Поражение кобры

Эти два события потрясли меня и маму летом 1943 года. Жили мы тогда в Казахстане, в городе Гурьеве, куда были эвакуированы из Одессы. Мама работала в московском эвакогоспитале, где в короткий срок прошла путь от санитарки до шеф-повара. В трудовоё характеристике мамы говорилось, что она «за время работы проявила себя, как квалифицированный работник, честно и добросовестно выполнявший свои обязанности. Даже в тот период, когда ассортимент продуктов был недостаточным, благодаря чуткому отношению к запросам ранбольных тов. Мерензон готовила вкусные и полноценные блюда, чем способствовала быстрейшему возвращению ранбольных в строй».

Госпиталь был рассчитан на две тысячи коек. И все ранбольные относились к маме с глубоким уважением и благодарностью, называя её в честь меня попросту Юрьевной. Так было сподручней, нежели выговаривать – Ревека Самуиловна. Да и я был личностью не менее уважаемой, так как во всех трёх огромных корпусах госпиталя не было ни одной палаты, где бы я, девятилетний мальчишка, не давал свои «концерты», исполняя популярные песни, которых я знал множество. Работала мама по двадцать часов в сутки без выходных и отпусков. От раскалённой плиты, отапливаемой нефтью, глаза её были хронически красными, как у кролика-альбиноса. Во время летних каникул я весь день был предоставлен самому себе, гонял с ребятишками по степи, купался в Урале, рыбачил с удочкой.

В тот солнечный день ничего не предвещало беду… Я с утра решил проведать своего друга – верблюжонка, который с небольшим стадом взрослых верблюдов, принадлежащих соседнему совхозу, пасся в степи недалеко от посёлка. Верблюды привыкли к моим визитам и не обращали на меня внимания. Зато верблюжонок, едва завидев меня, бежал навстречу. Ведь я припасал для него собранные в столовой остатки хлеба. Он и в этот раз встретил меня радушно, с удовольствием принял угощение и даже позволил мне обнять его за шею. Он был мягкий, пушистый, с огромными грустными глазами, в которых всё же иногда сверкали весёлые искринки. Пообщавшись с верблюжонком, я решил искупаться в соседнем озерке, куда верблюды ходили на водопой, и затем отправиться домой. Вода была чистой, прохладной. Ведь летние ночи в Казахстане очень холодные. И даже палящее солнце прогревало воду не раньше, чем ко второй половине дня. Зато как хорошо освежиться в жаркой степи. Искупавшись, я направился в сторону видневшегося вдали рыбзавода, от которого было минут двадцать до госпиталя. Пройдя с полкилометра, я остановился и обмер: метрах в трёх от меня по стойке «смирно» стояла огромная кобра, прицелив свои леденящие зрачки прямо в мои глаза, и раздув капюшон… Как она сюда попала? Ведь вблизи человеческого жилья кобры встречаются очень редко… Об этом я уже знал, прочитав книжку о змеях. Что делать? Ноги не слушаются… Я стоял, словно парализованный… Вдруг вспомнил, как старик- казах рассказывал, что змеи любят музыку. Я запел «Вставай, страна огромная»… Кобра со стойки «смирно» перешла на «вольно», легла и, продвинувшись в мою сторону на полметра, вновь поднялась… Я стоял загипнотизированный, как тушканчик… Всё… Это конец… Я не в силах сдвинуться с места… Достаточно одного броска кобры, и я погиб… Очень жалко стало себя… Особенно маму… Вдруг мощный порыв ветра разогнал увесистый кругляк перекати-поля и со всего маху «шандарахнул» кобру по морде!! Голова змеи запуталась в крепких сухих ветках спасительного колобка, и кобра в мгновение превратилась в хвост несущегося по степи перекати-поля! Ко мне вернулись силы и я, бросившись вдогонку кувыркающейся на кругляке кобре, заорал: «Ура-а-а!!! Смерть фашистским захватчикам!!!» Кобре удалось отцепиться и она, очевидно решив, что это я проделал с ней такую унизительную процедуру, вмиг приняла стойку и стала искать меня, глядя направо и налево. Но это было уже метрах в десяти от меня! И во мне уже были силы!! Тем более, что убийца стояла ко мне затылком, и два её фальшивых глаза с декоративной бесстрастностью глядели на меня, не производя никакого воздействия. Я решил более не испытывать судьбу и припустил в сторону рыбзавода. Если лермонтовский Гарун «бежал быстрее лани», то я бежал быстрее Гаруна. Через несколько минут я остановился отдышаться и проверить, не преследует ли меня кобра. Куда там! Её и след простыл. Продолжая путь, я думал о том, что этот папа спас меня. Он с неба всё видел и попросил Бога помочь мне. Иначе, откуда вдруг вырвался такой сильный ветер при полном штиле, и откуда взялось такое огромное перекати-поле?..

Когда я вернулся домой, дверь была не заперта. Я вошёл и увидел маму, она сидела на кровати и плакала. Мама обняла меня и запричитала:

- Мне только тебя жаль, солнышко моё родное! Только тебя…

- Что с тобой, мама? Почему ты не на работе? Заболела? Почему ты плачешь? – забеспокоился я.

И она всё рассказала: начальник госпиталя Лучаев уволил её с работы за то, что она не дожарила печёнку, предназначенную ему на завтрак. Он вызвал её и заявил, что намерен тщательнейшим образом выяснить, какой это Хаймович дал ей задание отравить его. Мама пыталась объяснить ему, что в лучших ресторанах печень всегда недожаривают. Это называется «печень с кровью». Лучаев истерически заорал:

- Вы, наверное, печень перепутали с мацой, куда ваши соплеменники добавляют кровь младенцев! Короче говоря, Вы уволены1 Сидите по месту жительства и ждите. За Вами придут. Если сбежите, то будете отвечать ещё по одной статье. Всё! Разговор окончен!

Многочисленных желающих заступиться за маму он называл пособниками или просто не принимал. Лучаев командовал госпиталем не более двух месяцев. Он не был врачом, зато пошляком был отменным: делал женщинам недвусмысленные намёки и имел какую-то дурацкую страсть наступать им на ноги.

В рассказе мамы меня особенно ошеломили такие слова: «Он смотрел на меня ледяными глазами, как злобная з м е я…» - «Нет, я сейчас не стану рассказывать маме о кобре, - подумал я. – Это же надо такому случиться: сегодня мы с мамой в одно и то же время встретились с ядовитыми змеями…». Какое зловещее совпадение.

В дверь постучали. Вошли два выздоравливающих солдата, работающих подсобниками на госпитальной кухне. Они по просьбе поваров принесли нам поесть.

- Не боИсь, Юрьевна, - сказал один из них, - мы весь госпиталь поднимем, а в обиду тебя не дадим. Уже все ранбольные знают про эту чёртову печёнку и возмущены такой напраслиной -.

Трое суток мама не покидала дом. Осунулась, побледнела… Ещё бы! Ведь она знала, что её ожидает по обвинению в покушении на жизнь комсостава… Да ещё в военное время…

И вот… На территорию госпиталя шумно, по-хозяйски въехал «воронок», словно это был его привычный маршрут. Из «воронка» вышли офицер и два бойца с винтовками. В это же время из кухни выбежали подсобники повара, несколько выздоравливающих офицеров из первого корпуса, и створы окон быстро заполнились ранеными. Они напоминали ложи бенуара в дни театральных аншлагов. Я находился в составе «авангарда», преградившего путь приехавшим работникам органов. Офицер из подоспевшей группы ранбольных спокойно обратился к офицеру конвоя:

- Мы не дадим арестовать нашего шеф-повара. Она ни в чём не виновата. Такую дурь с печёнкой могли придумать только тыловые крысы, ополоумевшие от безделья. Она вдова погибшего фронтовика. У неё ребёнок. Мы её уважаем, она нам как сестра родная. – Речь офицера наперебой поддержала вся группа «авангарда». Со стороны окон врубился мощный голос, звучащий в регистре командующего парадом:

- Эй, стражники! Проваливайте на своём «воронке» подобру - поздорову! Не доводите до греха, а то ведь мы и второй фронт открыть можем!! – Далее из окон последовал такой такой полифонический фольклор, такие нецензурные вольности, каких вы не встретите даже в современных средствах массовой информации. Офицер конвоя с достоинством ответил:

- Успокойтесь, товарищи раненые! Нам нет никакого дела до вашего повара. Мы здесь совершенно по другому вопросу. Так что не нервничайте и расходитесь. Ваше руководство обо всём вас проинформирует. – Он взял под козырёк и с двумя бойцами вошёл в корпус, где располагалось начальство. Но не тут-то было… Расходиться никто не собирался. Более того: со стороны третьего корпуса подходила «тяжёлая артиллерия» - шли ранбольные на костылях. С левого фланга двигалась «бригада» комсостава. В «арьергарде» был медицинский персонал. В самый короткий срок на плацу госпиталя сформировалась внушительная «группировка войск», готовая постоять за мою маму.

Наконец. Дверь второго корпуса отворилась и из неё вышел начальник госпиталя Лучаев… без головного убора… без погон… без ремня… На его бесстыжей физиономии застыла идиотская гримаса. Конвой держал ружья наперевес и почему-то с примкнутыми штыками. Наверное, так полагалось по инструкции. Лучаева вежливо затолкали в «воронок» и, как говоря в Одессе, - «если вы хотите вчерашнего борща, так приходите к нам завтра». Удивлённые ранбольные, как по команде, издали звук, похожий на нечто среднее между «Ё», «У» и «Ы».

Даже самый изощрённый ум голливудского киносценариста не смог бы придумать более эффектного «хэппи энда».

Раненые долго митинговали, ошарашенные этим неожиданным поворотом событий. Вечером в столовой состоялось собрание представителей корпусов, на которое явилась и несколько ожившая мама. В то, что её расстреляют, она уже не верила. А вот, что касается тюрьмы, то мама знала одно мудрое высказывание известного одесского артельщика Рабиновича: «Никогда не думайте, что тюрьма построена для кого-то…».

Собрание открыл замполит:

- Товарищи! До особого распоряжения обязанности начальника госпиталя буду выполнять я. Лучаев арестован, как агент вражеской разведки, в задачу которого входило дискредитировать лучших врачей и разрушить пищеблок госпиталя. Товарищ Мерензон Ревека Самуиловна, наша уважаемая Юрьевна, простите за причинённые Вам страдания, забудьте про всю эту чепуху, как про дурной сон, и продолжайте выполнять свою благородную работу. – Зал столовой наполнился одобрительными возгласами. Грянули аплодисменты. Люди ликовали по двум поводам: по «реабилитации» Юрьевны и по аресту Лучаева. Кто-то выкрикнул: «Юрьевна! Это дело надо отметить! Ты бы нам печёночку поджарила. Согласны и «с кровью»!» Люди взволнованно захохотали. На лице мамы еле-еле вырисовывалась вымученная улыбка. Похоже, она уже капитально думала про свои кухонные проблемы, про картошку с большими отходами, про заканчивающуюся сгущёнку, про то, как бы повкуснее приготовить надоевшую всем рыбу.

Вскоре начальником госпиталя был назначен прекрасный военврач, майор Лившиц, киевлянин, очень высоко ценивший мамино поварское мастерство и не требовавший для себя персональных блюд.

Я пишу эти строки, а горло моё сдавливают слёзы.

Спасибо вам, добрые, сильные люди, способные в час беды встать грудью за правду и справедливость. Благодарю и тебя, спасительное перекати-поле… Да будут благословенны твои извечные скитания по бескрайней степи…

Июнь 2001г., С-Петербург.