестве своего заместителя.

Полковник Эймен: И в этой должности личного представителя Канариса имели ли вы какой-нибудь контакт с подсудимым Кейтелем?

Лахузен: Да.

Полковник Эймен: Имели ли вы также непосредственный контакт с Иодлем?

Лахузен: В значительно меньшей степени. Но все-таки имел.

Полковник Эймен: Скажите, вы иногда посещали совещания, на которых присутствовал Гитлер?

Лахузен: Да. Я участвовал на нескольких (очень немногих) заседаниях или совещаниях, на которых присутствовал и председательствовал Гитлер.

Полковник Эймен: Скажите Трибуналу, одобряли ли руководители вооруженных сил гитлеровскую военную программу? ^[258]

Лахузен: Я должен заявить в этой связи, что мы, тогдашние руководители абвера, представляли определенное единство под началом Канариса и он как личность и его внутренняя ориентация представлялись нам совершенно ясной и недвусмысленной.

Полковник Эймен: Были ли какие-нибудь определенные группы или группа в абвере, которые были против или находились в оппозиции к нацистам?

Лахузен: В управлении абвера имелись две группы, которые, что касается их желаний и действий, очень тесно были переплетены друг с другом, но которые каким-то образом нужно разграничить.

Полковник Эймен: Какие это были две группы?

Лахузен: До того, как я отвечу на этот вопрос, я должен очень кратко описать личность Канариса, который был идейным вдохновителем и главным лицом в этой группе.

Полковник Эймен: По возможности, сделайте это как можно короче.

Лахузен: Канарис был человеком исключительно высокого интеллекта, который при своем интересном, своеобразном и сложном характере ненавидел всякое насилие, а поэтому ненавидел войну, Гитлера, его систему и, в частности, его методы. Канарис, как бы его ни оценивали, был человеком.

Полковник Эймен: Теперь прошу Вас возвратиться к двум группам, которые Вы называли, охарактеризовать нам каждую из этих двух групп и перечислить тех, кто входил в каждую из них.

Лахузен: Одна группа, которую можно назвать кругом Канариса, включала в себя верхушку абвера, во-первых, самого Канариса, как идейного руководителя этой группы, далее, генерала Остера, начальника центрального отдела абвера, моего предшественника; подполковника Гросскурта, который в 1938 году еще в Вене ввел меня в круг Канариса. Далее, начальника отдела «разведка» — полковника Пикенброка, который был связан дружбой с Канарисом. Затем полковник Ганзен, преемник полковника Пикенброка, казненного после 20 июля 1944 г. Туда же входил и мой преемник полковник Фрейтаг-Лорингофен, который 26 июля 1944 г. перед своим арестом покончил жизнь самоубийством. Затем при определенной дифференциации, которая относится ко всем, начальник третьего отдела абвера, контрразведки, полковник Бентивеньи и затем лица, работавшие в этих отделах разведки, которые по большей части были связаны с событиями 20 июля 1944 года и были казнены или брошены в тюрьмы.

В этой связи я должен указать на человека, который непосредственно не примыкал к этой группе, но находился в курсе всех действий, направленных к предотвращению приказов и неприведению в исполнение приказов о расстрелах и прочих зверств, а именно адмирала Бюркнера — начальника одного из отделов абвера. Это, в основном, те люди, которые входили в круг Канариса.

Вторая, значительно меньшая группа была связана с генералом Остером как идейным руководителем тех людей в управлении разведки и контрразведки, которые еще в 1938 году и уже совершенно явно для меня в 1939—1940 гг., а также и в последующие годы участвовали в подготовке всякого рода планов, направленных на насильственное устранение Гитлера, инициатора надвигавшейся катастрофы

Полковник Эймен: Какова была цель группы, в которую Вы входили, то есть Канариса и его круга?

Лахузен: Что касается политических целей или мотивов, то я о них не знаю. Я могу передать только мысли, которые определяли убеждения Канариса и были мне хорошо известны, так как я был одним из его доверенных лиц. Эти его внутренние убеждения, которые определяли не только мою деятельность, но и деятельность тех лиц, о которых я упоминал, заключались в основном в следующем.

Нам не удалось предотвратить эту захватническую войну. Война означала конец Германии и наш конец, таким образом, — несчастье и катастрофу самых больших масштабов. Однако предотвращение всеми средствами того несчастья, которое было бы еще большим, если бы катастрофа превратилась в триумф этой системы, должно было стать основным смыслом и целью нашей борьбы.

То, что я сейчас сказал, в свое время часто повторялось Канарисом в кругу тех людей, о которых я говорил.

Полковник Эймен: Эта группа, в которую входили Вы и Канарис, часто встречалась?

Лахузен: Я должен пояснить, что эту группу (или этот круг) не следует рассматривать как организацию в техническом смысле или как какое-то объединение заговорщиков. Это совершенно противоречило бы натуре Канариса. Это былo, так сказать, духовное объединение единомышленников, людей, которые видели и знали, знали благодаря своему служебному положению, которые понимали друг друга и действовали, но каждый сам за себя, в соответствии со своей индивидуальностью. Отсюда и та дифференциация, о которой я подробно говорил. Каждому человеку предъявлялись совершенно различные требования. Канарис каждый раз обращался к определенному лицу, которое он считал подходящим для исполнения определенных задач, на основании своего знания внутренних убеждений этого человека.

Полковник Эймен: Велись ли на этих официальных встречах разговоры, в которых Канарис затрагивал вопросы, касающиеся применения силы в отношении Польши, и т.д.?

Лахузен: Эти и подобные методы неоднократно, я бы даже сказал всегда, обсуждались в нашем кругу, и они, конечно, единодушно отвергались с нашей стороны.

Полковник Эймен: Помните ли Вы, что сказал Канарис относительно войны с Польшей в ее начале?

Лахузен: Я точно помню тот час, когда Канарис вошел совершенно потрясенный и сообщил нам, что дело принимает серьезный оборот, несмотря на то, что вначале создалось впечатление, что операция все же может быть отложена. И он сказал тогда: «Это конец».

Полковник Эймен: Были ли у Вас разговоры с Канарисом и другими членами группы относительно устранения нацистов из состава сотрудников Вашего учреждения?

Лахузен: Я еще в Вене (до того, как я приступил к работе в ОКВ) получил распоряжение от Канариса не допускать в его управление в Берлине национал-социалистов. Я получил также распоряжение касательно моего отдела, в случае, если это представится возможным, не принимать членов партии или офицеров, которые были каким-нибудь образом связаны с партией, на руководящие должности. Таким образом идейное объединение...

Полковник Эймен (прерывая Лахузена): Вел ли Канарис какой-нибудь дневник?

Лахузен: Да, Канарис вел дневник и вел его еще до начала войны. Надо сказать, что для этого дневника я сам готовил некоторые материалы.

Полковник Эймен: Входило ли в Ваши обязанности вносить записи в дневник Канариса?

Лахузен: Нет, это не относилось к моим непосредственным обязанностям, но было вполне естественно, что о совещаниях, на которых я присутствовал с Канарисом или заменил его, я делал записи в его дневнике.

Полковник Эймен: Вы сохраняли копии записей, которые Вы делали в дневнике Канариса?

Лахузен: Да, я сохранял такие копии с разрешения Канариса и даже по его желанию.

Полковник Эймен: Есть у Вас какие-либо копии этих записей, сделанных Вами, с собой сегодня?

Лахузен: Они не при мне, но они у меня имеются и могут быть представлены суду.

Полковник Эймен: Вы излагали свои воспоминания по этим записям?

Лахузен: Да.

Полковник Эймен: С какой целью Канарис завел такой дневник?

Лахузен: Для правдивого ответа на этот вопрос я должен повторить те слова, которые Канарис когда-то сказал мне. Целью этого дневника было — показать германскому народу и всему миру тех людей, которые в то время вершили судьбы этого народа.

Полковник Эймен: Помните ли вы о совещаниях, которые посещали с Канарисом непосредственно перед падением Варшавы, совещания в главном штабе фюрера?

Лахузен: Я присутствовал вместе с Канарисом на совещании, которое состоялось не в главной ставке фюрера, а в поезде фюрера, незадолго до падения Варшавы.

Полковник Эймен: Поскольку вы вспомнили записи в дневнике Канариса, можете ли вы сообщить теперь Трибуналу дату этого совещания?

Лахузен: Насколько я могу судить по своим записям и документам, находящимся в моем распоряжении, это было в сентябре 1939 года, двенадцатого числа.

Полковник Эймен: Скажите, совещания в поезде фюрера происходили все в один и тот же день?

Лахузен: Эти совещания состоялись в один день, т.е. 12 сентября 1939 г.

Полковник Эймен: Скажите, было больше, чем одно совещание, в этот день? Может быть было несколько совещаний?

Лахузен: Я не могу назвать их заседаниями. Это были обсуждения, разговоры более или менее короткие.

Полковник Эймен: Кто присутствовал на этих совещаниях?

Лахузен: Присутствовали, независимо от времени и места, министр иностранных дел фон Риббентроп, начальник ОКВ Кейтель, Иодль, начальник оперативного штаба, Канарис и я.

Полковник Эймен: Вы видите Риббентропа здесь в зале суда?

Лахузен: Да.

Полковник Эймен: Покажите, для протокола, где он сидит?

Лахузен: Там, в первом ряду, третий слева.

Полковник Эймен: Вы видите Кейтеля здесь в зале суда?

Лахузен: Да, он сидит рядом с Риббентропом.

Полковник Эймен: Видите ли вы здесь также Иодля?

Лахузен: Да, он во втором ряду сидит рядом с г-ном фон Папеном.

Полковник Эймен: Теперь постарайтесь наилучшим образом объяснить возможно подробнее и точнее, что было сказано и что произошло на этом совещании в вагоне фюрера?

Лахузен: Сначала Канарис имел короткое совещание с Риббентропом, в котором Риббентроп обрисовал политические цели в общем касательно района Польши и притом в связи с украинским вопросом. Этот украинский вопрос разъяснил начальник ОКВ в последовавшем разговоре, имевшем место в его вагоне. Это записано в протоколе, который я вел тут же по распоряжению Канариса.

Находясь все еще в вагоне начальника ОКВ, Канарис указал на серьезные сомнения в отношении известного ему намерения бомбардировать Варшаву, и при этом Канарис указал на те неблагоприятные внешнеполитические результаты, которые может вызвать такая бомбардировка Варшавы. Тогдашний начальник ОКВ Кейтель ответил на это, что это мероприятие было непосредственно согласовано между фюрером и Герингом и что он, Кейтель, не имел никакого влияния на решение этого вопроса. И он сказал далее — это я сейчас вспоминаю по своим записям: «Фюрер и Геринг часто звонят друг другу. Иногда и я также кое-что узнавал о том, что говорилось, но не всегда».

Далее Канарис предостерегал самым настойчивым образом от тех мер, которые стали ему, Канарису, известны, в частности, от предстоящих расстрелов и мер по истреблению, которые должны были быть направлены против польской интеллигенции, дворян и духовенства, как и вообще тех элементов, которых рассматривали как носителей национального сопротивления.

Канарис, примерно, сказал тогда следующее: «За эти меры, которые происходят у них перед глазами, вооруженные силы будут когда-нибудь отвечать перед миром». Начальник ОКВ ответил на это (я передаю это сейчас также на основании тех записей, которые я тогда сделал и несколько дней тому назад просмотрел), что все эти вопросы уже решены фюрером и что фюрер, главнокомандующий армией, сообщил, что если вооруженные силы Германии не захотят провести в жизнь эти мероприятия или будут не согласны с ними, то они вынуждены будут сносить то, что наряду с ними будут действовать СС, полиция безопасности и т.д., которые выполнят эти меры. Поэтому при каждом военном командующем будет назначаться гражданское лицо.

Это, в общих чертах, является содержанием совещания относительно намечавшихся мероприятий по расстрелу людей и уничтожению в Польше.

Полковник Эймен: Было ли что-нибудь сказано относительно так называемой «политической чистки»?

Лахузен: Да, тогдашний шеф ОКВ в этой связи употребил еще одно выражение, которое во всяком случае исходит от Гитлера, определившего все эти мероприятия как «политическую чистку». Это выражение очень ясно врезалось мне в память даже без моих записей.

Полковник Эймен: Для того чтобы протокол был точен, перечислите, какие меры, по словам Кейтеля, были в это время уже намечены.

Лахузен: Тогда, после соответствующего доклада начальника ОКВ, все согласились, что необходимо провести бомбардировку Варшавы, а также истребление уже упомянутых мною категорий или групп населения Польши.

Полковник Эймен: Какие это были категории?

Лахузен: Это, прежде всего, были польская интеллигенция, дворянство, духовенство и, конечно, евреи.

Полковник Эймен: Говорилось ли что-нибудь, и если говорилось, то что именно, о сотрудничестве с украинской группой?

Лахузен: Канарис получил приказ от тогдашнего начальника ОКВ, который представил его как директиву, явно полученную им от Риббентропа, так как эти директивы были зачитаны в тесной связи с политическими намерениями имперского министерства иностранных дел. Канарису было поручено вызвать в Галицийской Украине повстанческое движение, целью которого являлось бы истребление евреев и поляков.

Полковник Эймен: Когда вошли на это совещание Гитлер и Иодль? В какое время?

Лахузен: Гитлер и начальник оперативного штаба Иодль вошли либо после того, как было обсуждено то, что я сейчас передал, или когда обсуждение этой темы подходило к концу и Канарис уже начал свой доклад о положении на Западе, то есть о полученных сведениях о поведении французов, т.е. французской армии, на западном вале.

Полковник Эймен: Какие вопросы затем стали обсуждаться после их прихода?

Лахузен: После этих бесед в личном вагоне начальника ОКВ Канарис покинул вагон и имел еще короткое собеседование с фон Риббентропом, который, еще раз вернувшись к теме Украины, сказал еще раз, что необходимо организовать восстание или повстанческое движение таким образом, чтобы все дворы поляков были охвачены пламенем и чтобы все евреи были убиты.

Полковник Эймен: Кто сказал это?

Лахузен: Это сказал министр иностранных дел Риббентроп Канарису. Я стоял рядом.

Полковник Эймен: Вы не сомневаетесь хотя бы в какой-либо степени, что все было сказано именно так?

Лахузен: Нет, у меня нет ни малейшего сомнения в этом. Особенно хорошо я помню фразу: «Должны быть охвачены пламенем все польские дворы». Это было новым в известной степени. Ранее употреблялось только выражение «ликвидация» и «убийства».

Полковник Эймен: Есть ли в дневнике Канариса какие-либо записи, которые могут помочь вам восстановить в памяти это обстоятельство?

Лахузен: Нет.

Полковник Эймен: Говорилось ли что-нибудь по поводу Франции и, если говорилось, то что именно?

Лахузен: Да, на тему о Франции в вагоне начальника ОКВ говорилось, и, в частности, Канарис обрисовал положение на Западе. Согласно той информации, полученной из абвера, которая находилась в его распоряжении, Канарис обрисовал положение таким образом, что, по его мнению, в районе Саарбрюкена французами методически подготовлялось крупное наступление. В это собеседование вмешался Гитлер, который пришел в это время; он тотчас же принял живейшее участие в обсуждении этой темы, энергично возразив против заявлений Канариса, выставив аргументы, которые я сегодня, оглядываясь назад, могу признать правильными в деловом отношении.

Полковник Эймен: Вспомните, в течение этого совещания Риббентроп сказал что-нибудь относительно евреев?

Лахузен: Во время собеседования, которое происходило в вагоне начальника ОКВ, Риббентроп не присутствовал.

Полковник Эймен: Вспоминаете ли вы, что в течение совещания в любой его отрезок, Риббентроп говорил, что-нибудь относительно евреев?

Лахузен: Я повторяю еще раз — в том совещании, которое имело место в вагоне начальника ОКВ, — нет.

Полковник Эймен: Для того чтобы было удобнее вести протокол, я хочу знать, когда вы говорите: «глава ОКВ», имеете ли вы в виду Кейтеля?

Лахузен: Да.

Полковник Эймен: Скажите, пожалуйста, контрразведка когда-нибудь получала распоряжение об оказании какой-либо помощи ОКВ в проведении польской кампании?

Лахузен: Да.

Полковник Эймен: Скажите, это мероприятие как-нибудь специально называлось?

Лахузен: Так, как это записано в дневнике моего отдела, эти мероприятия, которые непосредственно предшествовали польской кампании, получили название «Гиммлер».

Полковник Эймен: Объясните Трибуналу характер помощи, которую должна была оказать ваша организация?

Лахузен: То дело, по которому я сейчас даю свидетельские показания, является одним из наиболее таинственных дел, которое когда-либо имело место в отделе разведки и контрразведки. Через некоторое время — я думаю, что это было в середине августа, в дневнике можно прочесть точную дату — как отдел контрразведки №1, так и мой отдел, т.е. отдел контрразведки №2, получили распоряжение доставить польские мундиры и снаряжение, а также удостоверения личности и т.п. для мероприятия «Гиммлера».

Как далее следует из записей дневника отдела, который вел не я, а мой адъютант, распоряжение Канарис получил из оперативного штаба вооруженных сил, или из отдела обороны страны. Кажется, при этом упоминалось имя генерала Варлимонта.

Полковник Эймен: Знаете ли вы, откуда поступил этот запрос?

Лахузен: Я не могу сказать, откуда поступил этот запрос. Я могу только сказать, как это было получено нами в виде приказа. Мы, начальники соответствующих отделов, призадумались тогда над этим приказом, хотя и не знали, о чем в конце концов идет речь. Имя Гиммлера говорило само за себя. В записях дневника это было выражено тем, что я поставил вопрос, каким образом г-н Гиммлер должен получить от нас эти польские мундиры.

Полковник Эймен: Кому должно было быть, собственно, послано это снаряжение отделом разведки?

Лахузен: Это снаряжение должно было быть подготовлено и в какой-то определенный день передано представителю СС или СД, имя его упомянуто в официальном военном дневнике отдела.

Полковник Эймен: В какое время ваша организация была осведомлена о том, каким образом будет использована эта военная форма?

Лахузен: Истинной цели, которую мы в деталях даже до сего дня не знаем, мы тогда не знали. Однако мы уже тогда имели очень обоснованное подозрение, что дело это нечистое. За это говорило уже само название мероприятия.

Полковник Эймен: Вы впоследствии выясняли у Канариса, что же случилось в действительности?

Лахузен: Ход дела был следующий. Как только появилось первое военное коммюнике, в котором говорилось о нападении поляков, или польских частей на немецкую территорию, Пикенброк, который держал это коммюнике в руке, зачитав его, сказал: «Теперь мы, наконец, знаем для чего нужны были эти мундиры». И в тот же день или может быть несколькими днями позже — я этого не могу сказать точно — Канарис поставил нас в известность о том, что эти мундиры были выданы людям из концентрационных лагерей, которые должны предпринять военные действия против радиостанции Глейвитц. Хотя мы очень интересовались тем, в особенности генерал Остер, как протекали детали всех этих действий, т.е. где это происходило, что там вообще имело место, — примерно мы себе это могли представить, — однако точных данных мы не имели, и я до сегодняшнего дня не могу сказать, что там действительно произошло.

Полковник Эймен: Выясняли вы когда-нибудь, что случилось с этими людьми из концентрационных лагерей, которые были одеты в польскую форму и которые провели в жизнь это мероприятие?

Лахузен: Как ни странно, но я все время интересовался этим вопросом; даже после капитуляции, будучи в лазарете, я вел беседу с гауптштурмфюрером СС, который тоже лежал там, и спросил у него о подробностях, как все это произошло. Этот человек — имя его было Биркель — сказал мне: «Странно, что даже мы в наших кругах обо всем этом узнали значительно позже, да и то только намеками. Насколько я знаю, т.е. насколько это знал Биркель, все члены СД, которые участвовали в этом предприятии, были впоследствии убраны, т.е. убиты». Это все, что я слышал об этом деле...

Полковник Эймен: Вы помните, что Вы присутствовали на совещании в 1940 году, где был о упомянуто имя Вейгана? ^[259]

Лахузен: Да.

Полковник Эймен: Вы помните точно месяц, когда это было?

Лахузен: Совещания были зимой 1940 года, то есть, насколько я помню, это было в ноябре или декабре. Точная дата имеется в моих личных записях. Они были сделаны с разрешения и по желанию Канариса.

Полковник Эймен: Самым лучшим и подробным образом ответьте на вопрос, кто присутствовал на этом совещании?

Лахузен: Тогда, как и обычно, присутствовали все три начальника отделов и начальник иностранного отдела абвера адмирал Бюркнер.

Полковник Эймен: Что Вам говорил Канарис на этом совещании?

Лахузен: Канарис сказал на этом совещании, что уже с некоторых пор Кейтель требует от него акции, имеющей своей целью устранить французского маршала Вейгана. Мой отдел должен был провести это в жизнь.

Полковник Эймен: Когда вы говорите «устранить», что Вы под этим подразумеваете?

Лахузен: Убийство.

Полковник Эймен: Что в это время делал Вейган?

Лахузен: Вейган, насколько я помню, находился тогда в Северной Африке.

Полковник Эймен: По какой причине Вам было указано убить Вейгана?

Лахузен: В качестве причины указывалось опасение, что Вейган с остатками французской армии в Северной Африке может создать какой-либо центр сопротивления. Это, конечно, главный смысл, который сохранился у меня в памяти. Может быть, имелись и другие важные причины.

Полковник Эймен: После того, что Вам сообщил Канарис, что было сказано на этом совещании?

Лахузен: Эти наглые требования, которые впервые были в такой открытой форме высказаны военной разведке представителем вооруженных сил, были всеми присутствовавшими восприняты с большим возмущением и отклонены. Я в частности, как человек, которого это очень близко касалось, поскольку мой отдел должен был привести в исполнение это намерение, прямо, при всех присутствующих сказал, что я не думаю выполнять этот приказ. Мой отдел и мои офицеры предназначены для борьбы, но они — не организация убийц и не убийцы.

Полковник Эймен: Что же тогда ответил Вам Канарис?

Лахузен: Канарис сказал, примерно, следующее: «Успокойтесь, мы поговорим об этом после».

Полковник Эймен: И что же, Вы после поговорили об этом с Канарисом?

Лахузен: После того как другие господа покинули помещение, мы говорили с глазу на глаз, и Канарис сказал мне тотчас же: «Само собой разумеется, что приказ не только не будет выполнен, но не будет передан далее». Так от и было.

Полковник Эймен: Вас потом спрашивали, выполнили ли Вы этот приказ?

Лахузен: Во время одного доклада Канариса, который он делал Кейтелю и на котором я был, Кейтель спросил меня, что было предпринято в связи с этим приказом. Дату этого события я записал в соответствии с тем, как это было мне указано Канарисом.

Полковник Эймен: Что Вы ответили Кейтелю?

Лахузен: Я, конечно, не могу вспомнить слов, но, во всяком случае, твердо помню, что я не ответил, что не думаю выполнять этого приказа. Я не мог этого сделан, потому что в таком случае Вы бы не увидели меня сейчас здесь. Возможно, я ответил, как и во многих других случаях, что это очень трудно, но все, что возможно, будет сделано, или что-нибудь в этом роде. Вполне естественно, что я не могу вспомнить слов.

Полковник Эймен: Между прочим, Вы единственный из этой группы доверенных лиц Канариса, оставшийся в живых?

Лахузен: Я думаю, что во всяком случае один из немногих. Может быть, еще жив Пикенброк, может быть, еще Бентивеньи, который, однако, не принадлежал к более узкому кругу. Насколько я знаю, все остальные погибли в связи с событиями 20 июля.

... Полковник Эймен: В 1941 году вы присутствовали на совещании, на котором был также генерал Рейнеке?

Лахузен: Да.

Полковник Эймен: Кто был генерал Рейнеке?

Лахузен: Генерал Рейнеке был тогда начальником общего управления, т.е. управления в ОКВ.

Полковник Эймен: Помните ли вы хоть приблизительно дату этого совещания?

Лахузен: Это было, примерно, летом 1941 года, вскоре после начала кампании в России, возможно, в июле.

Полковник Эймен: Можете ли вы наиболее точно и определенно сообщить нам, кто присутствовал на этом совещании?

Лахузен: На этом совещании, которое также запечатлено в записях, сделанных мною для Канариса, и на котором я присутствовал в качестве заместителя Канариса, председательствовал генерал Рейнеке, затем присутствовали обергруппенфюрер Мюллер из РСХА, кроме того, полковник Брейер, который представлял отдел военнопленных, и затем я, присутствовавший в качестве представителя Канариса, т.е. отдела разведки.

Полковник Эймен: Объясните Трибуналу, кто такой Мюллер и почему он присутствовал на этом совещании?

Лахузен: Мюллер был начальником управления в главном имперском управлении безопасности^[260] и принял участие в этом заседании, так как он отвечал за проведение мероприятий, касавшихся русских военнопленных, а именно за проведение экзекуций.

Полковник. Эймен: Объясните также, кто такой полковник Брейер и почему он присутствовал на этом совещании?

Лахузен: Полковник Брейер также ведал вопросами о военнопленных. Я точно не знаю, в каком именно отделе он в то время работал. Но во всяком случае он имел какое-то отношение к вопросам о военнопленных в системе главного командования вооруженных сил.

Полковник Эймен: Каковы были цели этого совещания?

Лахузен: Это совещание имело своей задачей комментировать полученные до этого времени приказы об обращении с русскими военнопленными, разъяснить их и, сверх того, обосновать.

Полковник Эймен: Следовало ли из обсуждения на этом совещании, в чем суть этих инструкций и указаний?

Лахузен: Содержание сводилось в основном к следующему. Предусматривались две группы мероприятий, которые должны были быть осуществлены. Во-первых, умерщвление русских комиссаров и, во-вторых, умерщвление всех тех элементов среди русских военнопленных, которые должны были быть выявлены СД, т.е. большевиков или активных носителей большевистского мировоззрения.

Полковник Эймен: Узнали ли вы также из этого разговора, каковы были основы, вызвавшие появление такого рода приказа?

Лахузен: Основа появления таких приказов была в основных чертах обрисована генералом Рейнеке. Война между Германией и Россией, мол, не война между двумя государствами или двумя армиями. Это война двух мировоззрений — мировоззрения национал-социалистского и большевистского. Красноармеец не рассматривается как солдат в обычном смысле слова, как это понимается в отношении наших западных противников. Этот красноармеец должен рассматриваться как идеологический враг, т.е. как смертельный враг национал-социализма, и поэтому должен подвергаться соответствующему обращению.

Полковник Эймен: Скажите, пожалуйста, Канарис сообщил вам, почему он выбрал именно вас, чтобы послать на это совещание?

Лахузен: Канарис послал меня на это совещание по двум, даже по трем причинам, хотя сам был в Берлине. Во-первых, он хотел избежать личной встречи с Рейнеке, который рассматривался им как один из самых ярых национал-социалистских генералов и который был ему весьма антипатичен. Во-вторых, приказав мне поехать на это совещание, он дал мне следующую директиву: попробовать рядом фактических аргументов или провалить этот не только жестокий, но и совершенно бессмысленный приказ, или во всяком случае добиться наивозможного ограничения действия этого приказа. Он назначил меня еще и по тактическим соображениям, потому что он как начальник управления в том положении, в каком он находился, конечно, не мог делать таких смелых высказываний, которые мог сделать я, благодаря моему подчиненному положению. И, в-третьих, он точно знал мои настроения по этому вопросу, т.е. те убеждения, которые я неоднократно практически на деле подчеркивал там, где это было можно, в моих поездках на фронт, где я бывал очевидцем истязаний военнопленных. Все это недвусмысленно изложено в моих записях.

Полковник Эймен: Скажите, Канарис и другие члены вашей группы имели какие-нибудь прозвища для Рейнеке?

Лахузен: Не только наша группа, но и другие называли его «маленьким Кейтелем» или «вторым Кейтелем».

Полковник Эймен: Скажите, пожалуйста, до того, как вы пошли на это совещание, Канарис давал какие-нибудь пояснения к своим приказам?

Лахузен: Уже при издании этих приказов Канарис в наших кругах (когда я говорю «наши круги», я в первую очередь подразумеваю начальников отделов) резко отрицательно отнесся к ним и заявил протест, который был сделан через отдел разведки, т.е. Бюркнера. Я не могу точно сказать сейчас, было ли это устно доложено Кейтелю или письменно. Возможно, были использованы оба способа. Бюркнер это должен точно знать.

Полковник Эймен: Когда вы говорите «протестовали через Бюркнера», — что вы имеете в виду?

Лахузен: Этот протест, или эти контраргументы, по вопросу обращения с русскими военнопленными были переданы Канарисом через отдел разведки, через Бюркнера. В отделе разведки имелся сектор, занимающийся вопросами международного права. Этот сектор возглавлялся графом Мольтке, который так же, как и другие, принадлежал к узкому кругу Остера и был казнен после 20 июля.

Полковник Эймен: Объясните теперь, пожалуйста, Трибуналу, что произошло и что было сказано на этом совещании?

Лахузен: Совещание открыл генерал Рейнеке и в качестве введения прокомментировал приказы в таком духе, как я уже говорил до перерыва. Он заявил, что необходимо принять эти меры, и особенно необходимым он считал добиться того, чтобы и армия и, в особенности, офицерский состав уяснили себе это, а они поныне пребывают мысленно где-то в ледниковом периоде, а не в национал-социалистской действительности.

Полковник Эймен: Что вы сказали на этом совещании, какую точку зрения вы высказывали?

Лахузен: Я представлял точку зрения отдела разведки за границей, т.е. Канариса. Я указал, главным образом, на крайне неблагоприятное влияние этих мероприятий на армию и именно на фронте, где никогда бы не поняли смысла такого приказа. Во всяком случае простой солдат не понял бы этого приказа. Кроме того, у нас имелись сообщения о том, что эти экзекуции проводились прямо на глазах у солдат.

Полковник Эймен: И, чтобы нам совершенно было ясно, еще раз повторите, что вы сказали о том впечатлении, которое произведет на немецких солдат выполнение этого приказа?

Лахузен: Я сказал, что, как нам стало известно по различным сообщениям с фронта, выполнение подобных приказов оказывает неблагоприятное, разлагающее влияние на настроение и дух наших войск и даже на дисциплину армии.

Полковник Эймен: Были ли какие-либо обсуждения международного права на этой конференции?

Лахузен: Нет. В этой связи о международном праве не говорилось. Говорилось лишь о том, что изоляция военнопленных проводится совершенно произвольно, не говоря уже об этом основном приказе.

Полковник Эймен: Мы перейдем к этому через минуту. Ваша точка зрения была принята на этом совещании?

Лахузен: Моя точка зрения, которая являлась точкой зрения управления контрразведки, была в самой резкой форме подвергнута критике со стороны Мюллера, который, отвергая эту точку зрения, выступил с обычными формулировками против моих аргументов и сделал только тот вывод, что отныне все эти экзекуции, принимая во внимание необходимость поддерживать дух войск, должны производиться в стороне от воинских частей. Кроме того, он высказался по вопросу отбора (изоляции) военнопленных, который до сих пор являлся совершенно произвольным и всецело зависел от воли отдельных командиров на фронте и проводился по их усмотрению.

Полковник Эймен: А потом, после этого совещания, был ли издан приказ об этих убийствах, которые должны были производиться в стороне от немецких войск?

Лахузен: Кроме того, что я сейчас говорил о высказываниях Мюллера, я ничего больше не слышал об этом в то время. Только сейчас в приказе, который мне был представлен, я увидел результаты того совещания и подтверждение того обещания, которое мне было дано.

Полковник Эймен: Скажите, говорилось ли на этом совещании что-нибудь о том, каким путем должны приводиться в исполнение приказы об этих убийствах?

Лахузен: Да, на этом совещании вообще обсуждался комплекс этих вопросов, а также и пути выполнения этих приказов. Насколько я помню, это должно было быть поручено эйнзатцкомандам СД, которые должны были проводить и отбор необходимых людей в лагерях и сборных пунктах для военнопленных; они также должны были проводить эту экзекуцию. Далее Рейнеке обсуждал мероприятия, связанные с обращением с русскими военнопленными в лагерях. Рейнеке высказался в очень резкой форме против моих аргументов и энергично поддержал аргументацию Мюллера.

Полковник Эймен: Теперь объясните, пожалуйста, Трибуналу из того, что вы узнали на этом совещании, каким образом производился отбор этих военнопленных и как устанавливалось, кого из них убивать?

Лахузен: Отбор военнопленных производили специально предназначенные для этого особые команды СД, причем по совершенно своеобразному и произвольному принципу. Некоторые руководители этих эйнзатцкоманд придерживались расового принципа, т.е. практически, если какой-либо из военнопленных не имел определенных расовых признаков и безусловно был евреем или еврейским типом или если он являлся представителем какой-то низшей расы, над ним производилась экзекуция. Другие руководители этих эйнзатцкоманд производили отбор по принципу интеллекта или интеллигентности военнопленных. Другие руководители таких эйнзатцкоманд тоже имели свои принципы отбора. Обычно это бывали очень своеобразные принципы. Поэтому я посчитал необходимым спросить Мюллера: «Скажите, по каким, собственно, принципам должен происходить этот отбор, что тут принимается во внимание: размер ботинок или его рост?» Мюллер не принял во внимание это мое возражение, как и все прочие, и весьма резко высказал свое мнение. Надо сказать, что Рейнеке вместо того, чтобы согласиться с моей точкой зрения, принял те соображения, которые были высказаны Мюллером, в то время как наша точка зрения, т.е точка зрения управления контрразведки, которая должна была построить так называемый «золотой мост», не была принята. Это и явилось содержанием совещания, на котором я присутствовал.

Полковник Эймен: Узнавали ли вы из официальных донесений, которые вы получали, о том, как выполнялись эти приказы?

Лахузен: О том, что действительно происходило, мы в ходе событий информировались специальными нашими органами, которые работали либо на фронте, либо в этих лагерях. В лагерях обычно находились также офицеры третьего отдела контрразведки^[261], и мы получали оттуда сведения в форме донесений обычным служебным порядком; иногда это были устные доклады. Таким образом, обычным путем мы были поставлены в известность о том, как проводились в жизнь эти мероприятия и какое влияние они оказывали.

Полковник Эймен: Сведения, которые вы получали, были секретные, недоступные для других?

Лахузен: Информации, которые мы получали, считались секретными, как и все информации, получаемые в нашем отделе. Но на практике это было известно широким военным кругам, а именно то, что происходило в лагерях во время отборов.

Полковник Эймен: На этом совещании вы узнали что-нибудь от Рейнеке об обращении с русскими военнопленными в лагерях?

Лахузен: На этом совещании говорилось также и об обращении с русскими военнопленными в лагерях, и именно Рейнеке придерживался той точки зрения, что в лагерях с русскими военнопленными, само собой разумеется, не следует обращаться так, как с военнопленными других союзных стран, однако в данном случае должны также существовать принципиальные различия обращения с русскими военнопленными. Поэтому охранники в лагерях должны иметь хлысты и должны иметь право применять оружие при малейшей попытке к бегству или других нежелательных действиях.

Полковник Эймен: Помимо хлыстов, что еще получала охрана в шталагах?

Лахузен: Это детали, которых я в настоящий момент не помню. Я могу лишь передать общий смысл того, что говорилось на этом совещании.

Полковник Эймен: А что Рейнеке сказал о хлыстах, если он вообще говорил что-нибудь об этом?

Лахузен: Рейнеке сказал, что охранники лагерей должны применять палки и хлысты или вообще что-либо вроде этого.

Полковник Эймен: Знали ли вы из официальных источников о приказе клеймить русских военнопленных?

Председатель: Полковник Эймен, мне кажется, вам следует говорить «советские военнопленные» вместо «русские военнопленные».

Полковник Эймен: Хорошо, ваша честь. Что же вы знали об этих приказах?

Лахузен: Я узнал об этом на совещании, как я уже сказал ранее, на котором присутствовали начальники отделов. Во всяком случае один из начальников отделов должен был присутствовать обязательно.

Полковник Эймен: Знаете ли вы о существовании каких-либо протестов против этого приказа?

Лахузен: Канарис заявил очень резкий протест сразу же после того, как был получен этот приказ, протест против намерения подвергать советских военнопленных клеймению огнем. Это было сделано Канарисом через Бюркнера.

Полковник Эймен: Канарис вам что-нибудь говорил об этом приказе? Что именно он говорил?

Лахузен: Канарис не только мне, но и вообще нам говорил, что этот вопрос уже был поднят в одном из заключений врачей-экспертов и как вообще могли найтись врачи, считающие возможным письменно излагать свои соображения относительно этого безумия. Это и явилось основным вопросом, разбиравшимся на совещании.

Полковник Эймен: Получали ли вы какую-нибудь информацию из официальных источников относительно планов угона советских военнопленных на немецкую территорию?

Лахузен: В той же связи и в том же кругу (я должен повторяться), т.е. на совещаниях между Канарисом и его начальниками отделов, я слышал и знаю, что генеральный штаб подготовил переброску советских военнопленных на германскую территорию, но что эта переброска внезапно была приостановлена. Насколько я помню, это было произведено по приказу самого. Гитлера. Об этом свидетельствуют и те условия, которые затем создались в лагерях, находящихся в районах военных действий. Военнопленные там жили крайне скученно, им не хватало одежды, еды; ввиду крайней скученности возникали эпидемические заболевания.

Полковник Эймен: Вы говорили об изменениях в планах перевода советских военнопленных обратно на германскую территорию. Это правильно?

Лахузен: Да, их именно не послали обратно в Германию.

Полковник Эймен: Что явилось результатом этого мероприятия, т.е. отказа от перевода военнопленных в Германию по приказу Гитлера?

Лахузен: Военнопленные, большинство военнопленных, оставались в зоне военных операций и никак не обеспечивались даже тем, что было предусмотрено для обеспечения военнопленных, т.е. у них не было жилья, продовольственного снабжения, врачебной помощи и т.п., и ввиду такой скученности, недостатка пищи или полного отсутствия ее, оставаясь без врачебной помощи, валяясь большей частью на голом полу, они умирали. Распространялись эпидемии...

Полковник Эймен: Вы лично были на фронте и видели эти условия?

Лахузен: Я совершил ряд поездок вместе с Канарисом и кое-что из мною описанного видел собственными глазами. Эти впечатления того времени, которые я записал, и были найдены среди моих бумаг.

Полковник Эймен: Вы также получали сведения об этих вопросах через официальные источники разведки?

Лахузен: Да, я получал эти сообщения через подчиненный мне отдел и управление разведки.

Полковник Эймен: На основании ваших официальных сведений скажите, в какой степени участвовало командование вооруженными силами в дурном обращении с военнопленными?

Лахузен: По моим сведениям, вооруженные силы Германии были связаны со всеми мероприятиями, касавшимися военнопленных, но не с экзекуциями, которые проводились командами СД и главного имперского управления безопасности.

Полковник Эймен: Правильно ли, что лагери военнопленных находились в ведении вооруженных сил?

Лахузен: Военнопленные находились в ведении верховного командования вооруженных сил Германии.

Полковник Эймен: До того, как пленники размещались в лагерях, специальные части СС занимались казнями и отбором пленных для производства казней над ними. Это правильно?

Лахузен: Да.

Полковник Эймен: Получили ли вы официальным путем сведения относительно существования приказа об убийстве английских командиров?

Лахузен: Да.

Полковник Эймен: Что вы или Канарис сделали в связи с этим приказом?

Лахузен: Насколько я помню, приказ или, во всяком случае, намерение издать такой приказ существовали Канарис обсуждал этот вопрос с начальниками отделов. Все мы, конечно, встретили этот приказ единодушным протестом. Не говоря уже о чисто международно-правовых соображениях, надо учитывать, что при управлении контрразведки существовало специальное подразделение, которое было присоединено к моему отделу. Это был Бранденбургский полк, который должен был выполнять функции, аналогичные функциям особых команд СД. Поэтому я, как начальник отдела, которому был придан этот полк, за который я нес ответственность, опасаясь репрессий, которые могло повлечь за собой выполнение этого приказа, самым резким образом протестовал против этого приказа.

Полковник Эймен: Вы лично участвовали в составлении этих протестов?

Лахузен: Мне известно, что дважды: первый раз, кажется, одновременно с оглашением приказа письменно или устно и второй раз после приведения в исполнение казней, согласно этому приказу, — Канарис через управление разведки, через Бюркнера, передавал по этому поводу протесты. Я сам принимал некоторое участие в создании проекта одного из этих письменных протестов, я не знаю, был ли первый или второй протест подан в письменном виде, т.е. я написал ту часть проекта, которая затрагивала интересы моего отдела, т.е. Бранденбургского полка, который действовал почти что так, как команда, во всяком случае, его деятельность была очень похожа на деятельность команды СД.

Полковник Эймен: Кому обычно направлялись эти протесты?

Лахузен: Протесты направлялись к начальнику Канариса, т.е. к начальнику ОКВ.

Полковник Эймен: Кто был начальником ОКВ?

Лахузен: Им был тогда Кейтель.

Полковник Эймен: Попадали ли эти протесты обычно к Иодлю?

Лахузен: Я этого не могу сказать, но это возможно.

Полковник Эймен: Теперь скажите Трибуналу, на чем были основаны протесты?

Лахузен: Основой этих протестов был прежде всего тот принцип, что по этому приказу солдаты, т.е. не шпионы или агенты, а именно солдаты, которые брались в плен как таковые, убивались после того, как их брали в плен. Это было самым существенным пунктом, который затрагивал и мой отдел, так как в мой отдел входили также солдаты, которые, будучи солдатами, должны были выполнять похожие задачи.

Полковник Эймен: Были ли какие-либо другие поводы высказаны в протесте?

Лахузен: Да, конечно, приводились еще и другие подтверждения этих доводов, а именно в зависимости от того, каковы были интересы затронутых этим приказом отделов. Так, например, иностранный отдел рассматривал это с точки зрения международного права, отдел контрразведки №3 отстаивал ту точку зрения, что следует допрашивать солдат, захваченных этими командами, и этот отдел не был заинтересован в убийстве этих солдат...

... Полковник Эймен: Вы знакомы с полковником Ровелем? ^[262]

Лахузен: Да.

Полковник Эймен: Кто он был такой?

Лахузен: Ровель был офицером военно-воздушных сил, полковником авиации.

Полковник Эймен: Какова была деятельность эскадрильи особого назначения, в которой он служил?

Лахузен: Он командовал эскадрильей специального назначения, которая проводила полеты на большой высоте и осуществляла разведывательную работу в некоторых областях и государствах.

Полковник Эймен: Вы когда-либо присутствовали при его докладах Канарису?

Лахузен: Да, иногда присутствовал.

Полковник Эймен: Помните ли Вы, о чем шла речь при встречах Ровеля с Канарисом?

Лахузен: Ровель сообщал Канарису о результатах своих разведывательных полетов и передавал ему фотоматериалы. Я думаю, что этот материал обрабатывался в 1-м отделе разведки, а именно группой «воздух».

Полковник Эймен: Знаете ли Вы, над какими территориями производились эти разведывательные полеты?

Лахузен: Они производились над Польшей, затем над Англией и на юго-востоке Европы. Точно я не могу сказать, какие области или государства на юго-востоке. Я знаю только, что его подразделение имело разведывательные задания, вело воздушную разведку из Будапешта.

Полковник Эймен: Лично Вы видели некоторые из этих фотографий?

Лахузен: Да.

Полковник Эймен: Скажите Трибуналу, когда производились эти разведывательные полеты над Лондоном и Ленинградом?

Лахузен: Точно даты я не могу указать... Могу только сказать, что эти разведывательные полеты имели место в указанных районах, результатами их являлись фотографии, которые передавались по назначению. Эскадрилья стартовала с венгерских аэродромов, то есть из района Будапешта...

Полковник Эймен: В каком году или в течение каких лет производились эти полеты?

Лахузен: Они производились в 1939 году до польской кампании.

Полковник Эймен: Эти полеты держались в секрете?

Лахузен: Конечно, они были весьма секретны...

Председатель: Желает ли советское обвинение задать вопросы свидетелю?

Руденко ^[263]: Свидетель, я хочу поставить Вам несколько вопросов в порядке уточнения. Правильно ли я Вас понял, что повстанческие отряды из украинских националистов создавались по директиве германского верховного командования?

Лахузен: Это были украинские эмигранты из Галиции.

Руденко: И из этих эмигрантов создавались повстанческие отряды?

Лахузен: Да. Может быть, не совсем правильно называть их отрядами, это были люди, которые размещались в лагерях и проходили полувоенную или военную подготовку.

Руденко: И какое же назначение имели эти отряды?

Лахузен: Это были организации, как я уже говорил, состоящие из эмигрантов украинской Галиции, которые работали совместно с отделом разведки за границей.

Руденко: Что они должны были выполнять?

Лахузен: Задача их состояла в том, чтобы с началом военных действий выполнять распоряжения вышестоящих инстанций, то есть те директивы, которые получал мой отдел и которые исходили от ОКВ.

Руденко: Какие же задачи ставились перед этими отрядами?

Лахузен: Эти отряды должны были производить диверсионные акты в тылу врага и осуществлять всевозможный саботаж. То есть на территории тех государств, с которыми Германия находилась в состоянии войны, в данном случае на территории Польши.

Руденко: А помимо диверсий, какие еще задачи ставились?

Лахузен: Такие диверсии, то есть взрывы мостов и других объектов, которые с военной точки зрения в какой-либо степени представляли важность. Эти объекты определялись штабом оперативного руководства ОКВ...

Руденко: А террористическая деятельность?

Лахузен: Политических задач от нас, то есть от отдела разведки за границей, они не получали. Политические задачи они, очевидно, получали от каких-то других соответствующих организаций империи.

Руденко: Свидетель, я спрашиваю о террористической деятельности этих отрядов, перед ними такие задачи ставились?

Лахузен: Во всяком случае, с нашей стороны они таких заданий не получали.

Руденко: Вы говорите, с вашей стороны задачи террора не ставились. А с чьей же стороны ставились такие задачи?

Лахузен: Об этом-то речь и шла все время. От военной разведки в различных формах все время требовалось, чтобы мы связывали наши чисто военные задачи, направленные на выполнение оперативных планов, с политическими задачами или террористическими актами так, как это, например, было во время подготовки к вторжению в Польшу...

Руденко ^[264]: Отвечая на вопрос полковника Эймена, Вы сказали: «Красноармеец должен рассматриваться как идеологический враг и поэтому должен подвергаться соответствующему обращению». Я прошу уточнить, что означал у Вас термин «соответствующее обращение»?

Лахузен: Под этим я подразумеваю все те жестокие меры, которые проводились, о чем я уже здесь говорил. Я глубоко убежден, что эти меры были еще больших масштабов, чем мне это было известно в силу моей недостаточной информированности.

Руденко: Вы говорили, что были созданы специальные команды по отбору и сортировке военнопленных. Правильно ли понимать сортировку так: кого — убить, а кого — заключить в лагерь?

Лахузен: Да. Команды особого назначения, то есть эйнзатцкоманды СД, осуществляли казни только отобранных военнопленных.

Руденко: Значит, руководитель команды решал вопрос: кому — жить, кому — не жить?

Лахузен: Да. Именно об этом говорилось на совещании у Рейнеке, так как руководителям этих команд было дано право решать, кого в соответствии с приказом следует рассматривать как человека, отравленного большевизмом, а кого — нет.

Руденко: И руководитель команды решал этот вопрос?

Лахузен: Да.

Руденко: Вы здесь говорили о Ваших протестах Канарису против этих зверств и убийств. Имелись ли какие-нибудь результаты от этих протестов?

Лахузен: Результаты были очень скромные, их вряд ли можно рассматривать как результаты. Тот факт, что казни производились в 500 метрах от расположения наших войск, а не на глазах у солдат, вряд ли можно назвать результатом.

Руденко: Какой разговор был у Вас с Мюллером насчет «уступок Мюллера» по поводу расстрелов, пыток и т.д.? Вы, может, вспомните, что Вы сообщали об этом при допросе Вас представителем советской делегации, полковником Розенблитом?

Лахузен: С Мюллером я имел подробный разговор, особенно относительно системы отбора военнопленных, и, как пример, привел события в Крыму, когда были расстреляны советские солдаты, жители Крыма, по подозрению в том, что они евреи, хотя на самом деле они были мусульмане. Не говоря уже о зверском характере этого и всех других мероприятий, можно констатировать совершенно бессмысленную точку зрения, согласно которой проводились все эти мероприятия. Нормальный человек не может себе их уяснить. Я об этом говорил...

Руденко: Меня интересует, что сказал Мюллер?

Лахузен: Он мне довольно цинично ответил: «Тогда придется производить эти расстрелы в стороне от наших войск, если от этого страдает боевой дух армии».

Руденко: Это и был результат Вашего протеста?

Лахузен: Да, это был результат моего протеста.

Руденко: Условия в лагерях, где были заключены советские военнопленные, массовое уничтожение военнопленных — все это было, существовало с ведома и согласно приказам германского верховного командования?

Лахузен: Это находилось в какой-то связи с главным управлением имперской безопасности и его сотрудниками. В дополнение к сказанному я должен объяснить, что в то время приказы мною не читались. Я узнавал о них только на совещаниях, главным образом на совещаниях у Рейнеке, с которым я встречался как с представителем ОКВ, и у Мюллера. На всех этих совещаниях говорилось о сотрудничестве и координации.

Руденко: Вы это узнавали из частных разговоров или на специальных и официальных совещаниях?

Лахузен: Это были совершенно официальные служебные совещания, которые созывал председательствующий Рейнеке. На этих совещаниях я присутствовал официально, не как Лахузен, а как представитель абвера.

Руденко: Стало быть, приказы, которые были Вам известны, исходили от германского верховного командования?

Лахузен: Да, от ОКВ и высшей инстанции сухопутных сил. Причем Рейнеке оглашал эти приказы и разъяснял их.

Руденко: На этих совещаниях вопрос, как Вы изволили выразиться, вертелся вокруг убийств и поджогов?

Лахузен: О поджогах ничего не говорилось, на совещаниях обсуждались приказы, касающиеся военнопленных.

Председатель: Французский обвинитель желает задать какие-либо вопросы?

Дюбост: У меня будет единственный вопрос (обращается к свидетелю). Кто Вам давал приказы относительно уничтожения командос?

Лахузен: Имеется в виду убийство членов командос?

Дюбост: Кто Вам давал приказы об их казни?

Лахузен: Сам я этого приказа не читал. То, что обсуждалось в наших кругах, говорит о том, что приказ исходил от Гитлера.

Дюбост: Какие приказы исходили от Кейтеля и Иодля?

Лахузен: Я этого не могу сказать, потому что я просто не знаю этого...

Дюбост: Кто Вам давал приказы об убийстве генерала Жиро?

Лахузен: Приказ об убийстве Вейгана и Жиро был мне передан Канарисом как приказ Кейтеля. Я об этом узнал еще на совещании-докладе, на котором присутствовал и которое, по моим записям, происходило 23 декабря 1940 г. у Кейтеля. Я присутствовал тогда на беседе между Канарисом и Кейтелем, и тогда Кейтелем был задан вопрос, в какой стадии находится это дело? О том, что этот приказ был передан Канарису Кейтелем, я узнал от самого Канариса. Во второй раз мне сообщили об этом на докладе у Кейтеля, где я был вместе с Канарисом в июле 1942 года. Мне это было сообщено в такой же форме, как и об убийстве Вейгана. И наконец, об этом я узнал непосредственно, разговаривая по телефону с Кейтелем...

Председатель: Хотите задать какие-либо вопросы, доктор Нельте?

Нельте: Свидетель Лахузен дал очень важные показания... Мой подзащитный — Кейтель — хочет задать ряд вопросов после того, как он поговорит со мной. Прошу Трибунал или сделать сейчас продолжительный перерыв, или отложить эти вопросы до следующего заседания...

Председатель: Хорошо. Вы будете иметь возможность подвергнуть свидетеля перекрестному допросу завтра. Есть ли сейчас вопросы к свидетелю у членов Трибунала?

Биддл ^[265]: Я хочу спросить свидетеля, давались ли приказы об убийстве русских и относительно обращения с военнопленными в письменном виде?

Лахузен: По моему мнению, да, но сам я их не видел и не читал.

Биддл: Это были официальные приказы?

Лахузен: Да, это были официальные приказы. Они содержали полное описание тех действий, которые должны были совершаться. Но Рейнеке и другие давали им соответствующее толкование. Именно от них я об этом и знаю. Сам я их тогда не читал, но я знал, что это были не только устные приказы. Я знал, что они существуют и в письменной форме, но я не могу сказать, был ли это один приказ или несколько и кем они подписаны...

Биддл: Знаете ли Вы, кому и в какие организации обычно такие приказы направлялись?

Лахузен: Основные приказы такого рода, безусловно, направлялись в ОКВ, потому что они затрагивали вопрос о военнопленных, находившихся в ведении ОКВ, то есть Рейнеке.

Биддл: Таким образом, офицеры генерального штаба или хотя бы некоторые из них знали об этих приказах?

Лахузен: Содержание приказов, о котором я говорил, было известно очень мн