Объясните, почему это является маркером?

Кризис в исторической науке закончился? В чем он выражался? Как его «пережили» российские историки?

М.Ф. Румянцева: Наверное, закончился тот кризис, который был связан с переходом от постмодерна к постпостмодерну. Здесь проблема в том, что мы понимаем под кризисом. Если то, что происходило в перестроечный период, в 1980-1990-е гг., то есть трансформацию как бы советской историографии(почему «как бы советской» – потому, что в ней было много общеевропейского, общемирового)в постсоветскую, то этот кризис закончился давно. Но, на мой взгляд, закончился уже и следующий кризис, связанный с переходом от информационного общества к манипуляционному, к началу выстраивания нового нарратива, который призван сформировать новую общую социальную память на базе истории.

Мы говорим о России или о мире?

Мы говорим о том пространстве, которое Э. Гуссерль называл «духовной Европой», о том пространстве, на котором, в принципе, существовала историческая наука, а она, как известно, существовала не везде. Надо учитывать, что исторический тип памяти, который, в первую очередь, и призвано обслуживать историописание(понятие более широкое, чем историческая наука), не единственный и имеет четкую локализацию как во времени, так и в пространстве.

В России маркером, обозначающим новое состояние исторического знания, стало создание Комиссии при президенте Российской Федерации по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России в мае 2009 года.

Объясните, почему это является маркером?

Если говорить об этом, нужно определиться с двумя параллельно существующими разными типами исторического знания: историческим знанием, которое обслуживает социальную память и которое формировалось преимущественно в XIX веке в виде метанарративов, т.е. в виде многотомных историй отдельных стран; и историей, как строгой наукой, которая нацелена на получение строго научного, верифицированного и желательно неидеологизированного знания, парадигмально, конечно, определенного.Эти два направления наметились уже в XVIII веке, но они то сближались (иногда до почти полного совмещения), то расходились, и в начале XXIвека они разошлись, нельзя сказать что окончательно – в истории ничего окончательного не бывает – но разошлись решительно и очень сильно.

Создание упомянутой Комиссии свидетельствует, на мой взгляд, о том, что направление социально ориентированной истории, связанное с формированием социальной памяти, утверждается уже на правительственном уровне. После постмодернистских метаний (под девизом «каждый сам себе историк»), когда обществу предъявлялась «история в мелкий горошек», которая вся рассыпается, после моды на казусы микроистории определенно наметилось движение к истории, которая будет санкционирована государством и предъявлена социуму в качестве вот такой целостности.Все-таки, это новое качество знания. В этой области есть принципиальное отличие от нарративов XIX века– те строились на событийности, а эти, новые, на местах памяти, которые конструируются во многом произвольно. Тем не менее, это новая конструкция и она вполне определена.

Дальше прошло обсуждение небезызвестного учебника А.С. Барсенкова и А.И. Вдовина по истории России 1917–2009 гг., это тоже своего рода знак, фиксирующий попытку очертить пространство общей исторической памяти.

Р.Б. Казаков: Если понимать кризис как процесс перехода к новому качественному состоянию, то тут нужно еще отметить, что этот переход в разных структурах науки совершается с разной скоростью: где-то он произошел, где-то он в процессе перехода. Если историки научились или почти научились писать новые нарративы…