Эмилия КЛИО

Дружба

Этот случай произошёл в пору моей студенческой молодости, когда мне с заочного отделения удалось перевестись на дневное. Группа в которую я попала сплотившаяся за двухлетнее совместное обучение, состоявшая, в основном из студентов с лидерскими наклонностями приняла меня несколько насторожённо. Я была старше многих из них, поработала уже в школе четыре года, да и сама по характеру человек стеснительный и не очень решительный испытывала трудности с адаптацией в новых условиях.

А случилось всё из-за портфеля. Такого солидного. Почти министерского, с двумя замочками-застёжками не на внешней стороне, как на обычных школьных портфелях, а на верхней стороне этого «почти министерского» по обеим сторонам от ручки. Этот злосчастный портфель на 3-м курсе носил студент Тюдишев, простите мою старость, забыла его по имени. Вообще, Тюдишев на 3-м курсе стал походил хоть не на министра в своей светлопесочной тройке, но на сына какого-то райкомовского работника вполне «тянул».

Все были взбудоражены новостью, что семинар по марксистской политэкономии будет вести не папаша Стесин и даже не проректор Фалалеев, а какой-то молодой преподаватель по имени Эдик, который был то ли другом нашей Марченки, то ли её коллегой по Германасским раскопкам, распевкам и распивкам.

Заранее распределившись, - кто на какой вопрос семинара будет отвечать, мы толпой завалили в какую-то крошечную аудиторию на втором этаже нашего дорогого истфака на улице Мира. Не знаю, какая сволочь отобрала у историков нашу историческую реликвию с витыми чугунными подперильниками на лестнице и фигурой вождя мирового пролетариата в вестибюле, возле которой всегда курила, стряхивая пепел в бумажный кулёчек незабвенная Галина Петровна Шатрова. Не пожалела бы я плётки тому, кто выслал наш истфак в Тьмутаракань гламурной Взлётки.

Мне повезло дважды: во-первых, я заняла крайнее место на последней парте у окна, а во вторых, я должна была отвечать на первый вопрос семинара, а это значит, после ответа у меня, как у солдата, начиналось личное время.

Но на этом моё везение закончилось. Вошёл Марченкин друг-раскопщик-распевщик, распивщик, народ маленько его порассматривал, девчонки чуточку (вполне деликатно) похихикали, и он задал первый вопрос. В это время бочком, извиняясь, в аудитории появился Тюдишев со своим почти министерским портфелем, сел передо мной, а свой портфель (будь он неладен, что б им валенки подшили) поставил рядом со своей партой, загородив мне проход к трибуне. Я же после вопроса Эдика, нацепившая на нос очки и сразу же поднявшая руку, упустила из виду изменившуюся рекогносцировку в проходе к трибуне и, получив разрешение преподавателя, ринулась получать автомат за данную политэкономическую тему. Что было потом я не поняла, услышала только дружное групповое «Ах!» и восторженно-ехидное «Го-го» от Марченко, Но самое страшное было в том, что моё красивое большое тело лежало в проходе между партами, а Эдик с бешено вытаращенными глазами пытался его поднять. Мои новые колготки плакали кровавыми слезами о своей преждевременной гибели вместе с разбитой коленкой, руки своей я не чувствовала и подумала, что она у меня оторвалась. Мое тело всё-таки подняли с помощью мужской силы нашей группы и сопроводили в раздевалку, где, дежурившая в тот день Ольга Нескрябина, с трудом надев на меня пальто, проводила меня в травмпункт.

Соль рассказа: всё это случилось 27 ноября 1971 года в день моего рождения. Тогда я и поняла, что у меня появились друзья в институте, которые и посмеются надо мной, но и в беде не бросят.

P. S. Хоть рука у меня и не оторвалась, две недели я на лекциях «балду пинала», рассматривала преподавателей, замечала их словесные ляпы, именно тогда и родилась знаменитая эпиграмма на Ю.В. Журова, читавшего у нас советский период «зачем мы встретились тобой в периУд жизни молодой?»