Учение об обществе и государстве

Печатается по: Платон. Сочинения. В З т. – М.: Мысль, 1971.

– Государство, – сказал я, – возникает, как я полагаю, ког­да каждый из нас не может удовлетворить сам себя, но нуждает­ся еще во многом. Или ты приписываешь начало общества чему-либо иному?

– Нет, ничему иному.

– Таким образом, каждый человек привлекает то одного, то другого для удовлетворения той или иной потребности. Испы­тывая нужду во многом, многие люди собираются воедино, что­бы обитать сообща и оказывать друг другу помощь: такое совме­стное поселение и получает у нас название государства, не прав­да ли?

Ясно, что оно мудро, мужественно, рассудительно и спра­ведливо [с. 145].

Государство, основанное согласно природе, всецело было бы мудрым благодаря совсем небольшой части населения, которая стоит во главе и управляет, и ее знанию. И, по-видимому, от при­роды в очень малом числе встречаются люди, подходящие, что­бы обладать этим знанием, которое одно лишь из всех осталь­ных видов знания заслуживает имя мудрости.

– Ты совершенно прав.

– Вот мы и нашли, уж и не знаю каким это образом, одно из четырех свойств нашего государства – и как таковое, и место его в государстве.

– Мне, по крайней мере, кажется, что мы его достаточно разъяснили.

– Что же касается мужества – каково оно само и где ему место в государстве (отчего и называют государство мужествен­ным) – это не так уж трудно заметить.

– А именно?

– Называя государство робким или мужественным, кто же обратит внимание на что-нибудь иное, кроме той части его граж­дан, которые воюют и сражаются за него?

– Ни один человек не станет смотреть ни на что иное.

– Ведь, думается мне, по остальным его гражданам, будь они трусливы или мужественны, нельзя заключать, что государ­ство такое, а не иное.

– Нельзя.

– Мужественным государство бывает лишь благодаря какой-то одной своей части – благодаря тому, что в этой своей части оно обладает силой, постоянно сохраняющей то мнение об опас­ностях – а именно, что они заключаются в том-то и том-то, – которое внушил ей законодатель путем воспитания. < …>

Остается рассмотреть еще два свойства нашего государства: рассудительность и то, ради чего и предпринято все наше иссле­дование, – справедливость. < …>

Рассудительность, с нашей точки зрения, более, чем те, предшествовавшие, свойства, походит на некое созвучие и гармонию.

– Как это?

– Нечто вроде порядка – вот что такое рассудительность; это власть над определенными удовольствиями и вожделения­ми – так ведь утверждают, приводя выражение «преодолеть са­мого себя», уж не знаю каким это образом. И про многое другое в этом же роде говорят, что это – следы рассудительности. Не так ли?

– Именно так.

– Разве это не смешно: «преодолеть самого себя»? Выходит, что человек преодолевает того, кто совершенно очевидно сам себе уступает, так что тот, кто уступает, и будет тем, кто преодолева­ет: ведь при всем этом речь идет об одном и том же человеке.

– Конечно.

– Но мне кажется, этим выражением желают сказать, что в самом человеке, в его душе есть некая лучшая часть и некая худ­шая, и, когда то, что по своей природе лучше, обуздывает худ­шее, тогда говорят, что оно «преодолевает самое себя»: значит, это похвала; когда же из-за дурного воспитания или общества верх берет худшее (ведь его такая уйма, а лучшего гораздо мень­ше), тогда, в порицание и с упреком, называют это «уступкой самому себе», а человека, испытывающего такое состояние, – невоздержным.

– Обычно так и говорят.

– Посмотри теперь на наше новое государство и ты найдешь в нем одно из этих двух состояний: ты скажешь, что такое госу­дарство справедливо можно объявить преодолевшим самого себя, поскольку нужно называть рассудительным и преодолевшим са­мого себя все то, в чем лучшее правит худшим.

– Я смотрю и вижу, что ты прав.

– Множество самых разнообразных вожделений, удоволь­ствий и страданий легче всего наблюдать у женщин и у домаш­ней челяди, а среди тех, кого называют свободными людьми, – у ничтожных представителей большинства.

– Конечно.

– А простые, умеренные [переживания], продуманно направ­ленные с помощью разума и правильного мнения, ты встретишь у очень немногих, лучших по природе и по воспитанию.

– Это верно.

– Так не замечаешь ли ты этого и в нашем государстве: жал­кие вожделения большинства подчиняются там разумным жела­ниям меньшинства,
т. е. людей порядочных?

– Да, замечаю.

– Значит, если уж признавать какое-нибудь государство пре­одолевшим и удовольствия, и вожделения, и самое себя, так это будет наше государство.

– Совершенно верно.

– А разве нельзя, согласно всему этому, признать его и рассудительным?

– Вполне можно!

– И опять-таки, если уж в каком-нибудь государстве и у пра­вителей, и у подвластных существует согласное мнение о том, кому следует править, то оно есть и в нашем государстве. Или ты не согласен?

– Вполне и бесспорно согласен.

– Раз дело обстоит так, то кому из них присуща, скажешь ты, рассудительность – правителям или подвластным?

– Вроде бы тем и другим.

– Ну, вот видишь, мы, значит, верно предсказывали не так давно, что рассудительность подобна некой гармонии.

– И что же?

– Это не так, как с мужеством или мудростью: те, присут­ствуя в какой-либо одной части государства, делают все государ­ство соответственно либо мужественным, либо мудрым; рассу­дительность же не так проявляется в государстве: она настраива­ет на свой лад решительно все целиком; пользуясь всеми своими струнами, она заставляет и те, что слабо натянуты, и те, что силь­но, и средние звучать согласно между собою, если угодно, с по­мощью разума, а то и силой или, наконец, числом и богатством и всем тому подобным, так что мы с полным правом могли бы сказать, что эта вот согласованность и есть рассудительность, иначе говоря, естественное созвучие худшего и лучшего в вопро­се о том, чему надлежит править и в государстве, и в каждом отдельном человеке.

Мы установили, что каждый отдельный человек должен за­ниматься чем-нибудь одним из того, что нужно в государстве, и притом как раз тем, к чему он по своим природным задаткам больше всего способен.

– Да, мы говорили так.

– Но заниматься своим делом и не вмешиваться в чужие – это и есть справедливость, об этом мы слышали от многих дру­гих, да и сами часто так говорили.

– Да, говорили.

– Так вот, мой друг, заниматься каждому своим делом – это, пожалуй, и будет справедливостью [с. 217–224].