Одиночество

А я своим филологическим

Сознанием

Разбираю

Слово

«Одиночество».

Почему оно

не «Одинденничество?»

Почему оно

Не «Одинутренничество»?

Потому что утром —

Эскалаторы,

Давки, пробки, люди,

В кассы очередь,

И в толпе теряясь

Шумной станции

Отпускает руку одиночество.

Потому что днём —

По душным офисам

Два квадратных метра у компьютера,

И в курилку бегаешь с коллегами,

Обсуждаешь новый альбом " скутера".

Ну а ночью — в половине первого

Снова чувствуешь — в рукав тебе вцепляется,

Легким холодом под одеяло просится,

Не даёт уснуть, вздыхает, мается.

И становится яснее ясного —

И ты шепчешь,

Словно полуночница,

Что нельзя, конечно, одинденничать,

Можно только,

Только

Одиночничать.

Колупаева Анастасия

Государственный институт

Русского языка имени А.С. Пушкина

Андрею Белянину

Во мне. И быль, и небыль, и не больно.

В плену. И пыль, и паперть, и полынь.

Задумчиво задать вопрос крамольный,

Доверчиво отдаться за алтын.

Я — истина. Измученный и шаткий.

Я— исповедь за пологом «прости».

Я наступаю Дьяволу на пятки,

Пытаясь как-то Бога обрести.

Я — гончий пёс. Кольцо или ошейник?

Что там? Конец? Иль мёртвая петля?

Охотник всё ещё? Или мишень я?

Я поводырь иль посох короля?

Ось. Крест и клык. Во мне. И кровь. И кремний.

И похоть, и пречистое. В плену!

Ах, разгадай мой чёт и нечет древний!

На аналое? Или на кону?

Бреду… В бреду. В сомнениях и гное.

Беседую с пустынным пауком.

Куплеты путаю. По-волчьи вою…

Я сам с собой сегодня не знаком!

Кому прочесть последние рецепты?

Кого прижечь от страха и от слёз?

За Дьявола мне не дадут ни цента

На чёрном рынке ангельских угроз.

Но это ничего. Не быль — не больно.

Из преданности гнаться по петле?

Не Дьявол, и не Бог, и не король мне,

А значит жизнь не мёд, но и не тлен.

Готовясь пасть, воскрикнул я безмолвно.

Предатель звёзд, я миру мир принёс.

Я — истина. А истина условна.

Я — смертный грех. Я — Спас. Я — гончий пёс.

Сонет к духу

Отрыт, отпет, отринут и отбыт,

Я, не ступая, поднимаюсь в горы.

Я растворюсь в пространстве очень скоро:

Тому свидетель — выцветший гранит.

Я, знаете ли, несколько разбит,

Но в этом я лишь косвенно виновен.

Под сенью костенеющих часовен

Последний мой бесспорный след сокрыт.

Меня он тянет сквозь песок и пыль,

И, кто я был, без этого не вспомню —

Я сам себя немыслимо забыл.

Но изгнан, изгнан я в каменоломню.

Что ж, всё равно не предаюсь печали.

К вершине рвусь — сломить конец в начале.

Мечта

Она, бессмысленная смолоду,

Печальная и голубая,

Привыкшая к людскому холоду,

Издохнет не переживая.

Ей легче так: тепла не чуя.

Без боли и без колебаний.

И я мечту свою бичую,

Чтобы избавить от страданий.

Конкин Ратибор