![]() Главная страница Случайная страница КАТЕГОРИИ: АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника |
Глава 12. РОМАШКА.
В двенадцатом часу ночи я простился с Ч. и вернулся к себе. Поздний час для гостей. Но меня ждал гость – правда, непрошеный, но все–таки гость. Портье сказал: – К вам. И навстречу мне поднялся Ромашка. Нужно полагать, что он не только душой, но и телом приготовился к этому визиту, потому что таким роскошным я его еще не видел. Он был в каком–то широком пальто стального цвета и в мягкой шляпе, которая не сидела, а стояла на его большой неправильной голове. От него пахло одеколоном. – А, Ромашка, – сказал я весело. – Здравствуй, Сова! Кажется, он был потрясен таким приветствием. – А, да, Сова, – улыбаясь, сказал он. – Я совсем забыл, что так меня называли в школе. Но удивительно, как ты помнишь эти школьные прозвища! Он тоже старался говорить в непринужденном духе. – Я, брат, все помню. Ты ко мне? – Если ты не занят. – Ничуть, – сказал я. – Абсолютно свободен. В лифте он все время внимательно смотрел на меня: как видно, прикидывал, не пьян ли я и, если пьян, какую выгоду можно извлечь из этого дела. Но я не был пьян – был выпит только один стакан вина за здоровье великого летчика и моего старшего друга… – Вот ты где живешь, – заметил он, когда я вежливо предложил ему кресло. – Хороший номер. – Ничего. Я ждал, что сейчас он спросит, сколько я плачу за номер. Но он не спросил. – Вообще это хорошая гостиница, – сказал он, – не хуже «Метрополя». – Пожалуй. Он надеялся, что я первый начну разговор. Но я сидел, положив ногу на ногу, курил и с глубоким вниманием изучал «Правила для приезжающих», лежавшие под стеклом, которым был покрыт письменный стол. Тогда он вздохнул довольно откровенно и начал. – Саня, нам нужно поговорить об очень многих вещах, – сказал он серьезно. – И мы, кажется, достаточно культурные люди, чтобы обсудить и решить все это мирным путем, Не так ли? Очевидно, он еще не забыл, как я однажды решил «все это» не очень мирным путем. Но с каждым словом голос его становился тверже. – Я не знаю, какие непосредственные причины побудили Катю внезапно уехать из дому, но я вправе спросить: не связаны ли эти причины с твоим появлением? – А ты бы спросил об этом у Кати, – отвечал я спокойно. Он замолчал. У него запылали уши, а глаза вдруг стали бешеные, лоб разгладился. Я смотрел на него с интересом. – Однако мне известно, – начал он снова немного сдавленным голосом, – что она уехала с тобою. – Совершенно верно. Я даже помогал ей укладывать вещи. – Так, – сказал он хрипло. Один глаз у него теперь был почти закрыт, а другим он косил – довольно страшная картина. Таким я видел его впервые. – Так, – снова повторил он. – Да, так. – Да. – Мы помолчали. – Послушай, – начал он снова. – Мы с тобой не договорили тогда на юбилее Кораблева. Должен тебе сказать, что в общих чертах я знаю эту историю с экспедицией «Святой Марии». Я тоже интересовался ею так же, как и ты, но, пожалуй, с несколько иной точки зрения. Я ничего не ответил. Мне была известна эта точка зрения. – Между прочим, тебе, кажется, хотелось узнать, какую роль играл в этой экспедиции Николай Антоныч. По крайней мере, так я мог судить по нашему разговору. Он мог судить об этом не только по нашему разговору. Но я не возражал ему. Я еще не понимал, куда он клонит. – Думаю, что могу оказать тебе в этом деле серьезную услугу. – В самом деле? – Да. Он вдруг бросился ко мне, и я инстинктивно вскочил и стал за кресло. – Послушай, послушай, – пробормотал он, – я знаю о нем такие вещи! Я знаю такую штуку! У меня есть доказательства, от которых ему не поздоровится, если только умеючи взяться за дело. Ты думаешь – он кто? Три раза он повторил эту фразу, придвинувшись ко мне почти вплотную, так что мне пришлось взять его за плечи и слегка отодвинуть. Но он этого даже не заметил. – Такие штуки, о которых он сам забыл, – продолжал Ромашка. – В бумагах. Конечно, он говорил о бумагах, взятых им у Вышимирского. – Я знаю, отчего вы поссорились. Ты говорил, что он обокрал экспедицию, и он тебя выгнал. Но это – правда. Ты оказался прав. Второй раз я слышал это признание, но теперь оно доставило мне мало удовольствия. Я только сказал с притворным изумлением: – Да что ты? – Это он! – с каким–то подлым упоением повторил Ромашка. – Я помогу тебе. Я тебе все отдам, все доказательства. Он у нас полетит вверх ногами. Нужно было промолчать, но я не удержался и спросил: – За сколько? Он опомнился. – Ты можешь принять это как угодно, – сказал он. – Но я тебя прошу только об одном: чтобы ты уехал. – Один? – Да. – Без Кати? – Да. – Интересно. То есть, иными словами, ты просишь, чтобы я от нее отступился? – Я люблю ее, – сказал он почти надменно. – Ага, ты ее любишь! Это интересно. И чтобы мы не переписывались, не правда ли? Он молчал. – Подожди–ка минутку, я сейчас вернусь, – сказал я и вышел. Заведующая этажом сидела у столика в вестибюле; я попросил у нее разрешения позвонить по телефону и, пока разговаривал, все время смотрел вдоль коридора, не ушел ли Ромашка. Но он не ушел – едва ли ему могло придти в голову, кому я звоню по телефону. – Николай Антоныч? Это говорит Григорьев. – Он переспросил. Наверно, решил, что ослышался. – Николай Антоныч, – сказал я вежливо, – извините, что я так поздно беспокою вас. Дело в том, что мне необходимо вас видеть. Он молчал. – В таком случае, приезжайте ко мне, – наконец сказал он. – Николай Антоныч! Как говорится, не будем считаться визитами. Поверьте мне, это очень важно, и не столько для меня, как для вас. Он молчал, и мне было слышно его дыхание. – Когда? Сегодня я не приеду. – Нет, именно сегодня. Сейчас. Николай Антоныч, – сказал я громко, – поверьте мне хоть один раз в жизни. Вы приедете. Я вешаю трубку. Он не спросил, в каком номере я остановился, и это было, между прочим, лишним подтверждением, что газету со статьей «В защиту ученого» прислал именно он. Но сейчас мне было не до таких мелочей. Я вернулся к Ромашке. Не запомню, когда еще я так врал и изворачивался, как в эти двадцать минут, пока не приехал Николай Антоныч. Я притворился, что мне совсем не интересно, кем прежде был Николай Антоныч, расспрашивал, что это за бумаги, и уверял гнусавым от хитрости голосом, что не могу уехать без Кати. Но вот в дверь постучали, я крикнул: – Войдите! И Николай Антоныч вошел и, не кланяясь, остановился у порога. – Здравствуйте, Николай Антоныч! – сказал я. Я не смотрел на Ромашку, потом посмотрел: он сидел на краешке стула, втянув голову в плечи, и беспокойно прислушивался – настоящая сова, но страшнее. – Вот, Николай Антоныч, – продолжал я очень спокойно, – вам, без сомнения, известен этот гражданин. Это некто Ромашов, ваш любимый ученик и ассистент и без пяти минут родственник, если я не ошибаюсь. Я пригласил вас, чтобы передать в общих чертах содержание нашего разговора. Николай Антоныч все стоял у порога – очень прямой, удивительно прямой, в пальто и со шляпой в руке. Потом он уронил шляпу. – Этот Ромашов, – продолжал я, – явился ко мне часа полтора тому назад и предложил следующее: он предложил мне воспользоваться доказательствами, из которых следует: во–первых, что вы обокрали экспедицию капитана Татаринова, а во–вторых, еще разные штуки, касающиеся вашего прошлого, о которых вы не упоминаете в анкетах. Вот тут он уронил шляпу. – У меня создалось впечатление, – продолжал я, – что этот товар он продает уже не в первый раз. Не знаю, может быть, я ошибаюсь. – Николай Антоныч! – вдруг закричал Ромашка. – Это все ложь. Не верьте ему. Он врет. Я подождал, пока он перестанет кричать. – Конечно, теперь это, в сущности, все равно, – продолжал я, – теперь это дело только ваших отношений. Но вы сознательно… Я давно чувствовал, что на щеке прыгает какая–то жилка, и это мне не нравилось, потому что я дал себе слово разговаривать с ними совершенно спокойно. – Но вы сознательно шли на то, что этот человек может стать Катиным мужем. Вы уговаривали ее – из подлости, конечно, – потому что вы его испугались. А теперь он же приходит ко мне и кричит: «Он у нас полетит вверх ногами». Как будто очнувшись, Николай Антоныч сделал шаг вперед и уставился на Ромашку. Он смотрел на него долго, так долго, что даже и мне трудно было выдержать эту напряженную тишину. – Николай Антоныч, – снова жалостно пробормотал Ромашка. Николай Антоныч все смотрел. Но вот он заговорил, и я поразился: у него был надорванный, старческий голос. – Зачем вы пригласили меня сюда? – спросил он. – Я болен, мне трудно говорить. Вы хотели уверить меня, что он негодяй. Это для меня не новость. Вы хотели снова уничтожить меня, но вы не в силах сделать больше того, что уже сделали – и непоправимо. – Он глубоко вздохнул. Действительно, я видел, что говорить ему было трудно. – На ее суд, – продолжал он так же тихо, но уже с другим, ожесточенным выражением, – отдаю я тот поступок, который она совершила, уйдя и не сказав мне ни слова, поверив подлой клевете, которая преследует меня всю жизнь. Я молчал. Ромашка дрожащей рукой налил стакан воды и поднес ему. – Николай Антоныч, – пробормотал он, – вам нельзя волноваться. Но Николай Антоныч с силой отвел его руку, и вода пролилась на ковер. – Не принимаю, – сказал он и вдруг сорвал с себя очки и стал мять их в пальцах. – Не принимаю ни упреков, ни сожаления. Ее дело. Ее личная судьба. А я одного ей желал: счастья. Но память о брате я никому не отдам, – сказал он хрипло, и у него стало угрюмое, одутловатое лицо с толстыми губами. – Я, может быть, рад был бы поплатиться и этим страданием – уж пускай до смерти, потому что мне жизнь давно не нужна. Но не было этого, и я отвергаю эти страшные, позорные обвинения. И хоть не одного, а тысячу ложных свидетелей приведите, – все равно никто не поверит, что я убил этого человека с его мыслями великими, с его великой душой. Я хотел напомнить Николаю Антонычу, что он не всегда был такого высокого мнения о своем брате, но он не дал мне заговорить. – Только одного свидетеля я признаю, – продолжал он, – его самого, Ивана. Он один может обвинить меня, и если бы я был виноват, он один бы имел на это право. Николай Антоныч заплакал. Он порезал пальцы очками и стал долго вынимать носовой платок. Ромашка подскочил и помог ему, но Николай Антоныч снова отстранил его руки. – Здесь бы и мертвый, кажется, заговорил, – сказал он и, болезненно, часто дыша потянулся за шляпой. – Николай Антоныч, – сказал я очень спокойно, – не думайте, что я намерен отдать всю жизнь, чтобы убедить человечество в том, что вы виноваты. Для меня это давно ясно, а теперь и не только для меня. Я пригласил вас не для этого разговора. Просто я считал своим долгом раскрыть перед вами истинное лицо этого прохвоста. Мне не нужно то, что он сообщил о вас, – больше того, я давно знаю все это. Хотите ли вы сказать ему что–нибудь? Николай Антоныч молчал. – Ну, тогда пошел вон! – сказал я Ромашке. Он бросился было к Николаю Антонычу и стал ему что–то шептать. Но, как бесчувственный, стоял, глядя прямо перед собой, Николай Антоныч. Только теперь я заметил, как он постарел за эти дни, как был удручен и жалок. Но я не жалел его, – только этого еще не хватало. – Вон! – снова сказал я Ромашке. Он не уходил, все шептал. Потом он подхватил Николая Антоныча под руку и повел его к двери. Это было неожиданно – тем более, что я выгонял именно Ромашку, а не Николая Антоныча, которого сам же и пригласил. Мне хотелось еще спросить у него, кто написал статью «В защиту ученого» – И.Крылов не потомок ли баснописца? Но я опоздал, – они уже уходили. Кажется, я все–таки не поссорил их. Они медленно шли под руку вдоль длинного коридора, и только на одну минуту Николай Антоныч остановился. Он стал рвать волосы. У него не было волос, но на пальцах оставался детский пух, на который он смотрел с мучительным изумлением. Ромашка придержал его за руки, почистил его пальто, и они степенно пошли дальше, пока не скрылись за поворотом. Накануне отъезда Ч. позвонил мне и сказал, что он говорил с начальником Главсевморпути и сам прочитал ему мою докладную записку. Ответ положительный. В этом году уже поздно посылать экспедицию, но в будущем году – вполне вероятно. Проект разработан убедительно, подробно, но маршрутная часть нуждается в уточнении. Историческая часть весьма интересна. Буду вызван, извещение получу дополнительно. Весь этот день я провел в магазинах: мне хотелось подарить что–нибудь Кате, мы опять расставались. Это было нелегкое дело. Бабу на чайник? Но у нее не было чайника. Платье? Но я никогда не мог отличить креп–сатэна от фай–дешина. Лейку? Лейка была бы ей очень нужна, но на лейку не хватало денег. Без сомнения, я так бы ничего и не купил, если бы не встретил на Арбате Валю. Он стоял у окна книжного магазина и думал – прежде я бы безошибочно определил: о зверях. Но теперь у него был еще один предмет для размышлений. – Валя, – сказал я. – Вот что. У тебя есть деньги? – Есть. – Сколько? – Рублей пятьсот, – отвечал Валя. – Давай все. Он засмеялся. – А что – ты опять собираешься в Энск за Катей? Мы пошли в фотомагазин и купили лейку… Для всех я уезжал ночью в первом часу, но с Катей мы стали прощаться с утра – я все забегал к ней то домой, то на службу. Мы расставались ненадолго: в августе она должна была приехать ко мне в Заполярье, а я ждал, что меня вызовут еще раньше – быть может, в июле. Но все–таки мне было немного страшно – как бы опять не расстаться надолго… Валя принес на вокзал «Правду» с моей статьей. Все было напечатано совершенно так же, как я написал, только в одном месте исправлен стиль, а вся статья сокращена приблизительно наполовину. Но выдержки из дневника были напечатаны полностью: «Никогда не забуду этого прощанья, этого бледного вдохновенного лица с далеким, взглядом. Что общего с прежним румяным, полным жизни человеком, выдумщиком анекдотов и забавных историй, кумиром команды, с шуткой подступавшим к самому трудному делу. Никто не ушел после его речи. Он стоял с закрытыми глазами, как будто собираясь с силами, чтобы сказать прощальное слово. Но вместо слов вырвался чуть слышный стон, и в углу глаз сверкнули слезы…» Мы с Катей читали это в коридоре вагона, и я чувствовал, как ее волосы касаются моего лица, и чувствовал, что она сама чуть сдерживает слезы.
|