![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Глава 10. НЕПРИЯТНОСТИ.
Первое свидание и первая бессонница – это была все–таки еще прежняя, хорошая жизнь. Но на другой день начались неприятности. После завтрака я позвонил Кате – и неудачно. Подошел Николай Антоныч. – Кто ее спрашивает? – Знакомый. – А именно? Я молчал. – Ну–с? Я повесил трубку… В одиннадцать часов я засел в овощной лавке, из которой была видна вся Тверская–Ямская. На этот раз никто не принимал меня за вора. Я делал вид, что звоню по телефону, покупал моченые яблоки, стоял у дверей с равнодушным видом. Я ждал Нину Капитоновну. По прежним годам я знал, когда она возвращается с базара. Наконец она показалась – маленькая, сгорбленная, в своем зеленом бархатном пальто–салопе, с зонтиком – в такой мороз! – с неизменной кошелкой. – Нина Капитоновна! Она сурово взглянула на меня и, ни слова не сказав, пошла дальше. Я изумился. – Нина Капитоновна! Она поставила кошель на землю, выпрямилась и посмотрела на меня с негодованием. – Вот что, голубчик мой, – сказала она строго. – Я на тебя, по старой памяти, не сержусь. Но только чтобы я тебя не видела и не слышала. Голова у нее немного тряслась. – Ты – сюда, а мы – туда! И чтобы не писал, не звонил! Вот уж могу сказать: не думала я! Видно, ошиблась! Она подхватила кошель, и – хлоп! – калитка закрылась перед самым моим носом. Открыв рот, я смотрел ей вслед. Кто из нас сошел с ума? Я или она?.. Это был первый неприятный разговор. За ним последовал второй, а за вторым – третий. Возвращаясь домой, я встретил у подъезда Лихо. Вот уж когда не время было говорить с ним о моем сочинении! Мы вместе поднимались по лестнице: он, как всегда, закинув голову, глупо вертя носом, а я – испытывая страшное желание ударить его ногой. – Товарищ Лихо, я получил сочинение, – вдруг сказал я. – Вы пишете: «идеализм». Это уже не оценка, а обвинение, которое нужно сперва доказать. – Мы поговорим потом. – Нет, мы поговорим сейчас, – возразил я. – Я комсомолец, а вы меня обвиняете в идеализме. Вы ничего не понимаете. – Что, что такое? – спросил он и нахмурился. – Вы не имеете понятия об идеализме, – продолжал я, замечая с радостью, что с каждым моим словом у него вытягивается морда. – Вы просто не знали, чем бы меня поддеть, и поэтому написали: «идеализм». Недаром про вас говорят… Я остановился на секунду, почувствовав, что сейчас скажу страшную грубость, Потом все–таки сказал: – Что у вас голова, как кокосовый орех: снаружи твердо, а внутри жидко. Это было так неожиданно, что мы оба остолбенели. Потом он раздул ноздри и сказал коротко и зловеще: – Так?! И быстро ушел. Ровно через час после этого разговора я был вызван к Кораблеву. Это был грозный признак: Кораблев редко вызывал к себе на квартиру. Давно не видел я его таким сердитым. Опустив голову, он ходил по комнате, а когда я вошел, посторонился с каким–то отвращением. – Вот что! – У него сурово вздрогнули усы. – Хорошие сведения о тебе! Приятно слышать! – Иван Павлыч, я вам сейчас все объясню, – возразил я, стараясь говорить совершенно спокойно. – Я не люблю критиков, это правильно. Но ведь это еще не идеализм! Другие ребята все списывают у критиков, и это ему нравится. Пусть он прежде докажет, что я – идеалист. Он должен знать, что это для меня – оскорбление. Я протянул Кораблеву тетрадку, но он даже не взглянул на, нее. – Тебе придется объяснить свое поведение на педагогическом совете. – Пожалуйста!.. Иван Павлыч, – вдруг сказал я, – вы давно были у Татариновых? – А что? – Ничего. Кораблев посмотрел мне прямо в глаза. – Ну, брат, – спокойно сказал он, – я вижу, ты неспроста нагрубил Лихо. Садись и рассказывай. Только, чур, не врать. И родной матери я не рассказал бы о том, что влюбился в Катю и думал о ней целую ночь. Это было невозможно. Но мне давно хотелось рассказать Кораблеву о переменах в доме Татариновых, о переменах, которые так не понравились мне! Он слушал меня, расхаживая из угла в угол, Время от времени он останавливался и оглядывался с печальным выражением. Вообще мой рассказ, кажется, расстроил его. Один раз он даже взялся рукой за голову, но спохватился и сделал вид, что гладит себя по лбу. – Хорошо, – сказал он, когда я попросил его позвонить к Татариновым и выяснить, в чем дело. – Я сделаю это. А ты зайди через час. – Иван Павлыч, через полчаса! Он усмехнулся – печально и добродушно… Я провел эти полчаса в актовом зале. Паркет в актовом зале выложен елочкой, и когда я шел от окон к дверям, темные полоски казались светлыми, а светлые – темными. Солнце светило вовсю, у широких окон медленно кружились пылинки. Как все хорошо! И как плохо! Когда я вернулся, Кораблев сидел на диване и курил. Мохнатый зеленый френч, который он всегда надевал, когда чувствовал себя плохо, был накинут на плечи, и мягкий ворот рубахи расстегнут. – Ну, брат, напрасно ты просил меня звонить, – сказал он. – Я теперь знаю все твои тайны. – Какие тайны? Он посмотрел на меня, как будто впервые увидел. – Только нужно уметь их хранить, – продолжал он. – А ты не умеешь. Сегодня, например, ты ухаживаешь за кем–нибудь, а завтра об этом знает вся школа. И хорошо еще, если только школа. Должно быть, у меня был очень глупый вид, потому что Кораблев невольно усмехнулся, – впрочем, едва заметно. По меньшей мере, двадцать мыслей сразу пронеслись в моей голове. «Кто это сделал? Ромашка! Я его убью! Так вот почему Катя не пришла! Вот почему старушка меня прогнала!» – Иван Павлыч, я ее люблю, – сказал я твердо. Он развел руками. – Мне все равно, пускай об этом говорит вся школа! – Ну, школа–то – пожалуй, – сказал Кораблев. – Но вот что говорят Марья Васильевна и Нина Капитоновна, это тебе не все равно, не правда ли? – Нет, тоже все равно! – возразил я с жаром. – Позволь, но тебя, кажется, выгнали вон из дома? – Из какого дома? Это не ее дом. Она только и мечтает, что кончит школу и уйдет из этого дома. – Позволь, позволь… Значит, что же? Ты собрался жениться? Я немного опомнился. – Это никого не касается! – Разумеется, – поспешно сказал Кораблев. – Но понимаешь, я боюсь, что это не так просто! Нужно все–таки и Катю спросить. Может быть, она еще и не собирается замуж. Во всяком случае, придется подождать, пока она вернется из Энска. – А, – сказал я очень спокойно. – Они отправили ее в Энск? Прекрасно. Кораблев снова посмотрел на меня – на этот раз с нескрываемым любопытством. – У нее заболела тетка, и она поехала ее проведать, – сказал он. – Она поехала на несколько дней и к началу занятий вернется. По этому поводу, кажется, не стоит волноваться! – Я не волнуюсь, Иван Павлыч. А что касается Лихо, – если хотите, я перед ним извинюсь. Только пускай и он возьмет назад свое заявление, что я идеалист… Как будто ничего не случилось, как будто Катю не отправили в Энск, как будто я не решил убить Ромашку, – мы минут пятнадцать спокойно говорили о моем сочинении. Потом я простился, сказал, что, если можно, завтра снова зайду, и ушел.
|