И месяц сиял над моей головой

1876 или 1877

Перед судом

Приумолкла тюрьма,

Всюду тишь и покой…

И царит над землёй

Полусвет, полутьма.

Что‑ то мрачно глядит

Нынче келья моя…

Хоть послушаю я,

Громко ль сердце стучит…

Чу!.. За дверью идут,

Слышен говор людей…

Близок час, – поведут

Нас на суд палачей.

Но ни просьб, ни мольбы

И в последний наш час

Наши судьи‑ рабы

Не услышат от нас!..

Пусть уныла тюрьма,

Пусть повсюду покой,

Пусть царит над землёй

Полусвет, полутьма,

Но и в этой глуши,

Где так долги года,

Нашей вольной души

Не сломить никогда!

Чу! в тиши гробовой

Снова слышны шаги,

Приходите ж за мной

Вы скорее, враги!..[9]

18 октября 1877

Цепи

Скованы цепи…

Кто же их будет носить?

Взятый ли в степи

Беглый, уставший бродить?

Вор ли, грабитель,

Схваченный ночью глухой?

Или служитель

Братства идеи святой? [10]

Борьба

Могучее слово

Во мгле прозябанья

Свет истины новей

Приносит в сознанье

Немого раба.

По гордую силу,

И твёрдую волю,

И мощь – до могилы

Не падать в неволе –

Даёт лишь борьба.

Пред грозной борьбою

За свет бесконечный

Над дольней землёю

Царящее вечно

Насилье бежит.

Лишь в битве с врагами,

В годины невзгоды,

Великое знамя

Вселенской свободы

Народ водрузит.

Ночью

Всё тихо. Небесных светил мириады

Мерцают в лазурной дали.

Широкою тенью легли

По Волге прибрежных обрывов громады…

В равнинах и звери, и птицы, и гады

Умолкли и в норы ушли.

О, как хорошо средь природы живётся!

Тепло и спокойно везде…

Всё спит на земле и в воде…

Лишь только на мельнице шум раздаётся

И грустная песня от барки несётся

О горе, о вечном труде…

За рощею видны фабричные своды

Да окна трактира блестят.

И в сердце вливается яд:

«Одни только пасынки вольной природы,

Не ведая счастья, не зная свободы,

Одни только люди не спят!..»

О люди! Среди бесконечного мира,

Где нет ни рабов, ни царей,

В тиши этих чудных ночей,

Вы – чуждые гости средь чуждого пира…

Вселенная – царство свободы и мира,

А вы – достоянье цепей…[11]

Милый друг, безумно смелый,

Честный и живой,

Быстро время пролетело

Наших встреч с тобой!

Если я к тебе, бывало,

Мрачный приходил

И, подавленный, усталый,

С грустью говорил

О тоске невыносимой,

Что людей гнетёт

В этой жизни нестерпимой

Горя и невзгод, –

Ты рассеянно молчала,

Слушая меня,

И скучала, и зевала,

Сон едва гоня.

Но когда в порыве новом

Речь я заводил

О борьбе с врагом суровым

До последних сил,

Снова клялся за свободу

Душу положить

И врагам за все невзгоды

Братьев отомстить, –

Все черты твои светлели, –

Нет следа тоски!

И глаза твои горели

Словно огоньки…[12]

Тайное собрание

Написано совместно с Д. К.

Уж как в Третьем отделенья,

По царёву повеленью,

Храбрый Дрентельн‑ генерал

Всех жандармов собирал.

Чтоб царю служили смело,

Наливал по рюмке целой,

По полтиннику дарил,

«Эй, ребята! – говорил. –

Подозрительные лица

10 Появилися в столице,

И бунтуют, и мутят,

И царя убить хотят!

Уж вы, синие мундиры!

Обыщите все квартиры.

Мной на то дана вам власть –

Знай тащи, ребята, в часть!

Если где сопротивленье –

В зубы бей без рассужденья.

Сам, мол, Дрентельн‑ генерал

20 Отвечает за скандал!»

Но, исполнены печали,

Голубые отвечали:

«Ах, отец ты наш родной,

Предводитель удалой!

Показали бы примерно,

Как тебе мы служим верно,

Да сумнительно, вишь, тут –

Сохрани господь – убьют!»

На такое заявленье

30 Молвил Дрентельн без смущенья:

«Стой, ребята, не страшись!

Вот перцовка – подкрепись!

Дам на каждого две роты

Государевой пехоты,

Казаков прибавлю взвод –

Знай подталкивай вперёд!..

Всем отрядом, душ хоть в триста,

Двиньтесь вы на нигилиста,

Навалитесь на него –

40 И не пикнет ничего!»

Тут жандармы ободрились,

Усмехнулись, поклонились,

И ответил бодро всяк:

«Ладно будет, коли так!

Уж послужим мы престолу,

Уничтожим мы крамолу,

И всем недругам твоим

В кровь мы зубы раздробим!»

И пошли у нас в столице

50 Рыскать синих вереницы;

Хочет доблестная рать

Целый Питер обыскать! [13]

Завет

П. С. Поливанову

Когда овладеет душою печаль,

Ты вспомни, что скрыта грядущего даль

В тумане от нашего взора,

Что жизнь наша часто страдании полна,

Но вдруг озаряется счастьем она,

Как полночь огнём метеора.

Не надобно в жизни излишних вериг!

Ведь каждый мучительно прожитый миг

На близких тебе отзовётся!

Всецело должны мы для ближнего жить,

Должны для него мы себя сохранить

И бодро с невзгодой бороться!

В тяжёлые дни испытаний и бед

Даёт нам Вселенная вечный завет,

Который гласит всем скорбящим:

«Во имя надежды, во имя любви,

В несчастье грядущим и прошлым живи,

А в счастье живи настоящим!»[14]

Конец 1370‑ х годов

Там, средь движенья

Вечных систем мировых,

Нет треволненья

Бурь и страданий земных.

Здесь же народы,

Вечно в цепях и крови,

Ищут свободы,

Правды, добра и любви…[15]

На границе

И вот опять она, Россия…

Опять и церкви, и кресты,

И снова вижу на пути я

Следы старинной нищеты.

Опять жандармские ливреи

Цветами яркими блестят,

И выраженье: «Мы – лакеи!»

Черты опричников хранят.

Опять насилия и слёзы…

И как‑ то чудится во мгле,

Что даже ели и берёзы

Здесь рабски клонятся к земле!..[16]

1881 (?)

Под поэтами‑ телеграфистами

(В нижнем этаже шлиссельбургских камер)

Я в камере моей – как в лондонском тоннеле,

Где мощная река несётся в вышине.

Безмолвно целый день лежу я на постели

В задумчивых мечтах, в спокойном полусне.

А там, над головой, гремящие потоки

Лирических стихов несутся надо мной,

Бушуют и шумят рифмованные строки

И хлещут в стену мне грозящею волной.[17]

Светоч

Искал он к правде путь далёкий

В юдоли лжи и пошлых дел.

Его окутал мрак глубокий,

А с неба светоч не горел.

Но в мире гнёта и стяжанья,

Где трудно к истине идти,

Он видел в трепетном сияньи

Могилы павших на пути…

И с них любви нетленный пламень

Ему дорогу осветил,

И не споткнулся он о камень

В хаосе зла и тёмных сил…[18]

Людмиле Волкенштейн

Полна участья и привета

Среди безмолвия и тьмы,

Она сошла, как ангел света,

Под своды мрачные тюрьмы.

Была чарующая сила

В душе прекрасной и живой,

И жизнь она нам обновила

Своей душевной чистотой.

В глухой тюрьме она страдала

Среди насилия и зла,

Потом ушла и не узнала,

Как много света унесла.

Есть в мире души, – их узнаешь

Лишь в дни гонений и утрат,

Но мир за них благословляешь

И жизнь за них отдать бы рад! [19]

Вторая половина 1890‑ х годов

Вере Фигнер ко дню рождения

Пусть наш привет твои невзгоды,

О милый друг мой, облегчит!

Пусть пролетит сквозь эти своды

И светлым ангелом свободы

Тебя в темнице посетит!

И пусть за годы испытанья,

Как в ясный вечер после бурь,

Увидишь ты конец страданья,

И в блеске чудного сиянья

В грядущем вечную лазурь! [20]

Прости

Посвящено Вере Фигнер при увозе её из Шлиссельбургской крепости

Пусть, мой друг дорогой, будет счастлив твой путь

И судьба твоя будет светлей!

Пусть удастся с души поскорее стряхнуть

Злые чары неволи твоей!

Скоро, милый мой друг, вновь увидит твой взор

Лица близких, родных и друзей,

(Окружит тебя вновь беспредельный простор

И раздолье лугов и полей!

Ночью встретят тебя и развеют твой сон

Миллионами звёзд небеса,

И увидишь ты вновь голубой небосклон,

И холмы, и ручьи, и леса!

Всё, чего столько лет ты была лишена,

Что в мечтах обаянья полно,

Вдруг воскреснет опять, и нахлынет волна

Прежних чувств, позабытых давно!

Пусть же, милый мой друг, будет счастлив твой путь,

Скоро будешь ты снова вольна,

И успеешь усталой душой отдохнуть

От тяжёлого долгого сна! [21]

1 сентября 1904

Снежинка

С серого неба, где туч покрывало

Низко спустилось над кровлей тюрьмы,

Тихо ко мне на рукав ты упала,

Вестница близкой зимы.

Где ты, снежинка, носилась по воле?

Кто тебя в край наш занёс?

Что тебе надобно в царстве неволи,

В царстве страданий и слёз?

Лучше б легла ты на снежной вершине

Дальней свободной страны,

Там тебе в дикой, безлюдной пустыне

Снились бы чудные сны.

Там ты смотрела б на синее море,

В солнечных грелась лучах

И не узнала б о муке и горе

В наших забытых стенах!

– Нет! не хотела я целые годы

В снежной лежать вышине,

Я принесла тебе весть со свободы,

Весть о далёкой весне.

Пусть цепенеет в холодном недуге

Скованный север земли, –

Яркое солнце сияет на юге,

Пышно цветы расцвели.

Солнце согрело свободные страны,

Всё там приволье и свет,

И чередою валы океана

Шлют тебе братский привет!

Там я возникла в бушующем море,

В вечной стихийной борьбе,

И пролетела в небесном просторе

С весточкой этой к тебе.[22]

На заре

Вот и рассвет над землёй занимается;

Бледно алеет восток…

В облачной дымке заря загорается,

Птица ночная в трущобы скрывается,

Звери уходят с дорог.

Вот и в сознаньи рассвет занимается:

Мысли несутся вольней,

Братское чувство в груди загорается,

Старых богов обаянье теряется,

Тускнут короны царей.[23]

Зимой

Полно убиваться!

Полно тосковать!

Пусть снега кружатся

Под окном опять,

Пусть метель ссыпает

Горы у ворот, –

Летом всё растает,

И снега, и лёд!

Полно убиваться!

Полно тосковать!

Пусть невзгоды злятся

Над тобой опять!

Хоть вражда пускает

Все гоненья в ход –

Скоро всё растает,

И вражда, и гнёт!

Море и сердце

Памяти дуврских утёсов

Море бушует, и воет, и плещет,

Волны грохочут и бьют мне в глаза,

Сердце же рвётся, стучит и трепещет,

Мысль то потухнет, то ярко заблещет…

В море и в сердце бушует гроза.

Море умолкло, и сердце уснуло…

Больше не бьёт об утёсы волна…

Всё, что так ярко в душе промелькнуло,

Всё улеглося, заглохло, минуло…

В море и в сердце стоит тишина…[24]

Из старых воспоминаний

Печальный день… В душе уныло…

Один брожу по лесу я.

Безмолвен ум, и слабы силы…

Пойду и сяду у ручья…

Там я любил глядеть когда‑ то,

Как струйки чистые блестят,

Как вдалеке лучи заката

Верхи деревьев золотят.

Там всё приволье и свобода,

Там всюду жизнь ключом кипит,

И, верно, вольная природа

Мой ум усталый оживит.

Но и ручей, когда‑ то милый,

Сегодня чужд душе моей.

Мне веет холодом могилы

И от лесов, и от полей…

Здесь всё кругом полно отравой,

И только чудится лишь мне,

Что надо мной орёл двуглавый

Парит в туманной вышине.[25]

Безоблачно моё сегодня настроенье…

Безоблачна небес глубоких синева…

Я чувствую земли могучее движенье,

Я чувствую умов великое волненье,

И рвутся из души счастливые слова:

Немая ночь прошла! Уж близок час рассвета!

Уж буря разнесла сплошные облака!

Я слышу вольный звук всемирного привета,

Я чувствую душой, что близко царство света,

Что знанья и любви республика близка! [26]

Сентябрь 1909

Знак

Из Виктора Гюго

Я к правде шёл в глубоком мраке,

Ничей огонь мне не светил,

И я молил судьбу о знаке,

Который путь бы мне открыл.

И был мне знак: свершилось чудо!

Когда на верный путь я стал,

«Изменник!» – крикнул мне Иуда,

«Убийца!» – Каин мне сказал.[27]

Надпись в каземате

Под мрачной тенью бастиона,

За дверью кельи крепостной,

Где нет ни света, ни закона,

Ждал казни узник молодой.

Коптела лампа, догорая,

Чернели тени по углам,

Но, за свободу умирая,

Свободе гимн нашёл он там.

Перед холодною стеною

10 Стоял он в мёртвой тишине,

Там чуть заметной полосою

Тянулась надпись на стене.

Надпись

«Ни перед силой угнетенья,

Ни под злословием молвы,

Ни пред тупой угрозой мщенья

Ещё не гнул я головы.

Не знал я с юности кумира,

И преклонял колени я

Лишь пред тобой, невеста мира,

20 Свобода светлая моя.

Ты для меня была святыня,

Ты для меня была – весь мир,

Моя единая богиня

И мой единственный кумир.

И в дни тяжёлого изгнанья,

И в перемирьи, и в борьбе

Я жадно пил твоё дыханье

И отдал жизнь мою тебе!

Увидел я твой светоч нудный…

30 И я искал тебя с тех пор

И в рощах Роны изумрудной,

И на снегах швейцарских гор.

Твой облик чудный и прекрасный

Везде стоял передо мной,

Горя в лучах, как полдень ясный,

Своею дивной красотой.

В глуши Финляндии ненастной,

Среди озёр и диких скал,

С какой тебя любовью страстной

40 Я в край родимый призывал!

Что делал я в лесах дремучих,

На что решиться был готов,

Каких искал я сил могучих,

Чтоб разметать твоих врагов, –

Пусть это знают только ели,

Что по пригоркам той земли

Средь диких скал в сырые щели

Корнями мощными вросли!

И вот я здесь, в стенах страданья,

50 Последний гимн тебе пою…

Прими же в лоно мирозданья

Ты душу вольную мою!»

Кто начертил здесь надпись эту?

Кто был предшественник его?

От камней не было ответа,

И не узнал он ничего.

Пустынным, тусклым коридором

Уж палача к нему вели

И, звякнув кованым затвором,

60 Верёвку в камеру внесли, …[28]

В поезде

Поезд несётся. Пригорки мелькают.

Дальние ёлки вперёд забегают,

Ближние быстро назад отстают.

Мчатся, вертятся поля и равнины,

Снова минувшего детства картины

В памяти, словно живые, встают.

Сцены забытые счастья былого!

Только лишь вон из‑ под крова родного

Тотчас я в поле гулять убегал.

10 Там под, высокой ветвистой рябиной,

Что поднималась одна над равниной,

Целыми днями порой я мечтал!

Вздел тогда я далёкие страны,

Греет там солнце простор океана,

Искрится, блещет, сверкает волна,

И, облита золотыми лучами,

В берег песчаный, шумя тростниками,

Бьётся и плещет, ласкаясь, она!

Там, под защитой безбрежного моря,

20 В знойной тиши, без заботы и горя,

Вольные дети природы живут.

Горькая дума их сердце не гложет,

Мысль о грядущем их ум не тревожит,

Сил их не губит томительный труд.

О, как хотелось мне в край тот укрыться,

Вольной душою с природою слиться,

Жить без конца в этой чудной дали!

Детские годы прошли.

Начал мне грезиться облик неясный

30 Чьей‑ то души бесконечно прекрасной, –

Как мне хотелось её повстречать!

К счастью её все преграды развеять,

Жизненный путь ей цветами усеять,

Всё дорогое ей в жизни отдать!

С ней я в мечтах ничего не боялся!

В глубь Ниагары за нею бросался,

В высь облаков для неё улетал…

Ко заслонили житейские грозы

Юности ясной счастливые грёзы,

40 Новый, неведомый мир я узнал!

Стали являться иные картины.

В юном уме поднялись исполины

Мысли свободной, великой любви.

Медленно шли на страданья и муки

Светочи братства, герои науки

В светлых венцах, обагрённых в крови.

Властно и громко средь жизни кипучей

Начал мне слышаться голос могучий,

Звавший защитником редины встать,

50 Броситься в мир бескорыстный к чудный,

Выйти на подвиг великий и трудный,

Счастье и жизнь за свободу отдать!

Видел я зданий высоких громады,

В улицах дымных огонь, баррикады…

Сзади народ и войска впереди…

И всё сильней в эти юные годы

К гордой республике вечной свободы

Пылкое сердце рвалося в груди!

Мчатся вагоны. Пригорки мелькают,

60 Дальние ёлки вперёд забегают,

Ближние быстро из виду ушли!

Мигом мосток и река пролетели,

С грохотом поезд помчался в тоннели…

Чудные грёзы исчезли вдали!

В мире вечного движенья,

В превращеньях вещества,

Возникают на мгновенья

Всё живые существа.

Но, возникнув на мгновенье,

Знать уж хочет существо:

В чём же вечное движенье?

Что такое вещество?

И зачем в живом созданьи

Отражается порой

Вся безбрежность мирозданья,

Вечность жизни мировой? [29]

Полярная звезда

На тёмном небосклоне

Недвижна, как всегда,

Горит на звёздном фоне

Полярная звезда.

В пути по дальним странам

Она для нас – маяк,

Её над океаном

Привык искать моряк.

Я шёл дорогой новой

На жизненном пути,

И мне стези суровой,

Казалось, не пройти.

Печальный и усталый

Я встретился с тобой,

И ты моею стала

Полярного звездой! [30]

Внизу спустился сон над каждою былинкой,

Вверху вершины лип задумались во мгле,

Лишь мы с тобой идём заглохнувшей тропинкой

И всё нам говорит о счастье на земле.

И в приступе любви святой и неизменной

Мне хочется сказать: «Ты отблеск красоты

Мерцающих небес, ты радость всей Вселенной,

Прекрасен этот мир, пока в нём дышишь ты!»[31]

Ксане

Как дивно хорошо в сияньи зимней ночи!

Как звёзды яркие мерцают в вышине!

Блестят по всей земле снежинок нежных очи,

И море Ясности я вижу на Луне.

Мне хочется всю ночь в немом благоговеньи

В безмолвной тишине смотреть на небеса,

И близки для меня далёких звёзд скопленья,

И лунные моря, и дальние леса.

И так близка она – пылинка мирозданья!

Мне хочется сказать и звёздам, и Луне:

Ей в жизни предстоят и радость и страданья,

Отдайте радость ей, а горе дайте мне! [32]

Мы умираем только для других.

О смерти собственной умерший не узнает.

Ушёл он в новый путь, он мёртв лишь для живых,

Для тех, кого он оставляет.

Вот гроб стоит, и в нём недвижим тот,

С кем я делил и радость и страданье.

Он умер для меня, но он во мне живёт,

А я исчез в его воспоминаньи.

Я умер в нём. Меня хоронят с ним.

В его душе моё исчезло отраженье.

В стихийный мир ушёл попутный пилигрим,

Хранивший в памяти моё изображенье.

А для меня тесней сомкнулся горизонт,

Русло? моей души как будто уже стало.

Но в глубину времён душа спустила зонд,

И нить его нигде до грунта не достала.

Сомкнулся мир стихий, былое заслоня.

В нём своего конца, как все, я не узнаю,

Но с каждым из людей, умерших для меня,

Мне кажется, я тоже умираю.

И всё ж не умер тот, чей отзвук есть в других,

Кто в этом мире жил не только жизнью личной!

Живой средь мёртвых мёртв, а мёртвый жив

в живых, –

Как это странно всё, как это необычно! [33]

6 января 1919