Избавление

Автор: Elvigun
Пейринг: ГГ/СС
Рейтинг: PG-13
Жанр: Angst с хэппи-эндом; POV Гермионы
Дисклаймер: персонажей придумала J.K.Roling, обряд – левая нога моей сивой кобылы
Саммари: Снейп задумал что-то противоестественное, а Гермиона пытается остановить его
Комментарии: на конкурс «Магические традиции» на Тайнах Темных Подземелий
Предупреждения: постхогвартс; ООС Гермионы с признаками острого лавандабраунизма в начале фика
Отношение к критике: прислушиваюсь, но как-то плохо помогает
Размер: миди
Статус: закончен

Тук-тук-тук.
– Профессор?
Молчание.
Тук-тук-тук.
– Профессор Снейп?
Тишина.
Тук-тук-тук.
– Это профессор Грейнджер!
Никакого ответа. Не слышит? Или делает вид, что не слышит. Или его там нет? Упрямо стучу еще сильнее, уже кулаком, и от последнего удара дверь с тихим скрипом слегка приоткрывается – не заперто!
Осторожно заглядываю в кабинет, медленно просовывая голову в дверь, словно в какой-то дурацкой комедии. И улыбаюсь не менее дурацкой улыбкой, невольно представляя, как это выглядит со стороны.
Но внутри – никого.
Мое неуемное и непреодолимое желание сблизиться с профессором Снейпом тут же настойчиво, горячо и соблазняюще шепчет мне в ухо, что эта незапертая дверь в глубинах слизеринского подземелья – удобный «случайный» повод для беседы с объектом моего интереса, когда он вернется. Правда, восьмилетний опыт общения с этим человеконенавистником не менее настойчиво сообщает мне в другое ухо, какими именно словами Снейп погонит непрошенную гостью из святая святых – своего личного кабинета. Но когда упрямая пылкость прислушивалась к голосу разума? Особенно, если ее подхлестывает по-детски нелепая влюбленность!
Я не стесняюсь признаться себе, что действительно по-детски влюблена в своего бывшего учителя, а ныне коллегу – профессора Снейпа. Все признаки налицо! Во всяком случая я постоянно стараюсь бывать там, где бывает он. Прихожу на педсоветы, на которых мое присутствие вовсе не обязательно. Однажды я даже пыталась навязаться к нему в помощницы – когда директор Макгонагалл поручила слизеринскому декану провести среди его студентов разъяснительную работу относительно более терпимого отношения к маглорожденным учащимся с других факультетов. Какой удобный случай – показалось мне тогда! Кто же еще окажет неоценимую помощь в подобном вопросе, если не маглорожденная преподавательница магловедения? Но Снейп словно окатил меня ушатом ледяной воды: «Госпожа директор настолько не доверяет мне, что решила приставить соглядатая? После событий прошлого года?! Очень мило…»
Ох, уж эти события прошлого года! И почему все слизеринское, что есть в Гарри, не взяло верх и не заставило его присвоить себе все заслуги в победе над Волдемортом? Дернуло же его рассказать всем, и мне в том числе, какую роль в той войне сыграл нелюдимый и ненавидимый многими профессор зельеварения. Умер бы Снейп для меня предателем и убийцей – жила бы я сейчас спокойно с Роном в «Норе», занималась бы вместе с Молли домашним хозяйством, а в свободное время заканчивала бы какую-нибудь диссертацию по Нумерологии или Древним Рунам. А может быть, и дополнение к «Истории Магии» – ведь ее автор уже никогда ничего не допишет…
Так ведь нет же! Я, движимая скоропалительным чувством к одному герою Второй Магической войны, порвала с другим, забросила мысль об исследовательской карьере и заняла одну из самых непрестижных должностей в Хогвартсе, не имея при этом ни малейшего желания преподавать магловедение. Лишь бы быть поближе к предмету своего неожиданного обожания! Как школьница, ей-богу! Таскалась на Рождественский и Пасхальный балы, на вечеринку в честь Дня всех святых – и всё в надежде вырвать у Снейпа хоть один, хоть коротенький танец… Закружиться в вихре музыки, ощущая прикосновение вожделенных рук, и, глядя в эти неизъяснимые глаза, забыть о существовании всех остальных, шептать что-то…
Несмотря на то, что мне до сих пор стыдно вспоминать, чем это каждый раз заканчивалось, я всё равно пытаюсь заговорить с непробиваемым, как малахит в слизеринской гостиной, профессором. Пользуюсь и вполне естественными, достойными предлогами и абсолютно надуманными. Порой вламываюсь под недовольное шипение слизеринских змеенышей в их подземелье, то справляясь у профессора о книге, которой нет даже в запретной секции библиотеки, то выдумывая еще что-нибудь. О, как это на меня не похоже!
Страшно признаться, но, видя бесплодность своих усилий, я все чаще ловлю себя на мысли, что мечтаю хотя бы умыкнуть что-нибудь из личных вещей профессора, чтобы тайно владеть этим, храня под подушкой и прикасаясь во сне… Моя прелесть… Докатилась, Грейнджер!
… Кстати, нет ли в столь беспечно незапертом кабинете какой-нибудь вещицы, исчезновения которой бдительный профессор не заметит? Ну, или хотя бы не сразу заметит?
Я оглядываю кабинет и разочарованно вздыхаю: в этом аскетически обставленном каменном полуподвале с бесполезными даже днем витражами царит обычный для Снейпа, режущий глаз порядок. Всевозможные емкости с ингредиентами на полках; дышащие стариной и всё ещё пахнущие, должно быть, типографией книги в шкафах; разнообразная идеально чистая лабораторная посуда – всё выстроилось таким до неестественности ненарушаемым строем, словно заняло оборону перед сражением, которое вот-вот начнется. И кажется, что даже человек, попавший сюда лишь во второй раз в жизни, сразу заметит, если хоть один предмет был сдвинут со своего прежнего места хотя бы на дюйм.
Правда, на столе – живописный хаос, освещаемый пятью оплывшими свечами канделябра. Их огоньки отражаются и в пробирках – пустых и полных – обоймой стоящих в штативе, и в пузатой реторте с какой-то мутно-бордовой, густой и комковатой, словно свернувшейся, дрянью. Свитки и листы пергамента – чистые, заполненные на треть, наполовину, или исписанные от начала до конца – покрывают стол, как желтовато-серые мартовские сугробы. Один листок, отброшенный на край стола, смят так, что в каждом его изломанном сгибе видно разочарование в написанном. Не могу удержаться, разворачиваю этот скомканный клочок, и ловлю себя на мысли, что даже пергамент, исписанный знакомым, немного нервным почерком, шуршит под пальцами как-то по-особенному – резковато, сухо, но в тоже время маняще, словно обещая поведать немыслимые тайны того, кто корпел над ним… Но врет, врет пергамент: нет на нем ничего, за что зацепились бы сияющие от любопытства глаза влюбленной девушки: только давно известные названия ингредиентов, скучные формулы, да бесконечные цифры…
В центре стола расположилась аккуратная чернильница с торчащим из нее пером. Такое необычное, пепельно-серое в мелкую крапинку. Все у него необычное, не такое, как у всех! И, словно для контраста с идеальным письменным прибором, тут же на столе брошено несколько таких же пепельно-серых, но уже никуда не годных перьев. Сточенные до самой бородки, с безнадежно раздвоившимися кончиками, они безропотно покоятся там, куда их швырнули. «Как павшие солдаты!» – мелькает у меня в голове: миссия их выполнена и проку больше никакого – ни хозяину от них, ни им самим от простенького перочинного ножа, валяющегося тут же.
Зато карманные часы с цепочкой словно осознают свою значимость в жизни их владельца, так ценящего каждую минуту своего времени. Важно тикая возле ножки канделябра, они надменно показывают, что уже одиннадцать. В их откинутой полированной крышке, напугав меня на секунду, мелькает глаз – отражение моего собственного. Рядом с часами разместился календарь – замусоленный, но тоже исполненный достоинства свидетель времени, в котором чернилами зачем-то отмечены четвертое апреля и сегодняшний день. Пометки выглядят совсем свежими, словно сделавший их покинул кабинет всего несколько минут назад.
На углах стола высятся стопки книг, с торчащими меж страниц многочисленными полосками пергамента – закладками. На одной из закладок я различаю небрежно написанное непонятное слово «Jamblique». И еще одна книга, особенно старая, судя по истрепанному корешку и пожелтевшим страницам, раскрытая на середине, лежит в самом центре всего этого разгрома…
Я ещё раз разочарованно оглядываю кабинет. Даже украсть нечего! Всё заметит, даже пропажу закладки!
Что хоть читает?
Я заглядываю в раскрытую книгу и первым делом обращаю внимание на старинную гравюру. На ней неведомый средневековый художник с поразительным вниманием к мельчайшим деталям изобразил нечто среднее между алхимической лабораторией и кухней: огромная пасть камина, перегонные сосуды, и на полках – совсем как в этом кабинете – бесчисленные бутыли, банки и прочие емкости. А на полу – изможденное тело в длинных одеждах, над которым парит… дементор? Да, пожалуй, больше всего это напоминает дементора. Только парящая фигура облачена в полуистлевший плащ белого цвета, а не темного, как у высасывающих душу чудищ. Скрытое капюшоном лицо совсем близко к поверженному на пол бедняге, когтистая рука тянется к шарику света, словно только что поднявшемуся из разверстого рта жертвы. Душа несчастного… Мороз по коже.
Вздрогнув, словно очнувшись, я наконец отрываю взгляд от гравюры. Странно, неужели профессор Снейп, столько лет посвятивший изучению Темных сил, может чего-то не знать о дементорах? Зачем ему понадобилось читать эту книгу? Осторожно перевернув обложку, я с удивлением вижу, что на ней нет названия. Возвращаюсь к странице со зловещей гравюрой и принимаюсь разбирать расположенный ниже гравюры рукописный текст, написанный странным языком и озаглавленный словами «Белый дементор»:

Ни у волшебников, ни у презренных маглов нет более страшного пред Создателем греха, чем вечно живую душу расколоть, либо, равно как свою, так и чужую, от бренного тела отделить. Страшным мукам посмертным свершивший сие премерзейшее деяние подвергнут будет, и в Обители почивших покоя не вкусит.
Лишь тогда отделение души человеком попущено бывает, ежели тот долго и тяжко страждет от любви к иному, душа коего навеки в Обитель мертвых отошла; но, призываемая в тоске и отчаянии страждущим, во всех помыслах его и в самой душе его пребывает. Тем душа страждущего повреждается, и, подобно расколотой, муку великую претерпевая, по ушедшему смертельно скорбит.
Однако, по прошествии два на десяти лет, на исходе сорок девятого дня после Пасхи страждущему свершить обряд дозволяется, Белого дементора призывающий. Духу сему дана сила душу увечную отделить и, на свободу ее отпустив, от мук тяжких избавить. И сие грехом пред Создателем да не будет, ибо волю свою не сам страждущий исполнит, а милости сей безропотным страданием заслужит, кое два на десять лет длилось…

Делаю судорожный вдох: оказывается, я вообще забыла, что нужно дышать, пока читала про этот древний магический обряд. Перевернув страницу, я вижу, что там описаны условия проведения ритуала, изображен символ, который следует начертить на полу или земле… Вот и схема расположения каких-то светильников, и магические формулы… О боже мой!..
Пораженная страшной догадкой, я смотрю в календарь. Четвертое апреля. Вот почему оно отмечено: именно в этот день в нынешнем году была Пасха! А сегодняшний день… неделя, вторая, третья… сорок семь, сорок восемь… сорок девятый после Пасхи!
Так вот что он задумал! Не найдя в себе сил начать жизнь заново даже после завершения войны, окончательно измученный своей невозможной любовью к Лили, он, расплатившись со всеми долгами, решил уйти вслед за ней! Но так, чтобы не запятнать себя тем, что и у маглов и у волшебников традиционно считается не только позором – тем, что по всем поверьям не позволит ему соединиться с той, ради которой он решился на этот страшный шаг…
Перед глазами темнеет и я опираюсь на край стола, чтобы не сползти на пол. С трудом отогнав морок, опять заглядываю в проклятую книгу и, лихорадочно листая страницы дрожащими руками, ищу указания на то, где нужно проводить этот чертов обряд. Но ничего, ничего нет! Бегло просматриваю свитки пергамента и листы, разбросанные по столу, но и там никаких указаний. Может быть, это не имеет значения? На всякий случай я обегаю стол и осматриваю каменные плиты пола: не начерчен ли уже на них зловещий символ? Нет. Но тогда где же? Какое место выбрал бы Снейп? Хотя на старинной гравюре волшебник был изображен поверженным на пол лаборатории, Северусу запросто могло прийти в голову провести обряд на могиле Лили. Или еще где-нибудь… Где?..
Только теперь понимаю, что совершенно не знаю его! Где? Не в доме же его родителей, который он по слухам так ненавидел! На территории Хогвартса? Но позволит ли он себе осквернить замок, который стал для него вторым – а может быть и единственным – домом? Или даже его окрестности…
И тут я догадываюсь: Воющая хижина! Это более правдоподобно: там он уже дважды за свою жизнь чуть не встретил смерть. Может быть, он решил в третий раз действительно закончить все именно там?
Со всех ног бросаюсь вон из кабинета. Мчусь по подземельям, вверх, скорее – вверх по холодной мраморной лестнице, через вестибюль, через двери главного входа – быстрее из замка! Ах, проклятье: антиаппарационные чары, наложенные на Хогвартс! Даже не отдышавшись, стремглав бегу к воротам.
Каждая секунда и каждый мой шаг кажутся мне преступной задержкой, грозящей смертью тому, кто мне так дорог, тому, кого люблю!
Наконец я у ворот. Поспешно снимаю с них чары, потратив на это еще пару непростительных минут. И вот я за пределами Хогвартса. Тут же аппарирую – и через секунду буквально чуть ли не влетаю лбом в дверь Воющей хижины… которая, как и всегда, заколочена! Но почему? Ах, может быть, Снейп воспользовался подземным ходом? Тогда это должно сильно задержать его в пути, ведь пробраться по этой узкой норе быстро не получится. Перевожу дыхание. Пытаюсь сообразить, что к чему. Если он покинул свой кабинет незадолго до моего появления, о чем свидетельствовали свежие пометки в календаре, я еще успею перехватить его до того, как обряд будет совершен.
Вышибаю дверь заклинанием и кидаюсь в ту самую комнату. Но здесь никого. И везде – толстый, нетронутый слой пыли: на полу, на мебели. Еще не пришел. Успела…
Я осторожно присаживаюсь на краешек кровати и решаю подождать появления Снейпа. Но выдерживаю лишь минуту, после чего меня начинают одолевать сомнения: а если я неверно угадала? Вдруг? Вскакиваю, начинаю ходить из угла в угол и пытаюсь прикинуть, сколько времени может занять путь от замка досюда по подземному ходу. Подхожу к выходу из туннеля и отодвигаю загораживающий его ящик. («Интересно, кто и когда вернул этот ящик на прежнее место?» – мелькает в голове.) Наклонившись почти к самому полу, я прислушиваюсь: не раздастся ли в тишине коридора отдаленный звук шагов? Нет, ничего. Поворачиваюсь другим ухом, почти просовывая голову в дыру, и мой взгляд упирается в пятно крови – давно впитавшейся в доски пола и засохшей … Ох…
Это зрелище несколько отрезвляет меня. Какой, к черту, подземный ход? Стал бы человек, решивший свести счеты с жизнью, ползти к выбранному месту по узкому, пыльному, покрытому паутиной подземному коридору? Что ему мешало аппарировать, как и мне?
Ошиблась! Конечно же, ошиблась! И потеряла драгоценных минут пять, не меньше…
Но где же тогда? Неужели все-таки на могиле Лили?..
Что я теряю? Проверка займет не более трех минут.
Мгновение – и я возле кладбища в Годриковой Впадине. Дорогу помню хорошо и при свете волшебной палочки без труда нахожу могилу родителей Гарри среди других надгробий и крестов. Но и здесь Северуса нет. На кладбище, как и положено ночью, безлюдно и спокойно. Только весенняя свежая зелень шепчется в неясном мерцании звезд: ищи… ищи… еще успеешь…
Зажмуриваюсь. Закусываю губу. В отчаянии аппарирую в Тупик Прядильщиков и бросаюсь в самую глубь зачуханной улочки. К счастью, адрес мне известен – ещё с тех пор, как я всерьез подумывала о том, чтобы нанести неожиданный визит Снейпу, удалившемуся сюда на время Пасхальных каникул. Подальше от меня, как я теперь понимаю.
«Дура!» – почему-то неожиданно стреляет у меня в голове…
Дверь дома запечатана неизвестным мне заклинанием, и я трачу еще несколько минут, тщетно вглядываясь в слепые окна и бесцельно прислушиваясь к абсолютной тишине, царящей внутри убогого домишки.
Кончено?
А свет? Не в абсолютной же темноте…
И тут понимаю: нет, все-таки это глупо! При всем своем наплевательском отношении ко многим вещам в этой жизни, Северус не захотел бы, чтобы его лишенное души, но все еще живое тело несколько недель валялось на полу этого богом забытого логова в захолустном городишке. А потом чтобы его разодрали обнаглевшие голодные крысы…
Меня передергивает.
Неужели все-таки Хогвартс? Но где именно в замке? Нужно вернуться в школу. Нужно будить коллег, Макгонагалл, и рассказать им все!
«И правда – дура: почему не сделала этого сразу?!!» – думаю я и, сойдя с покосившегося крылечка, поворачиваюсь на каблуке.
Сжавшееся пространство выбрасывает меня прямо к воротам школы и я, даже не подумав запереть их, вновь бросаюсь бегом к замку.
Еще одна минута потрачена… Другая…
Наконец врываюсь под каменные своды, почти падаю, задыхаясь, и понимаю, что, если хоть немного не переведу дыхание, то умру. Наклонившись лицом к плитам пола и уперев руки в колени, я, едва превозмогая колющую боль в боку, так тяжело дышу, что даже не слышу тихо приближающихся шагов.
– Странный способ патрулировать замок, профессор Грейнджер, – раздается насмешливый голос прямо у меня над головой. – И разве сегодня ваше дежурство?
– Проф… профессор… профессор Снейп…
Голос срывается, и мой лепет кажется Северусу вопросом.
– Да, это я, – с некоторым недоумением отвечает он. – Что это с вами? Откуда, позвольте спросить, и куда вы так неслись? Заметили какую-то нетерпимость со стороны слизеринцев по отношению к маглорожденным? – Голос наливается столь знакомым сарказмом.
– Бросьте… шутить… я знаю… что вы… задумали…
– В самом деле?
Поднимаю голову. В руках у Снейпа – странные медные светильники, один вид которых даже непосвященного в кошмарные планы профессора навел бы на мысль, что тот задумал что-то недоброе.
Но все еще сбивающееся дыхание мешает мне внятно выражаться.
– Све… светильники… – едва выговариваю я, тыча в них пальцем.
– Совершенно верно. Какая наблюдательность.
– Где вы их взяли… зачем…
– Одолжил у профессора Флитвика. А зачем – не ваше дело.
– Я знаю про обряд, – наконец выдыхаю я. – Не смейте, не смейте проводить его!
И без того обычно бледный профессор совершенно белеет на глазах.
– Вы… – еле слышно произносит он, – знаете?
– Я была в вашем кабинете и видела книгу…
– Как вы посмели войти туда? – Его глаза уже мечут молнии. – Как вы смеете вмешиваться? Это мое личное дело!
– Нет, не ваше! Вы дороги всем нам. И не только как преподаватель. Мы все уважаем вас как человека, проявившего такую храбрость…
– О господи… – стонет, скривившись, Снейп. – Начинается!
– Мы все обязаны вам нашей победой, мы все благодарны вам, – не унимаюсь я. – Лично я считаю, что ваш вклад в победу был даже больше, чем вклад Гарри…
– При чем здесь Поттер, дьявол вас задери?! Идите-ка вы своей дорогой, профессор Грейнджер, вместе со всей той чушью, которая нынче ночью посетила вашу прелестную головку.
От страха я перехожу к нелепым угрозам:
– Я позову всех остальных преподавателей!
– Прекрасно! Возможно, они вас и уймут.
Где-то вдалеке звучит удар колокола.
– Половина двенадцатого! – восклицает Снейп. – Простите, но мне недосуг беседовать с вами.
– Разумеется! – зло ощерившись, я бросаюсь к нему на подкашивающихся от волнения ногах. – Вы ведь должны все успеть до полуночи, пока не наступил пятидесятый день…
– Вам-то что за дело? – Снейп тоже уже взбешен и кажется, что у него даже руки дрожат от гнева.
– Не позволю! – кричу я, вцепившись в один из светильников и пытаясь вырвать его из рук безумца, задумавшего «премерзейшее деяние».
– Пойдите прочь! Прочь, иначе я применю силу!
– Только попробуйте!
Мы отчаянно боремся – мне кажется, что целую вечность.
Вдруг я словно отключаюсь на какое-то мгновение… и вот уже сижу на каменных плитах вестибюля, рядом с верхними ступенями лестницы, ведущей в слизеринские подземелья. И вижу, как в самом ее низу вздулась, подобно парусу, и исчезла во тьме черная мантия.
Мне некогда рассуждать, чем он меня оглушил и как он изловчился это сделать.
– Стойте! – ору я и кидаюсь вслед за Снейпом.
Но куда там!
Через минуту я уже безуспешно барабаню в наглухо запертую тяжелую дверь кабинета, и даже никакие отпирающие заклинания не помогают. Что если взорвать ее? Нет, это слишком опасно – каменная кладка этих сырых подземелий может просто не выдержать – ведь в течение веков ее подтачивали воды озера, расположенного в опасной близости от обители Слизерина.
– Помогите! – в отчаянии кричу я, бросаясь обратно к выходу из подземелья. – На помощь! На помощь!
Я слышу торопливые шаги. Секунду спустя наверху лестницы возникает Минерва Макгонагалл, встревоженная, но как всегда готовая к любым неожиданностям и во всеоружии – тонкая длинная палочка вздернута вверх и только ждет приказа.
– Милая, что произошло? Почему вы так кричите? И мне послышался голос профессора Снейпа, я не ошибаюсь?
– Да! Да! Северус… Профессор Снейп! Он вызывает дементора, чтобы тот поцеловал его!
– Что вы такое говорите, дорогая… – Минерва прижимает узкую сухую ладонь к губам.
– Да скорее же! Он не хочет больше страдать от любви к Лили. Он прочел об обряде, который избавит его от этих мук, но при этом позволит воссоединиться с ней… там… а не остаться… отправиться… в наказание за содеянное…
– Боже мой… Так и знала, что в конце концов он совершит что-то подобное, – встревожено восклицает директор, на удивление быстро скользя вниз по ступеням. – Но чтобы так?!
– Что случилось? – пищит тоненький голосок, и наверху лестницы возникает еще один преподаватель Хогвартса, профессор заклинаний Флитвик. – Кто кричал?
– Скорее, Филиус, – на бегу отвечает Макгонагалл. – Похоже, что Северус все же решил совершить то, чего мы так опасались с тех пор, как узнали, ради чего он участвовал в войне против Волдеморта.
– Господи! – крошечный профессор чуть ли не кувырком катится вниз вслед за Минервой.
Не проходит и минуты, как мы уже втроем бьемся в дверь кабинета.
– Профессор Снейп, как директор Хогвартса, я требую немедленно открыть дверь!
– Северус, не будьте дураком! Неужели для этого вам понадобились мои апамейские светильники? Если бы я знал, то ни за что бы…
– Профессор, умоляю вас! У вас еще вся жизнь впереди! Целая вечность!
– Я знаю! – слышится из-за двери спокойный голос.
– Нет-нет-нет! – причитаю я. – В этом мире!
– Ну, разумеется, в этом, – хмыкает Снейп, и мне кажется, я даже вижу его издевательскую, но вместе с тем и горькую усмешку. – Правда, я не гарантирую ваше пребывание в нем, если вы будете продолжать мешать мне.
– Одумайтесь, Северус! – умоляет Макгонагалл. Вместе с Флитвиком они шепотом перебирают все известные им заклинания, которые бы могли открыть дверь.
– Ну, уж нет! – слышится изнутри. – Тем более теперь, когда мисс Во-Всех-Бочках-Затычка разболтала о моих планах половине Хогвартса… Теперь уж один конец.
– Нет!
– Я больше не могу жить с этим.
– Профессор, я приказываю вам!
– Угомонитесь, Минерва! Нелепые факультативы по толерантности это одно, а здесь совершенно другое. Это мое личное дело и вы не имеете права влезать в него. Впрочем, если вы считаете, что это недопустимо в пределах школы, я могу уважить вас и, подождав еще один год, совершить обряд в том месте, в котором мисс Грейнджер до меня не доберется. Я, оказывается, ждал лишние три года, подожду и еще один, несмотря на то, что положение мое совершенно невыносимо…
– Но отчего же… – начинаю я, но не нахожусь, как закончить свое увещевание, что ещё возразить. Минерва, кажется, тоже в замешательстве и даже больше не пытается остановить безумца.
– Северус, посмотрите на все это с другой стороны, – подхватывает Флитвик потерянную мною мысль, одновременно успокаивающе глядя на нас с Макгонагалл. – Началась совершенно новая жизнь…
– Вот я ей и радуюсь.
– Он издевается. – Теперь уже и крошечный профессор безнадежно машет рукой. – Это бесполезно.
– Северус, я люблю тебя! – неожиданно даже для себя выкрикиваю я. – Что тебе она? Она не любила тебя при жизни, не полюбит и теперь. А со мной… мы…
Дыхание перехватывает. Не знаю, от волнения или от взглядов, которые устремляют на меня Макгонагалл и Флитвик.
– Думаете, поможет? – тихонько шепчет преподаватель заклинаний, однако в его голосе слышится робкая надежда и одобрение.
– Тише, – Минерва тоже шепчет и прикладывает ухо к двери.
По ту сторону вдруг воцаряется полная тишина.
– Северус! – зову я.
И вновь молчание в ответ. А в следующее мгновение раздается какое-то тихое позвякивание, звук шагов по комнате… И вновь все стихает.

Затем глубокий голос произносит что-то невнятное.
– Что? – переспрашиваю в волнении я.
Макгонагалл бледнеет:
– Мне кажется, он произнес заклинание.
Тишина в кабинете внезапно сменяется странным свистящим звуком, а из-под двери начинает тянуть ледяным холодом.
– Дементор! Он вызвал дементора!
К свисту присоединяется сдавленный хрип, словно за дверью кого-то душат. Затем – звук рухнувшего на пол тела.
– В сторону!
Отстранив меня и Флитвика властной рукой, Минерва взмахивает палочкой и отчаянно кричит:
– Бомбарда максима!
Взрыв… Дверь разлетается в щепки, несколько камней высыпается из кладки, вздымая тучи пыли, сыплются песок, какая-то труха. Не дожидаясь, пока развеются пыль и дым, я бросаюсь внутрь кабинета и в ужасе останавливаюсь, как вкопанная.
Дементор, от которого исходит ледяной мороз, действительно белый – его плащ, хоть и весь в лохмотьях, ослепительно отливает снегом и испускает холодное сияние. Лица под капюшоном не увидеть, но руки такие же отвратительные, как и у всех остальных дементоров – осклизлые, в струпьях. Длинные пальцы одной из них тянутся к светящемуся шарику, который завис над полураскрытыми губами распростертого на полу Северуса.
– Поздно, – обреченно выдыхает у меня за спиной Макгонагалл.
– Нет… НЕТ!!! – нечеловеческим голосом кричу я. – Экспекто Патронум!
Палочка пыхает слабеньким серебристым пламенем, но ничего не происходит. Я пытаюсь думать о чем-нибудь светлом, радостном, но, черт возьми, неподвижное тело Северуса не дает сосредоточиться на действительно приятных воспоминаниях. В голове мечутся то первое письмо из Хогвартса, то сданные на «превосходно» первые экзамены, то поездка с родителями на французский лыжный курорт, то поцелуй с Роном… Победа над Волдемортом… И даже вручение ордена Мерлина… Но все меркнет… меркнет и не помогает!
– Экспекто Патронум! – раздается у меня над головой.
Большая и яркая серебристая кошка бросается на белого дементора, но проскакивает сквозь него, не причиняя вреда ни ему, ни самой себе. Зато задетый ее хвостом сияющий шарик – драгоценное средоточие души Северуса – срывается с места и начинает прыгать по комнате, словно мяч. Патронус Минервы, как и положено всякой уважающей себя кошке, бросается за «игрушкой», забыв про дементора, который в нерешительности зависает в центре комнаты. Впрочем, не только он растерян: никто из нас, кажется, понятия не имеет, что предпринять.
А кошка-патронус между тем настигает мечущийся шарик и мне кажется, что она бьет по нему своей призрачно-дымчатой лапой. Шарик летит прямо в меня, я инстинктивно пытаюсь увернуться, но чувствую, как что-то врезается в меня, обжигает левый бок, пронзает трепещущее сердце, проходит моё тело насквозь и покидает его… Вместе с сознанием…

~ * * * ~

– Вы очнулись, дорогая?
– Директор…
– Лежите-лежите. Поппи пока еще не вполне уверена, можно ли вам вставать.
– Что произошло? – хриплю я и вдруг подскакиваю на постели. – Что с Северусом?!
– Тише, – она снова укладывает меня. – С ним все в порядке, ну, разве что абсолютно измотан после суток, проведенных у вашей постели. Он уснул прямо в кресле при входе в больничное крыло. Мы с Филиусом взяли на себя смелость отлевитировать его в кабинет в подземельях.
– У моей постели?
– Он уверяет, что был так впечатлен вашей готовностью помочь ему, что лед его души растаял, а сердце теперь навек отдано вам.
– Вы шутите, директор? – недоверчиво хмурюсь я.
– Ничуть.
– Значит, шутит он. Или издевается, как обычно.
– О нет! Хотя, слов нет, это было весьма неуклюжее признание. Но, полагаю, если бы он был неискренен, он не принес бы вам такой роскошный букет. – И Минерва, улыбаясь одними уголками губ, выразительно смотрит чуть в сторону.
Я поворачиваю голову вслед за ее взглядом, и из груди вырывается слабое «ах!..»: на тумбочке стоит ваза изумрудной слизеринской расцветки, а в ней – невероятных размеров охапка самых разных и совершенно несочетающихся друг с другом садовых цветов. Чувствуется, что составитель букета нечасто баловал женщин подобными знаками внимания.
– Ну, тогда он, должно быть, просто лишился ума в результате этого своего ритуала, – все еще не верю я, но, кажется, уже тоже невольно улыбаюсь. – А что же с дементором? Ваш патронус прогнал его?
– Нет, дементор просто растворился, когда стало ясно, что там ему делать нечего. И по сути это был не дементор: он не настолько материален, и не пожирает душу, а лишь высасывает ее часть.
– Так вы знаете об этом ритуале?
– Теперь знаю. Мы уже обсудили все это с Северусом и я поняла, что он пытался предпринять, и что на самом деле произошло. Признаюсь, прежде никогда ни о чем подобном не слышала. И Филиус тоже. Не представляю, где Северус берет все эти книги!
– Это Темная магия? Та книга, в которой он прочел о ритуале – это какое-то руководство по Теургии?
– Нет. Не удивляйтесь, но это было нечто, скорее напоминающее древнейшее медицинское пособие.
– Медицинское?!
– Да. Основанное, разумеется, на магии. И по врачеванию более души, чем тела. Способ, разумеется, совершенно дикий. Но методы исцеления на заре веков были порой весьма и весьма неделикатными. К тому же многие из них основывались не на многовековых исследованиях и опытах, за отсутствием таковых, а на поверьях, обычаях и даже сказках.
– Сказках? – невольно усмехаюсь я.
Макгонагалл довольно строго смотрит на меня и я решаю задать вопрос более по существу:
– Почему для проведения этого ритуала нужно ждать столько лет? Пятнадцать, если я правильно поняла?
Директор достает палочку из рукава мантии, неспешно протирает ее белым платком и прячет обратно в рукав. Видно, что ей не очень удобно говорить о том, о чем она собирается сказать. Наконец она решается.
– Вот к слову о сказках… Вы ведь из семьи маглов, моя милая, – говорит она, глядя несколько в сторону, – и как никто знаете сказки, бытующие у тех, кто не владеет волшебством.
Я молча киваю, а сама думаю о другом. Вот они – магические традиции во всей своей красе: даже такая терпимая ко всему чуждому ведьма как Минерва Макгонагалл смущается говорить со мной о моем магловском происхождении, словно это какой-то изъян, которого и я сама должна стыдиться, и о котором чистокровные волшебники считают неудобным напоминать мне.
– Вы никогда не обращали внимания на то, – продолжает Минерва, – что в магловских сказках некоторые герои, перед тем как совершить какой-то подвиг, должны пройти массу испытаний? Зачастую довольно нелепых, вроде семилетнего путешествия в железных сапогах, сбивания железных посохов или поедания железных караваев.
– Да, это часто встречается в сказках, особенно в славянских. Но я всегда считала, что это лишь символ.
– Разумеется, – кивает головой моя собеседница. – Так вот, моя милая, много веков считалось, а теперь и доказано исследованиями, что длительные физические и особенно душевные страдания способны накапливать нерастрачиваемый запас магической энергии, позволяющий в определенный момент выплеснуть ее для совершения волшебства…
– Не вижу в этом ничего необычного.
– Вы не дослушали! Для совершения волшебства… даже маглами! Представьте, какова будет сила этой нерастраченной энергии, если ее будет накапливать в себе не магл, а волшебник, сознательно подвергающий себя душевным мукам. Или вынужденно, как в случае с Северусом.
Я ошеломленно молчу.
– Северус хотел излечиться от своей любви к Лили, которая приносила ему невероятные страдания даже после того, как он, как ему казалось, искупил свою вину перед погибшей. Убить себя он не мог: надеюсь, вы знаете, что в магическом мире это такое же преступление, как и в мире маглов. Воздаяние за него после смерти по истине ужасно! Тогда Северус решил убить свою любовь. Он нашел способ вырвать из своей души ту часть, что любила Лили. Разрыв души требует невероятного выброса магической энергии…
– Как и во время обычного убийства… – шепчу я.
– Именно. Но не отрицательной энергии, как в этом случае. Парадокс заключается в том, что страдания накапливают в волшебниках магию хотя и опасную, но не имеющую ни малейшего отношения к Темным силам. Напротив – это самая Чистая магия, самая Светлая. К слову сказать, только она и может призвать Белого дементора, этого проводника заблудших частиц поврежденной души.
– Но почему его называют дементором, раз это совершенно иная сущность?
– Сложно сказать. Возможно, тому, кто вызвал его первым, он просто показался похожим на дементора внешне. Или действиями – ведь Белый дементор, подобно обычным, все-таки высасывает часть души, которую отделяет волшебник. В любом случае, причин происхождения этого названия мы уже никогда не узнаем. Обряд практически не изучен – вряд ли к нему прибегали часто, судя по тому, что единственное его описание Северус нашел лишь в одной единственной и очень древней книге. Текст, за исключением латинских магических формул, как вы наверно заметили, написан довольно странным языком: это явно не староанглийский. Сомневаюсь, что автор был безграмотен. Скорее, это была не доведенная до ума попытка перевести текст с какого-то другого языка, которым автор владел не в совершенстве. Поэтому неудивительно, что вы неверно истолковали прочитанное. И вышло то… что вышло. Впрочем, если слова, которые вы прокричали Северусу через дверь, правдивы, то все складывается как нельзя более хорошо.
– Что вы имеете в виду? – слегка смущаясь, спрашиваю я.
– Вы ведь сказали, что любите Северуса.
– Да, – отвечаю я, опустив глаза.
– Та часть его души, в которой живет любовь и которая была так болезненно привязана к Лили, прошлой ночью должна была навсегда покинуть Северуса. Таким образом, он перестал бы страдать от своей неразделенной и давно уже невозможной любви, но и никого другого уже не смог бы полюбить. Никогда. Однако произошло лучшее: мы вовремя вмешались, и уже извлеченная Белым дементором часть души Северуса прикоснулась к вашей. А ваша душа оказалась настолько чиста, что избавила этот сгусток страданий от противоестественной связи с душой Лили, вытеснив ее.
– Вытеснив?!!
– Или, если хотите, освободив. И часть души Северуса – уже исцеленная вашей! – вернулась обратно к нему, заставив его… теперь полюбить вас.
– Этого не может быть…
– Дорогая, вы удивляетесь, словно заурядный магл, а не превосходно образованная маглорожденная ведьма. Еще Альбус, светлая ему память, говорил, что любовь – это древнейшая, самая сильная магия, способная сотворить такие чудеса, которые и во сне не виделись величайшим волшебникам.
Я не нашлась, что ответить.
– Так что скажете насчет тех слов у двери кабинета Северуса? – Минерва чуть склоняет голову и смотрит поверх очков – кажется, прямо в душу.
– Я… я не уверена.
– В чем же?
– Видите ли, положа руку на сердце… мое чувство представляется мне самой не очень серьезным. И пока скорее напоминает восхищение, которое испытывает девочка-подросток при виде человека, поразившего ее героизмом, великодушием… Не знаю, как точнее описать… – Мне приходит в голову выражение «щенячий восторг», я смущаюсь и замолкаю.
Но Минерва дружелюбно улыбается мне.
– Откровенно говоря, я думаю, что новое чувство Северуса сейчас ненамного отличается от вашего, Гермиона. Но разве что-то мешает вам обоим вырастить его во что-то действительно стоящее? Ведь у вас и правда столько времени впереди – вся жизнь!
Я молчу.
– Вас одолевают сомнения, дорогая, – Минерва осторожно берет мою руку в свои теплые сухие ладони. – Поделитесь, возможно, я развею их.
Я боюсь признаться в том, что сейчас беспокоит меня. Но решаюсь.
– Чувства Северуса неестественны. Они зажглись вдруг, из-за неправильно проведенного ритуала… Чем это обернется однажды? – тихо произношу я, поднимая глаза на моего бывшего декана.
Минерва отвечает не сразу.
– Кто знает… – наконец произносит она. – Были времена, когда люди еще не делились на маглов и волшебников и были чуть разумнее малых детей. Обычную молнию, поджигавшую деревья во время грозы, они принимали за магию и боялись ее. Но уже тогда некоторые понимали, что можно позволить этому огню погубить все племя, а можно долго греться в его тепле и готовить на нем пищу. Я верю, что вы сможете направить вспыхнувший вчера ночью огонь в нужное русло. Какая разница, что зажгло его?
Я задумываюсь. Почему бы и нет?..
– К тому же, – добавляет Макгонагалл, – я ни секунды не сомневаюсь, что Северус душой давно уже тянулся к вам. А случившееся просто все расставило по местам, позволило его чувству наконец проявиться.
– Тянулся душой ко мне? – У меня вырывается истерический смешок. – Да он меня ненавидел всей душой! Презирал во всяком случае. И продолжал бы, если бы не ваш патронус.
– Патронус мой здесь совершенно не при чем.
– Ваш патронус направил часть души Северуса в мою сторону, ударив по ней лапой.
– Вам это только показалось, дорогая. Вы оказались на одной линии с моим патронусом и метавшейся по комнате душой – вот вам и почудилось, будто они соприкоснулись. Но мне со стороны было видно, что патронус находился в добрых двух футах от души Северуса. Та просто бросилась в вашу сторону, ища спасения от чего-то непонятного, пытающегося схватить её. Но если вы вспомните, как мы располагались в то мгновение в кабинете, то заметите одну странность: вы находились дальше всех от метавшегося осколка души. Ничто не мешало ему найти временное укрытие во мне или в профессоре Флитвике, который тоже к тому времени ворвался в кабинет. И тем не менее душа Северуса выбрала именно вас. Неужели это не наводит вас на определенные мысли?
– Что Северус на самом деле тянулся душой ко мне? – спросила я, едва сдержавшись, чтобы не показать пальцами в воздухе кавычки.
Но Минерва уловила мой сарказм.
– И вновь скажу вам, что вы напрасно сомневаетесь. Уверена, очень скоро вы поймете, что у Северуса было предостаточно причин втайне тянуться к вам. И он откроет их вам, когда начнет открывать свое сердце. Главное – услышьте это, ибо он вряд ли станет говорить о них прямо, справедливо полагая, что может обидеть вас.
– Что же это за причины такие? – недоумеваю я. – Назовите хотя бы одну.
– Одной и будет вполне достаточно, – улыбается Минерва. – Только постарайтесь правильно понять… и принять это. Вы слишком похожи на Лили Эванс, и Северус не мог этого не отмечать. Нет-нет, я говорю не о внешнем сходстве, – поспешно добавляет она, заметив, как я машинально хватаюсь за свои не рыжие локоны. – Я говорю совсем о другом. Вы – маглорожденная, но блестящая колдунья, всегда готовая прийти на помощь друзьям, гриффиндорка…
– Что-то я за восемь лет нашего знакомства не видела особых восторгов по поводу всех этих… совпадений.
– Ну, его раздражение в отношении вас я объяснила бы лишь злостью – скорее на самого себя, чем на вас – из-за невозможности отдаться новому чувству, пока в его душе живет другая. Впрочем, к первым пяти-шести годам вашего знакомства это вряд ли относится: ведь вы были для Северуса всего лишь маленькой девочкой. Но потом, когда вы превратились сначала в очаровательную девушку, а затем в привлекательную женщину… Он не мог не досадовать на себя, хотя отражалось это на вас и на ваших с ним отношениях. Потом ему, видимо, надоело разрываться пополам. Вот он и решил разорвать душу. Думаю, это и были истинные причины, по которым он решился на обряд, столь ужаснувший нас поначалу. Что скажете, дорогая?
– Возможно, вы и правы…
И я сдаюсь: всё, что говорит мудрая Минерва, вдруг становится для меня логичным и разумным. Внутри меня будто что-то отпускает, и все сомнения медленно, но уверенно покидают мои мысли, пока я лежу и улыбаюсь, разглядывая букет – неуклюжий, но милый, словно неуверенная любовь совсем ещё молодого человека…
– Я не помешаю? – взволнованный голос заставляет меня вздрогнуть.
Я поворачиваюсь и вижу на пороге палаты изможденного, но улыбающегося Северуса с новой, совершенно невозможной охапкой цветов.
– Нисколько, – отвечает Минерва, снова улыбается мне, поднимаясь и поправляя мантию на плечах. – Я вас оставлю.
– Проходите, профессор, – все еще слабым, но, кажется, до неприличия счастливым голосом говорю я. – Как я рада вас видеть!..

Конец