Глава четырнадцатая МАЛЬТУС

Одновременно с Сисмонди частичную войну против школы Рикардо вел Мальтус. Во втором издании своего труда и в своих полемических статьях Сисмонди многократно ссылается на Мальтуса как на лучшего свидетеля. Общность взглядов, высказанных им в его выступлениях, со взглядами Мальтуса он формулирует в «Revue Encyclopedique» в следующих словах:

«С другой стороны, Мальтус утверждал в Англии (против Рикардо и Сэя), подобно тому как и я пытался делать на континенте, что

¹ В своей истории оппозиции против школы Рикардо и ее разложения Маркс касается Сисмонди лишь слегка. В одном месте он говорит: «я исключаю здесь из своего исторического обзора Сисмонди, потому что критика его взглядов относится к части, которой я займусь лишь после этой работы – к реальному движению капитала (конкуренции и кредит)». («Theorien uber den Mehrwert», т. III, стр. 52.) Но несколько дальше Маркс, в связи с Мальтусом, посвящает одно место – в основных чертах несомненно исчерпывающее – и Сисмонди: «Сисмонди глубоко сознает, что капиталистическое производство себе противоречит, что его формы и его производственные отношения, с одной стороны, побуждают к необузданному развитию производительных сил и богатства; что эти отношения, с другой стороны, являются обусловленными; что их противоречия потребительной стоимости и меновой стоимости, товара и денег, покупки и продажи, производства и потребления, капитала и наемного труда и т. д. принимают тем большие размеры, чем дальше развиваются производительные силы. Он чувствует именно основное противоречие – необузданное развитие производительной силы и увеличение богатства, которое должно в одно и то же время состоять из товаров и превратиться в деньги, с одной стороны, а с другой стороны, быть основой для ограничения массы производителей необходимыми средствами существования. Поэтому кризисы являются для него не случайностями, как у Рикардо, а существенными проявлениями имманентных противоречий в крупном масштабе и в определенные периоды. Но он постоянно колеблется: должно ли государство сковывать п р о ­и з ­в о ­д и ­т е л ь ­н ы е с и ­л ы, чтобы сделать их адэкватными производственным отношениям, или п р о ­и з ­в о д с т ­в е н ­н ы е о т ­н о ­ш е ­н и я, чтобы сделать их адэкватными производительным силам? Он при этом часто переносится в прошлое, становится laudator'ом temporis acti и не прочь бы при помощи того или другого регулирования прибыли по отношению к капиталу или распределения по отношению к производству преодолеть эти противоречия, не понимая, что распределительные отношения являются лишь производственными отношениями sub alia specie. Он убедительно к р и ­т и ­к у ­е т противоречия буржуазного производства, но он не понимает его и не понимает поэтому и процесса его разложения. (Как же было это понимать, когда производство находилось еще в стадии своего образования? – Р. Л.) Но, что у него лежит в основе, так это, по существу, понимание, что производительным силам, развившимся в недрах капиталистического общества, и материальным и социальным условиям создания богатства должны соответствовать н о ­в ы е формы присвоения этого богатства; что буржуазные формы присвоения этого богатства являются лишь преходящими и полными противоречий формами, в которых богатство всегда принимает лишь противоречивое существование и в то же время всюду выступает как своя собственная противоположность. Богатство всегда имеет своей предпосылкой бедность и развивается, лишь развивая последнюю» (I. с., стр. 55).

потребление не является неизбежным следствием производства, что потребности и желания людей, правда, не ограничены, но эти потребности и желания могут быть удовлетворены лишь постольку, поскольку они соединены со средствами обмена. Мы утверждали, что недостаточно создать эти средства обмена, чтобы они попадали в руки тех, которые имеют эти потребности и желания. Часто, наоборот, случается, что в то время, когда в обществе увеличиваются средства обмена, спрос на труд или заработная плата уменьшается; желания и потребности одной части населения не могут тогда быть удовлетворены, и потребление также уменьшается. Наконец мы утверждали, что действительным признаком благоденствия общества является не увеличение производства богатств, а увеличение спроса на труд или заработной платы, вознаграждающей этот труд. Рикардо и Сэй не отрицали, что увеличение спроса на труд оставляет признак благоденствия, но они утверждали, что это является неизбежным результатом увеличения производства.

Мальтус и я отрицали это. Мы утверждали, что увеличение спроса на труд и увеличение производства происходят вследствие совершенно независимых, а иногда даже противоположных причин. По нашему мнению рынок переполняется, если спрос на труд не предшествует производству: новое производство в этом случае является причиной разорения, а не благоденствия»¹.

Эти слова создают впечатление, что между Сисмонди и Мальтусом – по крайней мере в их оппозиции против Рикардо и его школы – существует полное согласие и что они являются собратьями по оружию. Маркс считает книгу Мальтуса «Prin­cip­les of Po­li­ti­cal Eco­no­my», появившуюся в 1820 г., попросту плагиатом «Nou­veaux Prin­ci­pes», которые вышли годом раньше. Однако в интересующем нас вопросе между обоими авторами встречается часто прямое противоречие.

Сисмонди критикует капиталистическое производство, он энергично нападает на него и является его обличителем. Мальтус – апологет капиталистического производства, правда, не в том смысле, чтобы подобно Мак Куллоху и Сэю отрицать его противоречия, а наоборот: он самым жестоким образом возводит эти противоречия в степень закона природы и признает их абсолютно священными. Руководящей точкой зрения Сисмонди являются интересы рабочих; цель, к которой он стремится – хотя и в общей и неопределенной форме, – заключается в решительной форме распределения в инте-

В «Нищете философии» Маркс, возражая Прудону, в нескольких местах цитирует Сисмонди, но высказывается о нем самом лишь в следующем кратком предложении: «Люди, подобно Сисмонди желающие возвратиться к правильной пропорциональности производства, сохраняя однако все основы современного общества, являются реакционерами, так как ради последовательности они должны были бы желать возвращения и всех прочих условий промышленности минувших времен». В «К критике политической экономии» Сисмонди кратко упоминается два раза – в одном месте он в качестве последнего классика буржуазной экономии во Франции сравнивается с Рикардо в Англии; в другом месте отмечается, что Сисмонди в споре против Рикардо подчеркивал специфически общественный характер труда, создающего стоимость. Наконец в «Коммунистическом манифесте» Сисмонди называется главой мелкобуржуазного социализма.

¹ Ср. Ж. Симонд де-Сисмонди, Новые начала политической экономии. Перевод Эфруси. Москва, 1897 г., стр. 246-247. – Прим. пер.

ресах пролетариев. Мальтус – идеолог интересов тех паразитических слоев капиталистической эксплоатации, которые кормятся за счет земельной ренты и казенного пирога; цель, которую он защищает, заключается в передаче возможно большей части прибавочной стоимости этим «непроизводительным потребителям». Общая точка зрения Сисмонди по преимуществу этическая и социально-ре­фор­мист­ская: он исправляет классиков, подчеркивая в противовес им, что единственной целью накопления является потребление; он выступает защитником сокращения накопления. Мальтус, наоборот, резко заявляет, что накопление служит единственной целью производства; он защищает безграничное накопление, производимое капиталистами, – накопление, которое он хочет дополнить и обеспечить безграничным потреблением паразитов. Наконец исходной точкой критики Сисмонди был анализ процесса воспроизводства, отношение между капиталом и доходом в общественном масштабе. Мальтус в своей оппозиции против Рикардо исходит из абсурдной теории стоимости и выведенной из нее вульгарной теории прибавочной стоимости, теории, которая хочет объяснить капиталистическую прибыль надбавкой на стоимость товаров¹.

Мальтус выступает в шестой главе своей книги «De­fi­ni­tions in Po­li­ti­kal Eco­no­my», появившейся в 1827 г. и посвященной Джемсу Миллю, с подробной критикой положения об идентичности предложения и спроса. В своих «Ele­ments of Po­li­ti­kal Eco­no­my» (стр. 233) Милль пишет: «Что необходимо понимать под нашими словами, когда мы говорим, что предложение и спрос приспособляются друг к другу (ac­co­mo­da­ted to one ano­ther)? Под этим мы понимаем, что блага, произведенные большим количеством труда, обмениваются на блага, произведенные таким же количеством труда. Если согласиться с этим допущением, тогда все остальное ясно. Так, если пара башмаков производится таким же количеством труда, как шляпа, то спрос будет совпадать с предложением до тех пор, пока шляпа обменивается на башмаки. Если случится, что башмаки упадут в стоимости по сравнению со шляпой, то это покажет, что на рынок доставлено больше башмаков, чем шляп. Башмаков в этом случае было бы больше, чем нужно. Почему? Потому что продукт определенного количества труда в башмаках уже не может быть обменен на другой продукт такого же количества труда. Но по той же причине количество шляп было бы недостаточно, потому что известная сумма труда, представленная в шляпах, была бы теперь обменена на большую сумму труда в башмаках».

Против этой нелепой тавтологии Мальтус выдвигает два соображения. Прежде всего он обращает внимание Милля на то, что его построения висят в воздухе. На самом деле пропорции, в которых обмениваются шляпы и башмаки, могут остаться совершенно неизменными, и тем не менее и башмаков и шляп может быть в количестве больше, чем спрос. И это проявится в том, что и башмаки и шляпы будут продаваться по ценам, которые стоят ниже издержек производства (плюс соответствующая прибыль). «Но мож-

¹ Ср. Магх, Theorien uber den Mehrwert, В. III, S. 1-29, где дан обстоятельный анализ мальтусовской теории стоимости и прибыли.

но ли, – спрашивает Мальтус, – сказать в этом случае, что предложение шляп соответствует спросу на шляпы, или что предложение башмаков соответствует спросу на башмаки, раз те и другие имеются в таком избытке, что они не могут быть обменены при тех условиях, которые обеспечивают их непрерывное предложение?»¹

Итак, Мальтус выдвигает против Милля возможность всеобщего перепроизводства: «По сравнению с издержками производства все товары могут подыматься или падать (в предложении) одновременно»².

Во-вторых, он протестует против излюбленной манеры Милля, Рикардо и их эпигонов приспособлять свои тезисы к непосредственному обмену продуктами. «Плантатор хмеля, – говорит Мальтус, – доставляя на рынок, скажем, сто мешков хмеля, думает о предложении шляп и башмаков так же мало, как о солнечных пятнах. О чем же он в таком случае думает? И что он хочет получить в обмен за свой хмель? Господин Милль, кажется, того мнения, что сказать, что продавец хмеля хочет получить деньги, значило бы проявить величайшее невежество в политической экономии. И тем не менее я отнюдь не боюсь быть обличенным в величайшем невежестве и заявляю, что ему (плантатору) нужны именно деньги».

Ибо рента, которую он должен платить землевладельцу, заработная плата, которую он должен платить рабочим, и наконец покупка сырых материалов и орудий, которые нужны ему для продолжения посевов, могут быть покрыты только деньгами. На этом пункте Мальтус особенно настаивает: он считает прямо-таки «поразительным», что экономисты по призванию прибегают к самым рискованным и невероятным примерам охотнее, чем к допущению наличности денежного обмена³.

Впрочем Мальтус удовлетворяется тем, что описывает как понижение цен ниже уровня издержек производства, вызванное слишком большим предложением, автоматически вызывает сокращение производства, и наоборот. «Но эта тенденция лечить перепроизводство и недопроизводство естественным ходом вещей не является доказательством того, что эти болезненные явления не существуют».

Итак, Мальтус, несмотря на свою особую точку зрения в вопросе о кризисах, идет по тому же самому пути, что и Рикардо, Милль, Сэй и Мак Куллох: для него также существует только товарообмен. Общественный процесс воспроизводства с его важными категориями, и связями, – процесс, захвативший целиком Сисмонди, здесь совершенно не рассматривается.

¹ Мальтус, Definitions in Political Economy. 1827, p. 51.

² L. c., p. 64.

³ I suppose they are affraid of the imputation of thinking that wealth consists in money. But though it is certainly true that wealth does not consist in money, it is equally true that money is a most powerful agent in the distribution of wealth, and those who, in a country where all exchanges are practically effected by money, continue the attempt to explain the principles of demand and supply, and the variations of wages and profits, by refferring chiefly to hats, shoes, corn, suits of clothing, &, must of necessity fail (1. c., p. 60, примечание).

При таких значительных разногласиях в понимании основных положений общее между критикой Сисмонди и критикой Мальтуса заключается единственно в следующем:

1. Оба они, в противовес рикардианцам и Сэю, отвергают закон о предустановленном равновесии между потреблением и производством.

2. Оба они настаивают на возможности не только частичных, но и общих кризисов.

Но этим общее между ними ограничивается. Если Сисмонди ищет причину кризисов в низком уровне заработной платы и в ограниченной потребительной способности капиталистов, то Мальтус, напротив того, превращает низкие заработные платы в естественный закон народонаселения, а для ограниченного потребления капиталистов он находит компенсацию в виде потребления паразитов прибавочной стоимости, каковы земельная аристократия и духовенство, которые отличаются безграничной способностью к потреблению богатства и роскоши, ибо церковь обладает хорошим желудком.

И если оба, Мальтус и Сисмонди, для блага капиталистического накопления и для спасения его из затруднительного положения ищут категорию потребителей, которые покупают, не продавая, то Сисмонди ищет ее для того, чтобы сбыть избыток общественного продукта над потреблением рабочих и капиталистов, т. е. капитализированную часть прибавочной стоимости, а Мальтус – для того, чтобы вообще создавать прибыль. Но как лица, получающие ренту и живущие за счет государства, т. е. слои, которые сами должны получать покупательные средства главным образом из рук капиталистов, могут покупкой товаров с надбавкой на их цену способствовать присвоению капиталистами прибыли – это остается конечно тайною Мальтуса. При столь значительных разногласиях общее между Мальтусом и Сисмонди могло иметь лишь весьма поверхностный характер. И если Мальтус, по выражению Маркса, превращает «Nouveaux Principes» Сисмонди в мальтузианскую карикатуру, то Сисмонди, выдвигая лишь то, что у него есть общего с Мальтусом, и цитируя его как неоспоримого свидетеля, делает мальтусовскую критику против Рикардо слишком сисмондистской. С другой стороны, Сисмонди при случае поддается влиянию Мальтуса: это проявляется например тогда, когда он перенимает отчасти его теорию расточительности государства как необходимого содействия накоплению – теорию, которая находится в прямом противоречии с его собственным исходным положением.

В общем Мальтус не внес ничего своего в проблему воспроизводства и даже не понял ее: в спорее рикардианцами он, подобно последним в их споре с Сисмонди, вращается главным образом в понятиях простого товарного обращения. В споре между ним и школой Рикардо речь шла о непроизводительном потреблении паразитов прибавочной стоимости; это был спор о распределении прибавочной стоимости, а не об общественных основах капиталистического производства. Построения Мальтуса рушатся, коль скоро установлены его абсурдные ошибки в теории прибыли. Критика Сисмонди удерживает свои позиции, а его проблема остается нерешенной, хотя он и принимает теорию стоимости Рикардо со всеми выводами из нее.

ВТОРОЙ СПОР
[Спор между Родбертусом и Кирхманом.]

Глава пятнадцатая
КИРХМАНОВСКАЯ ТЕОРИЯ ВОСПРОИЗВОДСТВА

Поводом ко второй теоретической полемике о проблеме накопления также послужили актуальные события. Если Сисмонди побудили к его оппозиции против классической школы первый английский кризис и вызванные им страдания рабочего класса, то толчок к критике капиталистического производства был дан Родбертусу – почти 25 лет спустя после Сисмонди – выросшим за это время революционным рабочим движением.

Восстание ткачей шелковой промышленности в Лионе и чартистское движение с их критикой «чудеснейшей» из общественных форм подействовали на буржуазию гораздо более ошеломляюще, чем туманные призраки, вызванные на сцену первым кризисом. Самое раннее социально-экономическое произведение Родбертуса, относящееся по всей вероятности к концу 30-х годов, написанное для «Aug­sbur­ger All­ge­mei­ne Zei­tung», но не принятое этой газетой, носит характерное заглавие: «Требования трудящихся классов» и начинается следующими словами: «Чего хотят трудящиеся классы? Смогут ли прочие не дать им этого? Будет ли то, чего они хотят, могилой современной культуры? – Что история когда-нибудь будет ставить эти вопросы с необыкновенной настойчивостью, это давно знал всякий мыслящий человек, но благодаря собраниям чартистов и бирмингамским сценам это стало известно всем». Недалеко было то время, когда брожение революционных идей Франции 40-х годов нашло свое выражение в разных тайных обществах и социалистических школах – прудонистов, бланкистов, приверженцев Кабэ, Луи Блана и т. д., – и когда оно Февральской революцией, прокламированием «права на труд», июньскими днями и первым генеральным сражением между двумя мирами капиталистического общества вызвало взрыв таящихся в его недрах противоречий – взрыв, составляющий эпоху. Что касается другой видимой формы этих противоречий, именно кризисов, то ко времени второго спора материалы и наблюдения, относящиеся сюда, были несравненно богаче, чем в начале 20-х годов XIX столетия. Дебаты между Родбертусом и Кирхманом происходили под непосредственным впечатлением кризисов 1837, 1839, 1847 гг. и даже первого мирового кризиса 1857 г. (интересная работа Родбертуса «Die Han­dels­kri­sen und die Hy­po­the­ken­not der Grund­be­sit­zer» относится к 1858 г.). Внутренние противоречия капиталистического хозяйства дали таким образом на глазах у Родбертуса гораздо более резкую критику учений о гармонии английских классиков и их вульгаризаторов в Англии и на континенте, чем в те времена, когда возвысил свой голос Сисмонди. Что критика Родбертуса находилась впрочем под непосредственным влиянием Сисмонди, доказывает цитата из Сисмонди в самом раннем произведении Родбертуса. Таким образом Родбертус несомненно был знаком с современной ему фран-

цузской литературой оппозиции против классической школы и пожалуй в меньшей мере с гораздо более богатой английской литературой, – в этом факте заключается, как известно, единственный и притом слабый аргумент легенды германского профессорского мира о так называемом «первенстве» Родбертуса перед Марксом в деле «обоснования социализма». Так, проф. Диль в своем очерке о Родбертусе, в «Hand­wor­ter­buch der Staats­wis­sen­schaf­ten» пишет: «Родбертуса, собственно, следует считать обоснователем научного социализма в Германии, потому что он еще до Маркса и Лассаля дал в своих сочинениях, относящихся к 1839 и 1842 гг., законченную социалистическую систему – критику смитианства, новый теоретический фундамент и проекты социальных реформ». И это со спокойной совестью пишется в 1901 г. (во 2-м издании) – после того и вопреки тому, что Энгельс, Каутский и Меринг написали в опровержение профессорской легенды. Впрочем тот факт, что монархически, националистически и по-прусски настроенный «социалист» Родбертус – этот коммунист для будущего, которое последует через 500 лет, и сторонник твердой нормы эксплоатации в 200% для настоящего – должен был в глазах германских ученых политико-эко­но­мов раз навсегда отвоевать пальму «первенства» у международного «разрушителя» Маркса, – этот факт вполне понятен, и никакие убедительные доказательства не в состоянии его поколебать. Но нас интересует здесь другая сторона родбертусовского анализа. Тот же самый Диль, продолжая свой панегирик, пишет: «Но Родбертус проложил новые пути не только для социализма: он двинул вперед всю экономическую науку; особенно обязана ему теоретическая экономия благодаря критике экономистов – классиков экономии, благодаря новой теории распределения общественного дохода, благодаря различию, проведенному им между логическими и историческими категориями капитала и т. д.» Этими великими деяниями Родбертуса, в особенности этим «и т. д.», мы здесь и займемся.

Поводом к полемике между Родбертусом и Кирхманом послужило основное сочинение первого: «Zur Er­kenn­tniss un­se­rer sta­ats­wirt­schaf­tli­chen Zus­tan­de»¹, вышедшее в 1842 г. Кирхман ответил. Родбертусу в «De­mo­kra­ti­sche Blat­ter» в двух статьях: «Ue­ber die Grund­ren­te in so­zi­a­ler Be­zie­hung» и «Die Taus­cli­ge­sell­schaft»². В ответ на эти статьи Родбертус выступил в 1850 и 1851 гг. со своими «Социальными письмами».

В этих работах дискуссия перешла в ту же теоретическую область, в которой на 30 лет раньше разыгралась полемика между. Мальтусом – Сисмонди и Сэй – Рикардо – Мак Куллохом. Родбертус уже в своем самом раннем произведении высказал ту мысль, что заработная плата в современном обществе при возрастающей производительности труда становится все меньшей и меньшей долей национального продукта, – мысль, которую он считал своею, но которую он с того времени, как он ее высказал, и вплоть до своей смерти, следовательно в продолжение трех десятилетий, сумел только постоянно повторять и вариировать. В этом падении доли заработной

¹ «К познанию нашего государственно-хозяйственного положения».

² «О земельной ренте в социальном отношении» и «Меновое общество».

платы Родбертус усматривал общий корень всех зол современного хозяйства, в особенности пауперизма и кризисов, которые он обозначал вместе как «социальный вопрос современности».

Кирхман с этим объяснением не согласен. Он объясняет пауперизм влиянием возрастающей земельной ренты, а кризисы – недостатком в рынках сбыта. Относительно последнего он утверждает, что «большая часть социальных зол лежит не в недостаточном производстве, а в недостаточном сбыте продуктов, что чем больше страна в состоянии производить, чем больше у нее средств для удовлетворения всех потребностей, тем больше она подвержена опасности нищеты и лишений». Этим самым дано объяснение и рабочему вопросу, ибо «пользующееся сомнительной славой право на труд разрешается в конце концов в вопросе о рынках сбыта (Ab­satz­weg)». «Итак, – заключает Кирхман, – социальный вопрос почти идентичен с вопросом о рынках сбыта. Даже зло конкуренции, которую там много поносили, исчезнет при наличности надежных рынков сбыта; останется только то, что в ней есть хорошего, – останется соревнование, благодаря которому будут поставляться хорошие и дешевые товары, но исчезнет борьба на жизнь и на смерть, – борьба, причина которой заключается лишь в недостаточных рынках сбыта»¹.

Различие между точкой зрения Родбертуса и Кирхмана резко бросается в глаза. Родбертус видит корень зла в неправильном распределении национального продукта, Кирхман – в ограниченности рынков для капиталистического производства. При всей путанице в рассуждениях Кирхмана, – в особенности в его идиллическом представлении о капиталистической конкуренции, которая сведется к похвальному соревнованию в производстве лучших и самых дешевых товаров, и в его разрешении «пользующегося сомнительной славой права на груд» вопроса о рынках, – он отчасти обнаруживает однако гораздо больше понимания больного вопроса капиталистического производства – ограниченности сбыта, чем Родбертус, который держится за вопрос о распределении. Итак, вопрос, который раньше был поставлен в порядок дня Сисмонди, на этот раз был поднят Кирхманом. При всем этом Кирхман отнюдь не согласен с освещением и разрешением проблемы, которую дает Сисмонди; он стоит скорее на стороне оппонентов Сисмонди. Он принимает не только рикардовскую теорию земельной ренты, не только смитовский догмат, «согласно которому цены товаров слагаются лишь из двух частей – из прибыли на капитал и из заработной платы» (Кирхман превращает прибавочную стоимость в «прибыль на капитал»), но и положение Сэя-Рикардо, по которому продукты покупаются только продуктами, а производство создает свой собственный сбыт, так что там, где кажется, что на одной стороне произведено слишком много, на самом деле на другой стороне произведено слишком мало. Итак, Кирхман следует по стопам классиков, но это во всяком случае «немецкое издание классиков» с разнообразными «но» и «если». Так, Кирхман прежде всего находит, что закон Сэя о естественном равновесии между производ-

¹ Доказательства Кирхмана подробно и буквально цитируются Родбертусом. Полного экземпляра «Demokratische Blatter» с подлинной статьей, по уверению издателя Родбертуса, достать невозможно.

ством и спросом «не исчерпывает еще действительности», и прибавляет: «В обращении скрыты еще другие законы, которые препятствуют чистому проявлению этих положений; благодаря одному только открытию этих законов можно объяснить современное переполнение рынков, а быть может найти и путь, чтобы избегнуть этого огромного зла. Мы полагаем, что причиной, порождающей противоречия между указанным не подлежащим сомнению законом Сэя и действительностью являются три факта в современной общественной системе». Эти факты заключаются, во-первых, в «слишком неразномерном распределении продуктов» – здесь Кирхман в значительной мере склоняется, как мы видим, к точке зрения Сисмонди, – во-вторых, в трудностях, которые природа уготовила для человеческого труда при добыче сырья, и наконец в несовершенстве торговли как посреднической операции между производством и потреблением. Не останавливаясь подробнее на двух последних «препятствиях», мешающих проявлению закона Сэя, рассмотрим аргументацию Кирхмана в связи с первым пунктом:

«Первый факт, – заявляет он, – короче говоря, состоит в том, «что заработная плата стоит слишком низко» и что отсюда возникает застой в сбыте. Тому, кто знает, что цены товаров составляются лишь из двух частей – из прибыли на капитал и из заработной платы, – этот закон может показаться странным, если заработная плата низка, то низки и товарные цены, если первая высока, то высоки и вторые. (Мы видим, что Кирхман принимает смитовский догмат и притом еще в самом превратном его понимании: он говорит не о том, что цена р а с ­п а ­д а ­е т ­с я на заработную плату плюс прибавочная стоимость, а что она с о с ­т а в ­л я ­е т ­с я как простая их сумма, – понимание, в котором Смит дальше всего ушел от своей трудовой теории стоимости.) Заработная плата и цена таким образом прямо пропорциональны и друг друга уравновешивают. Англия только для того и уничтожила пошлины на хлеб, на мясо и на другие средства потребления, чтобы понизить заработную плату и дать таким образом возможность фабрикантам вытеснять всех других конкурентов на мировых рынках еще более дешевыми товарами. Это верно однако лишь отчасти и не затрагивает отношения, в котором продукт распределяется между капиталом и рабочими. В этом неравномерном распределении между ними лежит первая и важнейшая причина, почему закон Сэя не имеет места в действительности и почему, несмотря на производство во всех отраслях, все рынки все-таки страдают от переполнения». Это свое утверждение Кирхман подробно иллюстрирует на примере. По образцу классической школы он переносит нас, разумеется, в воображаемое изолированное общество, которое для экономических экспериментов представляет хотя и неблагодарный, но зато и не сулящий никакого сопротивления объект.

Представьте себе местность, – внушает нам Кирхман, – которая охватывает 903 жителей: 3 предпринимателей с 300 рабочих у каждого. Местность эта удовлетворяет все потребности ее жителей собственным производством – тремя предприятиями, из которых одно доставляет одежду, другое – пищу, освещение, отопление и сырье, а третье – квартиру, мебель и орудия. В каждом из этих трех подразделений предприниматель доставляет «капитал вместе с сырьем». Воз-

награждение рабочих в каждом из этих трех предприятий происходит так, что рабочие получают в качестве платы половину годичного продукта, а другую половину удерживает предприниматель «в качестве процента на свой капитал и предпринимательской прибыли». Массы продуктов, поставляемой каждым предприятием, как раз хватает для удовлетворения всех потребностей всех 903 жителей. Таким образом эта местность «обладает всеми условиями для всеобщего благоденствия» всех же жителей; в соответствии с этим все охотно и энергично работают, но через несколько дней радость и удовольствие обращаются во всеобщий вопль и скрежет зубовный: на кирхмановском острове счастливых внезапно происходит нечто такое, чего там можно было ожидать так же мало, как и крушения небосвода: " над кирхмановским островом разражается обыкновенный современный торгово-про­мыш­лен­ный кризис: 900 работников имеют только самую необходимую одежду, пищу и жилища, а магазины трех предпринимателей полны платья и сырых материалов; построенные ими жилища пустуют, они жалуются на недостаток сбыта, а рабочие, напротив, жалуются на недостаточное удовлетворение своих потребностей. И откуда illae lacrimae? Быть может оттого, что одних продуктов имеется слишком много, а других слишком мало, как это думают Сэй и Рикардо? Нет, отвечает Кирхман: в данной «местности» всех предметов как раз столько и количественное соотношение между ними как раз таково, что их вполне хватило бы для удовлетворения всех потребностей общества. Итак, откуда же происходит «задержка», кризис? Она происходит единственно только от распределения. Но приведем собственно слова Кирхмана: «Причина, препятствующая осуществлению этого (гладкого течения обмена), лежит исключительно в распределении этих продуктов; распределение совершается неодинаково между всеми: предприниматели удерживают в свою пользу в качестве процента и прибыли половину всего продукта и только другую половину отдают рабочим. Ясно, что рабочий, производящий платье, может поэтому выменять на свой продукт только половину продукта, состоящего из пищи, жилищ и т. д.; ясно также, что предприниматели не могут освободиться от своей другой половины, так как ни у кого из рабочих нет больше продукта для обмена на эти вещи. Предприниматели не знают, что им делать со своим запасом; рабочие не знают, куда им деваться со своим голодом и наготой». И читатель, прибавим от себя – не знает, – куда деваться с построениями господина фон-Кирх­ма­на. Его детский пример ставит перед нами вместо одной загадки другую.

Прежде всего совершенно непонятно, на каком основании и для какой цели придумано деление производства на три части. Если в аналогичных примерах Рикардо и Мак Куллоха фабрикантам обычно противопоставляются фермеры, то это только устарелое представление физиократов об общественном воспроизводстве, – представление, которое перенял Рикардо, несмотря на то, что оно после его теории стоимости, противоположной теории физиократов, потеряло всякий смысл, и несмотря на то, что уже Смит сделал существенные попытки для исследования действительных вещественных основ общественного процесса воспроизводства. Тем не менее мы видели, что проведенное физиократами разграничение между сельским хозяй-

ством и промышленностью как основаниями воспроизводства по традиции сохранилось в теоретической политической экономии, пока Маркс не ввел свое разграничение, составившее эпоху: мы говорим о разграничении между двумя общественными подразделениями – производством средств производства и производством средств потребления. Напротив того, смысл трех подразделений Кирхмана вообще непостижим. Так как орудия свалены здесь в одну кучу с мебелью, сырье – с средствами питания, а одежда образует особое подразделение, то очевидно, что при этом разделении играли роль не вещественные точки зрения воспроизводства, а чистый произвол. Точно с таким же успехом можно было бы придумать одно подразделение для средств существования, одежды и построек, другое для аптечных товаров и третье для зубных щеток. Кирхману очевидно нужно было только дать понятие об общественном разделении труда и предложить для обмена несколько групп продуктов по возможности «равной величины». Даже самый обмен, вокруг которого вращаются все рассуждения Кирхмана, в его примере не играет никакой роли, потому что распределяется не стоимость, а масса продуктов, масса потребительных стоимостей как таковых. С другой стороны, в интересной «местности», созданной кирхмановской фантазией, происходит сперва распределение продуктов, а после этого, т. е. после произведенного распределения, должен иметь место всеобщий обмен, а между тем известно, что на нашей грешной земле при капиталистическом производстве обмен, напротив того, направляет и осуществляет распределение продуктов. В кирхмановском распределении происходят при этом самые удивительные вещи: цена продукта, а следовательно, и всего общественного продукта, состоит, «как известно», только из «заработной платы и процента на капитал», т. е. только из v+m, и весь продукт соответственно с этим распределяется без остатка между рабочими и предпринимателями; сам Кирхман к своему несчастью обнаружил при этом плохую память: он забыл, что ко всякому производству относится нечто такое, как орудия и сырье. Кирхман контрабандным путем проводит в своей «местности» под средствами питания – сырье и под мебелью – орудия; но в таком случае спрашивается: на чью долю выпадают при всеобщем распределении эти неудобоваримые вещи – на долю ли рабочих в качестве заработной платы, или же на долю капиталистов в качестве предпринимательской прибыли? И те и другие были бы очень благодарны. И при таких условиях еще должен иметь место гвоздь представления – обмен между рабочими и предпринимателями. Основной акт обмена в капиталистическом производстве – обмен между наемными рабочими и капиталистами – Кирхман из обмена между живым трудом и капиталом превращает в обмен продуктами. Не первый акт, не обмен между рабочей силой и переменным капиталом, а второй акт, реализация заработной платы, полученной из переменного капитала, делается центральным пунктом, а весь товарный обмен капиталистического общества, напротив того, сводится к этой реализации заработной платы! Но тут следует самое удивительное: при ближайшем рассмотрении оказывается, что этот обмен между рабочими и предпринимателями, поставленный в фокусе хозяйственной жизни, вообще не имеет места. Ибо после того как все рабочие получили натурой

свою заработную плату и притом в виде половины их собственного продукта, может иметь место лишь обмен между самими рабочими; при этом должно происходить следующее: рабочие обмениваются между собой своими заработками, которые состоят у одних только из одежды, у других только из средств питания и у третьих только из мебели, и обмениваются таким образом, что каждый рабочий реализует свой заработок, причем одну треть в предметах продовольствия, другую в одежде и третью в мебели. С предпринимателями этот обмен не имеет больше ничего общего. Они со своей стороны сидят со своей прибавочной стоимостью, которая состоит из половины произведенной всем обществом одежды, средств продовольствия и мебели, и все вместе, – а их всего трое, – не знают, «куда деваться» с этим хламом. Уж против этого несчастья, созданного Кирхманом, не помогло бы даже самое щедрое распределение продукта. Напротив того, чем больше была бы доля общественного продукта, которая приходится рабочему, тем меньше дела они имели бы с предпринимателем при обмене: увеличился бы только размер взаимного обмена между рабочими. Правда, при этом уменьшилась бы соответствующим образом масса прибавочного продукта, обременяющая предпринимателя, но не потому, что легче стало обменять прибавочный продукт, а лишь потому, что сама прибавочная стоимость уменьшилась бы. Об обмене прибавочного продукта между рабочими и предпринимателями, как и раньше, не могло бы быть и речи. Надо признаться, что количество собранных здесь на сравнительно незначительном пространстве вздорных утверждений и экономических абсурдов превосходит даже то, что можно простить прусскому прокурору – Кирхман, как известно, был прокурором и притом прокурором, который, к его чести будь сказано, дважды подвергался дисциплинарным взысканиям. Несмотря на это он от своих малообещающих предварительных положений прямо переходит к делу. Он признается, что невозможность реализации (Un­ver­wend­bar­keit) прибавочной стоимости дается здесь его собственной предпосылкой – конкретной потребительной формой прибавочного продукта. Он заставляет теперь предпринимателей, присвоивших себе в качестве прибавочной стоимости половину всего общественного труда, производить не «обыкновенные товары», предназначенные для рабочих, а предметы роскоши. Так как «предметы роскоши по своей сущности таковы, что они дают возможность потребителю потреблять больше капитала и рабочей силы, чем это возможно при обыкновенных товарах», то три предпринимателя совершенно самостоятельно устраивают дело так, что потребляют всю половину затраченного обществом труда в виде кружев, элегантных карет и т. п. Теперь не остается ничего такого, чего нельзя было бы продать; кризисы счастливым образом удалось устранить, перепроизводство раз навсегда сделано невозможным, капиталисты, равно как и рабочие, живут в надежных условиях. Чудодейственное средство Кирхмана, создавшее все эти благодеяния и восстановившее равновесие между производством и потреблением, носит название роскоши! Другими словами, совет, который этот добрый человек дает капиталистам, не знающим, куда деваться с своей прибавочной стоимостью, не поддающейся реализации, заключается в том, чтобы они сами потребили ее. Но ведь предметы роскоши в капи-

талистическом обществе являются открытием, данным давно известным, и тем не менее кризисы свирепствуют. – Почему же это так? «Ответ, – поучает нас Кирхман, – может быть только тот, что этот застой в сбыте происходит в действительном мире исключительно потому, что с л и ш ­к о м м а ­л о роскоши, или, другими словами, потому, что капиталисты, т. е. те, которые имеют средства для потребления, потребляют еще слишком мало». Но это неуместное воздержание капиталистов происходит от дурной привычки, несправедливо поощряемой политической экономией, – от склонности к э к о ­н о ­м и и в целях «производительного потребления». Иначе говоря, к р и ­з и ­с ы п р о ­и с ­х о ­д я т о т н а ­к о п ­л е ­н и я – таков главный тезис Кирхмана. Он доказывает его на примере, трогательном по своей наивности. Предположим, – говорит он, – случай «наиболее превозносимый политической экономией», – случай, когда предприниматели рассуждают так: мы не хотим расточать до последнего гроша на пышность и роскошь, мы хотим снова употребить их производительно. Что это означает? Не что иное, как основание всякого рода новых производственных предприятий, посредством которых снова получаются продукты; продажа этих продуктов может дать проценты (Кирхман хочет сказать – прибыль. – Р. Л.) на всякий капитал, сбереженный от доходов, не растраченных тремя предпринимателями и вложенный ими в дело. Три предпринимателя решаются сообразно этому потреблять лично только продукт 100 рабочих, т.е. значительно ограничить свою роскошь, а рабочую силу остальных 350 рабочих вместе с капиталом, который употребляется ими, обратить на устройство новых производительных предприятий. Здесь возникает вопрос, на какие производственные предприятия следует употребить эти доходы? «Три предпринимателя имеют лишь один выбор: или снова заняться производством обыкновенных товаров или же взяться за предметы роскоши», так как, по мнению Кирхмана, постоянный капитал не воспроизводится, а весь общественный продукт состоит исключительно только из средств потребления. Но тут предприниматели приходят к уже известной нам дилемме: если они будут производить «обыкновенные товары», то возникнет кризис, так как рабочие не располагают средствами для покупки этих дополнительных средств существования – ведь им уже уделена половина всей стоимости продуктов; но если они будут производить предметы роскоши, то они сами должны будут их потребить. Ter­ti­um non da­tur. Внешняя торговля также не может ничего изменить в этой дилемме, так как влияние торговли заключается лишь в том, что «увеличивается разнообразие товаров внутреннего рынка» или повышается производительность. «Итак, или эти иностранные товары – обыкновенные товары, тогда капиталист не захочет их купить, а рабочий не в состоянии их купить, потому что он не располагает средствами, или это предметы роскоши, тогда рабочий еще м е ­н е е в с о с ­т о ­я ­н и и их купить, а капиталист также не станет их покупать благодаря своему стремлению к экономии». Как ни примитивны доказательства Кирхмана, но в его основной мысли находит свое вполне ясное выражение центр тяжести теоретической экономии: в обществе, состоящем единственно только из рабочих и капиталистов, накопление оказывается невозможным явлением. Кирхман делает

отсюда такого рода выводы: он открыто выступает против накопления, «сбережения» и «производительного потребления» прибавочной стоимости, страстно полемизирует против поддержки этих ошибок классической политической экономией и проповедует в качестве средства против кризисов роскошь, которая увеличивается вместе с повышением производительности труда. Итак мы видим, что если Кирхман в своих теоретических предпосылках был карикатурой на Сэя-Рикардо, то он в своих выводах является карикатурой на Сисмонди. Необходимо однако твердо помнить постановку вопроса, которую дает Кирхман, чтобы иметь возможность оценить антикритику Родбертуса и результаты спора.