Бойкот чрева энкратитами и гностиками

[136]

В первые века существования Церкви основные идеи ее отцов о женщинах, мужчинах, сексуальности и целибате следует рассматривать в соответствующем контексте: они были не единственными христианскими мыслителями, а лишь наиболее влиятельными. Два других крупных идейных течения в рамках Церкви были представлены энкратитами[137]и гностиками[138]. Их сторонники резко выступали против сексуальных отношений и за безбрачие, а их представления оказали большое влияние на основную христианскую концепцию целибата[139].

Энкратиты, которые имели особенно сильное влияние в Сирии, получили название от греческого слова enkrateia – воздержание, составлявшее их основополагающий принцип. Они называли супружество «грязным и порочным образом жизни» и призывали будущих супругов отказываться от «мерзостного совокупления»[140], которое их ведущий теолог Татиан называл дьявольской выдумкой. Целомудрие, напротив, является воплощением совершенства.

Внимание энкратитов к целибату определялось интерпретацией Татианом известных событий в Эдемском саду, где грехопадение рассматривалось как сексуальная трагедия. В раю Адам и Ева были непорочными существами, не знавшими животного начала, каждый был «повенчан» со Святым Духом. Они знали Бога так же, как ангелы, им была суждена вечная жизнь. Но соблазненные змием, который внушил Еве бесстыдные мысли[141], они променяли непорочную жизнь на сексуальные отношения друг с другом. Последствия этого были катастрофическими: падение до скотского уровня привело к распространению скотских нравов и к смерти. «И вслед за женщиной был брак, и за браком было размножение, а за размножением следовала смерть»[142]. Более выразительно эта мысль звучит так: «…потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом; потому что все – суета!»[143]

Этим единственным совокуплением Адам и Ева расторгли союз с Господом. Чтобы исправить такое положение, каждый человек должен был отказаться от половой жизни, что на деле означало бойкот чрева – «поскольку сказано, что каждый должен искупить свое грехопадение»[144]. Это звучит как обет надежды на мрачную в моральном отношении перспективу. Непорочные были благословенны изначальным целибатом, а люди, состоявшие в браке, должны были соблюдать целибат лишь после крещения, и тогда они также обретали состояние святости. По словам Татиана: «Человек – это не просто наделенное разумом животное, как тщатся доказать некоторые философы… Дух Господень… обитает с теми, кто живет в справедливости и в единении с душой»[145].

Крещение энкратитов представляло собой обряд, направленный на лишение человека половой принадлежности. Мужчины и женщины снимали с себя все одеяния и нагими погружались в крестильный бассейн. Такое погружение в холодную воду остужало жар их пламенного рождения, и Дух Святой пронизывал воду и окутывал нагую плоть венцом славы. И в сиянии ее крещеные взрослые стояли в бассейне столь же невинные в сексуальном плане, как дети.

В традиции энкратитов Иуда Фома был «близнецом» Христа, и его доблестная земная борьба с демонами нынешнего века была описана в «Деяниях Иуды Фомы»[146]. Молодых людей, обдумывавших вступление в брак, вдохновляла история о том, что произошло в некую первую брачную ночь:

И сел Господь наш & lt; похожий на Фому& gt; на ложе и пригласил молодых людей сесть на сиденья… & lt; и потому& gt; были сохранены от похоти, и на местах своих & lt; отдельных& gt; провели ночь.

А для тех, кто состоял в браке, там был дан волнующий пример того, как Мигдония, жена принца Кариша, заставила домогавшегося ее мужа соблюдать целибат:

& lt; Принц Кариш& gt; вошел, и около нее встал, и снял одежду свою. Она заметила его и сказала ему: «Нет тебе места около меня, ибо лучше, чем ты, Господь мой Иисус, с которым я соединена, и около меня всегда Он».

Отвергнутый принц вознегодовал и стал протестовать:

Я, я – Кариш, супруг юности твоей, и я, я – супруг твой воистину… подними глаза твои и взгляни на меня, ведь много лучше я, чем тот колдун, и прекраснее я, чем он, и богатство, и честь у меня, и всякий знает, что ни у кого нет такой родословной, как у меня[147].

Но даже глядя на восхитительно красивое обнаженное тело Кариша, Мигдония не изменила решения. Вместо этого она взяла покровы со своего непорочного ложа, связала ими Кариша, чтобы остановить его, и убежала, лишь слегка прикрыв свою наготу[148].

Бойкот чрева представлял собой своего рода объявление энкратитами войны скотскому разврату и задуманному дьяволом нынешнему веку, где бедные люди голодали, а правители проматывали целые состояния на блиставшие роскошью дворцы. Кроме того, бойкот чрева освобождал женщин от пожизненного рабства. Энкратиты рассматривали свадебную вуаль девственницы как символ грядущего сексуального позора, а возведение роскошного и гостеприимного свадебного шатра как создание оков порока, подчиняющих тело чувственности, сексуальности, рождению и воспитанию детей. Как учил Иуда Фома, «узы брака исчезают, порождая презрение, лишь Иисус пребывает вовеки»[149].

После принятия целибата мужчины и женщины могли мирно собираться вместе, жить парами и объединяться в общины, схожие с предшественницами американских общин шейкеров. Эти общины процветали в горах Сирии и Малой Азии, они пополнялись в основном за счет новообращенных и детей-сирот. Иисус – второй Адам, преуспел в своей миссии искупления сексуальных прегрешений человечества, допускавшихся с того времени, когда первый Адам не подчинился Господу и сделал то, что его убедила сделать Ева.

Гностики – gnosis по-гречески означает «истинное знание» – представляли собой другую чрезвычайно влиятельную христианскую секту. Один из их идеологов – Маркион[150], питал такое отвращение к сексуальности, что отрицал рождение Иисуса женщиной и вместо этого представлял его как полностью сформированного мужчину, спустившегося с небес на землю. Маркион соблюдал целибат и запрещал своим последователям жениться. Он даровал такие ритуалы, как крещение и святое причастие, лишь целомудренным христианам – вдовам, мужьям и женам, соглашавшимся «отречься от плода их брака»[151].

Гностик Юлий Кассиан пошел дальше – он учил, что земная миссия Христа состояла в спасении людей от половых сношений. Если бы они были целомудренными, река Иордан «потекла бы вспять»[152]. Он доказывал, что если у мужчин есть половые члены, полные спермы, а у женщин – влагалища для ее принятия, это еще не значит, что Господь благоволит половым сношениям. Если бы было иначе, почему Он говорил о благословении тех, кто стал евнухами в Царствии Небесном?

И Маркион, и Кассиан опирались в своих учениях на «Евангелие от Египтян»[153], в котором Иисус так ответил на вопрос Саломии о том, доколе будет царствовать смерть: «Доколе вы, жены, будете рождать»[154]. В другом Евангелии гностиков Иисус так сказал о женщине: «Я поведу ее и смогу сделать подобной мужчине, чтобы она могла проникнуться живым Духом, как вы, мужчины. Поелику каждая женщина, которая делается подобной мужчине, войдет в Царствие Небесное».

По мысли гностиков, это означало, что нестойкая духом Ева должна была исчезнуть, вновь став прочным, чистым ребром Адама. «Войдите же через ребро (Адама), откуда бы ни пришли вы, и укройтесь от Зверей[155], – побуждали они ее – Спрячьтесь от всякого опыта похоти, потому что желания, которые он вызывает, подтачивают стремление души к единению с Господом». Половые отношения были «помехой нечистоты, исходящей из Ужасного Огня, изошедшего из их плотской части»[156]– но прекращения их было недостаточно. Для воскресения души было необходимо преодолеть половое влечение.

Один молодой христианин трагически усвоил этот урок. Чтобы избавиться от непокорного полового члена, он взял серп и отрезал его себе со словами: «Это ты всему причина, это все из-за тебя!» Но апостол энкратитов Иоанн не поздравил его с тем, что он сам себя оскопил, поскольку опасность таилась в другом, в «невидимых причинах, возбуждающих все позорные чувства и являющих их на свет»[157].

Для гностиков, которые сумели подчинить свои страсти и опыт союзу души с Богом, жизнь была оазисом физической и духовной безмятежности в суровом и неправедном мире. Это было вдвойне справедливо для женщин, сидевших подле мужчин у ног их учителей-гностиков, забывших зов собственной плоти, стремившихся лишь к овладению истинным знанием, вознесенных верой до равного положения с гностиками-мужчинами.

Разница между общепринятым отношением к женщинам и тем, как к ним относились почти все учителя гностиков, была настолько разительной, что иногда их обвиняли в сексуальных преступлениях. Ничего удивительного в этом не было – приятие гностиками искупления грехов женщинами наравне с мужчинами не имело аналогий ни в иудаизме, ни в обычном христианстве, ни в язычестве. Раввины предупреждали, что обучение Торе дочери было равносильно обучению ее аморальности. Отец Церкви Тертуллиан язвительно комментировал разрешение посещать храм девушке с неприкрытым лицом:

Ее пронзают многочисленные взгляды сомнительных людей, ее ласкают многие пальцы, ее слишком сильно вожделеют, она чувствует, как по телу разливается жар, когда ее похотливо целуют и обнимают[158].

Можно себе представить, какой гнев охватил бы людей, подобных Тертуллиану, если бы они узнали о том, что учителя-гностики относились к женщинам, искупившим грехи целибатом, так же, как к мужчинам. Но абсурднее всех против гностиков выступали язычники: «Другие говорят, что они поклоняются детородным частям своего предстателя и жреца и чтут его тайные органы, считая его как бы самим отцом»[159].

Наследие гностиков будущему состояло не в рождении детей, а в духовном спасении при крещении и мудрости. Как и у энкратитов, бойкот чрева представлял собой благодатный путь обратно в божественный рай, утраченный Адамом и Евой в результате грехопадения в Эдемском саду. Если женщины сами бойкотировали собственное чрево и отказывались от рождения детей, гностики признавали их духовное искупление грехов и побуждали присоединяться к учебным группам, членство в которых традиционно предназначалось мужчинам. Жестокий физический мир таял в теплых лучах свечения их гностицизма, истинного знания, раскрывавшего суть основных, самых значимых истин, определяющих пути развития мира – супружества, любви, отцовства и материнства, и убеждал их в том, что «цельность совершенной мысли» на самом деле составляла Божественную общину на земле.

«Господи, дай мне целомудрия и умеренности, но только не теперь»

[160]

Вполне возможно, что молитва молодого Августина: «Господи, дай мне целомудрия и умеренности, но только не теперь» – самая известная молитва христианского мира. После того как он ее произнес, на протяжении долгих веков эта молитва находила отклик в сердцах людей и сделала Августина родственной душой многих из тех, кто любил, страдал и был полон благих намерений. Кто из нас хотя бы раз в жизни не обращался к Господу с такой просьбой – если не о целомудрии и умеренности, то о других желанных грехах?

Августин происходил из обеспеченной семьи. Он был высокообразованным человеком, его долгая жизнь (340–430 гг.)[161]пришлась на время важных изменений и сдвигов в христианстве, включая монашескую революцию. Он сам как блестящий и благочестивый католик, по мнению некоторых – величайший из отцов Церкви, был чрезвычайно влиятелен в оформлении ортодоксальной теологии, особенно в вопросе о целибате.

По меньшей мере в течение десяти лет целибат почти не интересовал Августина. Он был очень набожен и принадлежал к христианской секте манихеев, которую позже стали считать еретической. Ее основатель Мани (216–277 гг.), жил и умер – был распят[162]– в южной Вавилонии. В его религиозном учении с многочисленными заимствованиями из гностицизма, христианства, зороастризма и греческой философии существовала своя иерархия и свои апостолы. Это учение нашло отражение в семи книгах Мани.

Манихейство – дуалистическое учение, противопоставляющее Князя тьмы Богу света, со сложной иерархией добрых и злых архонтов, Иисусом – Воплощенным Словом, и Мани – последним пророком. В постоянной борьбе между светом и тьмой, добром и злом тело манихея – всего лишь темница, созданная демонами, внутри которой заключен свет добра. Великая цель состоит в освобождении этого заточенного в темницу света. Единственную возможность для достижения этой цели составляет целибат, который предотвращает создание новых темниц, и другая практика аскетизма, благодаря которой должен быть освобожден заточенный в темнице свет.

На протяжении одиннадцати лет Августин следовал учению манихеев в качестве аудитора, или слушателя истины, все это время стремившегося стать одним из избранников. Принадлежность к избранникам – элитной религиозной группе, требовала соблюдения целибата, поскольку рождение детей считалось злом, так как заточало свет в темницу. Кроме того, избранникам также полагалось отказываться от частной собственности и профессиональной деятельности, строго придерживаться вегетарианской диеты, испуская свет, питаясь хлебом, овощами или семечковыми плодами.

Однако к избранникам Августин так и не был причислен. Как и остальные слушатели, он считался морально пригодным, но духовно стоявшим ниже избранников. Духовная ущербность слушателей определялась тем, что они не могли отказаться от таких земных слабостей, как стремление к деньгам, владение собственностью, поедание мяса и брак или, как в случае с Августином, – сожительство. В мире, каким его видели манихеи, все остальные – за исключением избранников и слушателей – слишком любили удовольствия, были безнадежно порочны и обречены на муки.

Самая большая моральная дилемма Августина состояла в том, что он не мог воздерживаться от половых отношений. На протяжении одиннадцати лет в качестве слушателя он стремился достичь положения избранника, но препятствием к этому для него стала невозможность соблюдения целибата. Проблема Августина состояла в том, что он был одержим сексом и на протяжении всего этого времени жил с сожительницей – матерью его сына Адеодата. Похоть терзала Августина с ранней юности. Он даже запомнил, когда его впервые стали донимать эти мучения. Отец взял юношу с собой в баню, и там у него случилась эрекция. Это обстоятельство привело еще совсем юного Августина в сильнейшее замешательство, в отличие от его отца, который пришел в восторг от того, «что я мужаю, что я уже в одежде юношеской тревоги»[163]. Полной противоположностью реакции отца была реакция на событие его матери Моники – ее это очень расстроило. Точно так же это подействовало и на Августина, навечно сохранившись в его впечатлительной памяти[164].

Несмотря на стремление Августина присоединиться к избранникам, он открыто жил в грехе. В то же время он жестоко мучился из-за похотливости, которую ненавидел, но не мог себя заставить ее преодолеть. Поэтому во время молитвы он часто рыдал.

Другим источником сильного давления, которое он на себе испытывал, была Моника. Несмотря на то что его мать приняла сожительницу сына и своего внука Адеодата, она постоянно подталкивала Августина к переходу в христианство и женитьбе. Постепенно без особого желания Августин пришел к решению о том, что женитьба и впрямь станет лучшим способом для удовлетворения его плотских желаний; уж лучше ему было жениться, чем гореть в геенне огненной. К несчастью, его сожительница не подходила ему на роль жены – может быть, поскольку ее общественное положение было для этого недостаточно высоким. Несмотря на потоки слез и упреков матери его сына (по крайней мере, мы это можем предположить), Августин отослал ее прочь, оставив у себя Адеодата, но вскоре мальчик умер. Избавившись от сожительницы, Августин обручился с другой девушкой, такой юной, что, чтобы на ней жениться, ему надо было ждать, пока она подрастет. Это значило, что она еще не достигла двенадцати лет – необходимого по закону минимального возраста для замужества. Иначе говоря, по возрасту она была гораздо ближе к Адеодату, чем к Августину.

Однако вскоре Августин понял, что не сможет сдерживать собственную похоть, пока его дитя-невеста подрастет. Вместо того чтобы дать бой своему непокорному половому члену, он снова обзавелся любовницей. Как потом он не раз повторял: «закон наших членов борется с законом нашего разума»[165].

Член Августина был настолько непокорным, что вскоре у него возникло отвращение к эрекции, «этому животному движению… против которого надлежит бороться скромности». Страсть, писал он, это то, что «восстает против решения души в необузданном и уродливом движении»[166]. Августин полагал, что эрекция непристойна и потому после грехопадения мужчины и женщины должны были прикрывать свою похоть фиговыми листьями. Женщины тоже испытывают сексуальное возбуждение, допускал он, вместе с тем полагая, что они прикрывают свою наготу прежде всего, чтобы предотвратить возбуждение мужчин.

В период между отношениями с любовницей и женитьбой Августину снизошло озарение, подобное тому, о котором апостол Павел говорил в Послании к Римлянам:

ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти[167].

Придя в возбуждение, он воспринял эти слова как призыв к отречению от сексуальности. Наконец-то его мать частично добилась своего. Ее сын перешел в христианство, но отверг супружество. «Ты обратил меня к Себе, – позже в молитве Августин обращался к Христу, – я не искал больше жены, ни на что не надеялся в этом мире»[168]. Бывший распутник всю оставшуюся жизнь соблюдал целибат. Адеодат был единственным внуком, которого он подарил своей матери.

Как и многие новообращенные, Августин стал ревностным поборником новой религии. С особой твердостью и непреклонностью он относился к соблюдению целибата – главному пробному камню его перехода в христианство. Он всеми фибрами души ненавидел половой акт, как и следовало ожидать от новообращенного мужчины, давшего обет безбрачия, и замечал, что ничто так не обрушивает «мужской разум вниз с высоты, как женские ласки и соединение тел, без которого нельзя иметь жену»[169].

Но похоть, в которой у него не было нужды и к которой он не стремился, продолжала его изнурять. По ночам сны предавали его сексуальными видениями, и его измученное тело отвечало тем, что, проснувшись утром, он видел: ночью, во сне, помимо воли у него произошло семяизвержение. Это была та самая примитивная похоть, которая терзала Августина и в сочетании с его манихейским прошлым определяла его теологические взгляды, в которых похоти выносился суровый приговор.

На протяжении долгой жизни Августин изложил свои взгляды на сексуальные отношения и целибат в ряде произведений, большую часть которых продолжают широко изучать и сегодня[170]. Он писал о том, что половой акт есть зло, если он совершается в порыве страсти, причем его опыт свидетельствует о том, что он всегда возбуждает страсть и похоть, даже в старости. Он с досадой писал о необузданности похоти, узнав о том, что «мужчина в возрасте восьмидесяти четырех лет, прожив, как подобает религиозному человеку, в воздержании со своей верующей женой двадцать пять лет, купил себе Лиристрию & lt; девушку, игравшую на лире& gt; для удовлетворения похоти»[171].

Августин полагал, что сексуальность находится в самой сути человеческого существа, поясняя, что она является отголоском первородного греха человечества, совершенного Адамом и Евой в Эдемском саду, когда они ослушались Господа. Сквозь призму сексуальности он рассматривал отраженную в ней похоть как главный порок человека. Его проявлениями были ненавистная Августину эрекция и жалкие ночные семяизвержения во сне, которым подвержен каждый мужчина. В отличие от святых отцов более раннего периода, Августин не считал женщин похотливыми и полагал, что им легче соблюдать целибат.

Кроме того, десятилетия церковной службы преподали ему печальный урок: его идеал безбрачия не мог быть воплощен в жизнь. Максимум того, что можно было ожидать от замужних католичек, это соблюдения верности мужьям и воздержания от половой жизни во время Великого поста. Так получалось, что хотя естественная потребность сочетаться браком является ниспосланным Господом благом, сексуальная страсть и похоть, выражающиеся в эрекции, происходят от лукавого, и им следует противопоставлять целомудрие и непорочность.

Плоть твоя как твоя жена. …Люби ее, вини ее; пусть станет едина связь тела и души, соединится воедино супружеская гармония. …Научись в совершенстве владеть тем, что ты получил, как единым целым. Теперь сделай так, чтобы тебе этого недоставало, чтобы потом насладиться изобилием[172].

Однако христианам не следует с рвением приниматься рожать обществу детей, скорее им надо «с некоторой долей печали снисходить» до полового акта, поскольку он никогда не сможет стать таким целомудренным, бесстрастным совокуплением, которое существовало до грехопадения[173]. Как бы то ни было, людям, состоящим в браке, нужно стремиться видеть в себе скорее матерей и отцов, чем женщин и мужчин, поскольку тем самым ослабляется вожделение.

Сексуальные отношения в браке имеют моральное преимущество: в каждом из партнеров это уменьшает похоть и тем самым отбивает у них склонность к измене. В отличие от его предшественников-теологов, Августин полагал, что женская сексуальность, составляющая подлинную природу женщин, значительно ниже, чем сексуальность мужчин, поэтому представительницам слабого пола гораздо легче соблюдать целибат, но логическим следствием этого является необходимость их подчинения.

Тем не менее, несмотря на его сочувственные, трезвые взгляды на супружеские сексуальные отношения, духовная и интеллектуальная приверженность Августина целибату побуждала его соблюдать безбрачие. «Зло плотского вожделения столь велико, что лучше воздержаться от его применения, чем применять его хорошо», – писал он[174]. Вместе с тем он не считал, что борьбе с похотью помогает аскетизм, в частности голодание. На самом деле большую роль здесь играло смирение и неизменная покорность Божьей воле.

Женщины, по мнению Августина, сами даже не могли выбирать целомудрие; пока Господь их к этому не призовет, им следует исполнять свои женские обязанности. Не для них существуют радости избавления от тягот брачных уз, вынашивания и воспитания детей. Но девы по призванию могли жить в целомудренных общинах, скромно одеваться и радоваться дружбе и непорочной любви друг к другу. Главным здесь было послушание, поскольку, в отличие от других святых отцов, Августин учил, что «благо послушания воистину более велико, нежели благо воздержания»[175].

К концу своей долгой жизни мужчина, моливший Господа даровать ему целомудрия и умеренности, но только позже, побуждал к тому же других своих единоверцев-христиан, которые в течение нескольких десятилетий до этого, как и он, не имели возможности потворствовать своим желаниям. Может быть, именно из-за своего неуемного полового влечения Августин принижал роль женщин в качестве соблазнительниц, хотя никак не связывал это с какими-то отсрочками от тягот супружества и воспитания детей, за исключением немногих девственниц, освобожденных Господом от обычных порывов, присущих женскому полу. По крайней мере, некоторым из них позже пришлось доказывать собственное благочестие, пройдя через христианские тернии подобно отцам Церкви, которые пристально следили за тем, как женщины соблюдали половое воздержание, стремясь достичь личного освобождения в той же степени, в какой выражали подчинение воле Господа.