Первый спор (сисмонди-мальтус и сэй-рикардо-мак Куллох). Глава десятая теория воспроизводства Сисмонди

Первые серьезные сомнения в том, что капиталистический порядок создан по образу и подобию божию, появились в буржуазной политической экономии под непосредственным впечатлением первых английских кризисов, имевших место в 1815 и 1818-1819 гг. Обстоятельства, которые привели к этим кризисам, были, собственно говоря, внешнего происхождения и имели случайный характер. К этим обстоятельствам относится отчасти континентальная блокада Наполеона, которая на некоторое время искусственно отрезала Англию от ее европейских рынков и в то же время способствовала в короткий срок значительному развитию некоторых отраслей промышленности континентальных государств; отчасти эти обстоятельства заключались в материальном истощении континента продолжительным периодом войны, что после прекращения континентальной блокады уменьшило ожидавшийся сбыт английских товаров. Но этих первых кризисов оказалось достаточно, чтобы современники ясно увидели оборотную сторону медали лучшей из всех общественных форм во всем ее ужасном виде. Переполненные рынки, магазины, полные товаров, которые не находили покупателей, бесчисленные банкротства, с одной стороны, и кричащая нужда рабочих масс, с другой стороны, – все это впервые бросилось в глаза теоретикам, которые на всякие лады прославляли гармонические красоты буржуазного lais­sez faire. Все современные торговые известия, периодические издания и рассказы путешественников сообщали об убытках английских купцов. В Италии, в Германии, в России и в Бразилии англичане сбывали свои товарные запасы с убытком в ¹/₄-¹/₃. В 1818 году на мысе Доброй Надежды жаловались, что все склады переполнены европейскими товарами, которые предлагаются по ценам более низким, чем в Европе, и все-таки остаются нераспроданными. Из Калькутты слышались подобные же жалобы. Целые корабли, нагруженные товарами, возвращались обратно из Новой Голландии в Англию. По словам современного путешественника, в Соединенных штатах «с одного края этой огромной и столь

богатой страны до другого не было ни одного города, ни одного местечка, в котором количество предлагавшихся для продажи товаров не превышало бы в значительной мере средств покупателей. И это несмотря на то, что продавцы старались привлечь покупателя долгосрочным кредитом и бесчисленными способами облегчения уплаты – рассрочкой платежа и приемом товаров вместо уплаты деньгами».

Одновременно с этим раздался крик отчаяния английских рабочих. В «Edin­burgh Re­view» от мая 1820 г. приведен адрес ноттингэмских чулочников, который содержит следующие слова: «При 14-16-часовом рабочем дне мы зарабатываем лишь от 4 до 7 шиллингов в неделю и за счет этого заработка мы должны содержать жен и детей. Мы ставим далее в известность, что, несмотря на то, что мы хлебом и водой или картошкой с солью должны были заменить более здоровую пищу, которую раньше всегда можно было видеть в избытке на столах англичан, – что мы, несмотря на это, после утомительной работы целого дня часто принуждены укладывать спать своих детей голодными, чтобы не слышать их криков о хлебе. Мы торжественно заявляем, что у нас в продолжение последних 18 месяцев почти никогда не было ощущения сытости»¹.

Почти в то же самое время выступили с суровыми обвинениями против капиталистического общества Оуэн в Англии и Сисмонди во Франции. Но в то время как Оуэн в качестве практического англичанина и гражданина первого промышленного государства сделался глашатаем широкой социальной реформы, швейцарский мелкий буржуа выступал с широковещательными обвинениями против несовершенства существующего общественного порядка и классической экономии. Но именно этим Сисмонди задал буржуазной экономии гораздо более сложные задачи, чем Оуэн, плодотворная практическая деятельность которого относилась непосредственно к пролетариату.

Что Англия и в особенности первый английский кризис дали Сисмонди толчок к его социальной критике, обитом он сам подробно говорит в предисловии ко 2-му изданию его «Nou­veaux prin­ci­pes d'eco­no­mie po­li­ti­que ou de la ri­ches­se dans ses rap­ports avec la po­pu­la­tion». (Первое издание вышло в 1819 г., второе через восемь лет.)

¹ Извлечение из этого интересного документа имеется в рецензии на книгу «Ob­ser­va­tions on the In­ju­ri­ous Con­se­qu­en­ces of the Rest­ric­tions upon Fo­reign Com­merce. By a Mem­ber of the late Par­lia­ment». Лондон 1820 г. Это фритрэдерское сочинение вообще рисует положение рабочих в Англии в самых мрачных красках. Оно проводит между прочим следующие факты:...The manufacturing classes in Great Britain – lave been suddenly reduced from affluence and prosperity to the extreme of poverty and misery. In one the debates in the late Session of Parliament, it was stated that the wages of weavers of Glasgow and its vicinity, which, when highest, had averaged about 25 s. or 27 s. a week, had been reduced in 1816 to 10 s.; and in 1819 to the wretched pittance of 5 s. 6 d. or 6 s. They have not since been materially augmented». В Ланкашире, по тому же источнику, недельный заработок ткача колеблется при 15-часовом рабочем дне между 6 и 12 шиллингами: в то же самое время «полуголодные дети» работают ежедневно от 12 до 16 часов за 2 или 3 шиллинга в неделю. Нужда в Йоркшире была еще больше. Касательно адреса ноттингэмских чулочников автор говорит, что он сам исследовал положение вещей и пришел к заключению, что заявления рабочих ни в малейшей мере не преувеличены. «The Edin­burgh Re­view», May 1820, No LXVI, стр. 331 и сл.

«В Англии исполнил я эту задачу. Англия произвела на свет самых знаменитых экономистов; их учения излагаются там теперь с удвоенным рвением. Всемирная конкуренция, или стремление производить как можно больше и по возможно более низкой цене издавна составляет систему Англии; на эту именно систему я и нападал как на опасную. Система эта, правда, способствовала колоссальным успехам английской промышленности, но она же за свое существование повергала рабочих в ужасную нищету. Именно ввиду этих потрясений я счел нужными пересмотреть мои рассуждения и сопоставить их с действительными фактами.

Изучение Англии укрепило меня в моих «новых началах». Я видел, как в этой изумительной стране, которая таит в себе большой опыт, словно для поучения всего остального мира, производство увеличивалось, а удовлетворение потребностей сокращалось. Здесь и масса населения и мыслители забывают, кажется, что увеличение богатства не есть цель политической экономии, а только средство для доставления счастья всем. Я искал этого счастья во всех классах общества, но нигде не мог его найти. Высшая английская аристократия, действительно, достигла такой степени богатства и роскоши, которая превосходит все, что можно встретить у других наций. Между тем она сама далеко не пользуется достатком, приобретенным ею, повидимому, на счет других классов. Она лишена уверенности в прочности своего положения, и в каждой семье лишения чувствуются больше, чем изобилие... Среди этой аристократии, титулованной и нетитулованной, выдающееся место занимает купечество. Оно охватывает весь мир своими предприятиями, его агенты не боятся ни льдин обоих полюсов, ни зноя экватора, а каждый из шефов, собирающихся на бирже, может располагать миллионами. В то же время в магазинах Лондона и всех больших городов Англии выставлены товары, которые могли бы удовлетворить потребности вселенной. Но обеспечило ли богатство английскому коммерсанту то счастье, какое оно в состоянии доставить? Нет, ни в одной стране банкротства не так часты, нигде колоссальные состояния, которых хватило бы на то, чтобы покрыть государственный заем для поддержания империи или республики, не разрушались с такой быстротой. Все жалуются, что дела мало, что они трудны и мало прибыльны. Два ужасных кризиса с промежутком всего в несколько лет разорили часть банкиров и привели в отчаяние всех английских фабрикантов. В то же время другой кризис разорил фермеров и дал почувствовать свои последствия розничной торговле. С другой стороны, торговля, несмотря на свое широкое распространение, перестала привлекать людей, добивающихся карьеры: все места заняты и как в высших, так и в низших слоях общества большинство тщетно предлагает свой труд, не будучи в состоянии добиться заработка.

Послужило ли это национальное богатство, успехи которого бросаются в глаза всякому, на пользу бедного? Ничуть не бывало. Народ в Англии лишен довольства в настоящем и уверенности в будущем. В деревнях нет больше крестьян; их заставили уступить место поденщикам; в городах почти нет больше ремесленников, или независимых хозяев мелких мастерских, есть только фабричные рабочие. «Промышленник (т. е. наемный рабочий. – Р. Л.), – если пользоваться сло-

вом, введенным в употребление этой системой, – не знает, что значит иметь прочное положение; он получает только заработную плату, а так как эта плата не может быть достаточной для него во все времена года, то он почти каждый год принужден просить милостыни в кассе для бедных.

Эта столь богатая нация нашла более выгодным продать все то золото и серебро, которым она владела, перейти на чеки и совершать весь свой обмен посредством бумажных денег. Таким образом она лишила себя наиболее драгоценного из преимуществ платежного средства, именно постоянства их цены; владельцы провинциальных банковых билетов подвергаются каждый день опасности быть разоренными частыми, можно сказать, эпидемическими банкротствами банкиров, а все государство со всеми его имущественными отношениями может подвергнуться огромным потрясениям в случае, если нападение врага или революция пошатнет кредит национального банка. Английская нация нашла более выгодным отказаться от хлебопашества, требующего много ручного труда, она изгнала поэтому половину хлебопашцев, которые населяли ее поля; то же самое она сделала с ремесленниками в городах; ткачи, уступившие место «power looms» (паровым станкам), умирают теперь с голоду; она нашла более выгодным довести заработную плату рабочих до самого низкого уровня, при каком рабочие только в состоянии существовать, так что рабочие, будучи с этих пор не более, как пролетарии, уже не боятся попадать в еще большую нужду, когда они воспитывают все более и более многочисленные семьи; она нашла более выгодным кормить ирландцев картофелем и одевать их в лохмотья, и теперь каждый пароход ежедневно привозит ей легионы ирландцев, работающих дешевле англичан и вытесняющих последних из всех мастерских. Каковы, следовательно, результаты этого накопления несметных богатств? Имело ли оно иные последствия, кроме распространения забот, лишений и опасности полного разорения между всеми классами? Не пожертвовала ли Англия целью ради средств, забывая людей ради вещей?»¹

Надо признать, что эта картина, представляющая собой отражение капиталистического общества, каким оно было почти сто лет тому назад, не оставляет желать ничего большего ни в ясности, ни в полноте. Сисмонди затрагивает все раны буржуазной экономии: разрушение мелкого ремесла, обезлюдение деревни, пролетаризацию средних слоев, обнищание рабочих, вытеснение рабочих машинами, безработицу, опасности кредитной системы, – социальные контрасты, ненадежность существования, кризисы и анархию. Его суровый и сильный скептицизм прозвучал резким диссонансом посреди сытого оптимизма вульгарно-эко­но­ми­чес­ких мечтателей-гар­мо­нис­тов, которые были представлены в Англии Мак Куллохом, а во Франции Сэем и овладели всей официальной наукой. Можно себе представить, какое глубокое и мучительное впечатление должны были производить, например, следующие мысли:

¹ J.C.L., Simonde de Sismondi. «Nouveaux principes d'economie politique». Немецкий перевод Роберта Прагера. Берлин 1901, I, XIII. Ср. Ж. Симонд де-Сис­мон­ди. Новые начала и пр. Пер. Б. О. Эфруси. Москва, 1897, стр. III-VII. – Прим. пер.

«Роскошь возможна только тогда, когда покупаешь ее за счет чужого труда; напряженнейшая работа без отдыха возможна только тогда, когда занимаешься не пустяками, а добыванием средств существования». (I, 60).

«Хотя изобретение машин, увеличивающих могущество человека, и является благодеянием для человечества, однако несправедливое распределение выгод, ими доставляемых, превращает их в бич для бедных». (I, XXI).

«Прибыль предпринимателя есть не что иное, как ограбление рабочего; он получает прибыль не оттого, что его предприятие приносит больше, чем на него затрачено, а оттого, что он не уплачивает всего, что оно стоит, – оттого, что он не дает рабочему достаточного вознаграждения за его труд. Предприятия такого рода являются общественным злом, которое доводит рабочих до крайней нужды, в то время как они обеспечивают предпринимателю лишь обычный доход с капитала». (I, 71).

«Из всех тех, которые делятся национальным доходом, одни каждый год приобретают новое право на этот доход благодаря новому труду; другие же приобрели прежде постоянное право благодаря первоначальному труду, который сделал ежегодный труд более производительным». (I, 86).

«Ничего не может помешать тому, чтобы каждое новое изобретение в области прикладной механики не уменьшало рабочего населения. Оно всегда подвержено этой опасности, и буржуазное общество не знает средства против этого». (II, 258).

«Нет сомнения, что наступит время, когда наши внуки будут смотреть на нас – на тех, которые не обеспечивали существование трудящихся классов, – как на варваров, не уступающих тем нациям, которые обращались с теми же классами, как с рабами, и на которых мы смотрим, как на варваров». (II, 337).

Сисмонди таким образом идет в своей критике до конца; он отклоняет всякие прикрасы и всякие уловки, которые пытаются оправдать указанные им темные стороны капиталистического обогащения, ссылаясь на то, что это лишь временные недуги переходного периода, и он заканчивает свое исследование следующим замечанием, направленным против Сэя: «Я уже семь лет говорю об этой болезни социального организма, и в продолжение семи лет она не переставала усиливаться. На это непрерывное страдание я не могу смотреть только как на неудобства, которые постоянно сопровождают переходные периоды, и я думаю, что, вернувшись к происхождению дохода, я показал, что зло, от которого мы страдаем, является необходимым следствием недостатков нашей организации, которые исчезнут во всяком случае не скоро»1.

Источник всех зол Сисмонди видит в несоответствии между капиталистическим производством и обусловленным им распределением доходов, и здесь он затрагивает интересующую нас проблему накопления.

Лейтмотив его критики против классической экономии состоит в следующем: капиталистическое производство побуждается к безгра-

¹ L. с., II, стр. 358.

ничному расширению; при этом не обращается внимания на потребление, которое определено однако доходом. «В самом деле, – говорит он, – все современные экономисты признали, что общественное богатство, будучи не чем иным, как совокупностью частных богатств, возникает, увеличивается, распределяется и разрушается таким же точно образом, как и богатство каждого отдельного лица. Все отлично знали, что в богатстве отдельного лица главное внимание обращается на доход, что потребление или расход должен соответствовать доходу, иначе разрушится капитал. Но так как в общественном богатстве капитал одного становится доходом другого, то они затруднялись решить, что назвать капиталом, что доходом, и нашли поэтому наиболее простым совершенно исключить последний из своих расчетов. Пренебрегая определением такого существенного понятия, Сэй и Рикардо пришли к убеждению, что потребление есть сила неограниченная, или по крайней мере, что оно не имеет других границ, кроме производства, тогда как на самом деле оно ограничено доходом. Они объявили, что каждый продукт всегда найдет потребителей, и поощряли этим самым предпринимателей произвести то загромождение рынков, которое в настоящее время составляет бедствие всего цивилизованного мира, а между тем они должны были бы предупредить производителей, что они могут рассчитывать только на потребителей, имеющих доход»¹.

Итак, Сисмонди кладет в основу своей концепции учение о доходе. Что такое доход и капитал? Разграничению этих двух понятий он посвящает наибольшее внимание и называет его «самым абстрактным и самым трудным вопросом народного хозяйства». Глава четвертая II книги посвящена этому вопросу. Сисмонди, как водится, начинает свое исследование робинзонадой. Для «единичного человека» разграничение между капиталом и доходом было «еще неясным» и лишь в обществе оно стало «чрезвычайно важным». Но и для общества это разграничение становится весьма затруднительным благодаря уже известной нам басне буржуазной экономии – басне, согласно которой «то, что для одного является капиталом, становится для другого доходом», и наоборот. Сисмонди целиком перенимает эту путаницу, которую внес Смит и которую Сэй возвел в догмат и сделал законным основанием для оправдания тупоумия и поверхностности: «Мы постоянно смешиваем капитал с доходом, мы видим, что то, что составляет доход для одного, становится капиталом для другого, и один и тот же предмет, переходя из рук в руки, получает различные названия; между тем как стоимость его, которая отделяется от предмета уже потребленного, кажется отвлеченной величиной, которую один расходует, а другой получает в обмен, которая для одного погибает вместе с предметом, а для другого возобновляется и продолжает существовать столько же, сколько продолжается обмен». После этого многообещающего введения он углубляется в эту трудную проблему и заявляет, что всякое богатство есть продукт труда. Доход является частью богатства и должен, следовательно, происходить из того же источника. «Обычно» принято однако различать три вида дохода, которые называются рентой, прибылью и заработной платой и которые происходят от

¹ L. с., I, XIX.

трех различных источников – «от земли, накопленного капитала и труда». Что касается первого положения, то оно, конечно, неправильно: под богатством в общественном смысле понимают сумму полезных предметов – потребительные стоимости, но эти последние являются продуктом не только труда, но и природы, которая доставляет для них материал и поддерживает своими силами человеческий труд. Напротив того, доход есть понятие, относящееся к области стоимости; он указывает размер той части богатства или всего общественного продукта, которая находится в распоряжении отдельного лица или отдельных лиц. Так как Сисмонди объявляет общественный доход частью общественного богатства, то можно было бы подумать, что он под доходом общества понимает его фактический ежегодный потребительный фонд. Остальная, непотребленная часть богатства составила бы тогда общественный капитал, и мы таким образом приблизились бы по крайней мере к смутным очертаниям искомого разграничения между капиталом и доходом на общественном базисе. Но Сисмонди тут же принимает и обычное разграничение между тремя видами дохода, из коих только один происходит из «накопленного капитала», в то время как в остальных видах дохода рядом с капиталом выступают еще «земля» и «труд». Понятие капитала при этом тотчас же исчезает, как в тумане. Но последуем дальше за Сисмонди. Он пытается объяснить возникновение трех видов дохода, которые обнаруживают антагонистический базис общества. В качестве исходной точки он совершенно правильно принимает известную высоту производительности труда: «Благодаря развитию промышленности и науки, подчинившей человеку все силы природы, каждый рабочий может ежедневно производить гораздо больше того, что ему нужно для потребления». Но подчеркнув столь верно производительность труда как необходимую предпосылку и историческую основу эксплоатации, он для действительного возникновения эксплоатации дает типичное объяснение в духе буржуазной экономии. «Но в то же время, как богатство производится его (рабочего) трудом, оно же сделало бы его мало способным к труду, если бы он сам стал им пользоваться. Таким образом богатство почти никогда не остается в руках того, кто собственным трудом принужден добывать себе средства существования». Сделав таким образом в полном согласии с рикардианцами и мальтузианцами эксплоатацию и классовые противоречия необходимым мотивом производства, он приходит к действительной основе эксплоатации – к отделению рабочей силы от средств производства:

«Рабочий в общем не в состоянии был сохранить собственности на землю. Между тем земля обладает производительной силой, которая при помощи труда направляется на пользу человека. Собственник земли, на которой совершается этот труд, удерживает часть продуктов труда в вознаграждение за выгоды, полученные благодаря содействию этой производительной силы». Это – рента. Далее он пишет:

«При нашем состоянии цивилизации рабочий не мог также сохранить собственности на известный запас съестных продуктов, необходимых для его пропитания, чтобы иметь возможность существовать во время исполнения предпринятого труда, вплоть до того момента, когда он найдет покупателя для продукта этого труда. Он не владеет

и сырым материалом, часто привезенным издалека, который ему нужен для выполнения своей работы. Тем менее владеет он дорогими машинами, благодаря которым труд его облегчается и становится значительно производительнее. Богатый человек, владеющий съестными припасами, сырым материалом и машинами, избавлен от необходимости трудиться, потому что он является некоторым образом хозяином над трудом рабочего, которому он все это доставляет. В награду за доставленные рабочему выгоды он вычитывает из продуктов труда рабочего наиболее значительную часть». Это – прибыль на капитал. То, что остается от богатства после двукратного заимствования, сделанного землевладельцем и капиталистом, является заработной платой, доходом рабочего. И Сисмонди прибавляет: «Он потребляет его, не воспроизводя его». По отношению к заработной плате, как и по отношению к ренте, Сисмонди выдвигает здесь, как отличительный признак дохода – в отличие от капитала – то обстоятельство, что он не воспроизводится. Это верно однако только по отношению к ренте и к потребленной части прибыли на капитал; напротив того, часть общественного продукта, потребленная в качестве заработной платы, возобновляется: она возобновляется в рабочей силе наемного рабочего – для него самого в виде товара, который он может выносить постоянно на рынок, чтобы жить благодаря его продаже; для общества – в виде вещественной формы переменного капитала, который при годичном производстве, взятом в целом, должен постоянно вновь появляться, чтобы в воспроизводстве не было дефицита.

Мы узнали до сих пор два, факта: производительность труда делает возможной эксплоатацию трудящихся неработающими, а отделение рабочих от средств производства делает эксплоатацию рабочих объективной основой для распределения дохода. Но что такое доход и что такое капитал, мы все еще не знаем, и Сисмонди берется это выяснить. Подобно тем, которые умеют танцовать только от печки, Сисмонди должен всегда начинать со своего Робинзона. «В глазах пустынника всякое богатство составляло не что иное, как запас, накопленный для удовлетворения будущих потребностей. Тем не менее он в этом запасе различал уже одну часть, которую он сохранял для своего непосредственного или почти непосредственного потребления, и другую часть, которую он предназначал для того, чтобы при помощи ее получить новый продукт. Таким образом одна часть его хлеба должна была его прокормить, другая же часть, сохраненная для посева, должна была принести плоды в следующем году. Образование общества и введение обмена дали возможность почти до бесконечности увеличить эту производительную часть накопленного богатства, названную капиталом».

Это называется галиматьей. По аналогии с семенами Сисмонди отождествляет здесь средства производства с капиталом, что неправильно в двух отношениях. Во-первых, средства производства являются капиталом не сами по себе, но лишь при вполне определенных исторических условиях; во-вторых, понятие капитала не исчерпывается средствами производства. В капиталистическом обществе – предполагая в нем все те моменты, которые Сисмонди оставил без внимания, – средства производства являются лишь частью капитала, именно постоянным капиталом.

Что сбило здесь с толку Сисмонди, так это, очевидно, попытка поставить в связь понятие капитала с вещественными моментами общественного воспроизводства. Пока он выше имел в виду отдельного капиталиста, он рядом со средствами производства считал составной частью капитала и средства существования рабочего, что опять-таки неправильно с вещественной точки зрения воспроизводства отдельного капитала. Пока он делает попытку рассмотреть вещественные законы общественного воспроизводства и собирается провести правильное разграничение между средствами потребления и средствами производства, понятие капитала исчезает у него под руками.

Но Сисмонди сам чувствует, что при помощи одних только средств производства не может иметь места ни производство, ни эксплоатация; более того, у него правильное предчувствие, что центр тяжести отношений эксплоатации лежит именно в обмене с живой рабочей силой. И сводя капитал исключительно только к постоянному капиталу, он тут же, в следующий момент, сводит его целиком к переменному капиталу:

«Земледелец, отложив в сторону весь хлеб, нужный ему до следующей жатвы, понял, что оставшийся у него излишек хлеба ему выгодно употребить на прокормление других людей, которые обработали бы для него землю, доставили бы ему таким образом новый хлеб, которые пряли бы его лен и ткали бы его шерсть» и т. д. «Совершив эту операцию, земледелец обменял часть своего дохода на капитал (так сказано в скверном переводе г. Прагера; в действительности должно быть: превратил часть своего дохода в капитал); новый капитал в действительности всегда образуется именно таким образом¹. Хлеб, собранный им сверх количества, необходимого ему для собственного пропитания и посева, чтобы сохранить обработку в прежнем размере, составлял богатство, которое он мог отдать, растратить, потребить, не становясь бедней; это был доход. Но раз он употребил его, чтобы кормить производительных рабочих, раз он обменял его на труд или на будущие продукты труда своих ремесленников, ткачей, рудокопов, то хлеб этот превратился в неизменно сохраняющуюся и все увеличивающуюся стоимость – в капитал».

Здесь перепутано много вздорного и верного. Для поддержания производства на прежней высоте, т.е. для простого воспроизводства, как будто нужен еще постоянный капитал, хотя он и сводится странным образом лишь к оборотному капиталу (семена); напротив того, воспроизводство основного капитала совершенно упускается из виду. Но для расширения воспроизводства, для накопления, и оборотный капитал, видимо, оказывается излишним: вся капитализированная часть прибавочной стоимости превращается в заработную плату для новых рабочих, которые работают, очевидно, голыми руками, без каких бы то ни было средств производства. Тот же взгляд Сисмонди формулирует еще отчетливее в другом месте. «Таким образом богатый приносит пользу бедняку, когда он сберегает часть своих доходов и присоединяет ее к капиталу, так как, разделяя готовое произ-

¹ «En faisant cette operation, le cultivateur changeait une partie de son revenu en un capital; et c'est en effet toujours ainsi d'un capital nouveau se forme». («Nouveaux Principes» etc., seconde edition, Tome premier, p, 88).

водство, он сохраняет все то, что он называет доходом, и уступает бедным все, что он называет капиталом, для того чтобы последний превратил это в свой доход» (I. с., I, 84). Но в то же самое время Сисмонди правильно вскрывает тайну производства прибыли и рождения капитала: прибавочная стоимость возникает из обмена капитала на труд, из переменного капитала; капитал возникает из накопления прибавочной стоимости.

При всем этом мы в разграничении понятий капитал и доход не особенно подвинулись вперед. Сисмонди делает теперь попытку представить различные элементы производства и дохода в соответствующих частях всего общественного продукта: «как и хлебопашец, предприниматель не употребляет всего своего производительного богатства на семена. Он употребляет часть его на постройки, машины и инструменты, делающие труд более легким и производительным; точно так же и земледелец употребляет часть своего богатства на работы, имеющие целью улучшить почву. Итак, мы видим, как различные виды богатства возникают и последовательно отделяются друг от друга. Часть богатства, накопленного обществом, употребляется каждым из его владельцев на то, чтобы она, постепенно потребляясь, сделала труд более производительным, а также и на то, чтобы возложить работу человека на слепые силы природы. Эта часть богатства называется основным капиталом. Сюда относятся расчистка, новые каналы для орошения, фабрики и разного рода машины. Вторая часть богатства предназначается для того, чтобы быстро потребляться и воспроизводиться в созданном продукте, чтобы беспрестанно менять форму, сохраняя одну и ту же стоимость. Эта часть, называемая оборотным капиталом, заключает в себе семена, сырой материал и заработную плату. Наконец, от этой второй части богатства выделяется еще третья, именно тот излишек стоимости, на который стоимость продукта превышает затраты на его производство. Этот излишек, называемый доходом с капитала, предназначается для потребления без воспроизводства».

Сделав с таким трудом попытку распределить весь общественный продукт на несоизмеримые категории основного капитала, оборотного капитала и прибавочной стоимости, Сисмонди в следующий же момент обнаруживает, что, когда он говорит об основном капитале, он имеет в виду, собственно говоря, постоянный капитал, и когда он говорит об оборотном капитале, то разумеет под этим переменный капитал. Ибо «все, что создается», предназначено для человеческого потребления, но основной капитал потребляется лишь «косвенно», а оборотный капитал, напротив, «служит фондом, который в форме заработной платы предназначен для содержания рабочего». Мы таким образом опять как-будто приблизились несколько к разделению всего продукта на постоянный капитал (средства производства), переменный капитал (средства существования рабочих) и прибавочную стоимость (средства существования для капиталистов), но все же объяснения, данные до сих пор Сисмонди по этому предмету, который он сам называет основным, не могут похвалиться особой ясностью, и мы в этой путанице во всяком случае не видим прогресса по отношению к «неотделанным глыбам мысли» («Gedankenblocke») Смита.

Сисмонди это сам чувствует и со скорбью о том, что «это движение

богатства совершенно абстрактно и требует для его понимания чрезвычайно напряженного внимания», пытается выяснить проблему «в ее самой простой форме». Мы таким образом опять начинаем с печки, т. е. с Робинзона, только Робинзон выступает теперь в качестве pater familias и пионера колониальной политики.

«Одинокий фермер, изолированный в отдаленной колонии, вблизи пустыни, собрал в данном году, положим, сто мешков пшеницы. Поблизости нет рынка, куда он мог бы их отвезти. Между тем хлеб этот во всяком случае должен быть потреблен приблизительно в течение года, иначе он для земледельца не имел бы никакой ценности. Но земледелец вместе со своей семьей съедает всего тридцать мешков пшеницы, это составляет его расход, т. е. трату полученного дохода; пшеница эта ни для кого не будет воспроизводиться. Земледелец затем призовёт рабочих, заставит их выкорчевывать леса, осушать болота и превращать в пашню часть пустыни. Рабочие съедят еще тридцать мешков пшеницы, которые для них составят расход; они в состоянии произвести этот расход только благодаря своему доходу, т. е. благодаря труду. Для земледельца же это будет лишь обмен, потому что он таким образом превратит свои тридцать мешков пшеницы в основной капитал (здесь Сисмонди уже превращает переменный капитал в основной! Он хочет сказать: «за те тридцать мешков, которые рабочие получают в качестве заработной платы, они производят средства производства, которые фермер сумеет употребить для расширения своего основного капитала»). Но у него остается еще сорок мешков, которые он употребит на семена вместо того, чтобы, как в прошлом году, посеять только двадцать; он удвоит таким образом свой оборотный капитал. Итак, все сто мешков будут потреблены, но из них семьдесят не только будут воспроизведены, но принесут еще большую прибыль, одни при ближайшем, другие при всех последующих урожаях. Предполагаемая нами изолированность земледельца заставляет нас сильнее чувствовать пределы такого рода предприятия. Если он в этом году нашел возможность потребить из собранных им ста всего лишь шестьдесят мешков пшеницы, то кто же съест в будущем году двести мешков, произведенных благодаря увеличению посева? Нам ответят: его семья, которая размножается. Без сомнения! Но человеческие поколения не растут с такой быстротой, как средства продовольствия. Если бы земледелец был в состоянии ежегодно повторять предложенную нами операцию, количество собранного им хлеба удваивалось бы с каждым годом, между тем как семья его могла бы удвоиться разве только через двадцать пять лет».

Несмотря на наивность этого примера, он в конце концов приводит к следующему решающему вопросу: куда же сбывается капитализированная прибавочная стоимость? Накопление капитала может расширять общественное производство до бесконечности. Но как обстоит дело с потреблением общества? Это последнее определено доходами разных видов. Этот важный вопрос излагается Сисмонди в пятой главе II книги, – в главе под заглавием «Разделение национального дохода между различными классами граждан».

Здесь Сисмонди делает новую попытку представить весь общественный продукт в частях: «с этой точки зрения национальный доход состоит из двух частей: одна из них заключается в ежегодном произ-

водстве, – это польза, возникающая из богатства, – другая часть есть способность к труду, которая является результатом самой жизни. Под богатством мы разумеем на этот раз как земельную собственность, так и капитал; а пользой мы называем как чистый доход землевладельца, так и прибыль капиталиста». Таким образом, все средства производства в качестве «богатства» выделяются из «национального дохода», а последний распадается на прибавочную стоимость и на рабочую силу, или, вернее, его эквивалент – переменный капитал. Мы могли бы отметить это как разделение – хотя и не достаточно отчетливое – на постоянный капитал, переменный капитал и прибавочную стоимость, но тут же оказывается, что Сисмонди под «национальным доходом» понимает весь годовой общественный продукт: «Годовое производство, или результат всех работ, совершенных в течение года, состоит из двух частей: одну из этих частей составляет польза, происходящая от богатства, другую же часть составляет способность к труду (рабочая сила), предположенная нами равной той доле богатства, на которую она обменивается, или средствам содержания рабочих». Весь общественный продукт по стоимости разлагается здесь на две части: на переменный капитал и прибавочную стоимость; постоянный капитал исчезает, и мы приходим к смитовскому догмату, согласно которому цена всякого товара распадается на v+m (или составляется из v+m), или, другими словами, весь общественный продукт состоит лишь из средств потребления (для рабочих и капиталистов).

Тут Сисмонди подошел вплотную к вопросу о реализации всего общественного продукта. Так как, с одной стороны, сумма дохода общества состоит из заработной платы, прибыли на капитал и земельной ренты, т. е. представляет собой v+m, и так как, с другой стороны, весь продукт общества по стоимости также распадается на v+m, то «национальный доход и годовое производство взаимно уравновешиваются» и должны быть (по стоимости) равны друг другу: «все годичное производство потребляется ежегодно, но так как часть его потребляется рабочими, которые отдают взамен ее свой труд, то они превращают ее в (переменный) капитал и воспроизводят ее, другая же часть, потребляемая капиталистами, отдающими взамен ее свой доход, уничтожается». «Весь годовой доход предназначен для обмена на все годовое производство». Исходя из этого, Сисмонди в шестой главе II книги, – в главе под заглавием «Взаимное определение производства потреблением и расхода доходом» конструирует следующий точный закон воспроизводства: «Доход прошлого года должен покрыть производство текущего года». Как же при подобных предположениях может иметь место капиталистическое накопление? Если весь общественный продукт должен быть целиком потреблен рабочими и капиталистами, то мы очевидно не выходим за пределы простого воспроизводства, и проблема накопления становится неразрешимой. В действительности теория Сисмонди склоняется к тому, чтобы объявить накопление невозможным. Ибо, кому же покупать добавочный продукт в случае расширения воспроизводства, раз весь общественный спрос определен суммой заработной платы рабочих и личным потреблением Капиталистов? Сисмонди и формулирует объективную невозможность накопления в следующем предложении: «После всего этого приходится сказать, что никогда невозможно обменять весь продукт дан-

ного года (при расширенном воспроизводстве. – Р. Л.) на весь продукт прошлого года. Когда производство возрастает постепенно, то обмен каждого года должен вызывать лишь небольшую потерю, улучшая в то же самое время условия для будущего». Другими словами, накопление должно при реализации всего продукта создавать каждый год излишек, который невозможно сбыть. Но Сисмонди боится последнего вывода и тотчас же спасается «на золотой серединке», прибегая к мало понятной уловке: «если эта потеря мала и хорошо распределена, то каждый перенесет ее, не жалуясь на свой доход. В этом-то как раз и состоит хозяйственность народа, и ряд этих маленьких жертв увеличивает капитал и национальный доход». Напротив того, если накопление производится без оглядки, то излишек, которого нельзя сбыть, возрастает и становится общественным бедствием; мы имеем в этом случае кризис. Решение Сисмонди является таким образом мелкобуржуазной уверткой, которая сводится к сокращению накопления. Сисмонди постоянно возвращается к полемике с классической школой, которая защищала неограниченное развитие производительных сил и расширение производства. Вся его работа посвящена предостережениям против фатальных последствий неограниченного стремления к накоплению.

Своими рассуждениями Сисмонди доказал, что он неспособен понять процесс воспроизводства как целое. Не говоря уже о его неудачной попытке разграничить с общественной точки зрения капитал и доход, его теория воспроизводства страдает от той основной ошибки, которую он перенял у Ад. Смита, а именно, от представления, что весь годовой продукт целиком уходит на личное потребление, не оставляя никакой части своей стоимости на обновление постоянного капитала общества, или, иными словами, что накопление заключается только в превращении капитализированной прибавочной стоимости в дополнительный переменный капитал. Если однако позднейшие критики Сисмонди, как например русский марксист Ильин¹, указывая на эту основную ошибку в анализе стоимости всего продукта, думали, что от всей теории накопления Сисмонди как от неосновательной и «бессмысленной» можно отделаться улыбкой, выражающей превосходство критика, то они этим только доказали, что сами вовсе не заметили той проблемы, о которой собственно идет речь у Сисмонди. Что с фактом учета той части стоимости всего продукта, которая соответствует постоянному капиталу, проблема накопления далеко еще не разрешена, лучше всех доказал впоследствии анализ самого Маркса, который первый открыл указанную грубую ошибку Смита. Но еще ярче доказал это один факт в судьбах самой теории Сисмонди. Своей концепцией Сисмонди пришел к самому резкому столкновению с представителями и вульгаризаторами классической школы – с Рикардо, Сэем и Мак Куллохом. Обе стороны представляли здесь две противоположные точки зрения: Сисмонди – невозможность накопления, Рикардо, Сэй и Мак Куллох, напротив того, его безграничные возможности. Но по отношению к ошибке Смита обе стороны занимали одну и ту же позицию: как Смит, так и его противники, изучая воспроизводство, не обращали внимания на постоян-

¹ Владимир Ильин, Экономические этюды и статьи. Петербург 1899.

ный капитал, и никто столь претенциозным образом не превратил смитовскую путаницу в вопросе о разложении всего продукта на v+m в такой непоколебимый догмат, как это сделал именно Сэй.

Этого забавного обстоятельства должно быть, собственно, достаточно; чтобы доказать, что мы далеко еще не в состоянии разрешить проблему накопления капитала, если мы благодаря Марксу знаем, только то, что весь общественный продукт, помимо средств существования для потребления рабочих и капиталистов (v+m), содержит еще средства производства (с) для обновления потребленных и что накопление в соответствии с этим состоит в увеличении не только переменного, но и постоянного капитала. Мы увидим далее, к какой новой ошибке по отношению к накоплению приводило это настойчивое подчеркивание роли постоянного капитала в процессе воспроизводства. Здесь достаточно констатировать тот факт, что ошибка Смита по отношению к воспроизводству всего капитала представляет собой не слабую сторону специально в позиции Сисмонди, но, напротив, того, общую почву, на которой разыгрался первый спор о проблеме накопления. Отсюда вытекает, что буржуазная экономия отважилась взяться за запутанную проблему накопления, не покончив с элементарной проблемой простого воспроизводства; это бывает впрочем не только в этой отрасли знания; научное исследование идет причудливыми зигзагами и часто начинает как будто с верхних этажей здания, раньше чем закончен его фундамент. Это во всяком случае свидетельствует о том, какую трудную задачу задал Сисмонди буржуазной экономии своей критикой накопления, раз она, несмотря на все явно слабые стороны и неуклюжесть его дедукции, все-таки не оказалась в состоянии справиться с его критикой.