Черный понедельник

Я не один десяток лет занимался вопросами экономики и не раз бывал в здании ФРС. Тем не менее у меня не было сомнений в том. что в должности председателя мне придется еще многому научиться. В этом я убедился, как только вошел в дверь. Первым меня встретил сотрудник службы безопасности Деннис Бакли, бывший моей тенью на протяжении всего срока моей работы в ФРС. Обращаясь ко мне, он назвал меня «господин председа-тел ь».

Я ответил, практически не задумываясь: «Да будет вам! Все зовут меня просто Ала ни.

Деннис вежливо объяснил, что в ФРС не принято обращаться к председателю по имени.

Так Алан превратился в господина председателя*

Следующим открытием было то, что для меня разработали программу интенсивного обучения, которая дипломатично называлась индивидуальными семинарами. На практике это выглядело так: в течение десяти дней руководители высшего звена собирались в конференц-зале на четвертом этаже и вводили меня в курс новой работы. Я узнал содержание тех разделов Закона о Федеральной резервной системе, о существовании которых даже не подозревал и за соблюдение которых я нес теперь ответственность. Передо мной открылись тонкости банковского регулирования, с которыми, как ни странно, я до того не сталкивался, хотя и работал в совете директоров JPMorgan и Bowery Savings. Разумеется, в ФРС трудились специалисты высочайшего уровня, разбиравшиеся во всех вопросах внутренней и международной экономики. Кроме того, в это ведомство стекались сведения из самых различных источников, и я был очень рад возможности использовать столь богатый потенциал.

Хотя у меня был опыт работы в качестве корпоративного директора, Совет управляющих ФРС (как он официально называется) на порядок превосходил все, чем мне когда-либо доводилось руководить. На сегодняшний день аппарат Совета насчитывает около двух тысяч сотрудников, а годовой бюджет этого органа составляет почти $300 млн. К счастью, в мои обязанности не входило непосредственное руководство этой структурой. По устоявшейся практике один из членов Совета назначается административным управляющим и осуществляет текущее руководство. Также существует руководитель аппарата Совета, отвечающий за общую организацию деятельности. При таком положении дел к председателю попадают только те вопросы. которые имеют исключительную значимость либо могут вызвать интерес со стороны общественности или конгресса — так произошло, например, с проблемой масштабной модернизации системы международных платежей на пороге нового тысячелетия. В целом же председатель может спокойно сосредоточиться на вопросах экономики, что меня более чем устраивало,

В действительности персональные полномочия председателя ФРС намного уже, чем можно предположить по названию должности. Согласно закону, моя единственная прерогатива заключалась в подготовке повестки дня для заседаний Совета управляющих. Все прочие вопросы решались Советом путем голосования, и голос председателя был всего лишь одним из семи голосов. Кроме того, я не становился автоматически председателем Федерального комитета по операциям на открытом рынке. Эта влиятельная структура устанавливает ставку по федеральным фондам “ основной инструмент денежно-кредитной политики США¹. В состав Комитета входят семь членов Совета управляющих ФРС и президенты двенадцати федеральных резервных банков (одновременно голосовать могут только пять президентов). Решения Комитета также принимаются голосованием. Традиционно руководитель ФРС председательствует в Федеральном комитете по операциям на открытом рынке, однако председатель ежегодно переизбирается, и члены Комитета вполне могут предложить на эту должность другого человека. Я надеялся на сохранение традиционной практики, но никогда не забывал о там, что шесть других управляющих ФРС могут лишить меня всех полномочий, кроме составления повестки дня заседаний Совета.

В первую очередь я связался с секретарем Комитета Дональдом Коном и попросил познакомить меня с протокольной частью заседаний. Забегая вперед, отмечу, что на протяжении 18 лет моего пребывания в должности рекомендации Дона по политике всегда были самыми эффективными; в настоящее время он вице-председатель Совета управляющих ФРС.

' При изменении ставки Комитет направляет в Отдел по операциям на открытом рынке ФРС в Нью-Йорке указание а покупке или придаже казначейски?! ценным бумаг (зачастую на сумму несколько миллиардов долларов в день). Продажа зтих бумаг оказывает сдерживающее иозде иста и е на э ко но ми ну—изъятие денег из оборота способствует росту краткосрочных процентных ставок. При покупке происходит обратный процесс. Сегодня сведения о ставке по федеральным фондам публикуются в открытых источниках, но в те годы этого не делалось. Поэтому игроки на Уолл-стрит пользовались услугами «наблюдателей за ФРС», которые прогнозировали изменения в денежно кредитной политике на основе действий наших трейдеров и динамики нашего еженедельно публиковавшегося баланса.

Заседания Комитета проходили за закрытыми дверями, поэтому я понятия не имел о том, как выглядит стандартная повестка дня, какова процедура, кто выступает первым, кто идет за ним. как проводится голосование и т.д. Кроме того, в Комитете говорили на своем жаргоне, к которому тоже нужно было привыкнуть. Например, если члены Комитета хотели разрешить председателю при необходимости поднять ставку по федеральным фондам, не дожидаясь очередного заседания, они не говорили: «Вы можете повысить процентные ставки, если сочтете это нужным». Вместо этого на голосование ставился вопрос об «асимметричной директиве по ужесточению денежно-кредитной политики»[10]. Ближайшее заседание должно было состояться на следующей неделе, 1 8 августа, и председательствовать на нем должен был именно я. Так что учиться мне пришлось очень быстро. Андреа шутит, что в те выходные я приехал к ней в гости лишь за тем, чтобы устроиться на диване с «Регламентом Роберта»[11].

Я знал, что раскачиваться и вправду некогда — вскоре Федеральной резервной системе предстояло принять ряд серьезных решений. Экономический подъем эпохи Рейгана продолжался уже четвертый год, и хотя экономика процветала, в ней явственно обозначились признаки неблагополучия. С начала года, когда промышленный индекс Dow Jones впервые в истории перевалил за 2000 пунктов, фондовый рынок вырос более чем на 40% и превышал 2700 пунктов. На Уолл-стрит не утихала спекулятивная лихорадка. Примерно такая же ситуация наблюдалась и в секторе коммерческой недвижимости.

Между тем общеэкономические показатели были далеки от обнадеживающих На фоне огромного бюджетного дефицита внутренний государственный долг за время правления Рейгана увеличился почти втрое, с $700 млрд до $2 трлн. Курс доллара падал, а в обществе усиливалось беспокойство по поводу потери нашего конкурентного преимущества — в прессе муссировалась тема «японской угрозы». Потребительские цены, которые в 1986 году повысились всего на 1.9%. в первые дни моего пребывания в должности росли вдвое быстрее. Конечно, инфляция на уровне 3, 6% была несравнима с кошмаром 1970-х годов, память о котором еще не стерлась. Однако, как показывает практика, если темпы инфляции начали расти, то они будут расти и дальше. Мы оказались перед угрозой утраты всех достижений, которые были завоеваны в эпоху Пола Волкера и дорого обошлись нам.

Безусловно, ФРС не могла в одиночку решить все экономические проблемы. Однако и сидеть сложа руки тоже было нельзя. Мне представлялось разумным повысить ставки, но ФРС не делала этого уже целых три года, и пойти на такой шаг сейчас было непросто. Любое изменение ставок может вызвать сумятицу на рынках. Особенно рискованно ужесточать монетарную политику в период активного роста фондового рынка — это может подорвать уверенность инвесторов и в случае серьезной паники спровоцировать резкий экономический спад.

Несмотря на мои дружеские отношения со многими членами Комитета, я не питал иллюзий по поводу того, что «без году неделя» председатель может прийти на заседание и без труда убедить всех присутствующих проголосовать за рискованное решение. Поэтому я не предлагал повышать ставку, а просто слушал, что говорят другие. Все 18 членов Комитета[12]были опытными, прошедшими огонь и воду банковскими работниками и экономистами. и по мере того, как они давали оценку ситуации, становилось ясно, что их тоже беспокоит происходящее. Вечно угрюмый Джерри Корриган, президент Федерального резервного банка Нью-Йорка, высказался за повышение ставок. Президент Федерального резервного банка Сан-Франциско Боб Парри сообщил, что в его регионе наблюдается устойчивый экономический рост, преобладают оптимистические настроения и практически отсутствует безработица, т.е. налицо все основания опасаться всплеска инфляции. Сай Кин из Чикаго согласился с ним, добавив, что заводы Среднего Запада работают почти на полную мощность и что даже сельскохозяйственные прогнозы вселяют оптимизм. Том Мелзер, возглавлявший Федеральный резервный банк Сент-Луиса, сказал, что в его регионе даже обувные фабрики загружены на 100%. Боб Форрестал из Атланты красочно описал, насколько его сотрудников удивили необычно высокие показатели занятости даже в наиболее отсталых районах Юга. В общем, как мне показалось, после этого заседания все разошлись в уверенности, что вскоре ФРС придется повысить ставки.

Следующая возможность вернуться к этому вопросу представилась через две недели, 4 сентября, на заседании Совета управляющих. Совет оперировал другим инструментом денежно-кредитной политики — учетной ставкой, по которой ФРС кредитует депозитные учреждения. Как правило, ее движение в точности повторяет динамику ставки по федеральным фондам. В течение нескольких дней перед заседанием я бродил по коридору, отлавливая управляющих в их кабинетах и пытаясь привести всех к единому мнению. На заседании мы довольно быстро перешли к голосованию, в ходе которого управляющие единогласно одобрили повышение ставки с 5, 5 до 6%.

Чтобы снизить инфляционное давление, мы стремились остудить перегретую экономику, увеличивая стоимость заимствования. Предсказать реакцию рынков на подобные действия практически невозможно, особенно когда инвесторы охвачены спекулятивной лихорадкой. В этой связи мне невольно приходила на память статья, в которой выразительно описывались переживания ученых-физиков во время испытания первой атомной бомбы на полигоне Аламогордо, Начнется ли цепная реакция? Пойдет ли процесс так. как ожидалось? Не выйдет ли цепная реакция из-под контроля и не загорится ли атмосфера Земли? После заседания мне нужно было лететь в Нью-Йорк, а оттуда в ближайшие выходные — в Швейцарию, где я впервые должен был принять участие в совещании руководителей центральных банков десяти ведущих промышленно развитых стран. В ФРС надеялись, что ключевые рынки (фондовый, фьючерсный, валютный и долговой} спокойно воспримут изменение ставки — разве что акции немного подешевеют, а доллар укрепится. Время от времени я звонил на работу. чтобы узнать, как ведут себя рынки.

В тот день небо над нами не загорелось. Акции слегка упали в цене, а банки повысили базовые кредитные ставки в соответствии с нашим изменением. Как мы и рассчитывали, финансовый мир понял, что ФРС начала принимать меры по сдерживанию инфляции. Самое серьезное последствие лучше всего отразил, пожалуй, заголовок New York Times: «Уоллстрит обеспокоена повышением ставок». Я вздохнул с облегчением, получив сообщение от Пола Волкера, Уж он-то знал, каково мне сейчас приходится. «Мои поздравления, — писал он. — Теперь вы настоящий руководитель центрального банка».

И все же нельзя было думать, что все наши трудности позади. Симптомы неблагополучия в экономике продолжали усиливаться. Замедление роста и ослабление доллара вызвали нервозность на Уолл-стрит на фоне опасений индивидуальных и институциональных инвесторов потерять многомиллиардные вложения в спекулятивные сделки. В начале октября эти опасения стали почти паническими. В первую неделю месяца рынок акций откатился на 6%. а на следующей неделе — еще на 12%. Самый значительный спад произошел в пятницу, 16 октября, когда индекс Dow Jones потерял 108 пунктов. С конца сентября только на фондовом рынке «улетучилось» около $500 млрд бумажной прибыли, что уж говорить о валютном и прочих рынках! Падение было настолько стремительным, что журнал Time на той неделе посвятил фондовому рынку целых две страницы под заголовком «Октябрьское избиение на Уолл-стрит».

Я знал, что с исторической точки зрения эта «коррекция» была далеко не самой значительной. Рыночный спад 1970 года в пропорциональном отношении был вдвое сильнее, а Великая депрессия лишила рынок 80% стоимости. Однако на фоне плачевных результатов недели все в тревоге ожидали, что принесет нам открытие рынков в ближайший понедельник.

В понедельник я собирался лететь дневным рейсом в Даллас, где на вторник было запланировано мое выступление перед съездом Ассоциации американских банкиров — первое публичное выступление в качестве председателя ФРС. Утром на совещании Совета управляющих было решено, что мое присутствие в Далласе необходимо для сдерживания панических настроений. Б то утро рынки открылись падением, и к моменту моего отъезда оно было ужасным — более 200 пунктов* В самолете не было телефона, и по прилете я первым делом спросил у одного из встречавших меня сотрудников Федерального резервного банка Далласа: «Что с фондовым рынком?»

«Упал на пять ноль восемь», — произнес он.

Обычно, когда говорят «пять ноль восемь», имеют в виду 5, 08. Значит, рынок снизился всего на 5 пунктов. «Отлично! — воскликнул я. — Дела определенно идут на лад!» Однако мой собеседник почему-то не проявил особой радости. Как выяснилось, на самом деле рынок рухнул на 508 пунктов — на 22, 5%. Это было крупнейшее в истории внутридневное падение, затмившее даже «черную пятницу» 1929 года, с которой началась Великая депрессия.

Я сразу же поехал в гостиницу, где просидел на телефоне до позднего вечера. Вице-председатель Совета управляющих Мэнли Джонсон организовал в моем вашингтонском офисе кризисный штаб, и мы провели несколько телефонных конференций, чтобы согласовать план действий. Джерри Корриган сообщил мне о результатах своих переговоров с руководителями компаний с Уолл-стрит и представителями Нью-Йоркской фондовой биржи. Сзй Кин доложил о встречах с руководителями чикагских бирж и трейдинговых компаний. Боб Парри из Сан-Франциско прокомментировал позицию ссудо-сберегательных ассоциаций, которые в основном находились на Западном побережье.

Основная задача ФРС в период паники на фондовом рынке — не допустить паралич финансовой системы, т. е. неконтролируемую ситуацию, когда компании и банки прекращают взаимные платежи и энономика рушится. Представители старшего поколения среди тех, с кем я общался в тот вечер по телефону, прекрасно понимали всю остроту положения: даже если дальнейшего падения рынков не произойдет, последствия будут ощущаться еще не одну неделю. Мы начали обдумывать, каким образом поддержать ликвидность, если крупные кредитные организации столкнутся с дефицитом средств. Не все молодые сотрудники понимали, насколько серьезен разразившийся кризис. Когда мы обсуждали текст официального заявления ФРС, один из них сказал: «Может быть, мы слишком торопимся? Может, стоит подождать несколько дней и посмотреть, что будет дальше?»

Хотя должность председателя ФРС была для меня новой, я достаточно долго изучал историю финансов, чтобы понимать бессмысленность выжидания. Это был единственный раз за весь вечер, когда я не сдержался и позволил себе резкость. «Нечего тут смотреть, — оборвал я говорящего. — Все и так знают, что будет дальше». Поостыв, я пояснил: «Известно ли вам, что чувствует человек, в которого попала пуля? Небольшой толчок и все.

Поначалу боль совсем не чувствуется. Поверьте, через сутки-двое мы будем корчиться от боли».

Когда наконец мы закончили обсуждать ситуацию, стало ясно, что следующий день принесет с собой немало судьбоносных решений. Джерри Корриган подчеркнуто торжественно произнес: «Ну, Алан, зам и карты в руки! Теперь все зависит от вас». Джерри был сложным человеком, и я так и не понял, хотел ли он подбодрить или поддеть нового председателя. Так или иначе, я спокойно ответил: «Благодарю вас. доктор Корриган».

Я не был склонен к панике, поскольку четко представлял те проблемы, с которыми нам предстоит столкнуться, И все же, повесив трубку около полуночи, я не знал, смогу ли сегодня заснуть. Мне предстояло суровое испытание. «Ладно, поглядим теперь, на что ты годишься», — сказал я себе и отправился в постель. Не без гордости замечу, что в ту ночь я проспал добрых пять часов.

На следующий день рано утром, когда мы оттачивали текст официального заявления ФРС, к линии подключился портье и сказал, что на проводе Белый дом. Звонил Говард Бейкер, глава аппарата президента Рейгана. Хорошо зная Говарда, я как ни в чем не бывало приветствовал его: «Доброе утро, сенатор. Чем могу быть полезен?» — «Спасите нас! — воскликнул он в притворном отчаянии. — Где вы находитесь?»

«В Далласе. — все так же спокойно ответил я. — Что-то стряслось?» Традиционно в случае кризиса на Уолл-стрит официальную реакцию президентской администрации озвучивает министр финансов. Но Джим Бейкер в настоящий момент находился в Европе, а Говард не хотел в одиночку расхлебывать кашу. Я согласился отменить свое выступление и вернуться в Вашингтон. Я все равно собирался это сделать — при обвале рынка на 508 пунктов мое возвращение явно сигнализировало о том. что ФРС относится к ситуации всерьез, Бейкер выслал за мной военный самолет.

В то утро на рынках творилась сущая свистопляска. Пока я находился в воздухе, Мэнли Джонсон регулярно звонил мне из нашего импровизированного оперативного штаба и докладывал последние новости. Приземлившись на базе ВВС Эндрюс, я сел в машину, и Мэнли сообщил, что через час Нью-Йоркская фондовая биржа собирается закрываться — торги по всем бумагам практически прекратились из-за отсутствия покупателей. «Ну, теперь только держись, — сказал я. — Если они закроются, это будет настоящей катастрофой». Закрытие рынка во время биржевого краха только усиливает панику инвесторов. Какими бы ни были потери, пока биржа работает, у инвесторов остается надежда на выход из сделок. Но стоит лишить их этой возможности, и паника вам гарантирована. Возобновить торги после прекращения очень тяжело — никто не знает, какие котировки справедливы, и никто не хочет первым называть цену. Процесс восстановления может занять не один день, и возникает опасность паралича финансовой системы с последующим всеобщим экономическим коллапсом. Мы практически не могли повлиять на решение руководства биржи, но это сделал за нас рынок. За 60 минут появилось достаточное число покупателей, чтобы Нью-Йоркская фондовая биржа решила повременить с закрытием.

Следующие 36 часов были предельно напряженными. Впоследствии я шутил, что превратился тогда в многорукого Шиву, разговаривающего одновременно по нескольким телефонам с фондовой биржей, с чикагскими срочными биржами и с президентами федеральных резервных банков. Тяжелее всего было общаться с финансистами и банкирами, которых я знал не первый год, с руководителями крупнейших компаний, в чьих голосах слышался неподдельный страх. Эти люди на протяжении долгих лет поднимались по карьерной лестнице, добиваясь материального благополучия и социального статуса, а теперь в один миг оказались на краю бездны. Человек, охваченный ужасом, редко способен рассуждать здраво. «Успокойтесь, успокойтесь. — неустанно повторял я. — Ситуация под контролем». Я призывал их не замыкаться на текущих неприятностях, а смотреть дальше, на перспективы бизнеса.

ФРС действовала в двух направлениях. Прежде всего мы занялись ситуацией на Уолл-стрит: нужно было убедить крупные трейдинговые компании и инвестиционные банки, многие из которых несли колоссальные убытки, не сворачивать свою деятельность. Текст нашего официального заявления, опубликованного в то утро, был тщательно сформулирован и выверен до мельчайших деталей, В нем косвенно говорилось, что ФРС готова при необходимости подстраховать банки и надеется, что они, в свою очередь, поддержат другие финансовые учреждения. По лаконичности наше заявление не уступало Геттисбергскому посланию[13], хотя и звучало менее возвышенно: «Федеральная резервная система, выполняя возложенные ка нее функции национального центрального банка, готова обеспечить необходимый уровень ликвидности с целью поддержки экономической и финансовой системы страны». Тем не менее, пока рынки продолжали функционировать, мы не изъявляли желания разбрасываться деньгами.

Настоящий энтузиазм проявил Джерри Корриган. Как глава Федерального резервного банка Нью-Йорка он попытался убедить игроков с Уоллстрит не прекращать кредитные и торговые операции, не выходить из игры. Этот протеже Волкера, получивший образование в иезуитском колледже, проработал в структуре центрального банка всю жизнь. Трудно было найти в ФРС человека, способного превзойти Корригана в умении продвигать ведомственную политику. У Джерри было достаточно веса, чтобы надавить на финансистов, но он понимал, что даже в критической ситуации ФРС не вправе превышать свои полномочия. К примеру, если просто обязать банк продолжать кредитование, это не только будет расцениваться как злоупотребление властью, но и повредит рынку в целом. Джерри должен был действовать иначе и проводить такую идею: «Мы не заставляем вас кредитовать. Мы лишь просим не забывать об интересах вашего же бизнеса. Помните, у людей долгая память: если вы сейчас откажете клиенту из-за тех или иных сомнений, но без конкретной причины, потом он вам это припомнит». На протяжении той недели Корриган провел десятки разговоров на эту тему, и я полагаю (подробности мне неизвестны), что некоторые из них были весьма тяжелыми. Уверен, что пару-тройку человек Джерри все-таки послал куда подальше.

А тем временем мы поддерживали ликвидность системы. Комитет по операциям на открытом рынке дал указание трейдерам Федерального резервного банка Нью-Йорка скупать казначейские бумаги, находившиеся в обращении, на миллиарды долларов. За счет этого объем денежной массы 8 обороте увеличивался, а краткосрочные процентные ставки, соответственно. снижались. Если до наступления кризиса мы повышали процентные ставки, то сейчас мы их снизили, чтобы не допустить паралича экономики*

Несмотря на все усилия, несколько раз нам буквально чудом удавалось избегать катастрофы. В основном проблемы возникали в платежной системе. Расчеты по многим сделкам, совершаемым в течение биржевой сессии на Уолл-стрит, проводятся не сразу. Например, многие компании в течение дня получают платежи от своих клиентов, а к вечеру расплачиваются сами, В среду утром инвестиционный банк Goldman Sachs должен был перечислить чикагскому банку Continental Illinois Bank $700 млн. Однако в ожидании поступлений от собственных клиентов Goldman Sachs решил задержать причитающийся платеж, но, взвесив все «за» и «против», все же перечислил требуемые средства. Невыплата столь крупной суммы вызвала бы на рынке лавину дефоятов. Впоследствии один из высокопоставленных представителей Goldman Sachs сообщил мне по секрету, что если бы они предвидели предстоящие трудности, то не стали бы платить. При этом он намекнул, что в будущем в подобных ситуациях Goldman дважды подумает, прежде чем проводить такие односторонние платежи.

Другим направлением был политический фронт. Во вторник я провел целый час в Министерстве финансов, куда только что приехал Джим Бейкер (ему все же удалось попасть на самолет). В его кабинете мы провели срочное совещание с Говардом Бейкером и другими руководителями. В ответ на кризис президент Рейган выступил с оптимистическим заявлением о ситуации в экономике. «Все в полном порядке, — сказал он. — Не вижу никаких причин для паники, поскольку все экономические показатели стабильны». Своим выступлением он надеялся успокоить общественность, но в свете произошедшего его слова только подлили масла в огонь — слишком уж они походили на слова Герберта Гувера после «черной пятницы», когда президент заявил, что экономика страны «растет и процветает».

Во вторник Джим Бейкер и я встретились с Рейганом а Белом доме и предложили занять другую позицию. Самое главное сейчас, говорили мы, это сотрудничество с конгрессом в вопросах сокращения бюджетного дефицита, так как именно этот фактор экономического риска весьма беспокоит Уолл-стрит. Хотя Рейган был в натянутых отношениях с демократическим большинством конгресса, он признал справедливость нашего мнения. В тот же день в одном из интервью он сообщил, что готов рассмотреть любое предложение конгресса относительно бюджета, кроме сокращения программ социального обеспечения, В конечном итоге эта инициатива так и осталась без ответа, но паника на рынках действительно уменьшилась.

Наш оперативный штаб работал круглые сутки. Мы пристально следили за рынками Японии и Европы, каждое утро изучали котировки акций американских компаний на европейских биржах, синтезировали промышленный индекс Dow Jones и пытались спрогнозировать поведение рынков Нью-Йорка после открытия сессии. Прошло больше недели, прежде чем проявления кризиса сошли на нет, хотя многие из них так и не попали в поле зрения широкой общественности. Например, через несколько дней обвала едва не рухнул чикагский рынок опционов из-за нехватки денежных средств у крупнейшей брокерской фирмы. При участии Федерального резервного банка Чикаго эту проблему удалось решить. Так или иначе, цены нз рынках постепенно стабилизировались, и к началу ноября члены кризисного штаба вернулись к своим повседневным обязанностям.

Вопреки опасениям экономика сохранила устойчивость: в первом квартале 1988 года она выросла на 2%, а во втором квартале рост достиг 5%. К началу 1 988 года индекс Dow Jones вернулся к уровню начала 1987 года (2000 пунктов), и акции вновь стали повышаться — намного медленнее, чем раньше, но зато и намного стабильнее. Начался пятый год экономического роста. Это было слабым утешением для потерявших все спекулянтов и нескольких десятков мелких брокерских фирм, но обычные люди не пострадали.

Сегодня можно смело утверждать, что в событиях тех дней впервые проявилась та устойчивость экономики к внешним воздействиям, которая сыграла значительную роль впоследствии.

Федеральная резервная система и Белый дом не являются союзниками по определению. Когда в 1935 году конгресс наделил ФРС ее нынешними полномочиями, он позаботился о том, чтобы оградить это ведомство от влияния политической конъюнктуры. Хотя управляющие ФРС назначаются президентом, фактически их должность ма/io чем отличается от пожизненной — для членов Совета управляющих срок пребывания на этом посту составляет 14 лет (только члены Верховного суда назначаются пожизнен* но). Председатель ФРС назначается на четыре года, но без голосов других членов Совета он почти ничего не решает. Дважды в год ФРС отчитывается перед конгрессом, но вполне самостоятельна в принятии решений о рас* пределении своих финансовых ресурсов, которые формируются за счет процентных доходов по казначейским бумагам и другим активам, находящимся в ее распоряжении. Все это позволяет ФРС сосредоточиться на своей определенной законом миссии — проведении денежно-кредитной политики, обеспечивающей предельно высокий экономический рост и уровень занятости в долгосрочной перспективе. По мнению специалистов ФРС и большинства экономистов, для поддержания устойчивого экономического роста прежде всего необходима стабильность цен. На практике это означает, что денежно-кредитная политика должна сдерживать инфляцию не только в пределах избирательного цикла.

Неудивительно, что политики часто смотрят на ФРС как на досадную помеху. Возможно, они искренне хотят сделать все для непреходящего процветания Америки, но в суровой реальности им приходится куда больше внимания уделять сиюминутным потребностям избирателей. Это неминуемо отражается на их приоритетах в экономической политике. Если экономика растет, они хотят, чтобы она росла еще быстрее. Если речь идет о процентной ставке, они хотят, чтобы она была как можно ниже. А монетарная дисциплина ФРС мешает этому. Говорят, Уильям Макчесни Мартин-младший, легендарный председатель ФРС в 1950-1960-х годах, определил функцию ФРС следующим образом: «Унести чашу с пуншем в самый разгар вечеринки».

Нотки сожаления по этому поводу не раз проскальзывали в голосе вице-президента Джорджа Герберта Уокера Буша весной 1988 года, когда он боролся за выдвижение своей кандидатуры в президенты от республиканцев. В одном из интервью он высказал такое «предостережение» представителям ФРС: «Я очень не хотел бы. чтобы они переступили черту, за которой начнется сдерживание экономического роста».

По правде говоря, в тот период именно этим мы и занимались. Когда стало очевидно, что минувший обвал фондового рынка не нанес серьезного ущерба экономике. Комитет по операциям на открытом рынке начал понемногу повышать ставку по федеральным фондам. Мы приняли это решение, потому что снова появились признаки роста инфляции, а экономический подъем рейгановской эпохи достиг своей наивысшей точки: заводы работали на полную мощность, уровень безработицы был самым низким за последние восемь лет. Ужесточение денежно-кредитной политики продолжалось всю весну и все лето, тан что к августу возникла необходимость повысить и учетную ставку.

В отличие отставки по федеральным фондам учетная ставка объявлялась публично, поэтому в политическом плане ее повышение было намного более взрывоопасным — на жаргоне ФРС это называлось «ударить з гонг». Трудно было найти менее удачное время для предвыборной кампании Буша. Он рассчитывал «выехать» на успехах Рейгана и при этом отставал от своего соперника-демократа Майкла Дукакиса на целых 17%. Предвыборная команда вице-президента крайне болезненно реагировала на любые известия, которые могли свидетельствовать о замедлении экономического роста или иным образом затмевать великолепие действующей администрации. Поэтому, когда за несколько дней до съезда республиканцев мы голосовали за повышение учетной ставки, было ясно, что нас за это не похвалят.

Я считаю, что плохие новости нужно сообщать лично, без свидетелей и заблаговременно, особенно в Вашингтоне, где крайне не любят неожидан-ностей и всегда хотят иметь запас бремени для обдумывания соответствующих публичных формулировок. Такую миссию трудно назвать приятной, но другого выхода нет, если вы рассчитываете впоследствии сохра-нить конструктивные отношения с Белым домом. Итак, сразу же после принятия решения я отправился в Министерства финансов к Джиму Бейкеру, который незадолго до этого дня объявил о намерении уйти с поста министра финансов, чтобы возглавить предвыборный штаб Буша. Джим был моим старым другом, и его. как министра финансов, следовало поставить в известность.

Усевшись в кресло в его кабинете, я посмотрел Джиму в глаза и сказал: «Уверен, что мое известие не вызовет у тебя восторга, но после долгого обсуждения всех факторов. — тут я перечислил некоторые из них, — мы приняли решение повысить учетную ставку. Через час об этом будет объявлено официально». При этом, добавил я, ставка повышается не на 0.25%, как обычно, а вдвое против этого — с б до 6, 5%.

Бейкер откинулся в кресле и ударил себя кулаком в живот. «Вот что ты только что сделал». — простонал он.

«Извини, Джим», — сказал я.

Тут он дал волю эмоциям и начал бранить меня и ФРС за наплевательское отношение к нуждам собственного народа. Зная Джима не первый день, я прекрасно понимал, что его гневная тирада — не более чем спек-такль. Выждав, когда Джим остановится, чтобы перевести дух, я посмотрел на него и улыбнулся. В ответ он рассмеялся. «Я знаю, что это действительно необходимо было сделать», — сказал он. Спустя несколько дней Бейкер публично одобрил повышение ставки, заявив о необходимости этой меры. «В средне- и долгосрочной перспективе это окажет весьма благотворное воздействие на экономику», — добавил он.

После победы Джорджа Буша на выборах той осенью я надеялся, что ФРС удастся найти общий язык с новой администрацией. Ни для кого не было секретом, что президенту, который придет к власти после Рейгана, придется столкнуться с серьезными проблемами в экономике. Речь шла не просто об очередном спаде деловой активности — дефицит бюджета был огромен, а государственный долг стремительно увеличивался. И я полагал, что Буш несколько погорячился, когда на съезде республиканцев произнес: «Запомните мои слова: повышения налогов не будет». Лозунг звучал броско, однако рано или поздно проблему бюджетного дефицита нужно было ре-шать, а Буш связал себя по рукам и ногам.

Всех поразила та методичность, с которой новая администрация меняла чиновников, назначенных Рейганом, Мой друг Мартин Андерсон, который задолго до этого вернулся в Гуверовский институт в Калифорнии, шутил тогда, что Буш уволил больше республиканцев, чем сделал бы Ду-какис. Но я отвечал, что меня это не тревожит. В конце концов, президент имел право поступать по собственному усмотрению, а его кадровая политика не затрагивала ФРС. Кроме того, все ключевые экономические посты заняли мои старые знакомые и друзья: министром финансов был назначен Николас Брейди, Административно-бюджетное управление возглавил Ричард Дэрмен, а председателем Экономического совета стал Майкл Баскин. Что касается Джима Бейкера, он получил портфель госсекретаря.

Как и многие другие высокопоставленные сотрудники ФРС. я прежде всего хотел, чтобы новая администрация безотлагательно взялась за проблему бюджетного дефицита, пока экономика еще могла выдержать сокращение федеральных расходов. Крупный дефицит бюджета — явление коварное. Когда государство тратит слишком много, оно вынуждено прибегать к заимствованиям. С этой целью оно продает казначейские ценные бумаги, тем самым выкачивая из экономики средства, которые иначе были бы вложены в частный сектор. Наш дефицит на протяжении пяти лет в среднем превышал $150 млрд в год, что всерьез подтачивало экономику. Этот вопрос я затронул сразу же после выборов в своем выступлении перед Национальной экономической комиссией, которую создал Рейган после биржевого краха 1987 года и в которую входили представители обеих партий. Борьбу с дефицитом бюджета нужно начинать уже сейчас, сказал я: «Из проблемы отдаленного будущего она быстро превращается в проблему сегодняшнего дня. Если мы не начнем действовать незамедлительно, то печальные последствия не заставят себя ждать, причем проявятся они внезапно». Неудивительно, что в свете предвыборных обещаний Буша не повышать налоги Комиссия так и не смогла прийти к единому мнению: республиканцы требовали сокращения расходов, а демократы выступали за увеличение налогов. В итоге не было принято никакого решения.

Вскоре между мной и президентом начались разногласия, наметившиеся еще до выборов. Выступая в январе перед Банковским комитетом палаты представителей, я заявил, что в условиях высокого риска инфляции ФРС предпочитает «сдерживать экономику, а не стимулировать ее». На следующий день в своем интервью президент Буш подверг критике нашу позицию. «Я бы не хотел, чтобы борьба с инфляцией препятствовала экономическому росту», — сказал он. Обычно подобные вопросы не обсуждаются и не решаются на публике. Я стремился выстроить с Белым домом такие же конструктивные отношения, которые существовали в период правления Форда и которые временами устанавливались между Рейганом и Полом Волкером. К сожалению, мне это не удалось. В эпоху Джорджа Буша произошло много знаменательных событий: падение Берлинской стены, блестящая победа в Персидском заливе и подписание Североамериканского соглашения о свободе торговли. Но вопросы экономики были его ахиллесовой пятой, и в конечном итоге у нас сложились очень напряженные отношения.

Буш столкнулся с проблемой растущего торгового дефицита и вывода промышленных предприятий за пределы страны, что с политической точки зрения представлялось неблагоприятным явлением. Острейшая необходимость сократить дефицит федерального бюджета все-таки вынудила его в июле 1990 года нарушить обещание не повышать налоги. Буквально через несколько дней иракские войска вторглись в Кувейт. Последовавшая затем война в Персидском заливе значительно повысила популярность Буша. Однако военный кризис спровоцировал спад в экономике, которого мы опасались на фоне растущих цен на нефть и неуверенности потребителей. Подъем, начавшийся в 1991 году, был очень медленным и вялым. Большинство этих событий не зависели от чьей-либо воли, и все же они позволили Биллу Клинтону победить Буша на выборах 1992 года, даже несмотря на рост экономики на 4, 1 % в тот год.

И без того непростую экономическую ситуацию серьезно усугубляли два фактора. Первый — кризис ссудо-сберегательных ассоциаций, повлекший за собой значительный незапланированный отток средств из федерального бюджета. Эти ассоциации стали создаваться после Второй мировой войны в целях финансирования застройки пригородных районов, и за последнее десятилетие они переживали волны банкротств не один раз. Инфляция 1970-х годов, ошибки в процессе дерегулирования и использование откровенно мошеннических схем привели к ликвидации сотен ссудо-сберегательных ассоциаций. Изначально этот сектор занимался ипотечным кредитованием подобно ассоциации Bailey Building and Loan, которой руководил герой Джимми Стюарта в фильме «Эта замечательная жизнь» (It's a Wonderful Life). Как правило, клиенты размещали средства на сберегательных счетах, ставка по которым составляла всего 3%, но эти вклады были застрахованы государством. Ссудо-сберегательные ассоциации использовали полученные средства для ипотечного кредитования сроком на 30 лет под 6%. В рамках такой схемы эта отрасль на протяжении десятилетий обеспечивала себе гарантированную прибыль и разрасталась все больше и больше. К 1987 году в США насчитывалось свыше 3600 ссудо-сберегательных ассоциаций с совокупными активами стоимостью $1.5 трлн.

Но инфляция поставила крест на процветании данного бизнеса. В связи с резким повышением краткосрочных и долгосрочных процентных ставок ссудо-сберегательные ассоциации оказались в крайне тяжелом положении. Если стоимость привлечения депозитов выросла мгновенно, то обновление ипотечных портфелей требовало времени, и рост выручки начал отставать от роста расходов. Вскоре многие ссудо-сберегательные ассоциации стали нести убытки, и к 1989 году подавляющее большинство из них оказались фактически неплатежеспособными: в случае продажи всех своих кредитов они не смогли бы расплатиться с вкладчиками.

Конгресс неоднократно пытался поддержать разваливающуюся систему, но лишь усугублял ситуацию. К началу строительного бума рейгановской эпохи уровень страхования депозитов за счет средств налогоплательщиков был повышен с $40 000 до $100 000. Кроме того, смягчились ограничения на кредитную деятельность ссудо-сберегательных ассоциаций. В скором времени их приободрившиеся руководители начали финансировать строительство небоскребов, курортов и вкладывать деньги в тысячи других проектов, о которых они зачастую имели весьма слабое представление. Неудивительно, что в результате многие из них разорились.

Были и такие, кто использовал послабления в преступных целях, например печально известный Чарльз Китинг, предприниматель с Западного побережья, который в конечном итоге попал в тюрьму за мошенничество. Китинг организовал компанию Lincoln Savings & Loan, которая совершала фиктивные сделки с недвижимостью и продавала бросовые облигации, вводя тем самым инвесторов в заблуждение. Кроме того, по некоторым данным, сотрудники Lincoln Savings убеждали неопытных клиентов снимать средства со сберегательных счетов и вкладывать их в рискованные незастрахованные предприятия, находившиеся под контролем компании. Когда бизнес Китинга лопнул, покрытие убытков обошлось налогоплательщикам в $3, 4 млрд, а 25 000 держателей облигаций потеряли около $250 млн. Громкие разоблачения 1990 года, касающиеся участия Китинга и других руководителей ссудо-сберегательных ассоциаций в сенатских кампаниях, спровоцировали грандиозный политический скандал в Вашингтоне.

В этой истории я сыграл довольно неоднозначную роль, не только в связи с моей тогдашней работой, но и в связи с одним исследованием, проведенным мною в прежние времена. За несколько лет до этих событий Townsend-Greenspan получила заказ от крупной юридической фирмы, представлявшей интересы Китинга. Нужно было выяснить, достаточно ли устойчиво финансовое положение компании Lincoln, чтобы заниматься прямыми инвестициями в недвижимость. По итогам анализа я сделал вывод, что при таком высоколиквидном балансе, который был у компании в то время, она вполне способна совершать подобные операции. Это было еще до того, как Китинг увеличил долговую нагрузку до опасных пределов, и задолго до того, как стало известно о его аферах, И по сей день я не знаю, занимался ли Китинг преступной деятельностью в то время, когда я проводил исследование. Мой отчет всплыл на поверхность, когда Комитет сената по этике приступил к слушаниям, касающимся связей Китинга с пятью сенаторами, которых впоследствии стали называть «пятеркой Китинга». Один из них. Джон Маккейн, заявил, что мое заключение убедило его в надежности предприятия Китинга* В интервью The New York Times я выразил сожаление по поводу того, что не сумел предугадать намерения компании, добавив при этом: «Я ошибался насчет компании Lincoln».

Ситуация была неприятна еще и тем. что ставила в неловкое положение Андреа. Именно она, как ведущий корреспондент своего канала в конгрессе, освещала скандал вокруг Китинга. Наши отношения развивались, и Андреа делала все, чтобы не нарушать границу между моей и ее работой. К примеру, она никогда не присутствовала на моих выступлениях в конгрессе. Она старательно избегала возникновения конфликта интересов. Слушания по делу Китинга стали для нее серьезным испытанием. Скрепя сердце, Андреа решила взять самоотвод, когда пресса занялась изучением моей роли в этом деле.

Никто не мог сказать, в какую сумму обойдется налогоплательщикам оздоровление ссудо-сберегательной отрасли, но речь шла о сотнях миллиардов долларов. Расходы были очень существенны для государственной казны и еще больше усиливали финансово-бюджетные проблемы администрации Буша. Задача по возмещению хотя бы части этих убытков была возложена на Трастовую антикризисную корпорацию, созданную по решению конгресса в 1989 году для реализации активов разорившихся компаний. Я вошел в состав наблюдательного совета корпорации, председателем которого был назначен министр финансов Брейди, Среди членов совета были министр жилищного строительства и городского развития Джек Кемп, крупный девелопер Роберт Ларсон и бывший управляющий ФРС Филип Джексон. Хотя в Трастовой антикризисной корпорации трудилось немало хороших профессионалов, к началу 1991 года участие в наблюдательном совете практически стало для меня второй работой. Я тратил массу времени на изучение документов и посещение заседаний. Состояние огромного количества незаселенных домов быстро ухудшалось из-за отсутствия обслуживания. Не избавься мы от этой обузы в ближайшее время, нам пришлось бы не тольно списывать их, но и финансировать снос. Прикидывая в уме затраты, я мрачнел все больше и больше.

Те ипотечные кредиты, проценты по которым выплачивались, уходили с торгов довольно быстро. Но постепенно у корпорации накопилось немало активов, которые никто не хотел покупать: недостроенные торговые центры в пустынных районах, пристани для яхт, площадки для гольфа, уродливые многоквартирные дома в спальных кварталах, изъятые за неплатежи полупустые офисные здания, урановые рудники. Масштаб проблемы превосходил все мыслимые пределы: Билл Сейдман, возглавлявший Трастовую антикризисную корпорацию и Федеральную корпорацию страхования депозитов, подсчитал, что если мы будем продавать недвижимость на $1 млн в день, то для реализации всех активов понадобится 300 лет. Все понимали, что здесь нужен другой подход.

Не помню, кто именно предложил спасительную идею. В окончательном виде наш план свелся к тому, чтобы выставлять на продажу объекты лотами стоимостью по $1 млрд. По первому пакету, предложенному на аукцион, мы рассмотрели несколько десятков заявок квалифицированных покупателей. В основном это были фирмы, занимающиеся низколиквидной недвижимостью. Понятие «квалифицированный» в данном случае не означало «достойный» — в основном нам пришлось иметь дело с так называемыми фондами-стервятниками и спекулянтами, чью репутацию сложно было назвать безупречной.

До финиша дошли лишь несколько претендентов, и в результате первый лот был продан практически за бесценок — мы выручили за него немногим более $500 млн, К тому же победитель аукциона должен был внести сразу только часть этой суммы. В остальное предполагалось выплачивать постепенно. в зависимости от дохода, который будет приносить купленная недвижимость. В общем, эта сделка сильно походила на благотворительную акцию и вызвала, как мы и ожидали, бурное возмущение наблюдателей и конгресса. Но ничто не активизирует спрос лучше, чем состоявшаяся сделка. Толпы алчных инвесторов тут же устремились в этот сектор, цены на оставшиеся пакелы недвижимости взметнулись вверх, и через несколько месяцев все активы Трастовой антикризисной корпорации были распроданы. К моменту роспуска корпорации в 1995 году мы ликвидировали 744 ссудо-сберегательные ассоциации — более четверти всей отрасли. И во многом благодаря успешной продаже активов эта программа обошлась налогоплательщикам в $87 млрд, т. е. намного дешевле, чем предполагалось изначально.

Вторая проблема касалась коммерческих банков, которые тоже находились в тяжелом положении. Она была серьезнее кризиса ссудо-сберегательной отрасли в силу масштабов банковского сектора и его значимости для национальной экономики. Конец 1980-х годов стал самым тяжелым периодом для коммерческих банков со времен Великой депрессии. Сотни мелких и средних банков разорились, а гиганты вроде Citibank и Chase

Manhattan испытывали трудности. Как и в случае со ссудо-сберегателынымм ассоциациями, причиной бед стало спекулятивное кредитование, В начале 1980-х крупные банки охотно раздавали кредиты латиноамериканским странам, а затем, когда их долги перешли в категорию безнадежных, банки ударились в еще более рискованные спекуляции, подобно неопытным игрокам, пытающимся отыграться. В результате весь банковский сектор захлестнула волна безудержного кредитования сферы недвижимости.

Неизбежный крах перегретого рынка недвижимости нанес ощутимый удар по банкам. Реальная стоимость объектов, выступающих обеспечением по кредитам, стала трудно поддаваться оценке, и банкиры лишились возможности точно определять размер своего капитала. Напуганные происходящим, многие начали отказывать клиентам в выдаче кредитов. Крупные компании могли найти другие источники финансирования, например на новых долговых рынках, появившихся на Уолл-стрит и позволивших смягчить спад 1990 года. Однако для мелких и средних производственных и торговых компаний даже получение обычного кредита превратилось в проблему, что осложняло выход из кризиса.

Все усилия ФРС казались тщетными. Мы начали снижать процентные ставки задолго до начала рецессии, но экономика на это не реагировала. В течение трех лет. с июля 1989-го по июль 1992-го, мы как минимум 23 раза понижали ставку по федеральным фондам, однако рост деловой активности был очень вялым, «Можно сказать, что американская экономика движется вперед, но это движение происходит при встречном ветре скоростью пятьдесят миль в час» — так я охарактеризовал ситуацию в октябре 1991 года, выступая перед встревоженными предпринимателями из Новой Англии, Я не мог сказать ничего более обнадеживающего, поскольку сам не знал, когда закончится кредитный кризис.

С президентом Бушем я встречался примерно раз в полтора-два месяца. Обычно мы виделись с ним на заседаниях, но иногда общались один на один. Мы были знакомы еще со времен правления Форда. В 1976 году, когда Буш был директором ЦРУ, он даже как-то раз пригласил меня на обед в Лэнгли. В первые месяцы избирательной кампании 1980 года Буш нередко обращался ко мне с вопросами экономической политики. В бытность его вице-президентом мы довольно часто встречались в Белом доме. Он отличался острым умом, и мне было приятно общаться с ним как с человеком. Его жена Барбара просто очаровала меня. Однако в кресле президента Буш уделял намного больше внимания внешней политике, нежели экономике.

Хотя его отец работал на Уолл-стрит, а сам он окончил экономический факультет Йельского университета, Буш никогда не сталкивался непосредственно с действием рыночных механизмов. Он полагал, что процентные ставки устанавливаются произвольно, а не являются следствием ситуации в экономике. Такую позицию трудно было назвать рациональной. Вопросы экономической политики президент предпочитал перепоручать помощникам, и потому мне приходилось взаимодействовать главным образом с Ником Брейди, Диком Дарменом и Майком Боскином.

Руководитель Административно-бюджетного управления Дармен во многом походил на Дэвида Стокмана — это был такой же политический тяжеловес, большой интеллектуал, убежденный в необходимости сбалансированной налоговой политики. Вместе с тем, в отличие от Стокмана. Дик редко выражал свое мнение напрямую и руководствовался в первую очередь политической целесообразностью. Со временем я научился соблюдать необходимую дистанцию в отношениях с ним.

Годы спустя Дармен написал, что в кулуарах Белого дома он активно противодействовал выполнению президентом своего обещания не повышать налоги. Напротив, он пытался убедить Буша заняться проблемой бюджетного дефицита на ранней стадии, когда ее еще можно было решить относительно безболезненно. Однако президент остался при своем мнении. На протяжении 1 939 года разногласия между Белым домом и демократическим конгрессом нарастали. Государственный долг достиг таких размеров. что в условиях начавшейся рецессии недостаточно гибкая налоговая политика президентской администрации уже не позволяла справиться с этой проблемой.

Вскоре администрация Буша начала обвинять во всех бедах ФРС — мы якобы задушили экономику, слишком рьяно сдерживая рост денежной массы. С этой позицией я впервые столкнулся в августе 1 989 года, когда мыс Андреа были в гостях у сенатора Джона Хайнца и его жены Терезы в их летнем доме на острове Нантакет. По телевизору шли воскресные утренние ток-шоу. и вот в передаче Meet the Press на экране появился Дик Дармен. Я слушал его вполуха, но внезапно мое внимание привлекла следующая фраза: «Важно, чтобы не только председатель Гринспен, но и другие члены совета управляющих ФРС и Комитета по операциям на открытом рынке... глубже осознали опасность сталкивания экономики в кризис Я не уверен, что они в полной мере осознают ее». «Что? 3» — воскликнул я. едва не пролив кофе. Аргументы Дармена были совершенно бессмысленными с экономической точки зрения, но он и не нуждался в смысле: это была политическая риторика.

Министр финансов Брейди также не испытывал к ФРС теплых чувств. Он был другом президента и имел с ним много общего — оба выходцы из богатых семейств, оба закончили Йельский университет и состояли в тайном обществе «Череп и кости». Ник более трех десятков лет провел на Уолл-стрит, дослужившись до кресла руководителя крупной инвестиционной компании. Перебравшись в Вашингтон, он принес с собой опыт практической биржевой деятельности и привычку командовать.

В период правления Буша мы с Ником взаимодействовали по многим ключевым аспектам. Мы вместе летали в Москву в 1991 году, в тесном сотрудничестве эффективно решали сложные вопросы банковского регулирования и валютной политики. Наше общение не ограничивалось исключительно работой — иногда Ник приглашал меня в клуб Augusta National на партию в гольф, а иногда мы с Андреа встречались в семейном кругу с ним и его женой Китти.

Однако Брейди поддерживал президента Буша в его утилитарных взглядах на денежно-кредитную политику. С точки зрения Ника, снижение краткосрочных процентных ставок было беспроигрышным мероприятием: если ФРС наводнит экономику деньгами, то экономический рост ускорится. Конечно, не следует забывать и о возможном всплеске инфляции, но если он вдруг случится, то ФРС сможет с ним справиться. Сделай я так, как они хотели, согласись я на более существенное и быстрое снижение ставок — и рынок, несомненно, преподнес бы мне мою собственную голову на блюде. И поделом.

Так или иначе, но министр финансов не был расположен н дискуссиям. Подобно многим трейдерам, он добился больших успехов благодаря своему чутью. Нужно признать, что в таких вопросах, как обменные курсы. Ник действительно тонко чувствовал конъюнктуру рынка. Но мыслить концептуально, на перспективу он не умел и не хотел. Раз в неделю мы встречались с Ником за деловым завтраком, и как только разговор заходил о денежно-кредитной политике, мы неизменно начинали перемалывать одно и то же.

Эта тупиковая ситуация вдвойне осложняла решение проблемы бюджетного дефицита и выхода из кризиса, поскольку президентская администрация все время стремилась добиться от ФРС «услуги за услугу». Когда проект бюджета на 1990 год уже был готов (и президент Буш все же столкнулся с необходимостью нарушить свое обещание не повышать налоги), Ник попросил меня поручиться в том, что, если этот бюджет пройдет, ФРС снизит процентные ставки.

В общем-то, проект бюджета произвел на меня впечатление. Он содержал несколько предложенных Дарменом нововведений, которые показались мне весьма перспективными. В частности, в его основе лежал принцип «по доходу и расход», т.е. любой новой статье государственных расходов должен был соответствовать источник финансирования — дополнительный налог либо сокращение других статей расхода. Хотя предложенный проект не позволял кардинально решить проблему бюджетного дефицита, руководители ФРС (в том числе и я) пришли к выводу, что он является шагом в правильном направлении. На октябрьских слушаниях в конгрессе, когда бюджет уже передали на утверждение, я назвал его «реалистичным». Это была довольно сдержанная похвала, но ее оказалось достаточно, чтобы фондовый рынок подскочил, так как трейдеры ожидали немедленного понижения процентных станок. У нас, однако, не было такого намерения: прежде чем делать это, необходимо убедиться, что предложенное сокращение бюджета действительно будет принято законодателями и, самое главное, что оно даст реальный экономический эффект.

Поэтому я всегда был очень осторожен в высказываниях, общаясь с Ником в частном порядке. Я сказал ему: «Эффективный бюджет позволит снизить долгосрочные ставки, поскольку упадут инфляционные ожидания. Ответная монетарная политика должна заключаться в снижении краткосрочных ставок». Это была обычная практика ФРС, однако Ника разочаровали мои слова, совсем не походившие на твердое обещание, которого он от меня добивался.

Когда той же осенью начался спад, трения между нами лишь усилились. «ФРС чересчур пессимистично смотрит на вещи, — заявил в 1991 году президент Буш в своем послании о положении в стране. — Хорошие банки должны иметь возможность получать хорошие кредиты, и потому процентные ставки должны быть ниже». Следует заметить, что мы в течение года регулярно снижали ставки, но Белый дом хотел, чтобы ФРС делала это решительнее.

У меня до сих лор хранится письмо, которое я получил в те дни от Ника, Он предпринял беспрецедентный шаг: пригласил восемь известных экономистов — практиков и теоретиков — в Белый дом на ужин с президентом. За ужином каждого экономиста спросили, следует ли ФРС и дальше понижать краткосрочные ставки. Оказавшись лицом к лицу с президентом, писал Ник, «каждый из них ответил, что вреда от этого не будет», и практически все высказали мнение, что это может оказаться полезным. «Алан, насколько я вижу, никто не разделяет вашу позицию», — говорилось дальше в письме, а в заключение напрямую указывалось на «отсутствие активной руководящей роли ФРС».

В конечном итоге все вышло как в той пословице: не всяка собака кусает, что лает. Когда летом 1991 года мой срок пребывания в должности председателя ФРС подходил к концу, со мной провели неофициальную беседу, в которой министр финансов пытался добиться от меня обещания еще более смягчить денежно-кредитную политику в обмен на второй должностной срок. Позднее Ник утверждал, что я пошел на эту сделку. В действительности же я физически не мог сделать этого, даже если бы захотел (и даже с учетом того, что лично я считал весьма вероятным дальнейшее снижение ставок). Так или иначе, президент Буш вновь назначил меня главой ФРС. Видимо, он счел меня наименьшим из всех зол: наше ведомство работало эффективно, других кандидатур, предпочтительных с точки зрения Уолл-стрит, не было, а смена руководителя могла взбаламутить рынки.

Отсутствие взаимопонимания в вопросах денежно-кредитной политики разрушило наши дружеские отношения с Ником. Мы продолжали контактировать по работе, но наши еженедельные завтраки и неформальное общение прекратилось. С приближением очередных выборов администрация решила сменить тактику в отношении ФРС и ее упрямого председателя. «Счет Гринспена». как называли это в Белом доме, перешел в ведение руководителя Экономического совета Майка Боскина и самого президента.

В экономике к началу избирательной кампании действительно наметился подъем. В июле я мог достаточно уверенно заявить, что встречный ветер несколько ослабел. Проведенный впоследствии анализ показал, что к весне показатель ВВП, заменивший собой в 1990 году ВНП в качестве стандартного индикатора совокупного объема производства, демонстрировал неплохие темпы роста — на уровне 4% в год. Но непосредственно заметить это тогда было довольно сложно, и президенту по понятным причинам хотелось, чтобы экономический рост был максимально высоким и очевидным.

В тот год я встречался с Бушем лишь несколько раз. и всегда он держался со мной в высшей степени дружелюбно. «Я вовсе не хочу ссориться с ФРС», — говорил он. Президент задавал действительно значимые вопросы, исходя из информации, которую он получал в процессе работы. «Некоторые утверждают, что проблема в определенной мере связана с ограничением объема банковских резервов. Какой, по-вашему, должна быть моя позиция?» Рейган никогда не интересовался подобными вещами — у него не хватало терпения обсуждать вопросы экономической политики, — и проявляемый Бушем интерес меня радовал. Мне было намного проще общаться с президентом, чем с Брейди, потому что наши беседы всегда носили конструктивный характер, И все же, когда речь заходила о процентных ставках, мне никак не удавалось убедить его в том. что их активное снижение гарантии ускорения экономического роста не дает, а вот риск инфляции повышает.

В целом можно сказать, что оздоровление экономики происходило недостаточно своевременно, чтобы обеспечить победу Буша на новых выборах. Пожалуй, больше всего неприятностей доставил ему бюджетный дефицит. Запоздалое урезание бюджета и повышение налогов в 1990 году несколько улучшило финансовое положение страны, однако экономический спад настолько снизил федеральные доходы, что в течение некоторого времени дефицит рос как на дрожжах и в последний год пребывания Буша у власти превысил $290 млрд. Именно на это обстоятельство сделал упор в ходе предвыборной кампании Росс Перо, которому удалось отобрать у Буша достаточно голосов республиканцев, чтобы лишить его победы.

Спустя годы я с огорчением узнал, что в своей неудаче президент винил меня. «Я его назначил на второй срок, а он меня подвел», — сказал Буш в одном из телеинтервью в 1998 году. Подозрительность не в моем характере. Лишь намного позже я понял роль Брейди и Дармена в формировании у президента уверенности в том, что ФРС саботирует его начинания. Враждебность Буша удивила меня, во всяком случае я не испытывал к нему подобных чувств. Его поражение на выборах напомнило мне о том, как британские избиратели «свергли» Уинстона Черчилля сразу после Второй мировой войны. Насколько я могу судить. Буш превосходно проявил себя в решении серьезнейших проблем, стоявших перед США. — конфронтации с Советским Союзом и кризиса на Ближнем Востоке. Он вполне заслуживал переизбрания. Как, впрочем, и Уинстон Черчилль.