D) влияние кризисов на наиболее высоко оплачиваемую часть рабочего класса

Прежде чем перейти к собственно сельскохозяйственным рабочим, я покажу ещё на одном примере, какое влияние оказывают кризисы даже на наиболее высоко оплачиваемую часть рабочего класса, на его аристократию. Напомним, что 1857 г. принёс один из тех крупных кризисов, которыми каждый раз завершается промышленный цикл. Следующий кризис пришёлся на 1866 год. Уже предвосхищенный в собственно фабричных округах хлопковым голодом, который перегнал много капитала из обычной сферы вложения в крупные центры денежного рынка, кризис принял на этот раз преимущественно финансовый характер. Сигналом его начала послужил крах в мае 1866 г. одного из огромных лондонских банков, за которым быстро последовало крушение многочисленных спекулятивных финансовых обществ. Одной из крупных лондонских отраслей производства, которые постигла катастрофа, было железное судостроение. Магнаты этой отрасли промышленности в период

¹³⁵⁾ «Public Health. 7th Report». London, 1865, p. 16.

«» 682

подъёма не только перепроизвели свыше всякой меры, но кроме того и взяли на себя по контрактам обязательства о выполнении огромных поставок, рассчитывая на то, что источник кредита и впредь будет течь с прежним изобилием. Теперь же наступила страшная реакция, которая как в этой, так и в других отраслях лондонской промышленности ¹³⁶⁾ продолжается до настоящего момента, т. е. конца марта 1867 года. Для характеристики положения рабочих приведём следующее место из подробного сообщения одного корреспондента «Morning Star», посетившего в начале 1867 г. главные центры бедствия.

«В восточной части Лондона, в округах Поплар, Миллуолл, Гринвич, Дептфорд, Лаймхаус и Каннинг-Таун, по меньшей мере 15 000 рабочих с их семьями, в том числе более 3 000 квалифицированных механиков, находятся в положении крайней нужды. Их сбережения исчерпаны вследствие шести-восьмимесячной безработицы… Большого труда стоило мне протискаться к воротам работного дома (в Попларе), потому что он был осаждён изголодавшейся толпой. Она ожидала талонов на хлеб, но время их раздачи ещё не настало. Двор образует большой квадрат с навесом, который тянется вокруг его стен. Большие кучи снега покрывали камни мостовой посредине двора. Здесь небольшие площади были отгорожены, подобно загонам для овец, ивовыми плетнями; на них в хорошую погоду работают мужчины. В день моего посещения загоны были настолько засыпаны снегом, что никто не мог в них сидеть. Тем не менее под защитой выступа крыши мужчины занимались дроблением камней для мостовой. Каждый, сидя на большом камне, тяжёлым молотом раскалывал обледенелый гранит, пока не набьёт 5 бушелей щебня. Тогда его дневная работа кончалась, и он получал 3 пенса, а также талон на хлеб. В другой части двора стоял жалкий деревянный домик. Открыв дверь, мы увидели, что он заполнен мужчинами, прижавшимися друг к другу, чтобы согреться. Они щипали паклю и спорили друг с другом, кто из них при минимуме питания может проработать дольше всех, потому что выносливость была здесь делом чести. В одном этом работном доме получали поддержку 7 000 человек, в том числе многие сотни таких, которые за 6 или 8 месяцев перед тем имели наивысшую в нашей стране заработную плату за квалифицированный труд. Их число было бы вдвое больше, если бы не то обстоятельство, что многие из них даже по израсходовании всех своих денежных сбережений всё же избегают помощи прихода, пока у них ещё остаётся

¹³⁶⁾ «Массовое голодание бедных в Лондоне! («Wholesale starvation of the London Poor!»)… В последние дни на стенах лондонских домов были расклеены огромные плакаты со следующими примечательными объявлениями: «Жирные быки, голодающие люди! Жирные быки покинули свои хрустальные дворцы, чтобы откармливать богачей в их роскошных покоях, в то время как голодающие люди гибнут и умирают в своих жалких норах». Плакаты с этой зловещей надписью постоянно возобновляются. Едва сорвут и заклеят одну партию, как уже на том же или другом не менее заметном месте появляется новая… Это напоминает о зловещих предзнаменованиях, которые подготовляли французский народ к событиям 1789 года… В то самое время, когда английские рабочие со своими женами и детьми умирают от холода и голода, миллионы английского золота, продукт английского труда, вкладываются в русские, испанские, итальянские и другие иностранные предприятия» («Reynolds' Newspaper», 20 января 1867 г.).

«» 683

что-нибудь для заклада… Оставив работный дом, я прошёлся по улицам с одноэтажными, по большей части, домами, которых так много в Попларе. Моим проводником был член комитета безработных. Первый дом, в который мы вошли, был дом одного металлиста, не имеющего работы уже 27 недель. Я нашёл его со всем его семейством в задней комнате. В комнате ещё оставалась кое-какая мебель, топилась печь. Это было необходимо для того, чтобы защитить голые ноги маленьких детей от холода, — день был ужасно холодный. В тазу против огня лежала пакля, которую жена и дети щипали за хлеб из работного дома. Муж работал в одном из вышеописанных дворов и получал талон на хлеб и 3 пенса в день. Теперь он пришёл домой обедать, очень голодный, как сказал он нам с горькой усмешкой, и его обед состоял из нескольких ломтиков хлеба, намазанных салом, и чашки чаю без молока… Следующую дверь, в которую мы постучались, открыла женщина средних лет, которая, не говоря ни слова, провела нас в маленькую заднюю комнату, где молча сидела вся её семья, устремив глаза на быстро гаснущий огонь. Такое горе, такая безнадёжность были на лицах этих людей и в их маленькой комнате, что я не хотел бы ещё раз увидеть подобное зрелище. «Они ничего не заработали, сударь, — сказала женщина, указывая на своих детей, — ничего в течение последних 26 недель, и все наши деньги вышли, все 20 ф. ст., которые я и отец отложили в лучшие времена, надеясь перебиться с ними в плохие времена. Вот посмотрите», — почти диким голосом воскликнула она, доставая банковскую книжку со всеми её регулярными записями внесённых и взятых обратно денег; по ней мы могли видеть, как маленькое состояние началось с первого вклада в 5 шилл., как оно мало-помалу выросло до 20 ф. ст., а потом начало таять, с фунтов стерлингов до шиллингов, пока последняя запись не сделала книжку стоящей не больше клочка чистой бумаги. Эта семья получает один скудный обед в день из работного дома. Следующий наш визит был к жене одного ирландца, который работал на корабельной верфи. Мы нашли её больной от недоедания, она лежала в одежде на матраце, едва прикрытая лоскутом ковра, потому что все постельные принадлежности были заложены. Несчастные дети ухаживали за ней, но было видно, что сами они нуждаются в материнском уходе. Девятнадцать недель вынужденной праздности довели её до этого положения, и, рассказывая нам историю своего горького прошлого, она вздыхала так, будто утратила всякую надежду на лучшее будущее… Когда мы вышли из дома, к нам подбежал какой-то молодой человек и просил нас зайти в его дом и посмотреть, нельзя ли что-нибудь сделать для него. Молодая жена, двое красивых ребят, куча квитанций ссудной кассы и совершенно голая комната — вот всё, что он мог показать нам».

Вот ещё извлечение из одной газеты тори о бедствиях, которые были последствием кризиса 1866 года. Не следует забывать, что восточная часть Лондона, о которой здесь идёт речь, является не только местом, где живут упомянутые уже в тексте настоящей главы рабочие железного судостроения, но и центром так называемой «работы на дому», оплата которой всегда стоит ниже минимума.

«Ужасное зрелище развернулось вчера в одной части столицы. Хотя тысячи безработных Ист-Энда и не устраивали массовой демонстрации с чёрными знамёнами, тем не менее людской поток был довольно внушителен. Вспомним, как страдает это население. Оно умирает от голода.

«» 684

Это — простой и ужасный факт. Их 40 тысяч… На наших глазах, в одном из кварталов этой чудесной столицы, рядом с огромнейшим накоплением богатства, какое только видывал свет, совсем рядом с ним 40 000 человек беспомощные умирают от голода! Теперь эти тысячи вторгаются в другие кварталы; всегда полуголодные, они кричат нам в уши о своих страданиях, взывают о них к небу, они рассказывают нам о своих нищих жилищах, о том, что им невозможно найти работу и бесполезно просить милостыню. Плательщики местного налога в пользу бедных, в свою очередь, стоят на грани пауперизма из-за требований со стороны приходов» («Standard», 5 апреля 1867 г.).

Поскольку среди английских капиталистов вошло в моду изображать Бельгию раем для рабочих, потому что «свобода труда», или, что то же самое, «свобода капитала», не нарушается там ни деспотизмом тред-юнионов, ни фабричными законами, то следует сказать несколько слов о «счастье» бельгийского рабочего. Наверняка, никто не был более посвящён в тайны этого счастья, чем покойный г-н Дюкпесьо, главный инспектор бельгийских тюрем и благотворительных учреждений и член Центральной статистической комиссии. Обратимся к его работе: «Budgets é conomiques des classes ouvriè res en Belgique». Bruxelles, 1855. Здесь описывается, между прочим, средняя бельгийская рабочая семья, ежегодные расходы и доходы которой вычислены на основании очень точных данных и условия питания которой сравниваются потом с условиями питания солдата, флотского матроса и арестанта. Семья «состоит из отца, матери и четырёх детей». Из этих шести лиц «четверо могут круглый год заниматься полезным трудом»; предполагается, «что среди них нет больных и нетрудоспособных», что не производится «расходов на религиозные, нравственные и интеллектуальные потребности, за исключением самого маленького расхода на оплату мест в церкви», не производится «взносов в сберегательные кассы и в кассы по обеспечению в старости», нет «расходов на предметы роскоши и вообще каких бы то ни было излишних расходов». Однако отец и старший сын курят табак и по воскресеньям ходят в трактир, на что им следует положить целых 86 сантимов в неделю.

«Из общей сводки о заработной плате, получаемой рабочими различных отраслей производства, следует… что высшая заработная плата составляет в среднем: 1 франк 56 сантимов в день для мужчин, 89 сантимов для женщин, 56 сантимов для мальчиков и 55 сантимов для девочек. При таком расчёте доходы семьи составят самое большее 1 068 франков в год… Мы подсчитали общую сумму всех возможных доходов типичной семьи. Но если считать, что и мать получает заработную плату, то мы тем самым лишаем домашнее хозяйство его руководительницы; кто позаботится тогда о доме, о маленьких детях? Кто будет стряпать, стирать, штопать? Эта дилемма каждый день встаёт перед рабочим».

«» 685

Так получается следующий бюджет семьи:

Годовой расход семьи и её дефицит составляли бы, если бы рабочий получал пищу:

«Из этого видно, что лишь немногие рабочие семьи могут питаться хотя бы так, как арестанты, не говоря уже о матросах или солдатах. В среднем каждый бельгийский арестант обходился в 1847–1849 гг. в 63 сантима в день, что на 13 сантимов больше дневных издержек на пропитание рабочего. Издержки управления и надзора уравновешиваются тем, что арестант не платит за квартиру… Но как объяснить, что большое число, — мы могли бы сказать огромное большинство, — рабочих живёт в ещё более скудных условиях? Только тем, что рабочие прибегают к средствам, тайна которых известна им одним; они урезывают свою ежедневную порцию; едят ржаной хлеб вместо пшеничного; едят меньше мяса или совсем не едят его; то же с маслом и овощами; семья теснится в одной или двух каморках, в которых вместе спят девочки и мальчики, часто на одном и том же соломенном тюфяке; они экономят на одежде, бельё, средствах поддержания чистоты; отказывают себе в праздничных развлечениях, иными словами — идут на самые тягостные лишения. Раз рабочий дошёл до этой крайней границы, самое ничтожное повышение цены жизненных средств, всякая заминка в работе, болезнь увеличивают нищету рабочего и доводят его до полного разорения. Долги растут, отказывают в кредите, одежда и необходимейшая мебель отправляются в ломбард, и всё кончается тем, что семья обращается с просьбой внести её в список бедных» ¹³⁷⁾.

В самом деле, в этом «раю капиталистов» за малейшим изменением цены необходимейших жизненных средств следует изменение числа смертных случаев и преступлений! (см. «Manifest der Maatschappij De Vlamingen Vooruit! Brussel, 1860», p. 12). Во всей Бельгии насчитывается 930 000 семей. Из них, по официальной статистике, 90 000 богатых семей (избиратели) — это 450 000 человек; 390 000 семей мелкой буржуазии, городской и деревенской, значительная часть которой постоянно переходит в ряды пролетариата, — это 1 950 000 человек; наконец, 450 000 рабочих семей — всего 2 250 000 человек, из числа которых образцовые семьи наслаждаются счастьем, описанным Дюкпесьо. Из 450 000 рабочих семей более 200 000 в списке бедных!

¹³⁷⁾ Ducpé tiaux, цит. соч., стр. 151, 154, 155.

«» 686