Глава IX. Суд вселенских патриархов

Тяжелый нравственный удар, поразивший патриарха, отнял у него мужество и стойкость, с которыми он боролся против врагов. Зная хорошо греческое продажное духовенство, он справедливо опасался предстоящего суда, и в нем явилось естественное желание избавить себя от нового позора и новых унижений. С этою целью Никон еще раз обратился с письмом к царю, в котором благословлял избрать нового патриарха, отрекался от всякого вмешательства в дела и просил только оставить за ним патриарший титул, построенные им три монастыря со всеми их вотчинами, с тем, чтобы новый патриарх не касался их и чтобы эти монастыри не подлежали мирским судам; в заключение Никон прощал и разрешал всех, кого прежде проклинал. Лигаридес, которому Алексей Михайлович передал это письмо, не счел возможным допустить старика до почетного отступления, и вскоре просьба Никона была забыта. Доведенный до крайности бессердечием царя и подлостью приезжих авантюристов, находивших удобным поддерживать смуты в русской церкви, Никон сообразил, что вселенские патриархи знают о нем только со слов Мелетия, верного фактотума Лигаридеса, а потому следует ознакомить их с положением дел помимо греков. С этою целью Никон написал длинное письмо константинопольскому патриарху Дионисию, отрывок из которого был приведен раньше, в VII главе. В этом письме Никон изложил всю свою распрю с царем и с боярами, порицал “Уложение”, осуждал поведение царя, указывая, как он отяготил весь народ двойными и тройными налогами, и больше всего жаловался на самоставленника Лигаридеса; он передавал, что именующий себя Газским митрополитом верует по-римски, принял рукоположение от папы, в Польше служил обедню по католическому обряду, а между тем в Москве корчит из себя ревнителя православия, вошел в доверие к царю, который слушается его и поручил ему председательство на соборе; на этом соборе вопреки закону, воспрещающему переводить архиереев с одного места на другое, Крутицкого митрополита перевели в Новгород. Словом, события и лица были представлены в этом письме иначе, чем их передавал Мелетий. Но написать письмо было одно, а послать – другое.

За Новым Иерусалимом был учрежден строгий надзор, так как бояре опасались новой выходки Никона, который мог убежать, как думали многие, в Малороссию и там объявить себя патриархом Великия, Малыя и Белыя России. Посланный от него с письмом мог быть схвачен и подвергнут пыткам; долго колебался Никон, наконец, выбор его остановился на молодом монахе, приходившемся ему родственником; тот взялся доставить письмо в Константинополь и счастливо проскользнул мимо сторожевых кордонов в Малороссию. Там он попался в руки гетмана Ивана Михайловича Бруховецкого, и последний, переговорив с мстиславским епископом Мефодием, вернул его под конвоем в Москву. Письмо передано было царю, который понял из него, что с Никоном помириться невозможно, так как его антимонархическое направление неизменно; оскорбленный самодержец окончательно сделался врагом упрямого мордвина. А между тем, удаление патриарха и долгое отсутствие верховной церковной власти дали волю противникам преобразований, начатых Никоном. У двуперстников неожиданно нашлось общее с высшим правительством, с самим царем, со всеми, кто был не в ладах с патриархом, главным виновником ненавистных изменений буквы и обряда. Расколоучители смелее подняли головы, и их речи волновали все государство. Чувствовалась и сознавалась потребность прекратить разраставшиеся смуты; с этою целью в начале 1666 года состоялся новый поместный собор, который специально занялся уничтожением расколоучения, так как Питириму Новгородскому и Лигаридесу хотелось заявить ожидаемым патриархам о своей ревностной деятельности. Этот собор, подтвердивший все реформы Никона, считался подготовительным, так как все его постановления предполагалось передать на обсуждение вселенских иерархов.

Тем временем посольство Мелетия увенчалось успехом, какого так желал Лигаридес: Дионисий Константинопольский и Нектарий Иерусалимский отказались ехать в Москву, а Макарий Антиохийский и Паисий Александрийский согласились, заручившись полномочиями от первых двух. Путь их лежал почему-то, вместо Константинополя, через Малую Азию, Персию и Грузию на Астрахань. От Астрахани до Москвы патриархи ехали с большою торжественностью. Алексей Михайлович приказал предоставлять им всевозможные удобства и даже устраивать для проезда мосты. Проехав по почти безлюдным степным берегам Волги, где уже начинались таинственные разговоры про “батюшку” Стеньку Разина, почетные гости стали приближаться к столице, из которой им, по обычаю, высылали несколько почетных встреч, одну за другою. 2 ноября 1666 года часть московского духовенства встретила патриархов у городских ворот, откуда все шли до Успенского собора крестным ходом, при звоне колоколов, среди огромного стечения народа. После первых церемоний и угощений патриархи занялись предварительным исследованием дела, которое им предстояло решить; для этого занятия царь назначил им в помощь крутицкого митрополита Павла, рязанского архиепископа Иллариона и Лигаридеса. Как земляк вселенских патриархов Лигаридес сделался докладчиком по делу Никона и составил род обвинительного акта против московского патриарха. Основываясь на этом акте, составленном бойко и обдуманно, патриархи заранее были предубеждены против Никона; любопытно то, что, не находя достаточно веских обвинений, Лигаридес приписал Никону посягательство на власть и права вселенских патриархов.

29 ноября псковский архиепископ Арсений, спасский архимандрит Сергий из Ярославля и спасо-евфимиевский игумен Павел из Суздаля приехали в Новый Иерусалим звать Никона в Москву на открывшийся поместный собор.

– Откуда святейшие патриархи и собор, – заметил Никон, – взяли такое бесчиние, что присылают за мною архимандритов и игуменов, когда по правилам следует послать двух или трех архиереев?

– Мы к тебе не по правилам пришли, – возразил Сергий, – а по государеву указу. Отвечай нам: идешь или не идешь?

– Я с вами говорить не хочу, – обрезал его гордый старик, – а буду говорить с архиереями. Александрийский и антиохийский патриархи сами не имеют древних престолов и скитаются, я же поставление святительское имею от константинопольского. Если эти патриархи прибыли по согласию с константинопольским и иерусалимским, то я поеду, – с этою речью он обращался к одному только Арсению.

На следующий день Никон отслужил заутреню с елеосвящением^[15] в полном облачении, затем литургию, во время которой произнес поучение о терпении, и к вечеру выехал из монастыря в санях. Однако Сергий, душа посольства, успел дать знать в Москву, что Никон принял их нечестно, не едет и не сказал, когда поедет. Собор немедленно послал второй вызов с выговором за неповиновение и с приказанием приехать в Москву в ночь на 2 декабря и остановиться на Архангельском подворье в Кремле. Второе посольство встретило патриарха недалеко от села Чернева, в котором он и остановился, чтобы выждать назначенный срок. Однако Лигаридес и Питирим не угомонились и прислали в Чернево третий вызов; этим хотели внушить патриархам и царю, что дерзкий Никон не слушается даже соборного приглашения.

– Некому на вас жаловаться, – горько улыбнулся старик, – разве только одному Богу. Как же я не еду? И для чего велите выезжать ночью с немногими людьми? Хотите, верно, удавить, как митрополита Филиппа удавили!

В назначенный срок поезд из Чернева въехал через Никольские ворота в Кремль, и ворота были немедленно заперты ожидавшими стрельцами, причем полковник громко произнес: “Великого Государя дело”. Во вторых санях ехал клирик Шушера с патриаршим крестом; когда провожатые хотели взять этот крест, Шушера успел передать его Никону, за что был арестован и подвергнут тайному допросу лично самим царем, который приказал отдать его под стражу. Опасаясь бегства Никона в решительную минуту, мост у Никольских ворот был разобран, а дом, где ночевали приехавшие, оцеплен стражею. В 9 часов утра Мстиславский епископ Мефодий, блюститель Киевской митрополии при живом митрополите, и бывший протоиерей Максим Филимонов, прославившийся своими кознями в Малороссии, пришли звать Никона на заседание, но предупредили, чтобы он шел смирно, без предношения креста; однако патриарх резко отказался следовать этому совету, и собор должен был уступить ему. В столовой избе, где происходило заседание, произошла встреча трех патриархов; тут присутствовали, кроме двух патриархов, митрополиты Питирим Новгородский, Лаврентий Казанский, Иона Ростовский, Павел Крутицкий, Григорий Никейский, Амассийский, Иконийский и Трапезундский, Феодосии Венчакский, Варненский и Хиосский, Михаил Сербский и один из Грузии; архиепископы Симон Вологодский, Филарет Смоленский, Стефан Суздальский, Арсений Псковский, Илларион Рязанский, Иосиф Тверской, Арсений Исаевский, Синайский и Волонский; епископы Мисаил Коломенский, Александр Вятский, Филимон Никорцминдский, Иоаким Славяносербский, Лазарь Черниговский и Мефодий Мстиславский; более 50 архимандритов, игуменов и протоиереев, не считая священников и прочих духовных лиц. Величавый Никон в полном облачении вошел торжественно вслед за клириком, несшим крест, и все присутствующие должны были встать; вошедший прочитал молитву, поклонился царю, патриархам и всем присутствующим. Алексей Михайлович сам указал бывшему другу место для сиденья среди собравшихся русских иерархов, а не рядом с патриархом.

– Благочестивый Царь, – с иронией произнес гордый архипастырь, – я не принес с собою места. Буду говорить стоя! – И он стоял, опершись на свой посох, а перед ним держали крест.

– Зачем я призван на это собрание? – спросил Никон, когда водворилась тишина.

Тогда Алексей Михайлович, которому приходилось говорить, сам встал со своего места и подошел к Никону. Дело приняло такой вид, как будто собор должен произнести приговор между двумя тяжущимися; глава государства изложил все дело: он жаловался, что глава церкви русской оставил эту церковь на девятилетнее вдовство, благодаря чему восстали раскольники и мятежники и начали терзать церковь; царь предложил сделать по этому поводу допрос патриарху. Начался судебный допрос, настолько пространный, что рамки книги не дозволяют привести его полностью; кроме того, сущность его состояла в повторении всех приведенных обвинений, пересыпанных взаимными колкостями и оскорблениями, да в разборе письма к Дионисию Константинопольскому. Слыша град нелепых обвинений из уст князей и епископов, Никон обратился на втором заседании прямо к Алексею Михайловичу:

– Государь! Девять лет приготовляли то, в чем хотели сегодня обвинить меня, и никто не может промолвить ни слова, никто не отверзает уст. Тщетны все замыслы, повели им побить меня камнями, они тотчас исполнят приказ. Если же и еще девять лет будут выдумывать клеветы, то и тогда ничего не найдут против меня.

Три заседания тянулась эта нравственная пытка Никона, которого назойливо допрашивали по поводу каждой сплетни, выдуманной на него досужими болтунами. 5 декабря окончилось разбирательство, и Паисий Александрийский, в качестве судии вселенной, задал вопрос грекам и русским отдельно: “Чего достоин Никон? ” Обе партии ответили единогласно: “Да будет отлучен и лишен священнодействия”. Формально отказались признать Никона виновным трое: Лазарь Черниговский, Симон Вологодский и Мисаил Коломенский, не присутствовавшие даже на последнем заседании. Тогда оба патриарха встали, и Паисий произнес приговор, в котором было сказано, что по изволению Святого Духа и по власти, данной патриархам, вязать и решить, они, с согласия других патриархов, постановляют, что отселе Никон за свои преступления более не патриарх и не имеет права священнодействовать, но именуется простым иноком, старцем Никоном. Осужденный старик возвращался на Архангельское подворье, уже не смея благословлять народ. В это время благодаря чьей-то нескромности найден был грек Деметриос, живший в Новом Иерусалиме и переведший на греческий язык письмо Никона к Дионисию; его немедленно арестовали, и перепуганный монах, не ожидая, конечно, ничего доброго от таких судей, вонзил себе нож в сердце и тут же умер.

12 декабря в небольшой церкви Благовещения в Чудовом монастыре собрались судьи-патриархи и члены собора в полном облачении; из светских лиц было только несколько бояр-князей. Вскоре привели Никона: на нем была мантия и черный клобук с жемчужным крестом. Сначала Лигаридес прочитал ему по-гречески окончательно отредактированный приговор, потом рязанский митрополит Илларион прочитал то же самое по-русски. В приговоре обвиняли низложенного патриарха, главным образом, за то, что произносил хулы: на государя, называя его латиномудренником, мучителем и обидчиком; на всех бояр; на всю русскую церковь, говоря, будто она впала в латинские догматы; а в особенности, на газского митрополита Паисия Лигаридеса, к которому питал злобу за то, что он говорил всесветлейшему синклиту о некоторых гражданских делах Никона, и которого даже на соборе называл еретиком и мятежником. Ему ставили в вину низвержение коломенского епископа Павла, обвиняли в самовольном наименовании своих монастырей Иерусалимом, Вифлеемом и Голгофою, обвиняли в жестокости над подчиненными, которых он наказывал кнутом, палками, а иногда пытал и огнем. “Призванный на собор, – говорилось в приговоре, – Никон не явился смиренным образом, как мы ему братски предписали, но осуждал нас, говорил, будто у нас нет древних престолов, и наши патриаршие рассуждения называл блудословиями и баснями”. Словом, Никон был виноват кругом и около.

– Если я достоин осуждения, – сказал Никон по прочтении приговора, – то зачем вы, как воры, привели меня тайно в эту церковку? зачем здесь нет Его Царского Величества и всех его бояр? зачем нет всенародного множества людей российской земли? Разве я в этой церкви принял пастырский жезл? Нет, я принял патриаршество в соборной церкви перед всенародным множеством, не по моему желанию и старанию, но по прилежным и слезным молениям царя. Туда меня ведите и там делайте со мною, что хотите!

– Там ли, здесь ли, все равно! – отвечали ему. – Дело совершается советом царя и всех благочестивых архиереев. А что здесь нет Его Царского Величества, на то его воля! – И с Никона сняли клобук и панагию^[16].

– Возьмите это себе, – сострил осужденный, – разделите жемчуг между собою, достанется каждому золотников по пяти-шести, сгодится вам на пропитание на некоторое время. Вы, бродяги, турецкие невольники, шатаетесь всюду за милостынею, чтобы было чем дань заплатить султану.

С присутствующего в церкви какого-то греческого монаха сняли клобук и надели на Никона; затем его вывели. Садясь в сани, Никон громко сказал:

– Никон, Никон! Все это тебе сталось за то: не говори правды, не теряй дружбы! Если бы ты устраивал дорогие трапезы да вечерял с ними, то этого бы тебе не случилось!

В сопровождении стрельцов его повезли на земский двор, причем за санями шли приставленные к нему архимандриты Павел и Сергий; последний всю дорогу глумился над стариком, и когда кто-то из толпы остановил насмешника, то был немедленно арестован стрельцами. На другой день утром Алексей Михайлович прислал к Никону Родиона Матвеевича Стрешнева с запасом денег и разных мехов и одежд ввиду предстоящей поездки на север.

– Его Царское Величество прислал тебе это, – объявил Стрешнев, – потому что ты шествуешь в путь дальний.

– Возврати все это пославшему тебя и скажи, что Никон ничего не требует! – ответил гордый и неуступчивый “преступник”.

Стрешнев сказал, что царь просит прощения и благословения.

– Будем ждать суда Божия! – закончил беседу Никон.

В тот же день толпы народа стали собираться, чтобы поглазеть, как повезут низверженного патриарха. Но во избежание соблазна народу сказали, что Никона повезут через Спасские ворота по Сретенке, и народ устремился в Китай-город, а сани со ссыльным, окруженные отрядом стрельцов в 200 человек, выехали в противоположные. По дороге одна вдова поднесла Никону теплую одежду и 20 рублей денег; старик принял это как милостыню, отказавшись только что принять подачку от царя. Поезд направился в Ферапонтов монастырь, превращенный с 27 апреля 1798 года в приходскую церковь и находившийся недалеко от Кирилово-Белозерского монастыря.

Тем временем собор продолжал свои заседания. Троице-Сергиевский архимандрит Иоасаф 18 февраля 1667 года был избран по жребию из трех кандидатов патриархом и совместно со вселенскими патриархами пересмотрел постановления предшествующего собора относительно раскола, волновавшего русскую церковь. Патриархи одобрили все постановления и подкрепили их анафемою в самых сильных выражениях на раскольников. Последнее заседание собора состоялось 13 мая 1667 года. Приговор патриархов имел чрезвычайную важность в последующей истории раскола; он утвердил непримиримую ненависть между господствующею церковью и несогласными с нею противниками никоновских исправлений. Озлобленные фанатики-двуперстники, распавшиеся после соловецкого мятежа на поповщину и беспоповщину, произносили имя Никона как имя главного виновника их страданий, с проклятиями и ругательствами; господствующая церковь как последовательница правил сосланного патриарха называлась раскольниками с презрением никониановскою. Но вне раскольничьего мира на Никона всегда смотрели как на невинно пострадавшего за правую веру, всегда называли его патриархом, вполне сознавая, что собор поступал не по правилам и не мог лишить его патриаршего сана за указанные в приговоре проступки; все это было сделано проходимцами-греками из угождения боярам. Интересно, что в числе обвинений против Московского государства в универсале^[17] восставшего в 1667 году гетмана Брюховецкого самым гнусным делом москалей названо то, что “они свергли святейшего отца-патриарха, который учил их иметь милость и любовь к ближнему”. Знаменитый Степан Разин говорил, что он везет с собою патриарха Никона с целью восстановить его на московском патриаршем престоле, и этим усиливал свое обаяние.