Тема диссертации и автореферата по ВАК 07.00.15, доктор исторических наук Стегний, Петр Владимирович

Актуальность темы диссертационной работы обусловлена тем, что разделы Речи Посиолитой1 1772, 1793 и 1795 годов между Пруссией, Австрией и Россией, случившиеся в XVIII веке, принадлежат к «вечно живым» темам европейской истории. В различных странах издано (и продолжает выходить в свет) значительное количество монографий, архивно-документальных публикаций, посвященных как разбору обстоятельств исчезновения Польского государства с карты Европы в конце просвещенного XVIII века, так и рецидивам территориальной перекройки Речи Посполитой в XIX веке (Тильзит, Венский конгресс), выявивших повторяемость, растянутость во времени самой тенденции разделов.

Разделы 1772, 1793 и 1795 годов - это и одна из «болевых точек» европейской истории, российско-польских отношений. Они так или иначе повлекли за собой длинную цепь трагических событий, среди которых - польские восстания 1830 - 1831 и 1863 - 1864 годов и последующие неудачные попытки царской администрации инкорпорировать Польшу в состав Российской империи, двусмысленные декларации периода Первой мировой войны и Февральской революции по польскому вопросу. Затем, после обретения Польшей независимости в 1918 году, - советско-польская война 1920 - 1921 годов, сопровождавшаяся массовой гибелью красноармейцев в польском плену, - и трагедия Катыни и Медного, вступление советских войск в Польшу 17 сентября 1939 года, - и фактическое соучастие за год до этого Польши в мюнхенском сговоре (ультиматум Чехословакии с требованием вернуть Тешенскую область). Простое перечисление противоречивых, остро, порой болезненно воспринимающихся тем, встающих в этом контексте, показывает, насколько важным остается объективное осмысление различных аспектов польской истории.

Кроме того, в 1991 году в истории международных отношений по существу завершился 3, 5-вековой цикл (исходную точку которого можно, разумеется, с известной долей условности пометить 1648 годом - Вестфальский конгресс), в течение которого происходило формирование политической карты Европы. Это уникальная возможность взглянуть не только на то, как зарождались и развивались международные отношения на континенте в новое время, но и с какими итогами государства Центральной и Восточной Европы - Польша, Германия, Австрия, Россия, Литва, Украина, Белоруссия - подошли к новейшему этапу своей современной истории.

Не вдаваясь в детали этого длительного, исключительно сложного и внутренне противоречивого процесса, роли в нем России, укажем только на одно обстоятельство, которое представляется нам важным для понимания характера действий российской дипломатии, в том числе в период первых трех разделов Польши. Россия в силу обстоятельств достаточно случайных - подписания ею Столбовского договора со Швецией - вошла, наряду с Францией и Швецией, в число гарантов Вестфальского мира. С этого времени - и это уже принципиально важно -стратегия и тактика российской дипломатии начинает определяться не только ее географическим положением, возраставшей военной и экономической мощью, политическим влиянием, но и востребованностью в рамках многократно трансформировавшейся после заключения Вестфальского мира системы международных отношений в Европе.

Значительную, возможно, решающую роль в этом сыграло воссоединение Украины с Россией в соответствии с решением Земского собора 1 октября 1653 года. И дело не в простом совпадении дат - Освободительная война украинского народа под предводительством Б.Хмельницкого началась в 1648 году, в год подписания Вестфальского трактата. Эффективное военно-дипломатическое обеспечение воссоединения двух братских славянских государств впервые показало Европе не только стремление России расширить горизонты своей внешней политики, но и ее способность играть стабилизирующую роль в Центральной и Восточной Европе.

В этом отношении царствование Екатерины II (1762 - 1796 годы) по праву занимает особое место. Впервые после эпохи Петра I выдающиеся победы русской армии были подкреплены не менее блестящими успехами дипломатов. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 года, определивший на десятилетия программу русской внешней политики на черноморско-балканском направлении, эффективная посредническая роль России в ходе Тешенского конгресса 1779 года, провозглашение в 1780 году принципа вооруженного морского нейтралитета, ставшего серьезным вкладом России в укрепление правовой основы международных отношений, присоединение Крыма и Северного Причерноморья, подписание Георгиевского трактата с Восточной Грузией в 1783 году, включение в состав Российского государства Литвы, воссоединение с ним Белоруссии и Правобережной Украины -вот далеко не полный перечень свершений екатерининской эпохи.

Вместе с тем рационализм - примета просвещенного XVIII века, -ориентированность на государственный интерес органично сочетались во внешнеполитической деятельности Екатерины II с дипломатической практикой эпохи позднего абсолютизма с ее стремлением к «округлению границ», ослаблению соседей. Известное высказывание Екатерины о том, что «вся политика сводится к трем словам: обстоятельства, расчеты и конъюнктуры» («circonstances, conjectures et conjonctures»), ничем не отличается от разработанной австрийским канцлером В.Кауницем-Ритбергом «политики удобных случаев» («Convenienz-Politik»). Понимая это, Е.В.Тарле, один из самых ярких и добросовестных историков советского периода, отмечал, затрагивая вопрос о мере ответственности Екатерины II за разделы Польши, что не следует «чернить сверх меры тогдашнюю русскую дипломатию за ее якобы исключительное коварство».

Думается, что утверждая это, Тарле понимал не только противоречивость исторического процесса, но и неприменимость к нему категорий «бытового морализирования». Диалектика истории нередко реализуется вопреки расчетам и амбициям ее творцов. Екатерину, разумеется, трудно заподозрить в том, что присоединяя к России Крым или участвуя в разделах Польши, она предвидела, что закладывает основы суверенитета современной Украины и Белоруссии. Округляя границы, проводя многовекторную территориальную экспансию, она строила империю, руководствуясь политическими и нравственными понятиями своего времени.

Вместе с тем приемы и общая направленность екатерининской дипломатии оказались настолько устойчивыми, что продолжали действовать (разумеется, в трансформированном виде) не только до 1917 года, но и в советскую эпоху. Дипломатическое наследие Екатерины - порыв к Черноморским проливам и польский вопрос - во многом определило существо того феномена, который принято называть имперской составляющей внешней политики России. Отсюда - не только теоретическая, но и практическая важность критического осмысления, а в необходимых случаях - переосмысления опыта истории отечественной внешней политики. Без этого вряд ли возможно формирование новой, соответствующей ее нынешней самоидентификации и новым геополитическим императивам дипломатии России.

Между тем научная разработанность вопросов, связанных с изучением как природы, генезиса и последствий разделов - сложнейшего исторического феномена, ставшего исходной точкой «польского вопроса», так и целей, мотивации и методов действий российской дипломатии в «эпоху разделов», не может считаться завершенной. При основательном, но далеко не полном освоении фактического материала, начавшиеся в XIX веке дискуссии вокруг целого ряда сущностных, принципиальных вопросов, касающихся разделов, продолжаются по сей день.

Обобщая оценки и точки зрения отечественных и зарубежных исследователей, можно выделить следующие «проблемные блоки»:

- Соотношение внутренних (анахронизм государственно-политического устройства Речи Посполитой) и внешних (политика соседних держав — Пруссии, Австрии, России) факторов в разделах, а затем и уничтожении в 1795 году Польского государства.

Значительная часть отечественных (Н.И.Костомаров, Н.Д.Чечулин, Ф.Ф.Мартенс, из современных - Г.А.Санин) исследователей склонны связывать «падение Польши» с глубочайшим и затянувшимся внутренним кризисом, внутренним разложением польского государственного строя, всевластием и своекорыстием шляхты, использованным соседями Речи Посполитой, в первую очередь, Пруссией и Австрией, а также Россией для территориальных приращений за ее счет.

Схожей точки зрения придерживались ведущие дореволюционные немецкие (К.Шлецер, Е.Германн), часть польских («краковская школа») исследователей, возлагавших, однако, основную ответственность за разделы на Екатерину И. С другой стороны, немало последователей было и остается у крупного австрийского историка А.Беера, связывавшего причины разделов с «полным разложением европейской системы государств во второй половине XVIII века и обусловленной этим бездеятельностью посторонних разделу держав». Широкое хождение до сих пор имеет и теория «заговора против Польши», которую развивают ряд французских и польских, в том числе современных авторов. Пример - в целом очень интересная работа Т.Цегельского и Л.Кондзеля «Разделы Польши. 1772 - 1793 - 1795» -(Варшава, 1990).

Не менее широкий разброс мнений прослеживается и по другим базовым аспектам проблематики разделов:

- Являются ли разделы аномальным явлением в контексте общей логики развития международных отношений в Европе в эпоху позднего абсолютизма или мы имеем дело с закономерным результатом определявших ее общих тенденций?

- Следует ли рассматривать разделы 1772, 1793 и 1795 годов как фазы единого процесса («теория заговора») или каждый из них обусловлен своими причинами?

И, наконец:

- Какова мера ответственности каждой из держав-участниц разделов?

Излишне говорить, что именно этот последний вопрос и в прошлом, и сейчас в наибольшей степени попадает в резонанс политических конъюнктур, в силу которых исследователи истории разделов пытались и пытаются снять ответственность со своей страны, не упуская, однако, возможности «поморализировать» насчет ее партнеров.

Большинство отечественных, впрочем, как и многие из зарубежных историков склонны считать основным архитектором первого раздела прусского короля Фридриха II, рассматривая роль России как вынужденную обстоятельствами русско-турецкой войны 1768 - 1774 годов, для успешного окончания которой было необходимо нейтрализовать открытое противодействие Австрии и скрытое -Пруссии. В адрес Екатерины (по крайней мере, в России XIX века) высказывался едва ли не единственный упрек - в несбалансированном усилении Пруссии и передаче украинской Галиции Австрии. Против течения осмеливались идти только тогдашние революционные демократы - М.Бакунин и А.Герцен, призывавшие вернуть независимость Польше, поделенной «между одной немкой и двумя немцами».

В результате в 60-е годы XIX века сформировалась ставшая базовой и перешедшая затем в советские учебники истории «национальная» концепция, согласно которой Россия, участвуя в разделах Польши, только возвращала в свой состав украинские и белорусские земли, захваченные во время многочисленных польско-литовских вторжений в XIV - XVI веках, не присоединив ни пяди территории коренной Польши (вопрос о Литве и Курляндии трактовался как имевший для них положительные последствия в связи с тем, что «Россия была более экономически развита, чем Речь Посполитая»). При этом, однако, отмечалось, что «русский царизм. вместе с Пруссией и Австрией несет ответственность за участие в этом несправедливом акте»2.

На первый взгляд, подобные оценки выглядят достаточно взвешенными, особенно с учетом признания коллективной ответственности царизма за «несправедливый акт» в отношении Польши. Если же вникнуть глубже, то поиск «главного злодея» или выделение одного, хотя и важного фактора, из комплекса причин, обусловивших разделы, не просто уводит от непредвзятого взгляда на бурную и противоречивую историю международных отношений в Европе во второй половине XVIII века. Мы имеем дело с методологически неверным подходом, поскольку оценка исторических событий двухвековой давности на основе реалий и нравственных постулатов позднейшего времени слишком часто создает почву для политизированных спекуляций, не имеющих ничего общего с осмыслением исторического опыта. Применительно к разделам Польши понять логику столь многомерного, поливалентного процесса - это и значит воздать по заслугам его участникам.

Исходя из этого, основные цели и задачи исследования сводятся к комплексному рассмотрению на обширном архивном, историческом и фактическом материале участия России в разделах Речи Посполитой в 1772, 1793 и 1795 годах. Особое внимание при этом уделяется военно-политическому и дипломатическому аспекту разделов, рассматривающимся в рамках эволюции системы международных отношений в Европе во второй половине XVIII века. Подобная постановка исследовательских задач, как представляется, позволяет выявить ретроспективные истоки и существо тенденций, породивших разделы Речи Посполитой, выйти на системные, объективные оценки этого явления и роли в нем российской дипломатии.

В общем виде основные задачи диссертации заключаются в исследовании механизма формирования и выработки внешнеполитических решений в контексте анализа геополитических императив и общей иерархии приоритетов внешней политики Екатерины II, роли в этом процессе придворных группировок и «центров влияния» (Н.И.Панин - Г.Г.Орлов, Г.А.Потемкин - А.А.Безбородко, П.А.Зубов,

А.И.Морков, Н.И.Салтыков - А.Р.Воронцов, П.В.Завадовскнй), изучении сложной динамики развития международных отношений в Восточной и Центральной Европе, обусловленной острым соперничеством великих держав за сферы влияния на «восточной периферии» Вестфальского пространства. В диссертации рассматриваются концепции и доктрины, определявшие внешнюю политику России во второй половине XVIII века, анализируется деятельность российских дипломатов в Варшаве и других европейских столицах по реализации политики Екатерины II в отношении Речи Посполитой. Для достижения поставленных научных целей автор должен был решить следующие конкретные задачи: дать обобщающую характеристику развития системы международных отношений в Европе на этапе после Вестфальского мира 1648 года, сформировавшего систему гарантий и основные правовые понятия, сыгравшие системообразующую роль в регулировании межгосударственных отношений в Европе на этапе до французской революции и начала наполеоновских войн; вывить природу и характер функционирования региональных «подсистем», образовавшихся на периферии центрально-европейского пространства, теоретически покрывавшегося вестфальскими гарантиями. Особое внимание при этом было уделено т.н. «восточной подсистеме» Вестфаля, охватывавшей территорию от польского и прусского побережья Балтики до Балкан и черноморских проливов; проанализировать и сопоставить цели и задачи политики ведущих держав «восточной подсистемы» - Пруссии, Австрии и России, предпосылки зарождения и развития тенденции к «гармонизации» их взаимоотношений на основе «негативной политики» по отношению к Речи Посполитой и Османской империи; провести всесторонний анализ формирования внешнеполитического курса России по отношению к Речи Посполитой, включая формирование и обсуждение ее основ Коллегией иностранных дел и Государственным советом, уделив особое внимание выработке стратегической и тактической линии Екатерины II в польских делах, степени учета ею рекомендаций этих консультативных органов; оценить, а в необходимых случаях - переоценить на основе документов российских архивов - деятельность дипломатических представителей России в Речи Посполитой: Г.К.Кейзерлинга, Н.В.Репнина, О.М.Штакельберга, Я.И.Булгакова, Я.Е.Сиверса, О.И.Игельстрема, а также проанализировать дипломатическую переписку российских послов в Вене - Д.М.Голицына и А.М.Разумовского, Берлине - В.К.Нессельроде и М.М.Алопеуса, в Лондоне -А.И.Мусина-Пушкина и С.Р.Воронцова, в Париже - И.С.Барятинского и И.М.Симолина; рассмотреть основные тенденции внутриполитической ситуации в Польше в 60 - 90-е годы XVIII века с акцентом на отношение России к королю Станиславу-Августу и польским реформаторам, уделяя при этом внимание как польской конституции 1791 года и, конечно, деятельности Т.Костюшко и его сподвижников.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Изучение документов российских архивов об участии российской дипломатии в разделах Речи Посполитой 1772, 1793 и 1795 годов позволяет сделать следующие выводы:

1. Разделы Польши в царствование Екатерины II были обусловлены комплексом внешних и внутренних факторов, значительную роль среди которых сыграл длительный и исключительно сложный процесс формирования геополитических структур в Центральной и Восточной Европе после завершения Контрреформации и Вестфальского мира в 1648 году. Дело в том, что происшедшее в ходе Тридцатилетней войны 1618 - 1648 годов ослабление Германии (формально Священной Римской империи германской нации во главе с Габсбургами) практически сразу же после ее окончания привело к созданию на пространстве от Рейна до Эльбы зоны своеобразного вакуума государственной власти, который поочередно в разной степени пытались использовать Людовик XIV, Карл XII и Фридрих Вильгельм I. Развязанные ими войны в течение полувека сотрясали Европу, по существу, начали процесс расшатывания Вестфальской системы. В результате войны за Испанское наследство и Северной войны в начале XVIII века на западной и северной периферии Вестфаля образовались так называемые утрехтская и ганноверская «подсистемы», задачей которых являлось обеспечение стабильности на континенте в условиях ослабления основных гарантов Вестфаля - Франции эпохи Регентства и Людовика XV и Швеции, поставленной на грань национальной катастрофы завоевательной политикой Карла XII и ее крахом.

Особенно рельефно подчеркнули сложную динамику эрозии Вестфальской системы Силезские (1740 - 1748 гг.) и Семилетняя (1756 - 1763 гг.) войны, первая из которых утвердила возросшую роль Пруссии, а вторая - Англии и России - в европейских делах. После «дипломатической революции» 1756 года, покончившей с вековым антагонизмом Габсбургов и Бурбонов, стало окончательно ясно, что если правовые нормы, сформулированные в Мюнстере и Оснабрюке (а они, по современным понятиям, носили весьма противоречивый характер, поскольку помимо утверждения веротерпимости, признания права на существование наций - государств, подтверждали легитимность «естественных границ», территориальных приобретений по праву завоевания), оказались весьма устойчивыми, то возможности поддержания баланса интересов европейских держав в рамках вестфальских договоренностей в значительной мере исчерпали себя уже к середине XVIII века. Отсюда - тенденция к появлению региональных «подсистем», связанных не столько с буквой, сколько с «духом Вестфаля», усилением роли многосторонней дипломатии в условиях углублявшегося кризиса абсолютизма.

2. «Восточная подсистема» Вестфаля сформировалась после того, как по окончании Семилетней войны эпицентр острого противоборства двух германских государств - Пруссии и Австрии, - обусловленного их заинтересованностью как в корректировке определенного Вестфальским миром раздела «сфер влияния» в Европе, так и в компенсации материальных, а для Австрии и территориальных потерь, понесенных во взаимных войнах, сместился на восточную периферию Вестфальской системы, наиболее уязвимой частью которой была Речь Посполитая, предельно ослабленная своим анахроничным государственным устройством и обострением социальной и религиозной напряженности. В качестве естественного оппонента подобным планам традиционно выступала Франция, для которой Польша являлась не только важным средством обеспечения ее геополитических интересов, но и одним из объектов тайной династической дипломатии («Секрет короля»), цели которой далеко не во всем совпадали с официально объявленной политикой. Эта имманентная двойственность французской политики на фоне глубокого внутреннего кризиса во Франции накануне революции 1789 года и возрастающее экономическое и военное могущество Англии фактически вывели ее из числа активных игроков в польских делах.

Что касается России, то, начиная с эпохи Петра I, она проводила в Восточной Европе собственную политику. Планы раздела Речи Посполитой, территориальная целостность которой, кстати, формально не определялась Мюнстерским и Оснабрюкским трактатами, обсуждались с Пруссией (на более раннем этапе -Саксонией) и Австрией с начала XVIII века. Однако Петр I неизменно уклонялся от предложений принять участие в разделе, предпочитая фактически одобренную «немым» сеймом 1717 года политику единоличного косвенного доминирования

России в Польше под политическим «зонтиком» союзов с Австрией и Саксонией. Петровская традиция косвенного доминирования в Речи Посполитой, но со сменой правившей в Варшаве династии, судя по всему, представлялась оптимальной и Екатерине. В этом смысле С.Понятовский, возведенный ею в 1764 году на польский престол, был призван выполнять ту же роль, что и саксонская династия Веттинов, посаженная на польский престол в 1697 году Австрией, Пруссией и Россией.

Эти планы, однако, были перечеркнуты эволюцией системы международных отношений в Центральной и Восточной Европе после Семилетней войны. Дело в том, что «восточная подсистема» Вестфаля в значительной степени не ограничивалась западными пределами Речи Посполитой. Между тем экономические, военные и политические интересы ведущих держав Центральной и Восточной Европы столкнулись на огромном пространстве от устья Одера (захваченного в результате Силезских войн Пруссией) и Вислы (проблемы Гданьска и Торуня) до Придунайских княжеств, Балкан и даже Константинополя.

3. По существу, Речь Посполитая, оказывавшая большое влияние на события в Восточной Европе и Балтике в XV - XII веках, стала заложником и одновременно «частным случаем» крупномасштабной геополитической игры с высокими ставками. Для Пруссии они определялись не только жизненно важной задачей объединения Восточной Пруссии и Бранденбурга, но и установлением контроля за торговлей по Одеру и Висле с соответствующим усилением позиций на Балтике. Для Австрийской империи, чьи владения были разбросаны по различным районам Европы, речь шла, с одной стороны, о формировании компактных, защитимых границ (отсюда - идея обмена Австрийских Нидерландов на Баварию накануне второго раздела), а с другой - о выходе в Адриатику путем поглощения находившихся под властью Османской империи Боснии и Герцеговины и части Венецианских владений (в этом состоял для Вены смысл знаменитого Греческого проекта, обсуждавшегося Екатериной II и Иосифом II в 1781 - 1782 гг.).

4. Приоритеты России в рамках назревавшего передела «восточной периферии» вестфальского пространства и прилегающего к нему региона сводились, помимо сохранения и упрочения завоеванных Петром позиций на Балтике, к выходу и закреплению на берегах Черного моря и обеспечению свободного прохода торговых кораблей в Средиземноморье через Босфор и Дарданеллы. Эти задачи, сформулированные в общих чертах уже к концу 60-х годов XVIII века, были частично решены в ходе первой (1768 - 1774 гг.) и второй (1787 - 1792 гг.) русско-турецких войн. Особое значение имело присоединение Крыма в 1783 году. Исследования последних лет подтверждают, что у Екатерины и части ее окружения имелись и более далеко идущие планы, заключавшиеся в «изгнании турок» из Европы, воссоздании Греческой империи со столицей в Константинополе и образовании из Молдавии, Валахии, Бесарабии вассального России государства Дакия. Эти планы, однако, не были реализованы в силу того, что прямо затрагивали интересы Австрии и «морских держав» Европы и в целом выходили за рамки геополитического пространства, в которых европейские державы вынуждены были считаться с интересами России.

5. Анализ документов российских архивов позволяет с высокой степенью ответственности утверждать, что в Петербурге в эпоху Екатерины накануне разделов не вынашивали экспансионистских планов в отношении Польши. Речь Посполитая в условиях, когда ко второй половине XVIII века потенциальная угроза со стороны центрального и северного звеньев «Восточного барьера» была уже значительно ослаблена, являлась для Екатерины II, в отличие, скажем, от короля Пруссии, не столько главным объектом, сколько плацдармом для проведения политики, основной вектор и функция которой имели юго-западное, черноморско-балканское направление и были связаны как со стратегическими замыслами императрицы, так и с ее стремлением стимулировать торговлю южных районов России. Известный исследователь русской внешней торговли в екатерининскую эпоху Н.Н.Фирсов, справедливо отмечал, что, «ведя первую турецкую войну, Екатерина стремилась добиться выгод для нашей торговли», напоминая в этой связи, что уже в 1763 году императрица стала не только инициатором создания, но и пайщиком известной компании купца Володимирова, пытавшейся проложить новые торговые маршруты в Средиземноморье.

С учетом этого основной задачей политики России в польских делах (во всяком случае в том виде, в каком она понималась русскими дипломатами к началу царствования Екатерины II) являлось обеспечение защитимого и контролируемого западного фланга (предполья), где в качестве ее вероятных противников выступала не Польша, а Пруссия и Австрия (последняя - до 1781 г.). В практическом плане речь шла о незначительной ректификации русско-польской границы с выводом ее на рубеж рек Западная Двина - Днестр - Буг.

6. Однако в предельно сложной внутренней (в Польше и России по разным причинам) и международной ситуации начала 60-х годов события приняли другой поворот. Обеспечив к сентябрю 1764 года в тесном взаимодействии с Пруссией избрание С.Понятовского королем и связав его условием «во все время своего государствования интересы наших империй собственными своими почитать», Екатерина сочла создавшуюся ситуацию благоприятной для того, чтобы попытаться разрешить весь комплекс проблем, исторически накопившихся в российско-польских отношениях.

Своеобразную и не во всех своих аспектах ясную мотивацию действий Екатерины на этом, начальном этапе «польского вопроса» в определенной степени проясняет «Общее наставление» Г.К.Кейзерлингу и Н.В.Репнину от 8 ноября

1763 года, из которого видно, что, возводя С.Понятовского на престол, императрица была уверена, что «доставляет ему высшую честь, какую партикулярный человек едва ли когда ожидать может», а за это король «возьмет искренне на сердце», как того «требует его честность и благодарность», интересы России «яко самое основание безопасности, мира, соседственной дружбы и доброго согласия между Польской республикой и нашею Империей». Более того, Екатерина, надо полагать, считала, что возводя на польский престол Пяста, она спасает поляков от «наижесточайшего подрыва их фундаментальных прав», поскольку третье подряд избрание королем саксонского курфюрста создавало реальную возможность закрепления наследственного права на польскую корону за династией Веттинов, правление которых она (вслед за Чарторыйскими) считала гибельным для Речи Посполитой1 (и вредным для интересов России).

7. Силовая реализация этой линии политики Екатерины в

1764 - 1768 годах (блокирование назревших внутренних реформ, одностороннее гарантирование анахроничного государственного устройства Польши, упорство в защите религиозных и гражданских прав единоверцев в особо чувствительном для Польши диссидентском вопросе) существенно разошлась с коллегиально (в рамках Государственного Совета) согласованными целями российской политики в Польше -урегулирование пограничных проблем, включая создание оборонительных рубежей по рекам - «план З.Г.Чернышева» 1763 года, - возвращение беглых, обеспечение свободы вероисповедания некатоликам.

В то же время подобная политика встречала растущее сопротивление не только со стороны польской «партии реформ», возглавлявшейся королем и Чарторыйскими, но и значительной части общества. Особо острое звучание приобрел диссидентский вопрос, ставший как бы общим знаменателем тех проблем, из которых впоследствии выросла ситуация 1771 - 1772 годов, завершившаяся первым разделом Польши.

Для понимания логики действий Екатерины II в период до сейма

1767 - 1768 годов важно иметь в виду, что вплоть до 1769 года (создание католической Барской конфедерации) она, судя по имеющимся документам, считала реальным обеспечить права православных украинцев и белорусов в рамках Речи Посполитой, но при условии принятия польским королем и сеймом жестких условий, продиктованных ей в отношении диссидентов в 1764 - 1768 годах. При этом трудно не заметить «вестфальского» характера принципов веротерпимости, сосуществования православных и католиков, которые Екатерина пыталась насаждать в Речи Посполитой.

8. Подобный вариант развития ситуации оказался, однако, в силу целого комплекса военных, экономических и политических причин, основной из которых стало тесно связанная с польским вопросом русско-турецкая война

1768 - 1774 годов, неосуществимым. К концу 1770 года Россия настолько истощила свои военные и финансовые ресурсы, что скорейшее заключение мира с Турцией стало для нее вынужденной необходимостью. Создавшуюся ситуацию король Пруссии Фридрих II чрезвычайно эффективно использовал для реализации давно продвигавшейся им идеи «компенсации» Пруссии и Австрии за счет Речи Посполитой. В итоге первый раздел Польши стал той политической комбинацией, которая позволила России, нейтрализовав открытое противодействие ее планам в отношении Турции со стороны Австрии и скрытое - Пруссии, добиться решающих успехов на театре военных действий и завершить войну подписанием Кючук-Кайнарджийского мира 1774 года, обеспечившего ей свободу мореплавания в Черном море и открывшего дорогу для присоединения Крыма в 1783 году.

Противоречивый, во многом вынужденный обстоятельствами характер действий екатерининской дипломатии в период первого раздела подчеркивает и то что, не выступая инициатором первого и последующих разделов Речи Посполитой, Екатерина без колебаний принимала на себя активную роль в их реализации, когда они становились неизбежными.

9. Подобную логику действий трудно понять без учета сложных династических проблем, особенно остро встававших перед Екатериной II в период первого раздела Польши. И дело не в том, что прямая вовлеченность Фридриха II в урегулирование «кризиса совершеннолетия» наследника российского престола, устройство его первого и второго браков объективно предоставляли ему дополнительные рычаги воздействия на позицию императрицы в польских делах. Однако нет никаких оснований говорить о том, что Екатерина или Н.И.Панин когда-либо действовали под диктовку из Берлина - определяющим в их политике всегда оставался государственный интерес.

В XVIII веке этот интерес отождествлялся в первую очередь с интересом монарха, вполне органично сочетаясь в политическом мышлении Екатерины как с европейскими либеральными идеями ее времени, так и необходимостью постоянно подтверждать легитимность своего царствования, учитывая обстоятельства ее прихода к власти. Отсюда - постоянное стремление утвердить свое право царствовать быстрым и радикальным решением задач, в том числе в Польше, которые традиционно воспринимались в России как национальные (в народной памяти были запечатлены итоги польских вторжений и оккупация Москвы). Отсюда же, однако, - и определенная неразборчивость в средствах осуществления этих задач, приводившая порой к тому, что будучи национально-государственными по своему существу, отражавшими интересы России, они реализовывались методами, характерными, скорее, для прагматичной до цинизма прусско-австрийской дипломатической школы.

Кроме того, сложный внутриполитический контекст первого десятилетия екатерининского царствования, также имевший во многом династическую подоплеку, способствовал активизации противоборствовавших центров влияния (группировки Н.И.Панина - и Г.Г.Орлова, затем Г.П.Потемкина - и А.Р.Воронцова). Это, с одной стороны, ограничивало свободу маневра российской дипломатии, а с другой, -возможно, побудило Екатерину зайти в польском вопросе дальше, чем она первоначально планировала.

10. Учитывая предельно сложные, трудно предсказуемые повороты в развитии обстановки в Европе во второй половине XVIII века, нет достаточных оснований рассматривать разделы 1772, 1793 и 1795 годов в качестве последовательных этапов реализации единого сценария, как это делают сторонники «теории заговора». В каждом случае они были результатом совокупного воздействия внутренних и внешних обстоятельств, возникавших спонтанно, хотя и в русле общей тенденции передела сфер влияния в Центральной и Восточной Европе. К факторам длительного воздействия на ситуацию вокруг Польши, помимо Великой французской революции 1789 года, можно отнести, пожалуй, лишь острое соперничество между Берлином и Веной, во многом определившее форму и характер второго и третьего разделов и маневры русской дипломатии.

В этом отношении чрезвычайно характерна ситуация весны 1791 года, когда, уступив настойчивым притязаниям первого министра Пруссии Э.-Ф.Герцберга и короля Фридриха-Вильгельма II на Данциг, можно было реально рассчитывать на нейтрализацию складывавшейся против России грозной европейской коалиции, в состав которой, помимо Пруссии, входили Англия и Голландия. Однако Екатерина, вынужденная в то время воевать на два фронта - с Турцией и Швецией, предпочла, скорее, отдать приказ о подготовке войны против Пруссии, чем принять условия, которые пытались диктовать ей в Берлине и Лондоне.

Только восстановив свои позиции в Польше путем ввода войск на территорию Речи Посполитой в мае 1792 года, она, с учетом необходимости сплочения монархов Европы перед лицом Французской революции, сочла возможным вернуться к предложению Пруссии (которая систематически шантажировала ее угрозами отозвать войска с Рейна) о новом разделе Польши.

Еще более показательно в этом плане поведение Екатерины в период третьего раздела. Даже через два месяца после подавления восстания под руководством народного героя Польши Т.Костюшко, в критической обстановке конца ноября 1794 года, Екатерина долго не соглашалась на окончательный раздел Речи Посполитой, понимая принципиальную важность сохранения ее, хотя и в крайне урезанном виде, в качестве «срединной державы» (буфера) между Россией и двумя германскими государствами. Лишь убедившись в том, что третий раздел создает последний, в значительной степени иллюзорный ресурс сохранения антифранцузской коалиции, Екатерина не только решительно прекратила собственные колебания, но и выступила фактически в качестве арбитра между Пруссией и Австрией, устроивших непристойную торговлю из-за Кракова и Сандомира. Эти особенности личности, политического мышления Екатерины в немалой степени были использованы, на наш взгляд, для формирования впоследствии стереотипа о лидирующей роли России в разделах Речи Посполитой.

11. Факторы внутренней слабости Речи Посполитой, глубокого кризиса ее государственно-политической системы сыграли очень большую роль в развитии событий. Антинациональная политика значительной части магнатов и шляхты, цеплявшихся за свои феодальные привилегии, помогала Пруссии и России блокировать назревшие реформы. Русские архивы хранят сотни прошений Радзивиллов, Потоцких, Мнишеков, представителей других шляхетских фамилий о награждении русскими орденами, погашении долгов, возвращении секвестрированных имений. Истинными патриотами многие из магнатов, за исключением единиц, к примеру, Михаила Огинского становились только в эмиграции.

Не менее сложен вопрос и о том, до какой степени Екатерина была готова поддержать планы реформ в Речи Посполитой, которые, судя по всему, обсуждались с ней С.Понятовским еще во второй половине 50-х годов. До коронационного сейма 1764 года императрица и в еще большей степени Н.И.Панин, планировавший инкорпорировать Польшу в создававшуюся им Северную систему, по-видимому, склонялись к постепенному отходу от традиционного курса на поддержание «счастливой анархии» в Польше. Не последнюю роль в том, что эта возможность не была реализована, сыграло, очевидно, то обстоятельство, что Екатерина рассматривала возведение С.Понятовского на польский престол как своего рода контракт, условия которого должны были слепо выполняться королем. При этом, однако, не было принято во внимание, что в силу сложных отношений к Станиславу Августу со стороны клана Чарторыйских, его низкой популярности в шляхетских кругах он с самого начала был обречен на лавирование между магнатскими группировками и Россией. И тем не менее до осени 1788 года, когда под давлением Пруссии последовал отказ России от уже практически согласованного русско-польского союзного договора, возможность продвижения Польши по пути реформ, начатых после 1775 года, в принципе, оставалась.

Окончательно перечеркнула планы польских реформаторов поддержка Станиславом-Августом конституции 3 мая 1791 года в той ее части, которая отменяла русские гарантии неизменности польского государственного устройства. Этот шаг подорвал и без того слабый кредит доверия, которым король пользовался у русского дворянства и польских магнатов - сторонников «старинных вольностей». С этого времени и до своего отречения в ноябре 1795 года Станислав-Август держался на польском престоле не в последнюю очередь благодаря поддержке русской императрицы, которая решительно отвергла предложения сместить его, поступавшие как от ее окружения, так и от самих поляков.

И тем не менее даже в период второго раздела в переписке П.А.Зубова с русскими дипломатическими представителями в Варшаве Я.Е.Сиверсом, а затем О.И.Игельстремом звучали мотивы ограниченных реформ в Польше.

12. Констатируя это, мы ни в коей мере не пытаемся оправдать действия екатерининской дипломатии. В вопросе об исторической ответственности России за участие в разделах Речи Посполитой ничего не меняет и то, что каждая из держав -участниц раздела руководствовалась собственным пониманием «рационального государственного интереса», этой идеей-фикс дипломатии XVIII века, когда «право силы» еще не уступило место «силе права».

Характерно в этой связи, что только после первого раздела державы -участницы сочли необходимым представить европейской общественности «юридические обоснования» своих прав на присоединенные территории Польши2, после чего, правда, Германию, Польшу и Франция наводнили анонимные памфлеты, не оставившие камня на камне в аргументах Петербурга и Берлина3.

Впрочем, дальше памфлетов и недоумения, выраженного в весьма осторожной форме английским двором, действия Европы в защиту Польши не пошли. Общественное мнение европейских стран по отношению к разделам оказалось расколотым: если английский ежегодник «Annual Register» расценил первый раздел как «ужасный политических просчет», то французская «философская партия», рассматривавшая Польшу как оплот фанатичного католицизма, открыто приветствовала раздел. Противоположные мнения аббата Мабли и Ж.-Ж.Руссо мало что меняли по существу дела.

Феномен пассивности Европы, ставшей важным фактором разделов, в некоторой степени объясняет, на наш взгляд, «Записка французского посланника в Петербурге Дюрана-Дистрофа о внутренней и внешней политике России», направленная в Париж в конце 1772 года. В ней французский дипломат обращает внимание на стратегические преимущества, которые получила Пруссия в результате первого раздела. Он пишет, что «если две вышеупомянутые державы (Россия и Австрия. - П.С.) получили только территории, то этот государь (Фридрих II. - П.С.) обеспечил себе бесценное преимущество, поскольку установил контроль над торговлей в устье Вислы, торговлей лесом и частью соляных копей Польши. Прусская монархия становится прочным и компактным государством, простершим свои границы от Германской империи до берегом Балтики и даже до России, поскольку в состав переданных ей земель вошли проходы, которыми пользовалась эта держава, для того чтобы вступить на территорию Германии»4. По-видимому, все это, по мнению автора, должно было привести в дальнейшем к обострению отношений России с Пруссией.

Как бы продолжая эту тему, Д.Дидро, посетивший Петербург осенью 1773 -весной 1774 года, говорил Екатерине, что «три волка, растерзавшие Польшу», не уживутся вместе. Учитывая, что перед отъездом из Парижа Дидро был принят руководителем французской внешней политики герцогом д'Эгильоном, можно предположить, что Франция и, в меньшей степени, Англия видели не только негативные стороны того, что три их самых могущественных соперника в Восточной Европе вошли в непосредственное соприкосновение.

С другой стороны, европейские путешественники, посещавшие польские территории, вошедшие в состав Пруссии, Австрии и России, отмечали, что в результате разделов Речи Посполитой произошла «революция в европейской торговле», предсказывая снижение значения морских торговых путей, в частности, левантийской торговли, в пользу использования основных европейских рек - Одера, Вислы и Дуная, контроль над которыми перешел в руки Пруссии, Австрии и России5.

В этих условиях Европа предпочитала выжидать, а затем события Великой французской революции и наполеоновские войны сместили польский вопрос в совершенно иной контекст. * *

В заключение хотелось бы отметить следующее. Разделы Речи Посполитой во второй половине XVIII века между Россией, Пруссией и Австрией остались в истории международных отношений как безусловная, хотя и не единственная аномалия. За последние два века политическая карта Европы перекраивалась несчетное количество раз, и, безусловно, правы те польские историки, которые указывают, скажем, на очевидную связь между вторым и третьим разделами Речи Посполитой и эпохой наполеоновских войн. Процесс образования устойчивых геополитических структур, наций-государств, начатый Вестфальским миром, растянулся на целую историческую эпоху, приняв особенно драматические, болезненные формы в Центральной и Юго-Восточной Европе, на Балканах.

В оценках методов разделов как безнравственных историки сегодня едины. Этого нельзя, однако, сказать об оценках разделов как трагической, но неотъемлемой части европейской истории. Между тем понять логику исторического процесса, сделавшую возможной эту аномалию, принципиально важно. Особенно для России, мучительно ищущей свою новую, соответствующую сделанному ею демократическому выбору, идентичность.

Сложность этой задачи обусловлена не только сохраняющимся широким разбросом мнений в отношении самих разделов, но и теми историческими наслоениями, которыми она обросла в XIX и XX веках. Дело в том, что разделы Речи Посполитой, как и Греческий проект Екатерины II, в реализации которого она, кстати говоря, проявила разумный реализм, стали самоцелью для ее преемников. Об этом свидетельствует история I мировой войны.

Следует ли удивляться, что подобная политика вела к усиливавшейся критике ее общественным мнением. «Если Россия бедна и слаба, если она намного отстала от Европы, то это прежде всего потому, что очень часто она неправильно решала самые коренные политические вопросы», - писал на рубеже XIX и XX веков в записке на высочайшее имя профессор Академии Генштаба Н.Н.Обручев, почетный член Петербургской Академии наук, с 1897 года - начальник Главного штаба России.

И далее: «Вел войны с гениальным сознанием Петр Великий, вела их с великим разумом и Екатерина II, - но зачем мы ходили в 1799 году с Суворовым в Швейцарию? Зачем дрались в 1805 году под Аустерлицем, а в 1806 - 1807 годах под Прейсиш-Эйлау и Фридландом; зачем, отбившись от Наполеона, ходили в 1813 - 1814 годах освобождать немцев под Лейпциг и Париж; кто нам указывал идти в 1849 году спасать Австрию, а в 1851 - 1852 годах мешать ей передраться с Пруссией; с каким сознанием русских интересов мы аплодировали в 1870 - 1871 годах поражению Франции и воссозданию грозной Немецкой Империи; зачем в 1875 году помешали им вновь воевать; наконец, с какой определенной русской целью вступили в 1877 году в Болгарию; все это факты, в которых исторически уже следует признать ряд политических увлечений или недоразумений, чем зрело обдуманных решений.

Односторонне и они могут быть оправданны - ими поддерживалось иногда достоинство, иногда внешнее влияние России. Но по существу, бесконечно воюя, Россия лишь должала и должала, растрачивала для других запас сил и средств, необходимый для ее собственного развития, и очутилась наконец в положении чуть ли не приниженном по отношению к тем, кого спасала, кому помогала. Австрия ее отблагодарила Парижским трактатом, Германия - Берлинским, Греция, Румыния, Сербия, освобожденные ее кровью, перешли в противный лагерь, и даже Болгария, только что ею воскрешенная, стала уже тяготиться своею ей благодарностью»6.

И тем не менее, на той исторической дистанции, на которой мы находимся сегодня от потрясений начала XIX века, нельзя не признать, что один из важных итогов дооктябрьского периода отечественной дипломатии состоит в том, что пусть непоследовательно, с огромными экономическими, людскими и моральными затратами, нередко слишком поздно осознавая свои задачи, но Россия выполнила миссию исторического масштаба, участвуя в формировании политической карты Восточной Европы, Балкан.

Конечно, динамика возникновения и независимого развития десятков государств Азии, Африки и Латинской Америки, формирования послевоенной политической карты Восточной Европы, Балкан, а после Второй мировой войны, а затем и 1991 года - и периферии Советского Союза была сложной и крайне противоречивой. В силу этого геополитика России XVIII - XX веков зачастую воспринималась на Западе как проявление экспансионизма, причем стереотипы подобного прочтения истории оказались необычайно устойчивыми.

Но как же быть с тем очевидным фактом, что в конце 80-х - начале 90-х годов Советский Союз, а затем и Россия, руководствуясь, в том числе, волеизъявлением своих сегодняшних соседей, способствовали нынешнему существованию в своих этнических и международно-признанных границах независимых Украины и Белоруссии, Литвы, Латвии и Эстонии, Чехии и Словакии, Балканских стран, государств, входивших в Югославию. Позитивный потенциал такого прочтения событий недавней истории для строительства более гармоничного, основанного на приверженности общим идеалам миропорядка очевиден.

Разумеется, объективное всестороннее осмысление сложнейшего длительного процесса вхождения России в Европу еще впереди. Понять и внятно объяснить закономерности и аномалии происходившего и происходящего с нами - это, возможно, главное направление, где должны соединиться сегодня усилия ученых и дипломатов-практиков. Без ответа на этот вопрос, как и на вопрос о том, в чем конкретно Российская Федерация является преемником исторического опыта России на ее доимперском, имперском и советском этапах и с чем она решительно порывает, мы обречены или на репродуцирование прошлых заблуждений и просчетов или на молчаливое согласие с формируемым другими (и, к сожалению, не только З.Бжезинским) образом России как вечного изгоя мирового сообщества со всеми вытекающими из этого последствиями для нашего международного статуса.

Это в полной мере касается и вопроса об участии российской дипломатии в трех первых разделах Польши. Скоординированная работа российских, германских и польских историков в рамках действующих двусторонних комиссий могла бы помочь строить настоящее и будущее Центральной и Восточной Европы не на минном поле взаимных претензий и обид, а на прочном фундаменте общности судеб и долгосрочных интересов. Думается, что ни методологические, ни архивные ресурсы для этого еще далеко не исчерпаны. АВПРИ. Ф. «Сношения России с Польшей». Оп.79/6. Д. 149. Д.2- 17об.

2 См., в частности, «Мемуар» Фридриха II от 1773 г. - АВПРИ. Ф. «Сношения России с Пруссией». Оп.74/6. Д.598. JI.30 - 35об.; Expose de la conduite de la Cour imperiale de Russie vis-a-vis de la Serenissime Republique de Pologne. S.-Petersbourg, 1773 (Краткое изложение поведения Санкт-Петербургского двора в отношении Яснейшей Республики Польской. СПб., 1773). - АВПРИ. Ф. «Внутренние коллежские дела». Оп.5. Д.143. Д. 183-202.

3 Observations sur les declarations des cours de Vienne, de Petersbourg et de Berlin au sujet de dememrements de Pologne 1773. - АВРПИ. Ф. «Сношения России с Данцигом». Оп.31/3. Д.55. Д.23 - 26об.; Lettres historiques et politiques de gentillion polonais. - Там же. Л.32 - 65об.

4 Архив МИД Франции. Memoires et documents. Russie. 1613 — 1886. Vol.XI. F.300 — 308.

5 Reflexions sur le dernier Partage de la Pologne. Wien. House und Hoff Archif. Polens, 3. P.131 — 138.

6 «Первая наша забота - стоять твердо в Европе». Публикация Рыбаченок И.С. // Источник. 1994. № 6. С.5 - 6.

Пруссия в эпоху разделов Речи Посполитой
	Со времени своего создания в начале XVII в. Бранденбургско-Прусское государство оставалось достаточно уникальным образованием, состоящим из двух удаленных друг от друга на значительное расстояние территорий. Государство Гогенцоллернов разделяла Королевская Пруссия, отошедшая к Польше по 2-му Торуньскому миру еще в 1466 г. Вот почему настойчивым стремлением прусских правителей на протяжении почти двух столетий было воссоединение Бранденбургии с бывшими орденскими землями и обретение государством «естественных границ». В этом проявился колониальный характер прусского государства, которое развивалось в основном за счет экспансии на славянские и балтийские земли. На пути решения этой важнейшей внешнеполитической задачи стояла Речь Посполитая, владения которой вследствие ее государственной слабости были объектом территориальных притязаний более могущественных соседей. Идея раздела Польши, т. е. отчуждения части ее территории в пользу соседних государств, возникла очень давно. Первые такие проекты относятся к XVII в. и даже более ранним временам. Историки насчитывают не один десяток попыток европейской дипломатии осуществить идею раздела на практике. По образному выражению русского историка С. М. Соловьева, «к ним совершенно привыкли, никто им не удивлялся, всякий считал их в порядке вещей... и если раздел не осуществлялся до сих пор, то потому только, что не все сильнейшие соседи были согласны в одинаковой выгоде и необходимости его для каждого из них». Более всего в реализации этих планов была заинтересована Пруссия. Так, в годы Северной войны прусские короли трижды предлагали Петру I раздел Польши, добиваясь уступки в свою пользу Балтийского побережья, но всякий раз получали отказ. А именно от позиции России, которая со времен царя-реформатора установила фактический протекторат над слабеющей Речью Посполитой, зависело решение «польского вопроса». Несмотря на неизменность существовавших в Южной Прибалтике границ, Пруссия уже с начала XVIII в. относилась к Поморью и Вармии как к своей полуколонии, рассчитывая постепенно разорвать связи, соединяющие эти земли с польской государственностью. Прусские власти неоднократно добивались согласия на вербовку в Королевской Пруссии солдат в свою армию, прусские войска свободно передвигались по ее территории, запасались здесь продовольствием и фуражом, оставались на «зимние квартиры». Кроме того, делалось все, чтобы укрепить экономические связи этих провинций с государством Гогенцоллернов. Этому курсу Берлина в определенной степени способствовал специфический состав населения бывших земель Орденского государства. Это была пограничная территория, соединившая к XVIII в. два разнородных этнокультурных начала. С одной стороны, это была культура, основанная на немецком языке и протестантизме (главным образом — лютеранстве), а с другой — культура польская, опирающаяся на католицизм. Между двумя этими компонентами существовала не только конкурентная борьба, но и взаимодействие, взаимовлияние, хотя и не равнозначное. До конца XVIII в. языковые, культурные и религиозные различия не порождали здесь непримиримых национальных противоречий. Более того, понятие «пруссаки», которым обозначались как жители Королевской, так и Княжеской Пруссии, никак не было связано с этнической принадлежностью и использованием того или иного языка. Здесь сложился своеобразный региональный менталитет, основанный на равноудаленное от двух государственных центров (Бранденбург-Пруссии и Польши) и на настойчивом стремлении «прусских сословий» сохранить свои права, привилегии и определенную обособленность в польско-немецком пограничье. Эта особенность и отсутствие четких критериев национального размежевания местного населения создавали возможность относительно безболезненной смены государственной принадлежности всего Восточного Поморья. Стратегическую задачу ликвидации «польского промежутка» и расширения за счет пределов Речи Посполитой прусского государства суждено было решить королю Фридриху II Великому (1740—1786), который методично готовил захват Гданьского Поморья с Вармией, разрабатывая планы внешнеполитических акций на много лет вперед. Уже в своем первом политическом завещании 1752 г. он писал о необходимости добиваться присоединения Королевской Пруссии. Во втором политическом завещании, написанном в конце 1768 г., Фридрих II конкретизировал цели политики Пруссии в Южной Прибалтике и описал способы их достижения. Он по-прежнему считал, что самой больной проблемой для государства является незащищенное положение отрезанной от остальных провинций страны Восточной Пруссии, которая «непригодна для обороны, если Россия захочет с нами воевать». Только контроль над устьем Вислы может связать восточные области с ядром государства и обеспечить их эффективную оборону. «Польская Пруссия и Данциг, — писал он, — были бы самыми выгодными приобретениями для нас, поскольку, укрепив несколько пунктов на Висле, можно было бы защищать Восточную Пруссию от русских предприятий». Фридрих был убежден, что в сложившихся условиях Балтийское побережье лучше присоединить не военной силой, а по частям путем переговоров, прежде всего с Россией как самой заинтересованной в этом деле стороной. Он рассчитывал использовать такую ситуацию, когда Екатерина II будет сильно нуждаться в прусской помощи, чтобы добиться ее согласия на передачу Пруссии в первую очередь Эльблонга и Торуни вместе с соответствующими провинциями. «В следующий раз, — продолжал он, — можно было бы взять другой кусок, Данциг следует оставить напоследок». Стратегическое значение устья Вислы и находящихся на побережье морских портов состояло еще и в том, что через них осуществлялась внушительная часть польской внешней торговли. «Тот, кто владеет течением Вислы и Данцигом, — утверждал Фридрих, — в большей степени является господином страны, чем король, который ею правит». Окончание Семилетней войны в 1763 г. создало предпосылки для сближения России и Пруссии. 31 марта (11 апреля) 1764 г. в Санкт-Петербурге обе стороны заключили оборонительный союз сроком на восемь лет. Приложенные к договору секретные статьи касались согласования политики двух государств в Речи Посполитой. И хотя вопрос о конкретных территориально-государственных изменениях прямо не ставился, договор (в 1769 г. его действие было продлено до 1780 г.) стал первым практическим шагом на пути к разделам Польши. Об этом свидетельствует и тот факт, что еще в процессе подготовки союза и в связи со сменой на польском престоле высшие должностные лица российского государства на совещании у императрицы в октябре 1763 г. обсуждали секретный проект графа 3. Г. Чернышева, предусматривавший отторжение части польских земель «для лучшей окружности и безопасности здешних границ». Избрание на польский престол в 1764 г. Станислава Понятовского — бывшего фаворита русской царицы, казалось, на некоторое время отодвинуло угрозу гибели Речи Посполитой. В Петербурге и Берлине, которые загодя согласовали кандидатуру нового короля, надеялись с помощью Понятовского усилить свой контроль над Польшей. Действуя заодно, они выдвинули так называемый «диссидентский вопрос» — требование уравнять в правах инаковерующих подданных Речи Посполитой (некатоликов) из числа православных и протестантов. Однако польский сейм отверг эти домогательства. Тогда в 1767 г. под эгидой России и Пруссии были созданы две диссидентские конфедерации (вооруженные союзы): православная в Слуцке и протестантская в Торуни. В помощь им, под предлогом прекращения гонений на диссидентов, Россия ввела на территорию Польши свою армию. Польские патриоты, в свою очередь, составили Барскую конфедерацию (создана в г. Бар), и началась длительная вооруженная борьба барских конфедератов с русскими войсками, которую поляки вели в основном партизанскими методами. Все эти события и послужили импульсом к открытию переговоров о начале дележа Польши. Первой инициативу проявила Австрия, аннексировав в 1769—1770 гг. принадлежащие Польше Ципское графство и ряд прикарпатских округов. Тогда же, в 1769 г., Фридрих II поручил своему послу графу Сольмсу представить русскому двору проект частичного раздела Польши («проект Динара»), по которому Пруссия намеревалась приобрести «Польскую Пруссию» с Вармией и получить право покровительства над Гданьском. В тот момент в Петербурге отнеслись к этим планам прохладно, рассчитывая и дальше удерживать контроль над всей Речью Посполитой. Важным этапом в подготовке первого раздела стал приезд в российскую столицу осенью 1770 г. брата прусского короля принца Генриха. Во время неформальных бесед принца с Екатериной II, Н.И. Паниным и другими русскими сановниками он убедился в том, что в Санкт-Петербурге смирились с грядущим разделом Польши и не стали бы возражать, в частности, против занятия Пруссией Вармии. Между тем Фридрих II предпочел форсировать события. Он отдал приказ двум полкам установить на польской территории от Эльблонга вдоль всего побережья «санитарный кордон» якобы ради предотвращения распространения чумы, а на самом деле для установления сухопутной связи с Восточной Пруссией. Что же касается неофициального русского предложения об аннексии Вармии, Фридрих от него отказался. «Я от этого дела удержался, — писал он в начале 1771 г. принцу Генриху, — потому что игра не стоит свеч. Доля так ничтожна, что не вознаградит за крики, которые возбудит; но только Польская Пруссия стоит труда, даже если Данциг не будет в нее включен, ибо у нас будет Висла и свободное сообщение с королевством, что очень важно». Переговоры о разделе начались в Петербурге в мае 1771 г. По поручению короля их вел посол в России Сольмс. При этом аппетиты Пруссии значительно выросли. Согласно представленному послом в августе проекту Фридрих II желал заполучить всю Королевскую Пруссию, включая Данциг с округом, часть Великой Польши, а также Хельм, Мальборк и Вармию. Свои претензии на эти земли король объяснял тем, что некогда они принадлежали поморским князьям, а затем рыцарскому Немецкому ордену, и поэтому должны перейти к нему по «праву наследства». И хотя русское правительство в тот момент более всего было озабочено войной с Турцией (1768—1774 гг.) и нуждалось в дипломатической и финансовой поддержке прусского короля, Екатерина воспротивилась столь амбициозным планам, в частности было решено не допустить присоединения к Пруссии стратегически самого важного пункта на Балтийском побережье — Гданьска. 6 (17) февраля 1772 г. Россия и Пруссия подписали в Санкт-Петербурге секретную конвенцию о предварительных условиях раздела Польши, которая, помимо перечня подлежащих аннексии земель, содержала договоренность двух держав одновременно ввести свои войска в соответствующие польские области. Позднее к переговорам подключилась Австрия, и 25 июля (5 августа) 1772 г. снова в российской столице была подписана окончательная конвенция между Австрией, Пруссией и Россией. Польша теряла около 30% своей территории и 40% населения. По конвенции к России отошла Восточная Белоруссия и Латгалия (93 тыс. кв. км и 1300 тыс. жителей). Австрия захватила Галицию и части Краковского и Сандомирского воеводств (83 тыс. кв. км и 2650 тыс. жителей). Пруссия получала Вармию, воеводства Поморское (без Гданьска), Мальборкское, Хельмское (без Торуни) и часть Великой Польши до реки Нотец (Неца) — всего 36 тыс. кв. км с населением 580 тыс. человек. Среди трех участников первого раздела Пруссия получила самую маленькую, но в то же время наиболее важную в стратегическом и экономическом отношении долю. Побывав во вновь присоединенных землях, Фридрих II писал принцу Генриху: «Это очень хорошее и очень выгодное приобретение как в отношении политического положения государства, так и финансов. Однако, чтобы вызывать меньше зависти, я говорю каждому желающему об этом слышать, что я при своем посещении видел только песок, ели, пустоши и евреев». Своими притворными жалобами Фридриху II никого, однако, обмануть не удалось. «Два императорских двора, — говорил австрийский правитель Иосиф II в узком кругу, — не обратили должного внимания на свои истинные политические интересы, когда решались на раздел Польши. Самую большую выгоду получит от этого, очевидно, король прусский: соединение двух главных частей Прусского государства, большие средства распространить торговлю, качество областей, достающихся ему на долю, — все это даст ему перевес». И в России многие были недовольны результатами первого раздела, обвиняя главу КИД Н. И. Панина в чрезмерном усилении Пруссии. А граф Г. Г. Орлов даже назвал это деяние преступлением, заслуживающим смертной казни. Русский посланник в Польше Сальдерн в письме Панину так оценил последствия прусских приобретений: «Я бы в душе одобрил ваше намерение, если бы области, которые хочет приобрести себе король прусский, были менее важны, если бы он домогался только Вармии и участка на реке Нетце, но вся Польская Пруссия — это смертельный удар для Польши, да и не для одной Польши, а для всего балтийского поморья. Округление такого рода способно потрясти политическое равновесие Европы». Пожалуй, наиболее резкую оценку непродуманным действиям русской дипломатии и самое точное определение последовавшей вслед за первым разделом радикальной смены геополитической ситуации в Центральной Европе дал русский историк В. О. Ключевский: «Редким фактом в европейской истории останется тот случай, когда славянско-русское государство в царствование с национальным направлением помогло немецкому курфюршеству с разрозненной территорией превратиться в великую державу, сплошной полосой раскинувшуюся по развалинам славянского же государства от Эльбы до Немана». В соответствии с административной реформой, проведенной на присоединенных по первому разделу к Пруссии польских землях, территория Вармии была включена в состав провинции Восточная Пруссия, тогда как Привислинье (правобережье нижнего течения Вислы) с городами Эльблонг, Мальборк и Квидзын вошли в новообразованную поморскую провинцию под названием Западная Пруссия. В полдень 13 сентября (н. ст.) 1772 г. во Фромборке и других городах побережья прусские комиссары огласили акт о присоединении поморских земель, принадлежащих польской короне, к Пруссии. Тотчас же прусские солдаты с городских ворот и зданий стали сбивать символы польской государственности и гербы варминского епископа и водружать изображения прусских орлов, несколько подвод которых было заранее доставлено из Берлина. В тот же день во всех городах были опечатаны и взяты под охрану канцелярии, архивы и казначейства. Большинством населения все эти шаги новых властей воспринимались как действия оккупантов. На 27—28 сентября было назначено принесение присяги на верность прусскому монарху его новых подданных. По свидетельству современников, на этой акции преобладали далеко не радостные настроения, многие участники церемонии чувствовали себя подавленными. А в некоторых городах, как, например, это случилось в Мальборке, представители местной шляхты демонстративно бойкотировали состоявшиеся по этому случаю торжества, проходившие в старинном рыцарском замке. Подобную же позицию заняли и многие богатые и влиятельные горожане. Текст присяги Фридриху II был разработан в 13 вариантах для разных сословных и профессиональных групп. Каждый гражданин должен был не просто произнести клятву вслух, но и собственноручно подписать текст присяги. Один экземпляр документа вручался присягнувшему. Фридрих Великий был очень невысокого мнения о степени цивилизованности приобретенных земель. «Польские провинции, — писал он, — невозможно сравнить ни с одной европейской страной, разве что с Канадой». (При этом, конечно, имелись в виду коренные жители Северной Америки — индейские племена ирокезов.) В особенности критично он отзывался о польской части населения: «С поляками нельзя церемониться: это еще больше их портит, но надлежит строго следить, чтобы они слушались приказов и в срок выполняли повинности, и ни в чем не давать им поблажки, потому что если сразу же не взыскивать с них полной мерой, то потом уже ничто не поможет». Исходя из таких представлений о своих новых подданных, Фридрих II первым делом распорядился провести тотальную инвентаризацию новоприсоединенных земель. Для вошедшей в состав Восточной Пруссии Вармии была учреждена специальная Классификационная комиссия, возглавляемая советником Иоганном Роденом, куда вошли военные инженеры, землемеры, финансисты, писари и переводчики. 60 членов комиссии были разбиты на десять групп во главе с полномочными комиссарами, каждая из которых должна была обследовать свой район. Комиссии ездили от села к селу и заполняли детально разработанные анкеты, а ⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒ Поделиться с друзьями: