Действие первое

Сцена поделена на два пространства: яркий верх, темный низ. Вверху — сильно увеличенная картина в позолоченной раме: баварский натюрморт времени Октоберфеста — Вайссбир, Вайссвурст, Брецель на фоне Альп, Нойшванштайна, Озера и Голубого Неба. В натюрморте сидит Маша Рубинштейн-1. Она в кожаном комбинезоне, сапожках, на голове мужская баварская шляпа с кисточкой. Внизу, в темном пространстве, — Маша Рубинштейн-2. Она голая, с распущенными волосами.

Маша-1 (вынимает из натюрморта «Вайссбир», бросает Маше-2)

Маринка! Привет тебе, сумасшедший зайчик мой! Свалиться тебе со стула, если сразу не догадаешься кто тебе пишет! Ну? Ну?! Алешка на двоих? Дяденька, дай ус потрогать? Шеф, жми в Переделкино? Чернушка с пальчиком?! Свалилась, свалилась! Забыла Машеньку! Ну и сволочушка ты! Ну и скотинчик потненький! Ха-ха-ха!

Маша-2 (ловит «Вайссбир», которое оказывается многогранным куском льда с нанесенным на одну из граней изображением Вайссбир. Ставит кусок рядом с собой изображением вниз, так что виден только лед)

Милая Марина, здравствуй. Вероятно, ты удивишься, получив это сумбурное письмо. Поверь, я испытываю сейчас острое чувство стыда за мое пятилетнее молчание, но умоляю понять меня и простить. Ангел мой, верю и надеюсь, что ты поймешь и простишь.

Маша-1 (вынимает из картины «Альпы», бросает Маше-2)

Рыбка, ты, наверно, дуешься на меня, ругаешь последними словами! Еще бы! Подруга в лагере, а эта сволочь Машка свалила за бугор, вместо того чтоб разделить, так сказать, участь! Да еще и молчала, как партизан на допросе! Ругай меня, котик! Я — свинья! Ой, но как я рада, что ты отпыхтела, что этот ебаный лагерь позади! Четыре года за вонючую горсть анаши! Когда узнала, я просто охуела! При Ельцине такого свинства не было бы: трахнул бы тебя следователь и отпустил с миром, как нас тогда в 18-м отделении, помнишь? Помнишь, как у Борьки пили потом на радостях? Как он нас трахал по очереди? А как подрались потом из-за маникюрного набора, а он нас примирил по-своему, по-мужски! Ха-ха-ха! Знаешь, киска, когда мне сказали, что его грохнули в Питере, я плакала. А потом пила за упокой Боренькиной души. Угадай, что? Правильно, рыбка! «Абсолют»!

Маша-2 (поймав ледяную глыбу «Альпы», ставит на «Вайссбир», изображением вниз)

Марина, когда печальное известие о твоем аресте дошло до меня, сердце мое готово было разорваться на части. Я молилась и плакала, я роптала на Бога и проклинала наше тоталитарное государство, способное на четыре года лишить свободы прелестную женщину всего лишь за ее страсть к пыльце дикого растения, выросшего на свободных просторах Узбекистана.

Маша-1 (вынимает «Вайссвурст», бросает Маше-2)

Но все это муде, солнышко! Забудь прошлое, как страшный сон! Тебе сейчас 30, женщина в полном соку, у которой все впереди в буквальном и в переносном смысле! Что, не разучилась Маша шутить? Теперь о деле: в январе в Москву поедет один ублюдок. Он привезет тебе приглашение и поможет с визой. Если наши хуесосы тебя не выпустят, как опасную рецидивистку, эта же сволочь поможет тебе сделать фальшивый паспорт. Поедешь под фамилией Джугашвили или Шикльгрубер, какая разница! В общем, киса, бери ноги в руки, пудри мордочку, брей лобок — и к нам в Мюнхен! Пиво здесь отличное, мужики тоже ничего! Найдем тебе баварского буйвола с пивным брюхом и толстой мошной! Ах, солнышко, при моих нынешних возможностях мы с тобой горы свернем, перетрахаем пол-Германии, не будь я Машка Рубинштейн!

Маша-2 (устанавливает «Вайссвурст»)

Радость моя, не думай о прошлом, или старайся не думать, не вспоминать. Твой возраст соответствует поре расцвета у женщин, так что у тебя есть все основания смотреть в будущее с Верой, Надеждой и Любовью. Со своей стороны, я приложу вес силы, чтобы Счастье перестало быть для тебя абстрактным понятием, и чтобы Радость и Покой вошли в твою душу. Один добродетельный и отзывчивый человек любезно согласился помочь тебе вырваться из тоталитарного ада. Надеюсь, что моя горячая молитва так же поспособствует этому нелегкому предприятию. Молись, Марина. С Божьей помощью ты в скором времени окажешься в благодатной Баварии, где измученная душа твоя найдет наконец Отдохновение. Мы будем гулять с тобой в Английском парке, поедем на чудесные озера. Я покажу тебе Старую Пинакотеку и дом, где Томас Манн писал твой любимый роман.

Маша-1 (вынимает и бросает «Голубое Небо»)

Ах, Маринка, жопка ты сладкая! У меня были такие времена, или, официально говоря, этапы в эмигрантской жизни, что одно твое слово только бы и успокоило, а так — хоть в петлю лезь. Ужас, что твоя Маша перенесла. Но, слава Хую, все позади. Так что свой эмигрантский лагерный срок я тоже отсидела и вышла, как говорится, на свободу с чистой совестью. Но не это главное, киса, не это! Главное… держись за стул, кисонька! Держишься? Крепко? Я — жена миллионера. Твоя Маша Рубинштейн — жена немецкого миллионера! Это не пиздеж, Маринка! Я не вру! Я не вру! Я не вру! Ха-ха-ха!

Маша-2 (устанавливает «Голубое Небо», тем самым сооружая вокруг себя что-то вроде ледяной избушки)

Мне многое хочется поведать тебе, многим поделиться. За эти 5 лет на чужбине я пережила столько, что какой-нибудь женщине хватило бы на целую жизнь. Далеко не всегда мое здешнее существование было отмечено благополучием. В минуты отчаянья часто я вспоминала тебя, и это утешало меня, давало силы. К счастью, все тяжелое миновало, Бог смилостивился над моей заблудшей душой и послал мне Друга. Это милый, добрый и честный человек. Недавно он стал моим мужем.

Маша-1 (бросает «Брецель»)

Котик, все по порядку. Уехала я сразу после нашей глупой ссоры. Сволочь Нинка давно мечтала, чтобы мы поцапались. И добилась своего. Я тебе всегда повторяла — не спи с этой тварью. Ну, хуй с этим, дело прошлое. Значит, сперва Израиль с папочкой. Ударило ему на старости лет жениться на моей ровеснице. Она израильская подданная. Ну и поехали в землю обетованную. Когда приземлились в Иерусалиме, мне стало плохо: жара, евреи фронтовики с советскими медалями, с потными женами и глупыми детьми, а у меня еще первый день менструации. Бухнулась в обморок. Потом день проплакала — все чужое, а главное жарища, как в Крыму, а я Крыму предпочитала Рижское взморье, да и там — только неделю, ты помнишь: недельку поплаваем, позагораем, поебемся — и скорей в Москау. А тут — месяц, другой, третий. Потом вроде привыкла, успокоилась. Учила иврит, прикидывала насчет работы. Любовничка завела. Сладкого. Смуглого. Трахался классно, но от меня хотел одного — чтобы я поскорее родила ему пару жиденков. Представляешь? Совсем как твой Мишка-мудак! Хотел построить крепкую еврейскую семью! Это со мной-то!

Маша-2 (устанавливает «Брецель»)

Надеюсь, ты понимаешь, что меня подобная перспектива совсем не устраивала. Помнишь, мы гуляли с тобой как-то осенью в Сокольниках и ты сказала: «Маша, ты не создана для семейного благополучия»? «Но для чего же я, по-твоему, создана?» — спросила я тогда. «Для любви», — ответила ты со свойственным тебе максимализмом. Я долго смеялась. Теперь же я понимаю, как ты была права. К сожалению, многое в своем характере я осознала и поняла только в результате болезненного, мучительного опыта. Несмотря на стопроцентную еврейскую кровь, я поняла, что Восток далек от меня, впрочем, как далека и Америка. Мне претят общинность, коллективизм, национализм, равно как и сверхдержавный шовинизм, имперскость, желание мирового господства. «Я европейка, — сказала я своему отцу. — Я хочу жить в Европе». К счастью, он понял меня и благословил на новые мытарства. Еще в Москве я познакомилась с Александром Глузманом — милым и добропорядочным человеком…

Маша-1 (кидает «Озеро»)

Он тогда когти рвал со страшной силой, ему за фарцу иконами срок грозил. Как говорится — улетела птичка из-под ножа. А в Израиле он семитской этнографией объелся, на свою бабу болт забил, хоть она уже была с ребенком: хочу в Париж! Я тоже в Париж хотела, а куда еще хотеть? Не в Хельсинки же. В общем, трахнулись мы с ним, купили билеты — и в Париж. Лечу и думаю — вот, пиздец, город нашей с тобой мечты. Ив Монтан, Елисейские Поля, Пляс Пигаль. Думаю, вот где душа расправится, вот где вздохну свободно. Но теперь, трезво оценивая всю Европу, скажу тебе без дураков: хуевей столицы, чем Париж, я не встречала. Город маленький, грязный, везде пробки, черномазых и арабов до хуя. Французы — такие свиньи! Жадные, мещане до мозга костей, но каждый — пуп земли. Сколько меня ни ебли французы, еще в России, — никто никогда ничего не подарил! А бюрократы у них — еб твою мать! Пока мы вид на жительство получили, я поседела. А потом началось самое хуевое — денег нет, живем на пособие, Сашка подрабатывает грузчиком. А я… Знаешь, чем я там зарабатывала? Лепила пельмени для русского ресторана «Метелица». Убиться веником, зайка! Я — дочь профессора Рубинштейна — сижу в однокомнатной квартирке в арабском районе и леплю пельмени! Пиздец всему!

Маша-2 (из окошка недостроенной ледяной избушки)

Пиздец всему.

Маша-1 (забирает оставшийся «Нойшванштайн» и выпрыгивает из пустой рамы)

А эмиграция! Вот где паноптикум, хоть всех в кунсткамере выставляй! Мудаки, тупицы, павлины.

Маша-2

Мудаки, тупицы, павлины.

Маша-1

А эти писатели наши, властители дум. Такое говно, такое говно!

Маша-2

Такое говно, такое говно.

Маша-1

А художники! Только бы поскорее в постель уложить, трахнуться кое-как и хныкать, как они любят Россию-матушку и как не хотели уезжать. Свиньи!

Маша-2

Свиньи.

Маша-1

В общем, в Париже я говна хлебнула — мало не покажется.

Маша-2

Мало не покажется.

Маша-1 пристально смотрит на избушку, потом с криком бросает в нее «Нойшванштайн». Избушка разваливается на куски, Маша-2 выскакивает из нее, Маша-1 гонится за ней, продолжая кричать, Маша-2 впрыгивает в раму, рама начинает раскачиваться, поднимаясь над сценой. Звучит бравурная музыка. Маша-1 плачет, садится на пол, закуривает.

Маша-2 (весело раскачиваясь на раме)

Но было и в Париже светлое пятно. Эдик. Утешил и обогрел меня просто по-отечески. Первый эмигрант, который сказал мне две очень важные вещи. Первое: эмиграция, это в любом случае — трагедия. Второе: на Западе ебаться без презервативов можно только с приличными людьми. Так что, делай выводы, Маша, сдерживай свой темперамент.

Маша-1 (курит, всхлипывая)

Вот. А потом говорит… хочешь, говорит, я тебя с приличным человеком познакомлю. Я говорю — мне все равно, знакомь. Ну и… у них было суаре по поводу продажи картины Эдика одному немцу. Эдик говорит — приходи, он парень симпатичный, только со странностями. Химик. Вроде из очень богатой семьи. Собирает живопись еврейских художников. Торчит на еврейской культуре. Учит иврит. Приходи.

Маша-2

Признаться, я ожидала встретить такого плешивого очкарика, скучного, как гороховый суп. Но, рыбка моя, когда я вошла и ЕГО увидела, я просто охуела: высокий альбинос, голубоглазый, лицо красивое, породистое, странное, нервное, — то, что надо. 41 год, а выглядит моложе меня. Но при этом весь какой-то пришибленный, робкий.

Маша-1

Да… встал и смотрит на меня, будто он у меня что-то украл. Стоит, как хуй, и смотрит. Я даже смутилась сперва. Но… честно скажу — я сразу заторчала на нем. Врать не буду. Сразу заторчала.

Маша-2

И стала лихорадочно вспоминать свой семейно-школьный немецкий. Меня же дедушка-бабушка на братьях Гримм дрочили с пеленок, еврейское воспитание профессорской дочки, что ты хочешь, а папаша за завтраком бывало.

Декламирует с сильным русским акцентом.

Ихь штанд геленэт дэн Маст

Унд цэльте едэ Велле

Адэ, майн щёнес Фатерланд,

Майн Шифф, дас зегелт шнелле. [2]

Маша-1 (всхлипывая)

Ну и… в общем, я это… ну…

Рама перестает раскачиваться.

Маша-2 (пристально смотрит на Машу-1)

И?

Маша-1 (плачет)

Знаешь… ну… я тогда… я тогда…

Маша-2 (выплывает из рамы, зависает в воздухе над Машей-1)

Что?

Маша-1 (рыдает)

Ну… я… я… тогда… я…

Маша-2 (тихо, зловеще)

Пошла вон отсюда.

Маша-1 (перестав рыдать, поднимает голову и видит нависшую над собой Машу-2)

А?

Маша-2 (нажимает рукой на голову Маши-1, вдавливая ее в пол)

Воооооон.

Маша-1 исчезает.

Конец первого действия.