Тенденциозная критика

В своё время теоретик классицизма Никола БУАЛО-ДЕПРЕО (1636–1711) в трактате «Поэтическое искусство» (1674) с горечью писал:

Бывает, что глупец, приняв учёный вид,

Разносит невпопад прекрасные творенья

За смелость образа и яркость выраженья.

Напрасно стали бы вы отвечать ему:

Все доводы презрев, не внемля ничему,

Он, в самомнении незрячем и кичливом,

Себя ценителем считает прозорливым.

Его советами вам лучше пренебречь,

Иначе ваш корабль даст неизменно течь[96].

Пер. Э.Л. Линецкой

Подключение к критической деятельности людей малообразованных и некомпетентных – печальная сторона литературного процесса. Но если в случае с глупцом и профаном всё достаточно ясно, то распознать в несправедливом суждении критика некую жёстко занятую позицию, тенденцию, бывает непросто, но всё-таки необходимо.

Николай Константинович МИХАЙЛОВСКИЙ (1842–1904), автор с ярко выраженным публицистическим направлением прежде всего искал и видел в литературе тенденцию. Печатался он и в «Отечественных записках», где был с 1878 года соредактором совместно с Михаилом Евграфовичем САЛТЫКОВЫМ ( Н. Щедриным, 1826–1889) и Григорием Захаровичем ЕЛИСЕЕВЫМ (1821–1891), и в «Русском богатстве». Для его идеологии характерен отказ от гегелевской диалектики: критик исходил из деления общества на противопоставленные категории населения, социальные, группы и даже классы, а также разрабатывает собственную теорию «типов и степеней развития» общественной жизни. Выдвигая эти концепции, он произвольно использует составляющие идеи К. Маркса, П-Ж. Прудона, Е. Дюринга, Н. Чернышевского, соратников по народническому лагерю.

Его статья «Жестокий талант» (1882) посвящена творчеству Ф.М. Достоевского, которого, как и Н.С. Лескова, Михайловский упрекал за реакционность. В романах и повестях Достоевского он увидел прежде всего увлечение темой насилия: писатель, по его мысли, всегда готов был утрировать, смаковать и даже воспевать тёмные стороны человеческой натуры, деспотизм и тиранию. Но и в этом отношении критик усматривает своего рода градацию, два этапа формирования писательской позиции. Он прибегает к метафоре, заимствованной из названия одной пьесы Островского: «Волки и овцы»: «принимая в соображение всю литературную карьеру Достоевского, мы должны будем ниже придти к заключению, что он просто любил травить овцу волком, причем в первую половину деятельности его особенно интересовала овца, а во вторую – волк… Это целый тщательно содержимый зверинец, целый питомник волков самых разнообразных пород… он нарочно дразнит своих зверей, показывает им овцу, кусок кровавого мяса, бьет их хлыстом и каленым железом, чтобы посмотреть на ту или другую подробность их злобы и жестокости…»[97]. Писатель, таким образом, оказывается более жестоким, чем сами волки, так как получает некоторое удовольствие от этих злодеяний.

Для аргументации Михайловский обращается к сюжетным коллизиям произведений Достоевского «Записки из подполья», «Село Степанчиково и его обитатели», «Двойник», «Вечный муж». Вкратце упоминаются также сюжеты «Игрока», «Преступления и наказания», «Братьев Карамазовых», «Бесов». Михайловский не видит в книгах писателя гуманистического содержания, но целиком концентрируется на частных психологических и отчасти криминальных деталях. Сегодня, когда гуманистический, нравственный, религиозный пафос всего написанного Достоевским не подлежит сомнению, эта точка зрения выглядит беспочвенной и нелепой, но в ней как раз и выразилась тенденция, двигавшая сознанием и рукой критика.

Казалось бы, ярко выраженные идеологические тенденции должны были остаться в атмосфере напряжённых идеологических поисков XIX столетия, но этого не случилось: и в ХХ, и в начале XXI вв. тенденциозность, то есть – предвзятость, пристрастность, предубеждённость позиции, остаётся существенной движущей силой критического пера. Социалистическая тенденция определяла вектор официозной советской критики; напротив того, критическая мысль Русского Зарубежья во многом была пронизана антисоветским пафосом. Оценивая творчество того или иного писателя, критики, находившиеся по разные стороны границы (и географической, и метафизической), зачастую смотрели на него под разным углом зрения и приходили к диаметрально противоположным выводам. Это относилось, например, к творчеству М. Алданова, И. Бродского, И. Бунина, З. Гиппиус, Г. Ивá нова, Д. Мережковского, В. Набокова, Б. Пастернака, А. Солженицына и др.

Хотя с течением времени наблюдалась некоторая духовная конвергенция: критика в СССР не могла игнорировать творчества писателей, получавших всемирное признание, например – лауреатов Нобелевской премии; критики-эмигранты, в свою очередь, признавали достоинства советских авторов:

А. Ахматовой, Н. Заболоцкого, М. Зощенко, Ю. Казакова, А. Платонова, К. Симонова, А. Твардовского, М. Шолохова. Всё-таки позицию критика определяет не столько идеология, сколько талант, тем более в ситуации, когда он честно и искренно оценивает произведения писателей, стараясь не обращать внимания на идейное размежевание.

К сожалению, приходится констатировать, что иногда тенденциозность приобретает формы заказных кампаний. Так, например, на протяжении долгого времени западными и некоторыми общественными критиками осуществлялись нападки на авторство «Тихого Дона» М.А. Шолохова. Даже когда публике была предъявлена рукопись романа, исполненная рукой писателя, эти скептические голоса продолжают раздаваться.

Эскалация тенденциозности произошла в нашей литературной критике и на рубеже 80-90-ых годов ХХ века. В обществе возникла поляризация идеологических и культурных сил. В таких условиях эстетические оценки и толкования подчас осуществлялись не по художественным соображениям, а по принципу принадлежности писателя к тому или иному лагерю. Поначалу это было продуктивно и вызвало читательский интерес. Былое единодушие сменил широкий плюрализм мнений: в «Литературной газете», например, широкой популярностью пользовались рубрики «Некруглый стол критиков», «Диалог» и «Два мнения», в которых сталкивали два и более противоположных или неоднозначных подходов. Остро полемизировали между собой Л. Аннинский и Т. Глушкова, Вл. Гусев и А. Мулярчик, Р. Киреев и Н. Иванова, В. Бондаренко и В. Оскоцкий, В. Коркия и В. Курбатов, С. Селиванова и В. Лазарев …

К сожалению, расширяющийся раскол между параллельными литературными структурами (либерально-демократическими и государственно-патриотическими членами Союза писателей) привёл к разрыву литературного процесса на самостоятельные фрагменты и самоизоляции писательских группировок. Политическая дифференциация привела к демаркации и в этической плоскости.

Иногда идеологические распри отбрасывали тень в прошлое отечественной культуры, приводили к пересмотру и ревизии классического наследия. Как правило, подобные попытки в очередной раз сбросить с корабля современности неугодных авторов не приводили к реальному результату, но впечатление производили довольно неприятное. В сборнике эссе «Вечная тема. О нашей жизни и литературе» (2005), по мысли издателей, предназначенной для «учителей общеобразовательных школ, гимназий, лицеев, студентов, аспирантов и преподавателей гуманитарных вузов, а так же для всех, кому дорога отечественная словесность», её автор Вячеслав Алексеевич ПЬЕЦУХ (р. 1946) предлагает решительный пересмотр наследия русской литературы «от Пушкина до Шукшина».

Тональность общей тенденции провозглашается уже на первой странице вступительной статьи», где автор даёт своё видение родной страны: «…обшарпанный фасад Российской рабовладельческой империи, за которым валяли дурака Бобчинский и Добчинский, миллионы лапотников перебивались с хлеба на квас и “кувшинные рыла” планомерно разворовывали державу…»[98].

Исходя из, мягко говоря, своеобразной посылки Пьецух обнаруживает всевозможные упущения в творчестве Гоголя, Лермонтова, Тургенева, Лескова, Островского, Чехова, Горького и многих других или, по крайней мере, даёт им весьма тенденциозную трактовку, часто основанную на самых вздорных положениях: «Занятно, что русскую тему обошли стороной Л. Толстой и Ф. Достоевский. А впрочем, это были гении самого что ни на есть космополитического закала, и писали они, в сущности, не о России, а о Толстовии и Земле Достоевского, населённых такими интегральными персонажами, как испанский гранд Болконский, немец Раскольников и Карамазовы-чингизиды»[99]. Заметим, что на такую, с позволения сказать, критическую распущенность издатели ориентируют самые широкие круги читателей.

Антирусская тенденция проявляется в сборнике всюду: и в тексте, и между строк, и в характеристиках, которыми снабжаются личности классиков. При этом одним из них ещё повезло – критик ограничивается беглым взглядом на их характеры и обстоятельства жизни: «Херасков был злюка и подхалим. Сумароков злюка и драчун. Ломоносов злюка и интриган. Левитов с Николаем Успенским были форменные негодяи… Лев Толстой был просто невыносим… Михаил Юрьевич зло проказничал… Чехов хандрил, Гоголь морил себя голодом, Л. Толстой занимался богостроительством, Куприн пил…»[100]. А вот в другом месте писатели, составившие честь отечественной словесности, снабжаются более подробными оценками: «Николай Успенский потому прошёл у нас незамеченным и кончил жизнь под забором, перерезав себе горло перочинным ножиком, что он был бытовой негодяй и понаделал ближним много гадостей.

Л. Толстой, обитая в своей царской Ясной Поляне, умудрился сделаться несчастнейшим из людей…

За что Достоевскому выпали каторжные работы? За то ли, что он по молодости лет впал в социалистическую ересь, или за то, что он совершил одно тяжкое преступление против нравственности…

Некрасов умер в ужасных муках, потому что он был жадина, картёжник и грабил товарищей по перу»»[101].

Третьим предъявляется целая обойма обвинений. Автор «Левши» и «Соборян», например, получает следующие упрёки: «Лесков был человек недобрый… Лесков был человек малообщительный… Лесков был мужчина крутого нрава… Лесков был человек раздражительный… Лесков был человек желчный… Лесков был человек злопамятный… Лесков был человек наивный… Лесков был подвержен посторонним влияниям… Под старость он был немного чудаковат…»[102]. Исходя из этой методологии, самого тенденциозного эссеиста можно охарактеризовать как человека недоброжелательного и злонамеренного, и совершенно понятно, под каким углом зрения предлагает В. Пьецух рассматривать русскую литературу её знатокам, преподавателям и любителям.

Словом, тенденциозность критической позиции отчасти способна привлечь внимание аудитории резкостью и вызывающей парадоксальностью своей позиции, но, в целом, оказывает неблагоприятное воздействие на литературный процесс и по возможности должна преодолеваться благодаря объективности, толерантности, готовности аналитика к взаимопониманию и компромиссу.