Рецензия публичная и внутренняя

Вторым базовым жанром критического выступления по праву считается рецензия. Как правило, это достаточно компактное, оперативное, мобильное сочинение, призванное проанализировать текст и дать оценку конкретному литературному факту (публикации, книге, мероприятию). В специфике рецензии заключаются как сильные, так и слабые стороны её.

Сила рецензии состоит в том, что критик тут высказывается по горячим следам, чаще всего опережая мнения рядовых читателей (нередко у него есть возможность познакомиться с разбираемым текстом до его публикации). Автор рецензии выражает своё индивидуальное мнение, субъективное и эмоциональное.

Слабая сторона жанра в том, что у аналитика тут нет времени для глубокого, серьёзного обдумывания. Если рецензент будет выжидать, когда его мысли и впечатления улягутся, устоятся, то вряд ли редакция, с которой он сотрудничает, согласится на эту временнý ю оттяжку. Да и кому интересна рецензия, написанная с большим запозданием: все, кто мог, уже высказались, так чего ж тут рецензировать! Но ведь первое впечатление часто бывает обманчивым. На рецензента могут повлиять привнесённые обстоятельства: реакция окружающих, отзывы близких, собственное настроение и даже физическое состояние: например, человек, испытывающий острую боль или переносящий личную драму, вряд ли сможет адекватно воспринять весёлое, остроумное произведение, а тому, кто переживает подъём духа или эйфорию, трудно прочувствовать трагические вещи. Наши восторги и упрёки в такой ситуации могут быть ошибочными или необоснованными, а сам критик, возможно, позднее пожалеет о скоропалительных выводах. Тем более, что его мнение порой находится в зависимости от того заказа, который сделала ему редакция.

Разумеется, в каждой редакции устанавливается свой стиль и подача материала, которые должны учитывать штатные и нештатные рецензенты. Н.М. Гумилёв как рецензент начал в газете «Речь»; потом его отзывы на новые книги и альманахи постоянно печатались на страницах журнала «Аполлон» и составили цикл «Письма о русской поэзии» (1909–1918). На его примере мы видим, как из частных, разрозненных отзывов его корпускулярные суждения складываются в более пространные последовательности, приобретая черты обозрений.

Иногда он высказывается по конкретному поводу, как скажем – о сборнике М. Кузмина «Сети» (1908): «Кузмин – поэт любви, именно поэт, а не певец. В его стихах нет ни глубины, ни нежности романтизма… Всё принять, всё полюбить без пафоса, смотреть на вещи, как на милых бессловесных братьев, вот чего хочет его сердце, усталое от гордых слов и отвлечений. Но уже во второй части его душа затосковала о красоте. Он не хочет говорить об окружающем его, он понял, что единственная реальность – это мир его мечты… Стиль Кузьмина спокойный и красивый при всей своей причудливости. Многое кажется слишком смелым. Но он знает, как толста броня читательского равнодушия, и старается пробить её намеренными изящными прозаизмами, шутливостью поворота мысли. Вместе с Верленом разделяет он ненависть к так называемой литературе.

Стих выразительный, сам определяющий интонацию голоса при чтении. Оригинальность размеров, звонкость рифм, всё это опьяняет и восхищает даже в наше время Брюсова, Бальмонта и Блока…»[151]

Но уже и тогда проявляется его необоримое стремление обобщать, провозглашать истины, которые выходят за пределы, касающиеся только данного литературного явления. Он стремится к достижению своей главной цели – критике символизма с позиций акмеистской эстетики.

Аналогичный пример дают нам рецензии О.Э. Мандельштама, в которых при всей их краткости, за конкретным суждением всегда стоит некая более значительная и возвышенная задача. Давая мимолётный отзыв о переводе на русский язык «Парижских арабесок» Ж.К. Гюисманса, он размышляет о более существенных тенденциях современной литературы: «Книга эта как бы намеренно физиологична. Столкновение беззащитных, но утончённых органов внешних органов восприятия с оскорблённой действительностью – вот её тема. Париж есть ад. Уже Бальзак соглашается с этой аксиомой. Бодлер и Гюисманс сделали из неё последние выводы. Для обоих поэтов – жить в аду – великая честь, столь крайнее несчастье – королевский удел. Дерзость и новизна Гюисманса в том, что в кипящей смоле он сумел остаться гедонистом… Келейный эстетизм не есть последнее слово Гюисманса. Декаденты не любили действительности, но знали её, чем отличаются от романтиков. Она была нужна им как берег, чтобы оттолкнуться от него…»[152]

Словом, при всей локальности целей, которые в первую очередь преследует рецензент, у него всегда остаётся право и возможность для решения более масштабных задач.

Всё, сказанное выше, имеет отношение к рецензии публичной, ориентированной на достаточно широкую читательскую аудиторию. Но в практике критической деятельности есть и другие виды рецензии. Например, рецензия внутренняя. Она пишется авторитетным человеком, который пользуется доверием издательства или журнала. Его задачей является – вынести чёткое решение: стó ит печатать или нужно отвергнуть тот или иной текст. Здесь нет необходимости демонстрировать красó ты стиля: специалист должен внятно и убедительно показать плюсы и минусы оцениваемой рукописи, сделать вывод о нужности или ненужности его публикации. Но ведь вкусы и предпочтения у всех разные, да и от ошибки никто не застрахован. К тому же в дело могу вмешаться личные отношения рецензента к автору: психологическая приязнь/неприязнь, личные, родственные или служебные отношения. Не всякий человек осмелится прямо заявить о недостатках сочинения, написанного тем, от кого ты по тем или иным причинам зависишь. В любом случае – при сомнении издательства в справедливости рецензии оно имеет право предложить текст на рассмотрение второму, а то и третьему специалисту.

Конечно, существует распространённое правило, когда автору не сообщают, кто именно отверг его рукопись. Но это соображение морали, а не законодательная норма, и зачастую тайное становится явным. Автор внутренней рецензии должен отдавать себе отчёт в том, что обстоятельства иногда могут сложиться так, что внутренняя рецензия может превратиться в публичную. Вадим Габриэлевич ШЕРШЕНЕВИЧ (1893–1942) вспоминал, как рукопись его книги стихов «Лошадь как лошадь» (1920) попала на рецензирование к И.А. Аксёнову, В.Я. Брюсову и А.С. Серафимовичу. Все трое единодушно забраковали её: «Серафимович просто и отчётливо писал о том, что весь имажинизм ерунда, а автора этой книги надо посадить в сумасшедший дом.

Аксёнов, некогда блестящий штабист, неизменно украшавший свой взгляд моноклем, нашёл, как и следовало ожидать, в книге сплошную контрреволюцию и предлагал рукопись уничтожить, а автора изничтожить морально и физически …

Брюсов нашёл скуку и однообразие методологического приёма и – “ни одного стихотворения, привлёкшего его внимание”»[153].

Случилось так, что секретарша издательства по рассеянности вручила Шершеневичу отзывы его рецензентов, и к неудовольствию критиков он опубликовал их в другом издательстве. Справедливости ради стоит сказать, что тираж книги чуть было не забрали в Наркомзем как пособие по коневодству.

Большим мастером написания внутренних рецензий был, как уже указывалось, А.Т. Твардовский. Много лет возглавлявшему редакцию журнала «Новый мир», ему по долгу служебных обязанностей регулярно приходилось брать на себя ответственность за принятие окончательного решения. Внутренние рецензии Твардовского даже спустя много десятилетий не утратили своей художественной и теоретической значимости; они поражают чёткостью, основательностью и взвешенностью выражаемых мнений. Видно, как влиятельный литератор стремится отделять зёрна от плевел, находить достоинства и недостатки, а главное – иметь смелость прямо сказать: талантливо произведение или принадлежит перу отъявленного графомана. Вот несколько образцов его суждений.

«Е. Ржевская “Встреча в пути”. Хорошая, даже очень хорошая, раздумчивая повесть о людях, которых автор любит, как можно любить только людей подлинных, живых, а не выдуманных... По письму и языку есть изъяны и заусеницы (см. мои пометки), но их можно очистить. Название не годится – невыразительно»[154].

«Юрий Казаков. Рассказы. Автор явно талантлив, но по молодости притворяется пожившим, усталым, познавшим будто бы “тщету всего земного”, горечь, безнадёжность утрат, неизменность “вечного кругооборота” – юность – старость и т. п. Все эти настроения и мотивы в готовом виде взяты из литературы, более всего от Бунина...»[155].

«“Рассказы сельского врача” (имеются в виду “Записки юного врача” – С.К.) М. Булгакова. Можно с успехом напечатать в “Новом мире”, сопроводив их небольшой редакционной заметкой и, может быть, взяв консультацию у кого-нибудь из культурных людей врачебного мира... впрочем, если М. Булгаков врач по образованию (кажется, так), то ничего не нужно – всё очень достоверно и хорошо...»[156].

Особая сторона работы Твардовского-критика – непосредственные ответы авторам, жаждущим опубликоваться в его журнале. Критическая рецензия в форме частного письма требует особого такта, осторожности, деликатности: резкое суждение может нанести пишущему человеку глубокую душевную травму. Ведь от того, что он будет и дальше заниматься литературой, никакого вреда нет, а вот обидеть ранимого, как все авторы, человека очень легко. Но в то же время – при этом необходимо проявить объективность, не выдавать неоправданных авансов и обещаний. Надо сказать, и с этой непростой задачей руководитель «Нового мира» справлялся на все сто процентов. Его вердикты часто были суровы и бескомпромиссны:

«Поверьте мне, что это – не поэзия, это вольное упражнение в хореическом размере, которое выглядит как пародия (а ведь Вы это всерьёз)... Право же, такие стихи писать легко, а читать тяжко...»[157]. Или в другом случае: «Из того, что я отклонил Ваши стихи, показавшиеся мне слабыми, Вы делаете вывод о моём стремлении “не пустить Вас в большую поэзию”. Это странно и несерьёзно. Во-первых, сие от меня не зависит, – я могу напечатать или не напечатать стихи в редактируемом мной журнале, а это далеко не одно и то же, что “пустить” или “не пустить в большую поэзию”. Во-вторых, нехорошо предполагать такое стремление (“не пустить”) в человеке, которого, как Вы пишете, всегда уважали...»[158].

Напомним, что критик был великолепно владел таким приёмом, как цитирование. Зачастую ему даже не требовалось привлекать аргументы против бездарной рукописи – достаточно было привести несколько фрагментов, чтобы автор, как говорится, сам разоружил и высек самого себя:

«Посмотрите на наш колхоз:

Что ни месяц – постройка новая.

Кукуруза родилась (ударение!) толковая,

Поднялась она в наших краях.

Продаём молока излишки.

В общем, денег в колхозе не нет...

Это нужно удумать – сказать “не нет” вместо того, чтобы сказать “есть”. А дальше – совсем не к месту строки:

А в кармане моём есть книжка -

Это мой партийный билет»[159].

Многие авторы, обращаясь в редакцию, полагали, что наличие в их сочинениях подходящей официальной идеологии может стать пропуском в литературу. Однако Твардовский, видный советский поэт и партийный человек, с ходу отметал эти соображения политической конъюнктуры и главное внимание обращал на художественные достоинства или изъяны.

Но как бы строг ни был Твардовский к людям, осаждавшим двери редакции самого авторитетного журнала в стране, у него всегда находились слова для того чтобы по возможности смягчить впечатление от сурового вердикта: «Не огорчайтесь, если можете, прямотой моего отзыва, но говорить иное – значило бы обманывать Вас, а, следовательно, не уважать. Желаю Вам всего доброго. Рукопись возвращаю», «Желаю Вам всяческих успехов, охотно прочту Ваши новые стихи, и если они будут хороши, напечатаю в “Новом мире”».