Любопытство

Ум потенциального историка подобен самолету с реактивным двигателем. После получения первого импульса к изучению Истории, когда он узнает о ее существовании через воздействие исторически настроенного социального окружения, ум вырабатывает свой собственный следующий импульс, превращая восприимчивость в любопытство. Этот переход от пассивной к активной фазе заставляет ученика Истории взять инициативу в свои руки и далее следовать на свой риск и страх, пролагая курс в неведомые небесные сферы.

Вез творческого пробуждения и любопытства даже самые известные, впечатляющие и величественные памятники Истории не произведут на воображение должного воздействия, ибо глаза, обращенные к ним, будут слепы (Исайя 42, 20; Иер. 5, 21; Иез. 12, 12; Матф. 13, 14: Марк 4, 12; Лука 13, 10; Иоанн 12, 40; Деян. 28, 26; Рим. 1 1, 8). Эта истина была подтверждена западным философом‑ путешественником Вольнеем, посетившим исламский мир в 1783‑ 1785 гг. А в 1798 г. целая группа ученых воспользовалась приглашением Наполеона сопровождать экспедиционные силы в Африке. В отличие от этих бесстрашных людей науки ни сам Наполеон, ни его армия не были влекомы в Египет зовом Истории. Движущими силами захватчиков был варварский непокой и честолюбие. Однако Наполеон сознавал, что прикоснулся к струне, звук которой способен тронуть даже невежественное сердце самого грубого солдата. Поэтому перед решающей битвой он счел нужным обратиться к армии со следующими словами: «Солдаты, сорок веков взирают на вас», – имея в виду пирамиды, открывшиеся взору во время их марша на Каир. Можно быть уверенным, что Мурат‑ бей, командующий вооруженными силами мамлюков, и не подумал подбодрить своих нелюбознательных товарищей аналогичным напоминанием.

Французские ученые, посетившие Египет вместе с войсками Наполеона, обнаружили новое измерение Истории, которое должно было удовлетворить западное любопытство. Научный интерес той эпохи сосредоточился прежде всего на классических языках и литературе эллинской цивилизации. 1798 г. принес неожиданную победу. Были обнаружены истоки своего собственного культурного наследства. После вторичного освоения под новым углом зрения латинской и греческой классики западные ученые стали осваивать арабскую и персидскую классику исламского общества, китайскую классику дальневосточного общества, санскритскую классику индуистского общества, и, не удовлетворившись изучением древнееврейских оригиналов Библии, которую христианская церковь разделяла с иудейской диаспорой, западные ученые к тому времени освоили также древнеиранский язык писаний парсийского зороастризма. Таким образом, будучи обладателями всех богатств прошлого, которые сохранялись в культурном наследии живых цивилизаций, западные ученые принялись откапывать скрытые богатства, тысячелетиями находившиеся под землей, преданные полному забвению.

Это было мощным интеллектуальным прорывом, ибо давным‑ давно нарушилась непрерывная цепь традиции, и не было того, кто мог бы посвятить новообращенного в ее тайны. Без сторонней помощи ученые должны были расшифровывать забытые письмена и открывать структуру, словарь и значение мертвых языков, мертвых в прямом смысле этого слова в отличие от латыни и санскрита, которые называются мертвыми, ибо вышли из речевого употребления, но тем не менее продолжают использоваться в литургии и классической литературе. Постижение древнеегипетской цивилизации западными учеными, начавшееся в 1798 г., было, таким образом, значительно более существенным достижением в развитии современного западного исторического интереса, чем итальянский ренессанс латинской и греческой литературы XIV–XV вв. Сегодня известно не менее одиннадцати умерших цивилизаций – древнеегипетская, вавилонская, шумерская, минойская, хеттская, а также индская культура и культура Шан в Старом Свете, и майянская, юкатанская, мексиканская и андская цивилизации в Новом Свете. В течение жизни моего поколения было сделано четыре замечательных открытия: индская культура, культура Шан, хеттская и минойская цивилизации. И следует признать, что это заметно продвинуло наши знания и понимание истории.

Разумеется, это не вершина и не граница достижений западных интеллектуальных первопроходцев. Их успех не мог не заразить любопытством те незападные народы, которые еще полтора века назад, во дни Вольнея и Наполеона, жили и работали под сенью памятников Прошлого, не обращая на них никакого внимания. В 1952 г. японские, китайские, египетские и турецкие филологи, историки и археологи трудились рука об руку с западными энтузиастами на полях, уже «готовых к жатве» (Иоанн 4, 35: Матф. 9, 37‑ 38; Лука 10, 2). Поразительные успехи и достижения ученых не только не замыкали их в своей среде, но и, возбуждая интерес к науке, все более расширяли круг любителей‑ непрофессионалов.

Популярность археологии в наши дни стала столь широкой, что даже газетчики не проходят мимо ее открытий, давая читателям подробную информацию с мест раскопов. Открытие 4 ноября 1922 года гробницы Тутанхамона (1362‑ 1352 до н.э.) произвело в Англии почти такой же фурор, как рождение белой медведицей медвежонка в зоологическом саду в 1950 г. В наши дни, когда занятия греческим отодвинуты официальной школой на задний план, Англия остается единственной страной, где наблюдается рост числа желающих изучать греческий и латынь среди детей, а всеобщий интерес к классической истории и литературе стимулируется все возрастающим числом переводов, качество которых также неуклонно растет.

В сознании автора героическим примером ответа непобедимого любопытства на вызов терзающих душу обстоятельств всегда был Генрих Шлиман (1822‑ 1890). Началось это с того памятного дня в Уинчестере, когда автор мальчиком слушал лекцию своего учителя М. Дж. Рендалла, который, рассказывая об «Илиаде», останавливался и на выдающихся событиях этой романтической жизни. Родившись за год до смерти Шлимана, автор этих строк не мог, таким образом, быть знакомым с этим героем Истории, но зато он имел счастье лично знать двух его младших современников.

Г. У. Бэйли (р. 1899), всемирно известный филолог, в 1952 г. профессор санскрита в Кембридже, детство свое провел на ферме в Западной Австралии. Трудно себе представить менее подходящее окружение для будущего ученого специалиста в области восточных языков. Суровость целинных, недавно освоенных земель не располагала к сказкам и легендам. И как небесный дар воспринял мальчик книги. На западноавстралийской ферме появились семитомная энциклопедия и четыре учебника по французскому, латыни, немецкому, греческому, итальянскому и испанскому. Позднее мальчик увлекся арабским и персидским языками, однако персидский взял верх и перешел затем в интерес к санскриту.

Это была первая искра, разжегшая любопытство Бэйли. В 1943 г. скромный ученый рассказывал мне, как семья добродушно и в то же время с некоторым удивлением посматривала на него, когда в полдень после полевых работ он зубрил на сеновале восточную грамматику. Достигнув университетского возраста, молодой ученый осознал, что он у определенного предела и дальше изучать восточные языки самостоятельно, опираясь только на книги, вряд ли возможно. Каков же был его следующий шаг? В то время в Университете Западной Австралии восточные языки не преподавались. Оставалось ехать в Западную Европу или Северную Америку. Бэйли решил усовершенствовать латынь и греческий, для чего поступил в местный университет, где получил стипендию, а вскоре и возможность поехать в Оксфорд для углубленного изучения восточных языков.

Однако даже в Кембридже не оказалось кафедры, которая могла бы оказать помощь в изучении хотанского языка [659], – языка, родственного персидскому и санскриту. Этот язык был открыт западными учеными, пока Бэйли на сеновале в Западной Австралии изучал Авесту. Но именно этот язык стал тем полем деятельности, на котором позже Бэйли продемонстрировал свои блестящие возможности исследователя и ученого.

Опыт Бэйли в некоторой степени перекликается с опытом другого современного исследователя, специалиста по современной истории Дальнего Востока Ф. С. Джоунса. Будучи аспирантом, Джоунс случайно обнаружил в университетской библиотеке собрание книг по истории Дальнего Востока, подаренных некогда университету Ф. В. Диккенсом, англичанином, служившим в 1866‑ 1870 гг. военным врачом в Китае и Японии, а впоследствии преподававшим в университете японистику. Пыль, покрывавшая книги, сказала молодому ученому, что он был первым, проявившим к ним интерес; и эта покинутая всеми стопка книг оказала решающее воздействие на интеллектуальные искания молодого человека. Не отказываясь от своей постоянной академической работы, Джоунс с тех пор систематически занимается Дальним Востоком. Это стало предметом его личного интереса. Воспользовавшись помощью фонда Рокфеллера, он поехал в Китай и провел там около двух лет – с осени 1935 до лета 1937 г., изучая китайский язык в колледже китайских исследований в Пекине и даже путешествуя по стране, несмотря на то, что в Китае в то время были большие беспорядки. В конце 1937 г. он поступил на дальневосточное отделение Королевского института международных отношений в Лондоне, откуда вернулся в свою альма‑ матер в Бристоле. Я работал с ним в течение четырнадцати лет и не разу не замечал, чтобы у него хоть на время пропал интерес к любимому предмету.

Должен сказать, что и моя душа была в свое время опалена тем же огнем. Я никогда не забуду памятное зимнее утро начала 1898 г., когда в лондонской квартире моих родителей появилось на книжной полке четыре тома в одинаковых переплетах. Это была серия Фишера Унвина «История наций». Я имел вполне благоприятное окружение, для того чтобы сознание мое проснулось на рубеже девяти‑ десяти лет и призвало меня стать историком. Моя мать была историком. Я хорошо помню, как она писала в 1898 г. «Невыдуманные рассказы из шотландской истории», и помню восторг, охвативший меня, когда я взял в руки книгу с яркими картинками. Мать написала эту книгу, чтобы оплатить долг няне, которая присматривала за мной, когда мне было четыре или пять лет. И хотя мне было жаль расставаться с няней, я был вознагражден тем, что больше времени стал проводить с матерью. Каждый вечер, когда мама укладывала меня спать, она рассказывала мне историю Англии до битвы при Ватерлоо. Я был очень восприимчив к родной истории, но то памятное утро произвело решающее воздействие на мое дальнейшее интеллектуальное становление. Ибо открытие сияния древнеегипетского и вавилонского светил вывели меня из состояния Инь и привели в динамику Ян, пробудив неугасающее любопытство. И это продолжается более пятидесяти четырех лет.

Шхуна вышла в открытый океан (в детстве я как‑ то убежал на берег моря, но няня догнала меня и вернула домой; теперь уже не было няни, чтобы возвратить меня из предпринятого интеллектуального путешествия в Океан Истории). В школе любопытство мое было подогрето знакомством с опытом Геродота, отправившегося в ахеменидскую империю, и я стал изучать разновидности христианства в Грузии и Абиссинии. Университет открыл мне новый мир Дальнего Востока и Великой евразийской степи. Когда я сдал последние экзамены, мое любопытство увлекло меня в театр красочной эллинской истории – я стал сотрудником Британской археологической школы в Риме и Афинах. Там я сделал открытие тогда еще живого оттоманского мира. Это дало мне место в турецкой секции иностранного отдела британской делегации на Парижской мирной конференции 1919 г. Между первой и второй мировыми войнами мое любопытство подтолкнуло меня к интенсивным занятиям международными отношениями. Это расширило мой кругозор. Но чтобы добавить еще одно измерение к своей интеллектуальной вселенной, я вместе с К. Г. Юнгом совершил погружение в бездну Подсознательного. После второй мировой войны то же неуемное любопытство завлекло меня в область экономики. Я стал исследовать производственные циклы, надеясь, что это позволит мне лучше понять зависимость между Законом и Свободой в Истории. А 15 сентября 1952 г., перевалив на вторую половину шестьдесят четвертого года жизни, я ощутил, как подступающее Время еще настойчивее толкает меня в путь на поиски новых миров.

В этом возрасте меня вдохновил пример историка, банкира и государственного деятеля Георга Грота (1794‑ 1871), который за два года до завершения последнего заключительного тома своей двенадцатитомной истории Греции увлекся новой работой. В результате этого увлечения появилось три тома о Платоне. Не успел выйти последний из них, как автор принялся за Аристотеля. Однако он не смог новым изданием ответить на вызов Времени – Смерть прекратила гонку.

Всем сердцем преданный примеру Георга Грота, я старался не отстать и от лорда Брайса (1838‑ 1922), который, не успев закончить одну книгу, уже планировал следующую. Свой последний подвиг – исследование «Современные демократии» – он совершил, когда ему было уже за восемьдесят. Он намеревался еще написать о Юстиниане I и его супруге Феодоре, когда смерть прервала его замыслы.

Вдохновленный примерами Брайса и Грота, я, перешагнув в декабре 1950 г. порог двенадцатой части своего труда из тринадцати запланированных, принялся обдумывать «Религию историка» и «Историю эллинской цивилизации», которую начал еще в 1914 г., но прекратил из‑ за первой мировой войны.

В 1952 г. мое любопытство заставило меня переключиться с изучения арабского и турецкого языков на изучение новоперсидского. Мне вполне удавалось совмещать изучение трех языков в 1924 г., когда приходилось участвовать в издании «Хроники международных отношений». К 1927 г. относятся первые систематические заметки для настоящего Исследования, которое я начал писать регулярно в 1930 г. Пять лет, проведенных в свое время в Уинчестере (1902‑ 1907), дали мне достаточное знание греческого и латыни, чтобы свободно разбираться в античной классике, однако меня не покидала мечта столь же свободно ориентироваться в исламской классике. Первые шаги к этому я сделал в 1915г в Лондонской школе восточных исследований, но в 1924 г. вынужден был прекратить свои занятия турецким и арабским языками. К 1952 г. желание, отодвинутое в 1924 г. на задний план, переросло уже в настоятельную потребность. Я буквально сгорал от стыда, когда вспоминал, что мой любимый герой Генрих Шлиман выучил самостоятельно тринадцать языков.

В 1952 г. мною овладело также страстное желание совершить путешествие по наиболее примечательным историческом местам которых я никогда не видел или которые приворожили меня однажды.

Каждый раз, когда я задумываюсь о своих геродотовских амбициях, я вспоминаю анекдот, рассказанный лордом Брайсом. Лорд Брайс, завзятый путешественник, объездивший к тому времени уже полмира, почувствовал как‑ то легкое недомогание. Это навело его на мысль, что дальнейшие путешествия могут оказаться под вопросом. Тогда они с леди Брайс решили избрать для следующего путешествия наиболее суровый край, чтобы испытать свое физическое состояние. Выбор их пал на Сибирь. Успешно преодолев сибирские просторы, они решили, что им вполне по силам и остальная часть мира. Пример лорда Брайса тем сильнее вдохновлял меня, чем ближе я приближался к окончанию «Постижения истории». И вот на середине шестьдесят четвертого года жизни я благодарю Бога за любопытство, которым Он наделил меня пятьдесят четыре года назад и которое никогда не покидает меня с тех пор.