Ипполит

Почему?

Ганя

Потому что все новое рано или поздно ломается.

Ипполит

Но почему мне не больно?

Князь

Потому что твои нервы уже не нервы. А платяные нитки из лавки купца Караганова. Этими самыми нитками шестилетняя Сонечка Мармеладова пришивала оторванную ручку своей кукле. Это было в четверг вечером, когда выпал первый снег.

Настасья Филипповна (обмахивается веером)

Давайте выпьем шампанского, господа. Может, нам станет веселее.

Все пьют шампанское.

Настасья Филипповна

И расскажите мне, наконец, что-нибудь.

Князь

Что именно?

Настасья Филипповна

Ну, что-нибудь из детства.

М1

Мы жили возле конечной станции метро.

Ж2

Это там, где засохший тополь с отпиленными ветками?

М1

Да.

М3

И старый кирпичный ангар с нарисованными глазами?

M1

Точно.

M4

А на углу железная тумба, из которой постоянно течет?

М1

Тумба!

Ж1

А из пивной воняет потом и мочой?

M1

Ага!

М5

И кошки все облезлые и злые?

М1

Очень!

М2

А у жильца с первого этажа слоновость левой руки?

М1

Слоновость. Точно. Он редко выходил на улицу. Только по утрам, за продуктами. Он прятал руку всегда под пиджак. Его прозвали Джо Фрезером, потому что у Фрезера был знаменитый хук слева. Мы иногда заглядывали к нему в окно на кухне. Он сидел и пил молоко. Правой рукой. А левая лежала на столе. Она была большая и белая, как гусеница. Он плескал в нас молоком. Утром я ехал в школу. В метро было грязно и весело. Часто можно было увидеть крысу. Я всегда брал с собой кусок кирпича. Если я убивал крысу, в школе все было о'кей и меня не вызывали к доске. Пока я учился в школе, я убил 64 крысы. В этот день я не промахнулся. Крыса была худая и злая, как старуха из газетного киоска. Я перешиб ей позвоночник, и она пыталась уползти на передних лапах. Я раздавил ей череп каблуком и вошел в метро. Здесь было полно рабочих с обувной фабрики и с завода шин. Они толпились на перроне и ждали поезда. Шинники, как всегда, громко разговаривали и ржали, а обувщики стояли молча, как мертвецы. Поезда ходили часто, но страшно ревели. И когда поезд подъезжал, я начинал тоже реветь. Но не как поезд, а как самолет. Когда поезд остановился, все полезли в вагоны. Я всегда заходил последним. Я люблю быстро выскочить на остановке, сплюнуть и перейти в другой вагон. И так пройти по всему поезду. Тогда ехать не скучно. Но в этот день шинники сзади так наперли, что чуть не сбили меня с ног. Шинники всегда дико прут, громко ржут, в пивных дерутся и калечат друг друга. Обувщики ж, наоборот, молчат, ходят, как мертвецы, зато дома пьют, бьют жен и вешаются. Мне сказал приятель, что это все оттого, что шинники дышат резиной, а обувщики — кожей. Резина возбуждает, а кожа успокаивает. Меня втиснули в вагон и приперли к запертой двери. А это значит — выходить на остановке нельзя. Я отвернулся и стал царапать ногтем краску на двери. Я хотел процарапать N.Rex. И тут со мной случилось ЭТО. Кто-то сзади прижался ко мне, вложил свои губы в мое ухо и стал шептать: «Эльф, мой эльф». И этот шепот был как сон. Его правая рука взяла мою свободную руку, а левая полезла мне в штаны. Если б это был рабочий, я б закричал или дал бы ему по морде. Но этот человек пах не как рабочий. Он пах чем-то чистым и бодрым. Как самолет. И его руки не были руками рабочего. Одну руку я видел, она держала мою. Моя была смуглая, в цыпках и ссадинах, с обкусанными ногтями. А его рука была большая и белая. Другую руку я почувствовал. Она была мягкой и теплой. Она взяла мой хуй, и он сразу встал. И мы так ехали и ехали. А он все шептал мне: «Эльф, мой эльф». А потом вдруг его горячий язык вошел мне в ухо. И я сразу кончил себе в штаны. И поезд заревел и остановился. Все вышли из вагона. А я стоял у двери и плакал. Потом подошла толстая кондукторша и сказала: «Пошел вон».

М2

А мы жили на краю леса.

М1

Это там, где валуны, обросшие белым мхом?

М2

Ага.

Ж1

И где сосны скрипят по ночам?

М2

Скрипят.

М3

Где ястреб висит в теплом воздухе?

М2

Да.

М4

А на дубовом пне вырезан знак Марса?

М2

Вырезан.

Ж2

А ива у реки похожа на горбатую девушку?

М2

Точно.

М5

А в прихожей стоит чучело медведя с фонарем?

М2

Этого медведя убил мой покойный папа. А мы жили в дедушкой. И еще были конюх, скотница и кухарка. Дедушка был лесничим. Он руководил лесниками. А они следили за лесом. Чтобы его не вырубили крестьяне и чтобы он хорошо рос. Дедушка любил играть на фисгармонии и охотиться. На дальнюю охоту он ездил с отставным майором и с комендантом. Они охотились на кабанов, ланей и лисиц. А на ближнюю он брал меня. Ближняя охота — на тетеревов и куропаток. У нас были три охотничьих собаки — две гончих и красный сеттер по кличке Дик. С Диком была проблема — он не держал стойку. И в этом виноват был я. Дика привезли прошлым летом. Я тогда уже вовсю охотился на ближней охоте. Дедушка купил мне одноствольную «Беретту». Стрелял я неплохо. Дедушка говорил, что я буду классным охотником, если воспитаю в себе ВОЛЮ. Воли мне не хватало. Когда Дика привезли, он был щенком. Дедушка тогда был сильно занят и каждый день уезжал по лесным делам. Он мне поручил поставить Дика на полевую дичь. Я натаскивал его по тетеревам и куропаткам. Дик искал классно, но совершал одну ошибку: не держал стойку перед сидящей в траве птицей, а сразу бросался на нее, поднимал на крыло, бежал за ней и лаял. Как я ни кричал на него, он не понимал этого. Дедушка сказал, что я должен побить Дика, тогда тот все поймет. Но я не мог бить его. Поэтому дедушка говорил, что у меня слабая ВОЛЯ. А этим летом мы пошли с дедушкой на ближнюю охоту. Перешли через овраг, обогнули березняк, и Дик сразу взял след. Сначала я подумал, что это тетерева, но дедушка сразу показал мне мизинец — значит куропатки. Дик отлично работал, след пошел вдоль кустов и вскоре уперся в ржаное поле. Тетерева никогда не пошли бы в рожь — они застряли бы меж колосьев. А куропатки маленькие и они пошли в рожь. Рожь была высокая. Я видел, как впереди мелькала голова Дика. Вдруг он поднял куропаток, побежал за ними и залаял. Куропатки полетели веером. Мы выстрелили, и одна упала. Когда мы пошли за ней, то наткнулись на Дика. Он лежал во ржи. Несколько дробин попали ему в голову. Дик мелко дрожал и умирал. И дедушка сказал: «Вот к чему приводит отсутствие ВОЛИ. Если бы прошлым летом ты побил Дика, он бы сейчас не попал под выстрел. Снимай штаны!» Я снял штаны. «Ложись на Дика». Я лег на Дика. Дедушка снял с ружья ремень и высек меня. Он сек меня недолго, но сильно. А я лежал на теплом Дике и плакал.

Ж1

А я жила в большом старом доме.

М1

В котором желтая скрипучая лестница?

Ж1

Ага.

М2

И мраморный камин похож на плачущего старика?

Ж1

Точно.

М3

А по стенам висят архитектурные проекты отца?

Ж1

Висят.

Ж2

И в твоей комнате стоит бронзовый мальчик с оленем?

Ж1

Да.

М4

И огромные часы в кабинете отца бьют и хрипят, бьют и хрипят?

Ж1

Бьют и хрипят.

М5

А стекла на веранде все разноцветные?

Ж1

Разноцветные и в форме листьев. Из веранды виден кусочек пруда. И я каждый день смотрела на этот кусочек сквозь разноцветные стекла. Мне больше нравилось, когда пруд был фиолетовым. Я думала: хорошо бы искупаться в фиолетовом пруду. Или — переплыть его и оказаться в фиолетовой стране. Там все будет фиолетовым — дом, отец, кошка, мать и ее бамбуковая палка. Мать била меня этой палкой за «плохое». Я ночью любила трогать себя между ног. Это очень приятно. И мать один раз заметила, как я это делаю. И побила меня палкой по рукам. Но я все равно трогала себя. И мать каждое утро, когда я просыпалась, смотрела мне в лицо. Она смотрела: есть ли синяки под глазами? Если есть — она говорила: «Ты опять ночью делала плохое?» Она уходила за палкой, возвращалась и била меня по рукам. Отец ни разу меня не ударил, но никогда за меня не заступался. Он чертил свои проекты и часто уезжал на стройки. Мы оставались с матерью. Я любила мать, и когда она уходила, сидела и смотрела на часы. А часы били и хрипели, били и хрипели. Я ненавидела суп из чечевицы и любила трогать себя между ног. И мечтать о фиолетовом доме. Однажды мать повела меня к врачу. Он осмотрел меня и сказал: это очень плохо, что ты делаешь. Ты будешь болеть, когда вырастешь. А я сказала, что мне очень хочется. Тогда он сказал: каждый раз, когда тебе опять захочется это делать, — смотри в потолок. И у тебя пройдет желание. Я попробовала ночью смотреть в потолок. Но мне захотелось еще сильнее, и рука сама залезла в трусики. Однажды я опрокинула тарелку с супом из чечевицы. И мать посадила меня в подвал. Она иногда меня сажала туда. Это была котельная. Там стояли два котла — один наш, другой соседа, который занимал вторую половину дома. Я сидела на ящике из-под консервов и смотрела на нашу дверь. Там была еще одна дверь — соседа. Она была всегда заперта. И вдруг она заскрипела и приоткрылась. Я вошла и поднялась вверх — по лестнице. Лестница вела в прихожую соседа. Он был тоже архитектор. Они с папой вместе купили этот дом. Сосед был лысый, в очках и очень скучный. Каждый раз, когда он приходил к нам, он всегда говорил про скучное. Я вошла в прихожую и уже хотела позвать соседа, но вдруг увидела его в гостиной. Он стоял на коленях перед каким-то рыжим парнем. А на ковре лежало женское платье. Парень отвернулся от соседа и смотрел в окно. А сосед целовал его руки и повторял: «Ты мне не веришь? Неужели ты мне не веришь?» Потом сосед зарыдал. И так сильно, что с него слетели очки. Он рыдал и обнимал ноги рыжего парня. А парень смотрел в окно. Тогда сосед схватил платье и стал рвать его и кричать: «Клянусь! Клянусь! Клянусь!» А парень нехотя обнял его. Сосед стал расстегивать джинсы парня. А парень засмеялся. Тогда сосед ударил парня по щеке и закричал: «Долго ты будешь мучить меня, свинья?!» Парень расстегнул джинсы и встал на колени. Сосед спустил свои пижамные брюки. Его писька торчала, как палка. Он вставил ее в попу рыжего парня и стал двигаться и кряхтеть. Потом он закричал: «Ты же молодой! Почему у тебя жопа, как у старого капеллана?! Ну, напряги, напряги свою жопу! Я не могу ебать пустоту!» Он трясся, двигался и кричал: «Я не могу ебать пустоту! Я не могу ебать пустоту!» А рыжий парень увидел меня в китайской вазе и обернулся. «Ты чего там стоишь?» — спросил он. И сосед тоже обернулся. Он был белый, как тесто, и без очков. Он двигал своим белым лицом и ничего не видел. Его глаза были тоже белые. И я обкакалась.

М3

А я жил на улице с 82 домами.

М1

В доме с 66 балконами?

М3

Точно.

М2

Там, где 42 квартиры?

М3

Да.

М4

И 125 жильцов?

М3

123. Двое уже умерло.

Ж1

В квартире номер 35?

М3

35.

Ж2

С тремя замками на двери?

М3

Ага.

М5

И от твоей двери до школы было 2.512 шагов?

М3

2.512 — это в будни. А в воскресенье, когда я шел мимо школы, — 2.590. Считать я полюбил после того, как в 6 лет заболел полиомиелитом. Это несложная болезнь. У меня просто поднялась температура, и отнялась левая половина тела. Я ее совсем не чувствовал. Меня сразу положили в больницу. На ночь меня привязывали к кровати, чтобы я во сне не лег на левый бок. Я бы тогда передавил какие-то важные вены, и могла бы быть гангрена. Ночью я спал привязанный, а днем я лежал и считал. Считал вещи, углы вещей, складки на простынях, мух, крошки, паркетины, уколы, которые мне делали. Я очень быстро считал. Через полгода я поправился и стал ходить. У меня был специальный ботинок для левой ноги. Он был на толстой подошве, потому что левая нога была немного короче правой. И она была вся в синих венах, словно с нее сняли кожу. Я носил этот ботинок всегда, в любую погоду. Летом в жару нога потела в ботинке. Там было мокро от пота. И я научился громко щелкать потными пальцами прямо на ходу. Громко щелкать. А прохожие не понимали, что это за звук. И смотрели на меня. Когда мне исполнилось четырнадцать, родители отправили меня на лето в спортивный лагерь. Чтобы я окреп. Я хорошо играл в шахматы. И все время в лагере ходил в штанах. Никогда не надевал шорты. Я не показывал свою ногу. Однажды я сидел в туалете и какал. И спустил штаны сильно. И вошел мальчик из второго отряда и сел слева какать. Он увидел мою ногу и сказал: «Ух ты! Синяя нога!» Я подтер попу, встал и подтянул штаны. А он стал громко какать и все повторял: «Синяя нога. Синяя нога». А вечером мы играли в настольный теннис со вторым отрядом. А этот мальчик увидел меня и громко сказал: «О, и Синяя Нога пришел!» Я подошел к нему и сказал: «Молчи». Он сказал: «А что?» Я ему: «Молчи, пожалуйста». А он сказал: «Почему?» Я сказал: «Я дам тебе швейцарский офицерский ножик». Он сказал: «Врешь». А я сказал: «Если никому не скажешь». А он сказал: «Хорошо». И я отдал ему отцовский ножик. Я пробыл в лагере два месяца. За это время я отдал этому мальчику майку с портретом Элвиса, авторучку, значок с бомбардировщиком В-52, восемнадцать сигарет, 21 жвачку и 42 булочки с маком. А в день отъезда этот мальчик написал калом на моей желтой сумке: СИНЯЯ НОГА.

Ж2

А я жила в большой дедушкиной вилле.

Ж1

Там, где спуск к озеру и лодочный причал?

Ж2

Да.

М1

И где пальмовая аллея?

Ж2

Ага!

М3

И где садовник с лошадиным лицом, короткими ногами и длинными руками?

Ж2

Точно!

М3

И где сад с персиковыми деревьями?

Ж2

Да.

М4

И где толстая служанка и худой повар?

Ж2

Худой, как щепка!

М5

И где коллекция жуков, которую собрал дедушка до время войны?

Ж2

Ну, он начал собирать жуков еще до войны, когда был простым майором. А когда война закончилась, он был уже генералом. Сейчас в его коллекции 532 жука. Когда я была маленькой, я одного не понимала — почему эти жуки мертвые? Они же такие красивые. Мой дедушка был не простым генералом. Он был Национальной Гордостью. Он прославился своим знаменитым Танковым Прорывом. Этот прорыв вошел во все учебники. И когда дедушка ушел на пенсию, к нему на виллу приходили разные люди, чтобы сказать, как они его уважают. Я тоже любила и уважала дедушку. И всегда помогала ему. А он гулял со мной, играл и читал мне детские книжки. Потом дедушку парализовало. Это случилось неожиданно. Он сидел в саду в шезлонге и чистил яблоко. И вдруг захрипел и задергался. Его положили в спальне. И он там пролежал 3 года. До самой смерти. Он не мог двигаться и говорить. Мог только смотреть, есть, пить, писать и какать. И мычать. Он был очень смешной, когда лежал. Когда родителей не было дома, я играла с дедушкой. Сначала я его щекотала. Но он не боялся щекотки. Потом я ему зажимала ноздри. И он дышал ртом, как рыба. Потом я подымала одеяло и трогала его письку. Писька была похожа на жабу. Дедушка вращал глазами, потел и мычал. Потом я придумала другую игру. Я брала палку для выбивания перин и кусочек сахара. Я била дедушку палкой по животу и командовала: «Голос! Голос!» И когда дедушка мычал, я клала ему в рот кусочек сахара. Родителям и сиделке он показывал глазами в мою сторону и мычал. Но они не понимали его. И я продолжала свою игру. Я приходила из школы, обедала, потом говорила сиделке, что хочу почитать дедушке. Сиделка уходила, я входила к дедушке и закрывала дверь. Он сразу начинал мычать и вращать глазами. Я брала сахар, палку и играла с ним. Потом он привык и все делал как надо: мычал вовремя и сосал сахар. Иногда я его кормила вместо сиделки. И он почти всегда плакал. Ел и плакал. Когда он умер, я тоже плакала. Его похоронили рядом с премьер-министром. И солдаты дали три залпа из ружей так громко, что у меня заложило сразу оба уха.

М4

А у меня не было ни дедушки, ни бабушки, ни папы.

Ж1

У тебя была только мама?

М4

Мама.

М1

Она была невысокой?

М4

Невысокой.

Ж2

Со светлыми кудрявыми волосами?

М4

Со светлыми кудрявыми волосами.

М2

В очках из прозрачной пластмассы?

М4

Да.

М3

С родинкой на левой щеке?

М4

Ага.

М5

С золотым кольцом на левом безымянном пальце?

М4

Это кольцо она иногда снимала. А потом опять надевала. Не понимаю зачем. Моя мама была очень хорошей. Она меня никогда не наказывала. И все мне прощала. Она работала медсестрой. Но этих денег нам не хватало. И после работы она подрабатывала уколами. Она делала уколы больным старикам. И приходила домой всегда в восемь вечера. Тогда я обычно играл во дворе с ребятами. И когда видел ее, подбегал и бросался на шею. А ее руки были очень чистыми и пахли спиртом от уколов. Она говорила: «Ну вот, бабочка прилетела домой». Наша фамилия была Шметтерлинг. И хоть это была немецкая фамилия, мама говорила, что у нее нет ни грамма немецкой крови. Потом она принимала душ, выпивала рюмку коньяку и готовила ужин. Когда она готовила, всегда свистела. Потом мы ужинали, и я рассказывал, что было в школе. Она говорила только одно: «Постарайся, чтобы меня туда не вызывали». И я старался. Иногда к маме приходили мужчины. Это было по воскресеньям. Мама говорила мне: «Иди погуляй во дворе». И я гулял целый день. Когда я возвращался домой, мама была немного пьяная. Но вообще она мало пила. Ее не любили соседи, потому что она ни с кем не дружила. Но я плевал на соседей. А однажды ночью загорелся дом напротив. И было светло и страшно. Мама стояла у окна и смотрела. А мне было очень страшно. Очень. И я сказал маме: «Мама, мне страшно». Она легла ко мне в кровать. А я весь дрожал. И мама стала меня гладить и успокаивать. Я никогда не видел пожара. Было так светло, словно наша комната горела и качалась. И за окном кричали и бегали. Я дрожал и дышал. И я прижался к маме и сразу потрогал. А мама обняла меня и гладила. И мы так лежали, пока я не заснул. А в следующую ночь я сам пришел к маме в кровать и сказал: «Мама, мне страшно». И я дышал. Я прижался к ней и сразу потрогал. И заснул. И я приходил к ней в постель каждую ночь. И трогал маму. Трогал. Очень трогал. Очень-очень. И долго. А потом наш класс послали на год в Англию по школьному обмену. И я год проучился в английской школе. Я стал хорошо говорить по-английски. И писал маме письма. Она мне писала, но не очень часто. А когда я вернулся, то в первую же ночь лег к ней в кровать. Я прижался к маме, но не потрогал, а стал целовать ее и сказал: «Милая мамочка, будь моей женой». Она сказала: «Ну вот ты и стал мужчиной». Она положила меня на себя и помогла мне. И мама стала моей женой. И мы это делали каждую ночь. И мне было так приятно, что у меня иногда текли слезы. А мама слизывала их языком и шептала: «Мы с тобой преступники». А потом у мамы случился аппендицит, и ее положили в ту же больницу, где она работала медсестрой. И во время операции заразили гепатитом. И мама умерла через 7 месяцев и 13 дней. А меня отдали в интернат. И когда я видел бабочек, я вспоминал маму. И стал собирать бабочек и хранил их в коробке из-под конфет. И меня дразнили «Шметтерлинг — ловец бабочек». Но никто не трогал мои коробку. А после выпускного вечера я переспал с одной девчонкой. Потом сжег коробку и пошел работать на консервный завод.

М5

А у нас с братом не было ни мамы, ни папы, ни бабушки, ни дедушки.

Ж1

Папа погиб на фронте?

М5

Ага.

Ж2

Бабушка умерла в первый год блокады?

М5

Да.

М1

Дедушку убило бомбой?

М5

Бомбой.

М2

А мама умерла от тифа?

М5

В городской больнице №8.

М3

И вы остались с братом одни?

М5

Одни.

М4

Вы были близнецами?

М5

Да. И очень сильно похожи друг на друга. Нас всегда путали и дразнили Зайцами. Потому что у нас были маленькие подбородки и большие зубы. И мы правда были очень похожи на зайцев. Когда пошел второй год блокады и умерла мама, мы тоже стали умирать от голода. Мы жевали все подряд: тряпки, щепки, ботинки, ходили по помойкам. Но помойки были чистыми. В нашем городе было 3 миллиона человек, и все хотели есть. А враг держал нас в кольце, чтобы мы все умерли. И мы бы умерли зимой, если бы не Рыба. Он взял нас в свою банду. Он был уголовник и дезертир. Его взяли из тюрьмы в штрафную роту, но он сбежал. И в банде были еще два дезертира, баба Рыбы и инженер. Наша банда жила в подвале разрушенного дома. У нас там были две печки и плита. Мы делали котлеты из мертвяков, а баба Рыбы меняла их в городе на хлеб. Она говорила, что работает в буфете горкома партии. И что это котлеты из конины и крольчатины, и что их едят работники горкома. Рано утром Рыба будил нас с братом и посылал за жопами мертвяков. Сам он из подвала выходить боялся. Мы надевали школьные ранцы и шли искать мертвяков. Зима была очень холодной. Люди были голодные и ходили еле-еле. И часто умирали прямо на улице. И тут мы с братом подходили, вырезали жопу и уходили. У меня был нож, а у брата пила. Если мертвяк был свежим, я вырезал жопу ножом. А если он уже замерз — брат пилил мясо пилой. Мы клали в ранцы по полжопы и шли искать другого мертвяка. Рыба установил нам норму — две жопы в день. Без двух жоп мы не возвращались. Только один раз нас спугнули, и мы принесли полторы жопы. Рыба избил нас. С тех пор в банде нас все звали Полторыжопы. А однажды мы притащили пять жоп. И еле дошли до подвала. Ночью в нашем подвале шла работа: из жоп делали котлеты. Мясо проворачивали через мясорубку, в фарш добавляли казеиновый клей, чтобы котлеты не разваливались, солили, перчили и жарили котлеты на машинном масле. Котлеты получались красивые. Утром баба Рыбы уходила их менять и возвращалась к вечеру с хлебом и табаком. Все ели хлеб с кипятком, потом курили до рвоты. А однажды брат пошел в соседний дом за иголкой и не вернулся. Не знаю, куда он мог деваться. Я искал его три месяца. Потом блокаду прорвали. И меня из города забрал мой дядя. Брат так и не нашелся. Иногда мне снится один и тот же сон: брат показывает мне иголку и говорит: «В этой иголке 512 жоп. Мы не умрем». Потом он колет меня иголкой, и я просыпаюсь.

Все застывают в нелепых позах. Входят Продавец и Химик.