Мама, мама, там… на улице… злые мальчишки кошечку мучают!

— Ах, они негодники! Не плачь, доченька, я их сейчас прогоню.

— Да, мама, прогони, прогони их скорей! Я сама хочу её муууучить…

Уместна ли столь оскорбительная аналогия между намерениями «доброй» девочки из анекдота и планами вполне, к несчастию, реальных лидеров ОУН? В поиске ответа на этот вопрос вернемся к истории реальных событий.

«Зігнано (согнано) було людей, мабуть, більше сотні — української інтеллігенції. Кажу «зігнано» тому, що це був перший день вступу німців до Львова. У місті лунали постріли, здалека чувся гуркіт гармат (в городе звучала перестрелка, издалека слышался грохот пушек). Люди побоювалися виходити на вулицю, а ті, що виходили, не відривались далеко від дому. Серед присутніх (присутствующих) чимало було (немало было) греко-католицьких священиків, зібраних зусиллями бандерівського капелана отця Івана Гриньоха. Представником митрополита був коадютор Йосиф Сліпий, який поводив себе тут чи не як протектор тих, хто скликав цю нараду (собрание). Виявилось, що це непроста нарада. Оголошено було, що всі ми приступі (присутствующие) являємо собою «народні збори», які мають проголосити утвердження української держави і затвердити «уряд» (правительство), сформований за вказівками Степана Бандери якимось (каким-то) Ярославом Стецьком…

Слово взяв голова «уряду» (глава правительства) Ярослав Стецько — миршавенький (невзрачный) чоловічок, який, не вміючи себе тримати на людях (не умеющий держать себя на людях), тремтячим (дрожащим) голосом зачитав Акт проголошення «державної соборної самостійної України» і проголосив, так би мовити (так сказать), декларативну заяву «уряду». З того, що оголошував і говорив цей миршавий чоловічок, який іменував себе головою «уряду», запам'ятались дві особливості: неперевершена (непревзойденная) хвалебність німецькому фюреру і його непереможному (непобедимому) воїнству, і погрози, страшні погрози всім, хто виявляє непокору «урядові» «української держави», який, говорив Стецько, «буде діяти в єдності з Великонімеччиною фюрера».

«Політику ми будемо робити без сантиментів, — намагаючись взяти застрашливий тон, цілком серйозно провістив (объявил) миршавий чоловічок. Ми винищемо всіх, без винятку, хто ставатиме нам на перешкоді (уничтожим всех без исключения, кто будет нам вредить). Керівниками (руководителями) всіх галузей (сторон) життя будуть українці і тільки українці, а не вороги-чужинці: москалі, поляки, євреї. Наша влада (власть) буде політичною і воєнною диктатурою ОУН, диктатурою, для ворогів страшною і навблаганною (неумолимою)…»

Так в своих послевоенных воспоминаниях доктор богословия Гавриил Костельник описывает то самое событие, которое бандеровцы и их политические наследники считают величайшим достижением — провозглашение Акта восстановления украинской государственности от 30 июня 1941 г. Но, быть может, память подвела отца Гавриила, и никаких восхвалений в адрес «фюрера» Великой Германии и его «непобедимого войска» в тот день не прозвучало? Может быть, как пишут иные, потерявшие остатки всякого стыда авторы, «с первых дней гитлеровской оккупации ОУН, руководимая С. Бандерой, повела против них активную подпольную борьбу»?

Обратимся к документам, к той самой «Декларации правления украинской державы», которую тремтячим голосом зачитал миршавий чоловічок. Там, в частности, было сказано:

«Нова Українська Держава, базуючись на повній суверенности своєї влади, стає добровільною в рамці нового ладу (порядка) Європи, який творить вожд німецької Армії й німецького народу Адольф Гітлер. Ми мали змогу доконати (имели возможность осуществить) акту відновлення нашої державности саме завдяки (именно благодаря) повідом Славної Німецької Армії, яка під проводом (руководством) свого великого вождя вийшла на боротьбу за цей новий лад. Виходячи з цієї основи, пов'язуючи дальше до міждержавного акту з 1918р. (здесь авторы Декларации ссылаются на Брестский мирный договор 1918 г., одним из участников которого была Украина), до почувань (чувств) найглибшої приязні, які має український загал (общество) у відношенні до Німецької Армії та світоглядових (мировоззренческих) іідеологічнихзаложень Українського Революційного націоналізму, Нова Українська Держава і її Влада стають у процес будівництва (построения) нового ладу в Європі і цілому світі…»

С неприличной поспешностью поделив портфели в «правительстве» несуществующего государства и заявив о готовности принять участие в построении фашистского «нового порядка» во всей Европе (и даже в цілом світі), бандеровцы не озаботились восстановлением минимального порядка в охваченном массовым безумием городе. Львов переживал в июне 41-го страшные дни. 23–25 июня в городе шли настоящие уличные бои между частями отступающей Красной Армии и вооруженными отрядами украинских националистов. Уходя из города, палачи НКВД уничтожили во Львовских тюрьмах (судя по отчету начальника тюремного управления НКВД Украины капитана госбезопасности А.Ф. Филиппова от 12 июля 1941 г.) 2464 заключенных. В весьма сдержанном (количество жертв в нем было даже значительно занижено), для нужд пропаганды отнюдь не йредназначенном, немецком документе (донесение штаба 49-го горнострелкового корпуса в штаб 17-й армии от 12.00 01.07.41 г.) эта «эвакуация по 1-й категории» была описана так:

«После вступления немецких войск 30.6.41 во Львов в трех тюрьмах города были обнаружены несколько сот трупов мужчин и женщин, которые были убиты в течение последних дней. Так, в подвалах военной тюрьмы Львова только в одной камере были обнаружены около 120 трупов мужчин и женщин, сложенных друг на друга…В камерах тюрьмы ГПУ также находится много убитых, точное количество которых не могло быть установлено, так как вход в эти камеры замурован. Как показал осмотр обнаруженных трупов, убийству предшествовали сильные пытки и истязания. На всех частях тела трупов имеются тяжелые ранения от ударов и уколов. У некоторых трупов были раздавлены и переломаны пальцы рук и ног…»

Выражаясь «высоким штилем», вошедшим 30 июня во Львов бандеровским активистам следовало бы с молитвой и надлежащими воинскими почестями проводить в последний путь своих замученных соратников.

Выражаясь предельно цинично и грубо, следовало незамедлительно, во избежание вспышки эпидемий, захоронить тысячи разлагающихся на 30-градусной жаре трупов (из рассказов очевидцев известно, что над Городом висел страшный трупный смрад, а в районе тюрем находиться без противогаза было просто невозможно). Вместо это Стецко и K°, охваченные восхваляемой Д. Донцовым жадобою панування, поспешили согнать сотню ничего не понимающих, почти случайных людей и объявить себя «урядом».

Сразу же после занятия Львова немецкими войсками (в рядах которых был и батальон «Нахтигаль» под командованием Романа Шухевича) в городе начались массовые убийства евреев и представителей польской интеллигенции. Слово «погром» в данном случае будет едва ли уместным. «Ці страшні події не були справою диких, паяних солдатів. Я відніс враження (вынес впечатление), що все діялося в організований спосіб, все докладно діялося, як в машині», — пишет один из очевидцев событий. Вопрос об участии/неучастии в этом преступлении батальона «Нахтигаль» и его командира многие десятки лет остается предметом ожесточенных, непримиримых споров. Не отвлекаясь на них (желающие могут ознакомиться с обширной литературой по этому вопросу) и признавая, что убедительных доказательств причастности Шухевича к массовым убийствам во Львове предъявлено не было, следует отметить, что даже самые благосклонные к бандеровцам авторы не смогли найти и каких-либо следов того, что «уряд Стецька» хотя бы попытался прекратить зверские бессудные убийства. Ничего подобного — мысль о том, что вожделенная влада сопряжена с ответственностью за жизнь подданных, была им столь же чужда, как и бежавшим из города коммунистам.

Несмотря на бесконечные славословия и заверения в преданности, несмотря на плакаты и листовки с лозунгом «Heil Hitler! Слава Гітлерові!», расклеенные бандеровцами по всему городу, немцы были крайне возмущены фактом самовольного, не согласованного с Берлином создания «правительства». Свою позицию они выразили предельно ясно: «Мы не позволим, чтобы на территории, занятой ценою крови немецких солдат, появлялись самозваные «правительства». На мой взгляд, позиция вполне логичная. С другой стороны, нет никаких оснований преувеличивать значение и, главное, последствия возникшего конфликта. Несмотря на позднейшие усилия бандеровских пропагандистов «притянуть за уши» события сентября 41 — го к 30 июня, никаких «зверских репрессий» со стороны немецких властей в ответ на самоуправство Стецко и K° не последовало.

9 июля Стецко был арестован и доставлен во львовское гестапо, где его (как он сам пишет в своих послевоенных воспоминаниях) не били и не пытали, а «принесли на ужин какао с хлебом», после чего отвезли в Краков и оттуда — в Берлин, в распоряжение полковника абвера Е. Штольце. Там Стецко «воссоединился» с Бандерой, также доставленным под конвоем из Кракова в Берлин. В течение нескольких дней сотрудники абвера словами, безо всякого рукоприкладства, объясняли лидерам ОУН(б), что место лакея — в лакейской. 15 июля их в целости и невредимости освободили, но с обязательством не покидать Берлин. Скажем прямо — несравненно более жестоким способом обошлись с собачонкой Муму, которая своим невинным лаем нарушила покой капризной и жестокой барыни… Бандеровцы урок поняли и начали засыпать немцев покаянными письмами.

14 августа они написали очередной «меморандум», который по стилю своєму напоминает задание из школьного учебника грамматики, в котором ребенок должен освоить правила спряжения глагола «співпрацювати» (сотрудничать):

«Для ОУН співпраця з Німеччиною не була справою порожніх слів (слов); співпрацю здійснено протягом років (в течение многих лет) великими і тяжкими жертвами. ОУН сама повела боротьбу за державну незалежність України на шлях (по пути) співпраці з Німеччиною; за це вона сама несе повну відповідальність перед українською історією. ОУН і надалі (и далее) намагатиметься працювати на відбудову Української держави шляхом співпраці з Німеччиною… ОУН захищає (отстаивает) свою концепцію визволення України та відновлення Української держави у співпраці з Німеччиною, у відвертій та щирій (в открытой и искренней) співпраці… Німеччина повинна бути зацікавлена (должна быть заинтересована) в тому, щоб співпрацювати з ідейними, динамічними українськими силами, котрі спричинилися (пришли к) до цієї співпраці з ідейних, політичних і патріотичних причин…»

Особенно старался Стецко, который чувствовал себя главным виновником. Не ограничившись «меморандумом», он решил сообщить немцам свое жизненное кредо в пространном тексте под названием «Мій життєпис». То была не обычная, канцелярская автобиография, а приторно-льстивая «клятва верности» фашистским идеям:

«…В політичній площині стою на становищі (на позиции) монопартійного и авторитарного устрою України; в соціальній площині — національного солідаризму, що стоїть близько до націонал-соціялістичної програми… Стою на становищі винищення (уничтожения) жидів і доцільности (целесообразности) перенести на Україну німецькі методи екстермінації жидівства… Я вважаю (признаю), що в теперішній світовій (мировой) війні вирішується на давні часи доля України, і свідомий того (осознаю то), що лише через перемогу (победу) Німеччини можлива є відбудова (строительство, создание) Суверенної і Соборної Української держави… Стоїмо на становищі повної, яка тільки буде необхідна (необходима) для Німеччини, господарської підтримки (экономической поддержки) всіма можливими заходами (всеми возможными способами) з боку України, бо тут іде про спільний успіх (ибо тут речь идет про общий успех), чи то неуспіх. Тим більше, що величезні жертви, які поносить німецька армія в боротьбі з Москвою, ми свідомі (и мы это осознаем), мусять знайти рекопензату (должны получить компенсацию) для німецького народу. Суверенна Соборна Українська держава цю рекомпензату дасть і є зобов'язана дати…»

В то время как в далеком Берлине Стецко обещал «компенсировать» украинским хлебом, углем, сталью и всеми прочими можливими заходами военные расходы Германии, связанные с оккупацией Украины, во Львове и далее на восток кипела вполне реальная співпраця. Разгон самозваного «уряда Стецька» нисколько этому не помешал. 12 июля, в то самое время, когда Бандера и Стецко были вызваны «на ковер» в Берлин, Мыкола Лебедь (глава бандеровской Службы Безопасности и с августа 1941 г. руководитель «Краевой Экзекутивы ОУН(б) на Западно-украинских землях», т. е. фактический заместитель Бандеры на Украине) встретился во Львове с Теодором Оберлендером (профессор экономики, видный деятель нацистской партии, с началом мировой войны — сотрудник абвера, выполнявший роль германского «политкомиссара» при украинских националистах). В отчете об этой встрече Оберлендер пишет: «Я обещал Лебедю дальнейшую поддержку и подчеркнул, что ранее проводившаяся им работа высоко оценивается начальником полиции безопасности и СД во Львове… Господин Лебедь заверил меня в том, что он охотно предоставляет себя в наше распоряжение в интересах совместной борьбы против большевизма и еврейства».

Так называемые «походные группы» ОУН (общей численностью более 4 тыс. человек) двигались следом за наступающими немецкими войсками и разжигали пламя «национальной революции» в каждом занятом городе и селе, т. е. по заранее составленным местными активистами спискам хватали (слово «арестовать» тут будет неуместным) и убивали реальных и потенциальных противников «нового порядка», создавали структуры местного управления, подбирали кадры будущих бургомистров и старост, организовывали «вспомогательную полицию» (Hilfspolizei, или, как прозвали их в народе, «полицаи»). На улицах украинских городов исправно развешивались призывы: «Ляхів, жидів, комуністів знищуй без милосердя, не жалій ворогів Української Національної Революції!»

1 августа 1941 г. немецкие оккупанты нанесли сокрушительный (и оскорбительный к тому же) удар по амбициям украинских националистов — их родная Галичина была возвращена в Польшу, т. е. официально включена в состав «Генерал-губернаторства» (в ознаменование этого события на бумажных оккупационных «злотых» появились даже изображения львовских замков и костелов). Месяцем позже обширные районы юга Украины в междуречье Днестра и Южного Буга (т. е. часть Одесской, Винницкой и Николаевской областей) вместе с Северной Буковиной были переданы в распоряжение Румынии. В созданный 20 августа 1941 г. «рейхскомиссариат Украина» была включена лишь часть Правобережья (территория к востоку от Днепра считалась тыловым районом действующей армии и подчинялась военной администрации). Теперь уже даже слепому стало видно — как относятся в Берлине к планам создания «независимой соборной Украины от Карпат до Каспия», однако співпраця бандеровцев с гитлеровскими захватчиками успешно продолжалась до 15 сентября 41-го года.

Разрыв был вызван все той же безудержной жадобою панування, терзавшей душу бандеровцев. Воплощая в жизнь заветы Д. Донцова («експансія — не тільки самоутвердження власної (своей) волі до життя, а и заперечення її (неприятие её) в інших»), они начали систематический отстрел своих соратников-конкурентов из группировки А. Мельника. Минимальные цифры, которые называют в своих исследованиях специалисты, — это десятки активистов ОУН(м), убитых бандеровскими боевиками летом 41-го года (есть и гораздо более высокие оценки масштаба террора). Немецкая армия успешно продвигалась к Киеву, фронт Красной Армии трещал и рушился, победа над «москалями» казалась близкой и неизбежной, и в такой ситуации бандеровцы не хотели делиться с давно уже надоевшими им «мельниковцами» даже малым клочком шкуры русского медведя.

30 августа 1941 г. в Житомире были убиты Емельян Сенык и Мыкола Сцыборский — известные и очень влиятельные ветераны ОУН, входившие в «ближний круг» А. Мельника. На этом теракте мера терпения немцев переполнилась. И не то чтобы убитые были им дороги как память о потраченных на ОУН(м) миллионах марок, но этим актом произвола бандеровцы — вероятно, сами того не желая, — нарушили важнейший принцип, на котором держались и держатся любые диктатуры. Иван Грозный, помнится, сформулировал его так: «А миловать своих холопей мы вольны, и казнить их вольны же мы». Пять веков спустя Герман Геринг, спуская с лестницы сотрудников гестапо, пришедших арестовать кого-то из не вполне «арийских» офицеров штаба люфтваффе, выразил ту же мысль словами: «У себя в штабе я решаю, кто тут еврей, а кто — нет».

Посягнув на право Хозяина единолично казнить и миловать, бандеровцы окончательно укрепили немцев во мнении, которое еще год назад высказал в своей докладной записке полковник абвера Э. Штольце: «Если Мельник — спокойный интеллигентный чиновник, то Бандера — карьерист, фанатик и бандит». Поскольку у немцев были очень серьезные намерения насчет эксплуатации сырьевых, людских и промышленных ресурсов Украины, а для этого на оккупированной территории должен был быть установлен настоящий немецкий «орднунг», то и удивляться тому, что они сделали выбор в пользу «спокойного чиновника», не приходится.

Правды ради надо отметить, что все тот же Штольце, доживший до скамьи подсудимых Нюрнбергского процесса, дал показания, из которых следует, что убийство Сеныка и Сцыборского не было единственной причиной возмущения немцев: «Аресту послужил тот факт, что, получив в 1940 г. от абвера большую сумму денег для финансирования оуновского подполья и организации разведывательной деятельности против СССР, он (Бандера) пытался присвоить их и перевел в один из швейцарских банков». Впрочем, история эта темная — деньги Бандера вроде бы вернул, а Штольце в Нюрнберге, возможно, клеветал на лидера ОУН, выгораживая себя.

Как бы то ни было, но 13 сентября 1941 г. сам начальник Имперского управления безопасности (РСХА) обергруппенфюрер СС Гейдрих издал приказ «Мероприятия против группы Бандеры». Подчиненным Гейдриха было поручено:

«Арестовать всех играющих какую-либо роль в движении Бандеры руководителей по подозрению в содействии убийству представителей движения Мельника. Чтобы обеспечить полный успех9 провести аресты в пределах государства, в генерал-губернаторстве и в районе операций одновременно, а именно в понедельник 15 сентября 1941 года утром. Прежде всего должны быть арестованы (далее идет список из 39 фамилий, включая С. Бандеру, Я. Стецко, М. Лебедя)…Тел: приверженцев Бандеры, которые здесь не упомянуты, но о которых в процессе следствия выяснится, что они занимали важные посты в движении Бандеры, также арестовывать. Имена и данные о личности каждого арестованного прошу без промедления сообщить мне, указав, какую роль они играли в движении Бандеры и принимали ли непосредственное участие в убийстве приверженцев Мельника… Для расследования убийств представителей движения Мельника создается комиссия, которая будет находиться во Львове… О поступающем и касающемся убийства материале комиссию тотчас же ставить в известность…»

Хорошо отлаженная машина репрессий лязгнула и заработала с присущей ей энергией. В течение 2–3 дней было арестовано порядка 5Ц0 человек, несколько десятков расстреляли сразу же после задержания. Бандера, Стецко, Ленкавский, Ребет, Стахив и многие другие руководители ОУН(б) были отправлены в концлагерь Заксенхаузен; тот самый, печально знаменитый «лагерь смерти», над воротами которого красовалась издевательская надпись «Работа делает свободным».

Если для советских пропагандистов вся история Бандеры и бандеровщины сводилась к немецким деньгам в кассе ОУН и немецкой форме на бойцах батальона «Нахтигаль», то для апологетов украинского национализма любимой темой является «Бандера в Заксенхаузене». Еще бы, «нужны ли дополительные доказательства того, что ОУН беззаветно боролась против немецких оккупантов, если руководители организации томились в фашистском концлагере!»

Нужны. Прежде всего потому, что, принимая во внимание известную жестокость немецкого оккупационного режима, очень странной выглядит ситуация, когда арестованные «вожди вооруженного сопротивления» не гибнут в пыточном подвале или на виселице, а долго «томятся в застенках», после чего выходят на свободу в целости и сохранности, не потеряв ни одного волоска на голове. Во-вторых, репрессии и сопротивление далеко не всегда связаны между собой — особенно в условиях тоталитарной диктатуры. На территории Украины (с учетом ее западной, бывшей польской, части) гитлеровские фашисты уничтожили 1, 5 млн евреев, включая стариков и грудных младенцев, заведомо не представлявших малейшей угрозы для оккупационного режима. И тем не менее их репрессировали, и не просто репрессировали, а убили. В годы Большого Террора 1937–1938 гг. на Украине от рук другой, красной диктатуры, погибли сотни тысяч человек, абсолютное большинство которых ни о какой борьбе против сталинской тирании и не помышляло. Наконец, самое время вспомнить — в каком именно Заксенхаузене томился Бандера?

Арестованные ОУНовцы были помещены в специальном отделении «Целленбау», в котором содержались ВИП-персоны со всей Европы. Бандеровцы оказались в одной компании с бывшим канцлером Австрии Шушнингом, сыном маршала Италии Бадольо, сыном Сталина Яковом Джугашвили, лидером германской компартии Эрнстом Тельманом, бывшими премьер-министрами Франции Полем Рейно и Эдуардом Деладье, министром обороны Латвии генералом Дамбитисом и пр. Скажем честно, в мирной жизни к политикам такого уровня Бандеру не пустили бы и на порог. Заключенные находились под защитой международного Красного Креста, получали письма и посылки, могли иметь небольшие суммы наличных денег, свободно перемещаться по лагерю, встречаться друг с другом. Ни о какой работе в шахтах и каменоломнях не могло быть и речи. Фактически, они находились на положении интернированных, а отнюдь не узников «лагеря смерти».

Разумеется, у себя дома и на свободе еще лучше, но как бы то ни было, в октябре 1944 г. лидеры ОУН (к тому времени там уже находились и «мельниковцы» во главе с самим Андреем Мельником!) вышли из «Целленбау» в добром здравии. Бандера после освобождения был удостоен личной встречи с рейхсфюрером СС Гимлером (правда, ряд авторов отрицают этот факт, сообщая что все ограничилось приемом у бригаденфюрера СС Бергера), после чего все (и Бандера, и Мельник, и извлеченный из нафталина гетман Скоропадский) отправились на конспиративную дачу гестапо, где приступили к формированию очередного «украинского национального комитета»…

Вернемся, однако, к событиям осени 1941 года. Что происходило с ОУН(б) после ареста ее руководителей? Националистические историографы дают на это единодушный ответ: «Организации ушла в подполье». Допустим, но в таком случае надо признать, что это было самое удивительное подполье в истории. Ни взорванных мостов, ни пущенных под откос поездов, ни дерзких нападений на счету этого «подполья» не обнаруживается — поверить трудно, что им руководили те самые люди, которые в начале 30-х годов своими терактами держали в нервном напряжении всю Галичину. При этом сформированная с непосредственным участием ОУН и укомплектованная в значительной степени бандеровскими активистами «вспомогательная (вспомогательная по отношению к немецкими оккупационным властям!) полиция» продолжала лютовать на оккупированной территории Украины; исправно сотрудничала с оккупантами и местная администрация городов и сел, созданная «походными группами» ОУН. Где и когда была еще в истории ситуация, когда одна половина организации «борется в подполье», а другая — служит в полиции и зверски расправляется с реальными подпольщиками и партизанами?

В начале октября 1941 г. ОУН(б) под руководством М. Лебедя провела (на оккупированной, заметьте, территории!) свою Первую Конференцию. Как утверждают современные украинские историки: «На ней были четко сформулированы политические цели и подчеркивалась необходимость публиковать материалы, которые бы воспитывали население в духе политической сознательности, раскрывали немецкие планы эксплуатации и колонизации Украины. Эту пропаганду рассматривали как подготовительный этап для активной борьбы». К этому остается добавить, что кроме «воспитания в духе сознательности» конференция поставила задачу активнее привлекать свидомую (сознательную) молодежь к службе в «полицаях». Наверное, для того, чтобы она на собственном примере «раскрыла немецкие планы эксплуатации и колонизации Украины».

Шел месяц за месяцем, началась и закончилась зима 41–42 гг., немцы дошли до стен Москвы и были от нее отброшены, в мировую войну вступили США, захлебнулась в крови Ржевская наступательная операция Красной Армии, а бандеровские «подпольщики» все еще собирались с силами. В апреле 1942 г. ОУН(б) провела Вторую Конференцию — с аналогичными в плане «активной борьбы» результатами. «В своей деятельности подпольные организации ОУН упор делали на пропаганду идей самостоятельности Украины… Действий, которые бы наносили немцам серьезный экономический или военный ущерб, подполье ОУН не осуществляло». Уже «теплее». Осталось только уточнить — а были ли действия, которые нанесли немцам хотя бы несерьезный военный ущерб? Да и могли ли они быть, если — как признают даже самые горячие сторонники бандеровщины — Мыкола Лебедь «ібільше шукав (шкап) ворогів серед оточення (своего окружения), ніж організовував опір німцям… Він не хотів чути (слышать не хотел) про організацію партизанських загонів (отрядов) — як писав у одному зверненні (обращение) «Не можна розпорошувати (распылять) сили на партизанку».

В июне 1942 г. руководство ОУН(б) выпустило специальную листовку, в которой украинцев призывали не поддаваться на «советско-польскую диверсию», т. е. не оказывать никакой поддержки партизанам. Тот же призыв (приказ) был повторен в конце года в листовке под названием «Партизаны и наше отношение к ним» (хранящийся в украинском госархиве документ прошел два перевода — с украинского на немецкий и с немецкого на русский, поэтому о дословной точности текста говорить нельзя). В ней, в частности, было сказано: «Мы враждебно относимся к партизанам и поэтому уничтожаем их. Наше время еще не пришло. Оно должно застать нас объединенными под знаменами ОУН (т. е. под мудрым руководством авторов листовки. — М.С.)… Наша цель — не партизанская борьба, а национальная освободительная революция украинских масс…»

Если кто и вел в тот момент реальную вооруженную борьбу, так это будущий «командир Армии Непокоренных», будущий глава «Генерального секретариата» УГВР Роман Шухевич.

13 августа 1941 г. батальон «Нахтигаль» был снят с фронта и 27 августа возвращен в Германию, в учебно-тренировочный лагерь в г. Нойхаммер. Туда же вскоре прибыл с юга Украины и батальон «Роланд». Обе части («дружины украинских националистов», как их еще называют в исторической литературе) были расформированы, а личный состав (включая, командиров) был 21 октября 1941 г. обращен на формирование вполне стандартного, на этот раз — уже безо всяких жовто-блакитных нашивок на рукаве, батальона охранной полиции («шуцманшафтсбатальон»). Командиром батальона был назначен Е. Побигущий, Р. Шухевич стал командиром одной из рот в звании гауптмана (капитана) вермахта.

В течение нескольких месяцев батальон проходил боевую подготовку, после чего в конце марта 1942 прибыл в Белоруссию, где был оперативно подчинен 201-й охранной дивизии. Вплоть до декабря 1942 г. батальон вел боевые действия по охране тылового района 3-й танковой армии вермахта совместно с карательными частями СС под общим руководством известного военного преступника, обергруппенфюрера СС фон Бах-Зелевски. Стоит отметить, что действие происходило в районе Лепель — Витебск, т. е. в той части Белоруссии, которую даже самые ярые националисты не рискуют занести в разряд «этнических украинских земель». Что же делали «борцы за самостийную Украину» в лесах Белоруссии? «Охраняли мосты», — отвечают, потупив очи долу, нынешние адвокаты галичанских фашистов. Увы, это мнение не совпадает с тем, что пишет в своих мемуарах («Мозаїка моїх споминів») сам Побигущий: «Безумовно, що були часті бої проти партизан, перешукування лісів (прочесывание лесов), напади на їх місця постою… Курінь (батальон) виконав (выполнял) добре своє завдання, як це говорив фон Бах, ствердивши, що з усіх 9 куренів, що охороняли середнє запілля Східного (оперативный тыл Восточного) фронту, — наш курінь виконав найкраще завдання…»

Коль скоро найти в событиях 41–42 гг. следы антифашистского сопротивления бандеровского подполья не удается (а очень хочется!), то сегодняшние пропагандисты украинского национализма решили воспользоваться наработанным опытом пропагандистов советских («где мерилом работы считают усталость»).

Как известно, одним из краеугольных камней советской мифологии войны является представление о том, что «вюіад в разгром врага» измеряется не потерями противника, а собственными жертвами. Соответственно, для обоснования тезиса о «подпольной борьбе ОУН против гитлеровских оккупантов» нужно найти арестованных (а еще лучше — расстрелянных) националистов. Как верно заметил К. Панкивский (в годы войны — глава коллаборационистского Украинского Краевого комитета во Львове), «кожен бажає (желает) показати, яким то він був завжди противником німців та ворогом Гітлера, як то він ніколи не мав ніяких зв'язків із німцями. А навпаки, (более того) яка була його роля у спротиві проти німців, як то його переслідували і в'язнили (держали в тюрьмах), та як то він чудом пережив роки німецької окупації…».

Знакомьтесь, вот один из «противников німців та ворогов Гітлера», который лишь «чудом пережив роки німецької окупації». Орест Сидорович Масикевич родился 9 августа 1911 г. на Буковине; поэт, музыкант, журналист. Как пишет про него аспирантка Черновицкого университета (фамилию называть не буду, девушка молодая, бог даст — выучится), «в конце июня 1941 г. Орест Масикевич с группой студентов-патриотов прибывает в г. Николаев. Не заботясь о своей безопасности эта группа организовывает пропагандистские антинемецкие акции. На одной из таких акций Орест заявил: «Немцы пришли для того, чтобы сделать из нашей Украины немецкую колонию. Но это им не удастся, они проиграют войну!».

Ох… Если бы будущий кандидат исторических наук открыл какой-нибудь учебник истории, то без труда обнаружил бы, что не только в конце июня, но даже и в конце июля 41-го о том, что «враг будет разбит, победа будет за нами», в Николаеве можно было кричать совершенно невозбранно — город был занят немцами только 16 августа. Впрочем, стоит ли корить юную аспирантку, если в рекомендованной Министерством просвещения и науки Украины в качестве учебного пособия для студентов вузов книге «История ОУН-УПА. События, факты, документы, комментарии» читаем: «Бургомистром Николаева был избран поэт Орест Масикевич. Активная украинизация раздражала фашистов, которые прибегли к репрессивным мерам. Масикевича арестовали и приговорили к расстрелу. Многие его соратники тоже поплатились жизнью».

Группа «студентов-патриотов», во главе которой Масикевич прибыл в Николаев, — это «походная группа» ОУН(м), получившая название «ПУМА» по первым буквам фамилий командиров: лейтенанта абвера Пулюя и сотника «буковинского куреня» Масикевича. 23 августа немецкий военный комендант назначил (разумеется, ни о каких «выборах» не могло быть и речи) Масикевича бургомистром г. Николаев. В этой должности он пробыл ровно четыре месяца, за которые успел подписать три сотни приказов и распоряжений, многие из которых заканчивались словами «подлежит расстрелу».

Работа у бургомистра кипела и спорилась, еврейское население было поголовно уничтожено, в ноябре первые 8 тыс. «остарбайтеров» были направлены на принудительную работу в Германию. В приказе по «Министерству восточных территорий» А. Розенберга Масикевич был отмечен как «самый молодой и самый перспективный бургомистр рейхскомиссариата «Украина». И вдруг 24 декабря Масикевича арестовывает гестапо. В тот же день были арестованы бургомистры Житомира и Киева. За что? Как установили Владимир Гинда и Сергей Гаврилов (материалы статьи которого использованы здесь) — за безудержное взяточничество. Продавалось все: ордера на «освободившиеся» после ареста хозяев квартиры, освобождения от угона на работу в Германию, сведения о грядущих облавах на рынках города, рейхсмарки… Немцы же пытались установить на оккупированной территории «орднунг», а не базар по распродаже того, что они уже считали «собственностью рейха».

Впрочем, ничего страшного с Масикевичем не произошло. Вместо расстрела его уже через несколько месяцев освободили из тюрьмы (не пустила ли коррупция свои щупальца и туда?). После того Масикевич уехал в Бухарест, где его в октябре 1945 г. нашла длинная рука советского правосудия. Отсидев «десятку от звонка до звонка», бывший бургомистр вернулся в Румынию, где мирно дожил до 1980 г. Писал стихи, переводил на румынский язык И. Франко и П. Тычину…

Эта, вполне трагифарсовая, история дает наглядный пример того, как лепятся новые мифы. Да, действительно, ОУН (как бандеровская, так и мельниковская) имела самое прямое отношение к формированию подконтрольной немцам местной администрации и вспомогательной полиции на Украине. Десятки тысяч пособников оккупантов совершили тягчайшие преступления, однако при любом упоминании о них апологеты бандеровщины делают квадратные от возмущения глаза: «Как вы смеете! Какое отношение имеет героическая ОУН к презренным «полицаям?» Но лишь только среди тысячи коллаборантов обнаружится один, репрессированный немцами, как его немедленно зачисляют в мартиролог «подпольщиков ОУН, погибших в борьбе против нацистов».

Разумеется, я вовсе не призываю мазать всех одним дегтем. Не всякий бургомистр или сельский староста, арестованный немцами, стал жертвой собственного мздоимства. На той страшной войне возникали самые запутанные ситуации. Кого-то принудили к «двойной игре» настоящие подпольщики, принудили угрозой смерти и расправы с семьей — да, время было такое, и с «семьей изменника Родины» никто не церемонился. Кого-то преднамеренно дискредитировали в глазах немцев — это могли сделать или конкуренты, желающие занять «хлебное место», или советские подпольщики. Наконец, были — и отнюдь не в единичном числе — случаи искреннего раскаяния, искреннего нежелания и далее оставаться в роли соучастника злодеяний оккупантов. Люди, которые в свое время поверили агитации главарей националистов, оказались в трагической ситуации выбора между эшафотом и бесчестием. Те, кто выбрал эшафот, несомненно, заслуживают благодарной памяти потомков, но при чем же здесь Бандера и Мельник?

Закончился 1942 год, начался 1943; на южном фланге Восточного фронта немецкие войска дошли до Волги и почти захватили нефтеносные месторождения Баку и Грозного, в Северной Африке почти разгромили англичан и продвигались к Суэцу; затем выяснилось, что на войне «почти» не считается — окруженная под Сталинградом стотысячная группировка вермахта была полностью разгромлена, из аналогичной «мышеловки» на Северном Кавказе немцы едва вырвались, причем с огромными потерями, африканский корпус Роммеля капитулировал. На севере войска Красной Армии прорвали многомесячную блокаду Ленинграда и восстановили сухопутную связь с городом, на юге — развивая сталинградский успех, перешли в наступление и в феврале — марте заняли Воронеж, Харьков и Белгород. Удержать два последних пункта не удалось, но общий перелом обстановки на Восточном фронте стал уже свершившимся фактом. К весне 43-го года все здравомыслящие люди — кто с радостью и надеждой, кто со страхом и отчаянием — поняли, что в войне против коалиции трех великих держав Германию ждет неминуемое поражение.

Серьезные изменения назревали и на западе Украины. В 41–42 гг. сколь-нибудь заметного партизанского движения там не было вовсе; немногочисленные диверсионные отряды НКВД, забрасываемые с воздуха на парашютах или проникавшие на Волынь через безбрежный лесной массив белорусского Полесья, незамедлительно уничтожались, чаще всего — при активном содействии местного населения. Однако за 1, 5–2 года оккупации украинский крестьянин потерял последние иллюзии по поводу немецкого «нового порядка», что незамедлительно отразилось и на военно-политической ситуации. Примечательно, что этот «перелом в сознании» констатируют (причем едва ли не в одних и тех же словах) по обе стороны фронта.

Так, глава «рейхскомиссариата Украина» Эрих Кох в марте 1943 г. докладывал в Берлин:

«Население полтора года послушно работало под немецким руководством и никогда не могло поверить в возвращение большевиков. Само собой разумеется, что из-за положения на фронте и подобных обстоятельств (имеется в виду рейд партизанского соединения под командованием М. Наумова. — М.С.) сильно выросло пассивное сопротивление населения. Вследствие военных событий деятельность банд усилилась везде и даже распространилась на безлесные южные области». А в докладной записке секретаря ЦК компартии Украины Д. Коротченко от 22 июля 1943 года читаем: «Настроение населения оккупированной территории по сравнению с 1941–1942 гг. коренным образом изменилось. Раньше часть населения рассуждала: «Нам все равно, какая будет власть. Немцы тоже люди, приспособимся и выживем». Теперь, после двух лет фашистского рабства, все население, за исключением отъявленных врагов советской власти, ждет скорейшего возвращения Красной Армии».

Для понимания хода дальнейших событий важно отметить, что ситуации на Галичине и Волыни (двух частях того, что в отечественной литературе принято объединять под общим названием «Западная Украина») существенно различалась. К различиям в истории, традиции, вероисповедании (униатская Галичина й православная Волынь) добавился и очень заметный «субъективный фактор».

Галичина, как выше уже отмечалось, была включена немцами в состав «Генерал-губернаторства» (т. е. оккупированной Польши). Генерал-губернатор Г. Франк и глава «дистрикта Галиция» О. Вехтер проводили там традиционную для бывшей Австро-Венгрии политику поддержки украинцев в противовес полякам; кроме того, сам Вехтер был склонен проводить достаточно гибкую линию в стиле «и волки сыты, и овцы целы». В этом его всецело поддерживали местные украинские коллаборационисты.

Еще в 1939 году, сразу же после разгрома Польши, в Кракове был создан т. н. «Украинский центральный комитет» (УЦК), во главе которого стал профессор В. Кубийович. После оккупации Галичины немецкими войсками комитет переместился во Львов, там же было создано его структурное подразделение УКК (украинг ский краевой комитет во главе с К. Панкивским). В Галичине издавались десятки украинских газет, работали школы и училища, больницы и театры. Для населения — за исключением поголовно уничтоженных евреев — приход немцев означал возвращение к понятным и с детства привычным порядкам «австро-угорщины». Примечательная деталь — завербованные (и не всегда добровольно) для работы в Германии галичане имели на одежде знак «У» (украинец) и гораздо более мягкий режим содержания, нежели остарбайтеры из «рейхскомиссариата».

Волынь, включенная в состав «рейхскомиссариата Украина», оказалась отданной на растерзание нацистскому изуверу Эриху Коху, которого все без исключения («правые» и «левые», советские и антисоветские) историки с редким единодушием называют «палач Украины». В короткий срок Э. Кох ухитрился не только восстановить против немецких властей местное население, но и сорвать выполнение «экономических заданий», что стало причиной следующего витка репрессий по отношению к ограбленному «до нитки» украинскому крестьянину и т. д., вплоть до полного разорения края. К этому остается добавить тот факт, что значительная часть Волыни (особенно ее северо-восточная часть, украинское Полесье) покрыта непроходимыми лесами, самой природой созданными для укрытия партизанских отрядов.

Через эти дремучие леса, почти строго с запада на восток, тянулись две ветки магистральных железных дорог: Варшава — Брест — Пинск и Люблин — Ковель — Сарны. Еще одна магистраль проходила южнее, через Галичину по линии Краков — Львов — Тернополь. Вот и все. Четвертой магистрали как не было, так и нет по сей день. На этих трех «нитках» висело снабжение всего южного фланга немецкого Восточного фронта. Каждый снаряд, каждый патрон, каждый литр бензина, израсходованный немецкой армией в сражениях под Сталинградом, Харьковом, Орлом и Курском, должен был пройти через эти три точки: Брест, Ковель, Львов. С учетом того, что районы Южной Белоруссии с Брестом и Пинском входили тогда в состав «рейхскомиссариата Украина», становится понятно, что партизанская активность на Волыни представляла для немцев не мелкую «неприятность районного масштаба», а стратегическую угрозу.

Технологии войны середины 20 века базировались на расходовании колоссального количества боеприпасов — количеством пытались возместить низкую точность систем управления огнем. Так, для подавления всех огневых средств пехотной (стрелковой) дивизии противника по щедрым советским нормам завершающего периода войны считалось необходимым израсходовать 50 тыс. снарядов к 122-мм гаубице. С учетом веса артвыстрела и снарядных ящиков это весит более 2, 5 тыс. тонн! И это на одну вражескую дивизию… За 50 дней Курской битвы Красная Армия израсходовала 14 млн мин и снарядов всех калибров. А кроме того, фронту нужен был бензин, запчасти для ремонта техники, продовольствие и фураж, медикаменты; с фронта в тыл необходимо было вывозить раненых, в периоды крупных наступательных операций — до 20 тысяч в день. Даже у экономных немцев Восточный фронт требовал 120–150 эшелонов (не вагонов, а именно эшелонов) в день.

К сожалению, руководство советского партизанского движения далеко не сразу осознало значение борьбы на коммуникациях противника; дорогой ценой было оплачено понимание того, что эффективность партизанских действий измеряется не числом «освобожденных» на полдня деревень, а количеством пущенных под откос поездов. Как бы то ни было, но с конца 1942 г. число и результативность диверсий на железнодорожных магистралях начинает лавинообразно нарастать: если в июне 1942 г. было повреждено и уничтожено 80 локомотивов и 240 вагонов, то в сентябре 1943 года — 650 и 2250 соответственно (важно отметить, что это — немецкие данные, а не отчеты партизанских командиров!). Другими словами, осенью 43-го года под откос летело в среднем более 20 эшелонов в день.

Аналогичным образом развивались события и на Украине: если в июне 1942 г. (по данным оперативного отдела Украинского ШПД) было подорвано 22 эшелона, то в апреле 1943 — уже 116. Летом — осенью 1943 г., т. е. в разгар Курской битвы, одно только партизанское соединение под командованием А.Ф. Федорова в ходе операции «Ковельский узел» пустило под откос 274 немецких эшелона. По советским данным, пропускная способность магистрали Ковель — Сарны была снижена в 6 раз, движение по ночам практически полностью прекращено.

Вот именно в этот момент, когда немецкие коммуникации на западе Украины впервые оказались под серьезной угрозой, руководство бандеровской ОУН решило: «Пора! Пора приступать к созданию повстанческой армии!» Причем не в Галичине, где националисты располагали наибольшими силами и влиянием, а именно на Волыни. Поближе к магистралям.

В скобках заметим, что в соответствии с Указом бывшего президента Украины В. Ющенко датой создания УПА следует считать 14 октября 1942 г. Это день Покрова Пресвятой Богородицы, которая по многовековой традиции считается покровителем и защитницей православного народа. Под эту дату был найден и некий эпизод боевого столкновения вооруженного отряда ОУНовцев с немцами… При всем моем уважении к чувствам верующих, такой способ датировки исторических событий немногим отличается от принятого в бывшем СССР (и ныне в России) дня создания Красной Армии, приуроченного к 23 февраля 1918 г., т. е. дню панического бегства матросов товарища Дыбенко от берегов Нарвы.

Политическое решение о необходимости создать собственные вооруженные силы (на тот момент они получили название «Українська визвольна армія», под названием же «Украинская повстанческая армия» в то время действовали вооруженные отряды Тараса Боровца) было принято на Третьей Конференции ОУН(б), которая состоялась 17–21 февраля 1943 г. Ядром личного состава будущей армии стали активисты ОУН, служившие во «вспомогательной полиции»; в период с 15 марта по 10 апреля 1943 г. по приказу бандеровского руководства не менее 4–5 тыс. «полицаев» организованными группами, по несколько сотен человек (что не без удивления отмечала в своих донесениях партизанская разведка), с оружием и амуницией ушли в лес.

Младший и средний командный состав был в значительной степени сформирован из бойцов шуцман-шафтсбатальона под командованием Побигущего, набравшихся в Белоруссии богатого опыта борьбы против советских партизан. Как дружно уверяют нас шанувальники бандеровщины, «в декабре 1942 г. бойцы батальона отказались продолжать далее службу в вермахте».

Вот такой он, оказывается, хваленый немецкий «порядок» — не хочу воевать, и не буду! Вместо того чтобы расстрелять «отказников» в ближайшем овраге, немецкое командование в лице обергруппенфюрера СС фон Бах-Зелевски благодарит их за верную службу и отпускает на «вольные хлеба». Бойцы и командиры прибывают во Львов, где их «пыталось арестовать гестапо, но Побигущий и Шухевич чудом избежали ареста».

После этого чудесного спасения (ну как тут не вспомнить анекдот про «неуловимого Джо») майор вермахта Побигущий превращается в командира полка дивизии ваффен-СС «Галиция», формирование которой началось во Львове в начале марта 1943 г. (интересное совпадение дат?). Шухевич же благополучно покидает Львов, перебирается на Волынь, где становится одним из главных организаторов формирующейся бандеровской «армии» (правда, первым командующим был назначен руководитель ОУН(б) на Северо-Западных украинских землях, т. е. на Волыни и Полесье, 32-летний Дмитро Клячкивский; Шухевич сменил его на этом посту лишь поздней осенью 1943 г.).

Если верить бандеровским пропагандистам, новорожденная армия добилась огромных успехов. «На протяжении 1942–1944 гг. под исключительным контролем УПА находились целые районы Полесья, Волыни, Карпат, отдельные лесные массивы Галичины», — читаем мы в брошюре «Кто такие бандеровцы и за что они борются» (издана в подполье в 1950 г. на украинском и русском языках, автор — начальник политвоспитательного отдела Главного штаба УПА Петр Федун-«Полтава»). Если бы это было правдой, то дискуссию о том, с кем и против кого воевала УПА, можно было бы считать закрытой. Если «целые районы Полесья и Волыни» находились под контролем бандеровцев (да еще и под «исключительным контролем»!) и по этой территории два года шли с запада на восток немецкие эшелоны с боеприпасами, то роль ОУН и УПА понятна — они союзники Германии. Даже не «благожелательные нейтралы» (транзит военных грузов, да еще и во время боевых действий, несовместим с понятием нейтралитета), а именно союзники. Но поскольку «исключительный контроль» существовал лишь в иллюзиях, то вопрос о целях и задачах, поставленных перед бандеровской УПА, все еще остается открытым.

Вопрос этот действительно очень сложный, да еще и старательно запутанный многолетней пропагандистской «войной». Не дерзая разрешить его в рамках небольшой обзорной статьи, приведу лишь несколько авторитетных мнений и свидетельств.

2 августа 1943 г. Васыль Макар (на тот момент — начальник бандеровской Службы безопасности на северозападных украинских землях, т. е. крупный руководитель, непосредственно участвовавший в создании УПА) пишет своему брату Владимиру письмо, в котором так рассказывает про обстоятельства этого дела:

«…Повстанцу акцію на північно-західних і частично східних (на северо-западных и частично восточных) теренах ми мусіли почати (должны были начать) і то не було зарано (и это не было преждевременно), як дехто каже (как говорят некоторые), але виривався нам з рук. З одної сторони — почали множитись отаманчики, як Бульба-Боровець, а з другої сторони — червона партизанка почала заливати терен… Друге (Во-вторых): ще тоді, коли чи не почйнали повстанчої акції, німота (немчура) почала масово винищувати села… Всіх людей вистрілювала, а забудування (постройки) палили. У зв'язку з тим маса людей почала втікати (бежать) в ліси і блукати самопас. Почались грабіжі, інші пішли в комуністичну партизанку, до Бульби і т. п. Отже ми му сіли (поэтому мы должны были) організаційно охоплювати (охватить) тих людей в лісі. Оце дві засадничі (основные) причини нашої повстанської акції.

Є ще і третя, морального характеру. Почулись голоси: «Де ж той провід? Чому не дає зарядження (задание) бити німців?» іт. п.»… Тепер ми тим балакунам заткнули роти, а революцію усуспільнили (сделали делом всего общества). Тягар (тяготы) боротьби розложили на плечі усього суспільства, хоче воно тогочи ні, мусить нести його…»

Лучше и не скажешь: ситуация стала «вырываться из рук», а народные массы — «блукати самопас» или даже уходить в партизаны и бить немцев, не дожидаясь руководящих указаний от бандеровского провіда… Не последним человеком в том провіде был и получатель письма, Владимир Макар, сотрудник отдела агитации и пропаганды. Тем же летом 1943 года он пишет статью, в которой описывает сложившуюся на Волыни ситуацию:

«До початку (до начала) 1943 року переслідувані німецькими окупантами українці, яким грозила смерть на місці або на каторзі в «райху», були приневолені здебільша (главным образом) шукати (искать) пристанища в рядах червоних партизан, хоч бачили їхню ворожу поставу (враждебное отношение) до самостійницьких змагань (устремлений) України… Більшовицька партизанка вже в 1942році опанувала всеціло Полісся і північну лісову смугу (северную лесную полосу) Волині… Перші організовані виступи відділів (отрядов) УПА припадають на лютий — березнь (февраль — март) 1943 року. Штабові УПА йшлось передусім про здобуття (штабу УПА прежде всего необходимо было предусмотреть овладение) добрих стратегічних позицій для розгорнення дальших плянових акцій. Ці найкращі позиції на ПЗУЗ (Волынь и Полесье) були в руках червоних партизан. їх передусім треба було здобути. Так прийшло до перших боїв УПА з червоними партизанами…»

Можете не сомневаться — за «первыми боями» последовали все новые и новые. В донесениях, сводках, отчетах и мемуарах партизанских командиров эта тема — бои против вооруженных отрядов украинских националистов — присутствует постоянно.

«Отряд им. Хрущева 14 июня отправлял на аэродром раненых, В лесах возле Ракитно (100 км северо-восточнее Ровно. — М.С.) на сопровождающих 130 партизан напало до 600 бандеровцев. Два с половиной часа вели ожесточенный бой, сходились чуть ли не врукопашную… Националисты крепко дерутся. Они отступили лишь тогда» когда понесли большие потери — около 40 убитыми и до 150 ранеными…»

8 июля, командир отряда им. Сталина (соединение А. Федорова) Г. Балицкий:

«Вчера наткнулись на вражеский отряд 300 человек, вооружены пулеметами, автоматами и минометами. Обстановка хреновая, но настроение бодрое… В свое время каждый куст был для партизана крепостью, но теперь этот куст является смертью для партизан, ибо враг сейчас сидит в лесу, он хорошо знает его… Коварный враг, что и говорить. Немец не всегда идет в лес, а эта сволочь находится в лесу и в маленьких хуторах, и поэтому националистические банды далеко опаснее, чем немецкие карательные отряды…»

Он же, 7 августа, район Ковельского ж/д узла: «Всякими способами мешают нам — партизанам — подходить к ж/д, делают везде нам засаду, этим самым не давая возможности подходить к ж/д полотну, но мы своим оружием> своим духом, волей горим и посылаем (их) на…»

Советские («красные») партизаны были самым сильным, но не единственным вооруженным противником бандеровцев. Прежде всего они нанесли сокрушительный удар по отрядам Тараса Боровца (псевдоним «Бульба»). Боровец не был «красным», его даже нельзя назвать «бледно-розовым». Атаман действовал от имени эмигрантского правительства Украинской Народной Республики (антибольшевистское, «петлюровское» правительство, контролировавшее значительную часть Украины в 1918–1920 гг.) и ее «президента» Андрея Левицкого. Еще в конце 1932 г. Боровец создал на Полесье подпольную организацию под названием «Украинское Национальное Возрождение»; организация была малочисленной, а ее руководитель в конце концов попал в Березу-Картузску. Военное поражение Польши освободило узников концлагеря, в числе которых был и Боровец; в августе 1940 г. он нелегально перешел границу теперь уже советской Украины и приступил к формированию структур будущей Украинской Повстанческой армии.

В написанной после войны, в Канаде, книге воспоминаний («Армія без державы») Боровец описывает первые дни советско-германской войны в таком стиле:

«Часть фронтовых чекистов и комиссаров, если их не одолел и не перестрелял советский солдат, к своему счастью, на автомобилях и награбленных конях день и ночь бегут лесами и болотами на восток. За ними лезет туча местных энкавэдэшников, милиционеров, секретарей и глав всех районов, обкомов, которые до этого, как мошки и пиявки, точили живую кровь из нашего народа…»

Боровец не просто наблюдал за этими событиями, созданные им вооруженные отряды приняли в них активное участие — обстреливали отступающие подразделения Красной Армии, уничтожали диверсионные группы НКВД, создавали органы местного самоуправления. По согласованию с командованием вермахта Боровец создал в районе Сарны — Олевск (северо-восток Волыни) нечто вроде «антипартизанской республики». Одним словом, для бандеровцев он должен был бы быть «вполне своим», и он стремился к объединению сил с ОУН, ездил на переговоры во Львов, но непреодолимым препятствием стало нежелание Лебедя и К0 делиться с кем бы то ни было хотя бы крохами «влады».

К весне 1943 г. в отрядах Боровца (они же УПА, они же «Полесская Сечь») было порядка 5–6 тыс. человек. Это была серьезная сила, и бандеровцы отнеслись к ней очень серьезно. Создав значительное численное преимущество (к лету 1943 г. бандеровская «армия» насчитывала порядка 20–30 тыс. человек), усиленное превосходством в вооружении и военной подготовке командного состава, бандеровцы предъявили Боровцу ультиматум: сдать все, сдать название («украинская повстанческая армия»), оружие, личный состав. Напрасно атаман пытался воззвать к совести засліплених тоталітаристів, напрасно («Открытое письмо» от 4 августа 1943 г.) засыпал их потоком риторических вопросов («З цих категоричних поглядів дозволю собі запитати Вас: за що Ви боретесь? За Україну чи за ОУН? За українську державу чи за диктатуру в цій державі? За український народ, чи тільки за свою партію?»); напрасно взывал к задавленному террором населению («Трудящі України!.. Якщо бандерівські фашисти починають кидати в народ демократичні лозунги і говорять, що вони також боряться за єдність і за повну свободу трудящих, то ж чому вони цю єдність розбивають прагненням (стремлением) встановити безконтрольну диктатуру…»).

Один за другим отряды «Полесской Сечи» окружались и уничтожались — командиров передавали для «дознания» в руки Службы безопасности, рядовых повстанцев разоружали и предлагали добровольно вступить в бандеровскую УПА. Не желающих вступать добровольно расстреливали на месте. Вступившие «добровольно» оставались под постоянным наблюдением СБ и уничтожались при малейшем подозрении или же просто в рамках очередной кампании «чистки рядов». 19 августа 1943 г. боевики бандеровской СБ атаковали штаб «Полесской Сечи», где захватили в плен жену атамана, которую в ходе допроса замучили до смерти. Руководство ОУН(б) в специальном сообщении даже разъяснило, что Анна Боровец «була польським шпигуном (шпионом) серед українців», за что и была «засуджена ревтрибуналом»…

При такой занятости оставались ли у бандеровцев время и силы для борьбы против немцев? Странный вопрос, не правда ли? Кто же не помнит знаменитую строчку из дневника комиссара Руднева: «Националисты наши враги, но они бьют немцев». Ее цитировали тысячу и один раз; еще бы — сам комиссар легендарного Ковпака (и вроде бы даже еврей) признает… Ну что ж, звиняйте, панове, не я начинал разговор про дневник Руднева.

Указанная выше строка в дневнике есть. Вот эта запись от 24 июня 1943 года:

«…За эти дни, а особенно за последний день, нервы настолько напряжены, что я вторые сутки почти ничего не кушаю. Так как здесь такое политическое переплетение, что нужно крепко думать. Убить — это очень простая вещь; но надо сделать, чтобы избежать этого. Националисты наши враги, но они бьют немцев…»

Ни я, ни большинство моих читателей «настоящего пороха не нюхали». Спасибо судьбе. Но в турпоходе, надеюсь, случалось бывать каждому, посему каждый может оценить сам — до какой же степени нервного и физического стресса должен дойти человек, чтобы в лесу, «на свежем воздухе», кусок в горло не шел… В таком состоянии чего только не померещится… Судя по дневнику, в дальнейшем такой срыв у комиссара не повторялся, а вот упоминания про «националистов» идут одно за другим.

Запись от 30 июня:

«…Надоела эта комедия с этой сволочью. Собрался всякий националистический сброд, разбить их нет никакого труда, но это будет на руку немцам, и противопоставим против себя западных украинцев. Среди них только верхушка идейно сильна, а основная масса — это слепое оружие в руках националистических прохвостов. При первом ударе все это разлетится…»

Запись от 2 июля:

«…B наши руки попал ряд ценных националистических документов, которые показывают полное слияние немецких фашистов с украинскими националистами. Есть письмо Мельника, одного из националистических руководителей к германским властям [с просьбой] о помощи им оружием для борьбы с Московией… Нет никакого сомнения, что верхушка националистов обманывает рядовую массу в том, что они ведут борьбу против немцев, а на самом деле они ведут вместе с немцами и при их поддержке борьбу против советской власти…»

Запись от 5 июля:

«…Костяком и основой повстанческой Украинской армии являются полицейские западных областей. После занятия немцами западных областей Украины кулаки и репрессированные элементы пошли в полицию, которая грабила и убивала еврейские семьи, и этим грабежом жили, а когда немцы посадили их на паек, вся эта черносотенная сволочь, которой руководили националисты, забрала данное немцами оружие и ушла в леса. Здесь они объединялись по сотням и первой своей задачей поставили объявить беспощадную резню всему польскому населению. Началась страшная резня, целые села, районы, польское население самым зверским образом убивалось, причем зверски мучили и убивали детей, женщин и стариков, а все постройки предавали огню. Несомненно, что немецкая охранка здесь в этой национальной резне [сыграла] главную роль…»

Запись в дневнике Руднева от 5 июля 1943 года — это сделанное по горячим следам (увы, в данном случае расхожее выражение приобретает очень мрачный подтекст) свидетельство о самом главном, самом масштабном действии, совершенном бандеровской УПА и СБ. Не случайно, что факт совершения этого тягчайшего преступления (а по действующим нормам международного права преступления геноцида не имеют срока давности) с неподдельной яростью отрицался и отрицается апологетами бандеровщины. Точнее говоря, сам факт массовых убийств польского населения на Волыни никто уже не отрицает. Практически не осталось места и для дискуссии о масштабе резни — 60 тыс убитых насчитывается только на Волыни (не считая Галичину, где, правда, резня началась позднее и проходила с меньшим размахом), и это только в тех населенных пунктах, по которым польским исследователям удалось составить конкретные списки погибших; понятно, что общее число жертв значительно выше. Предметом яростной дискуссии являются причины произошедшего и роль во всем этом руководства ОУН(б).

У самых безсоромных авторов резня называется «вооруженные столкновения между отрядами УПА и Армии Крайовой». Вот такая она, оказывается, польская партизанская армия, на три четверти состоявшая из женщин и детей… Или: «поляки начали первыми».

Остается спросить — зачем? Перед началом войны, в 1939 г., на Волыни (по оценкам разных авторов) поляки составляли никак не более 15–18 % населения, причем большая их часть была сосредоточена в городах; село же было преимущественно украинским. После аннексии этих территорий Советским Союзом значительная часть польского населения была депортирована в Сибирь и Северный Казахстан; в частности, практически поголовно были высланы (если не арестованы как «шпионы и враги советской власти») так называемые «осадники» — польские крестьяне, которым власти 2-й Речи Посполитой предоставляли лучшие земли на кресах всходних («восточных окраинах»). К моменту начала второй, гитлеровской оккупации Волыни поляки составляли не более 7–8 % сельского населения, распыленного среди моря украинских сел и хуторов. Причем остались именно те, кто жил на этих землях бок о бок с украинцами сотни лет. И вот они-то в припадке массового сумасшедствия начали резать десятикратно превосходящих их в численности украинских соседей?

Последний «рубеж обороны» адвокатов бандеровщины выглядит так: «Террор развивался стихийно и массово как реакция на двадцатилетие унижений и насилия со стороны польских властей… Руководство ОУН и командование УПА некоторое время просто закрывали глаза на то, что творится». Просто закрывали глаза. От стыда, надо полагать…

Прежде чем перейти к цитированию документов, обратимся к фрагменту из книги «Горькая правда», написанной в Канаде украинским историком Виктором Полищуком. Автор родился и вырос на Волыни, в крестьянской семье; жизнь, порядки и обычаи этого глухого, бедного края видел он своими глазами:

«Я, як і мої сестри, виховувався (воспитывался) в українській патріотичній родині (семье), яка, однак, не мала нічого спільного (общего) зі зневагою (презрением) до поляків чи євреїв. Найближчим нашим сусідом був єврей Гершко, з котрим батько й мати розмовляли виключно по-українськи, так само, як і ми, діти, з його дітьми. Ніколи між нами не було сварки, а на єврейську пасху сусід давав нам мацу.

В нашому містечку не було української школи, отже я ходив до польської, а читати й писати по-українськи навчив мене батько. Закінчивши 1939 року сім (семь) класів, я склав екзамен до комерційної гімназії в нашому місті, проте (однако) війна й арешт батька 17 вересня (сентября) 1939 року більшовиками перекреслили плани мого дальшого тоді навчання (обучения). Всі канікули ми, діти, проводили на селі, в діда й баби. Ні від них, ні від будь-кого в селі тоді я ніколи не чув поганого слова на адресу поляків чи євреїв. Село було однонаціональне, українське, спокійне, працьовите (работящее). Характерно, що ніколи, ні влітку, ні під час різдвяних чи великодніх свят (ни летом, ни на Рождество или Пасху) я не бачив там пхяної людини. В моїх діда й баби на рік (в год) ішло не більш, як півлітри горілки: по малій чарці випивали дідуньо, мій батько й дядько Іван. Хати не мали замків (не имели замков), двері замикали кілочком (палочкой), що мало означати, що нікого вдома немає. Про крадіжки ніхто не чув (про воровство никто и не слышал)…»

То же самое можем мы прочитать и в великом множестве других воспоминаний; те, кто постарше, мог слышать это и от своих родителей. Именно так и