Понятие фундаментальных моральных ценностей

Мир моральных ценностей предстаёт упорядоченным множеством, системой с определённой структурой. Первым, низшим уровнем моральных ценностей является совокупность предметных моральных ценностей как специфических свойств предметов и субъектов. Предметные моральные ценности являются особенными для каждой сферы бытия, для каждой предметной области. Совокупность их велика, и, собственно, неограничена. В средние века были предприняты попытки выделить важнейшие субъективные ценности человека, связанные с его добродетелями, но только отрицательных страстей-грехов Пётр Дамаскин насчитал 298.

Что же лежит в основе структуры ценностей добра? Выше мы уже отмечали, что добро адекватно неопределимо, и «моральность» как таковая остаётся до конца рационально неформализованной. Но это не значит, что нельзя ничего рационального сказать о структуре добра. Добро предстаёт наиболее общей положительной моральной ценностью, которая монадальна, а не атомарна по своей структуре, как об этом свидетельствует нравственный опыт. В самом деле, наиболее частные нравственные ценности входят в содержание более общих, как, например, равенство в содержании справедливости, как та, в свою очередь, входит в содержание более общей ценности единства, и так до ценности добра. И таким образом формируется определённая морально ценностная иерархия (см. об этом подробнее ниже).

В этике высказана мысль о добре как о простой ценности, не содержащей каких-либо составных частей. Данная точка зрения отстаивалась Дж. Муром. «Моя точка зрения состоит в том, - писал Дж. Мур, - что «добро» - такое же простое понятие, как и понятие «жёлтое»»^[198]. Из подобных простых понятиях составлены дефиниции, и на них «заканчивается дальнейший процесс дефиниции». «Я знаю, что оно не состоит из частей, на которые мы могли бы разделить его мысленно, когда мы думаем о нём»^[199]. Но подобная характеристика относится только к «добру как цели», а не к «добру как средству». «Добро как цель» обладает внутренней самоценностью и лишь оно абсолютно.

С нашей точки зрения различать принципиально «добро как цель» и «добро как средство» неправомерно, ибо, во-первых, понятия цели и средства относительны. А, во-вторых, и цель и средство, оцениваемые как «добро», сопричастны ценностям добра, изучение которых и составляет нашу цель. Более правомерно разделение ценностей добра на абсолютные и относительные, о чём речь пойдёт ниже. Но в данном случае нас больше интересует утверждение Дж. Мура о простом характере «добра как цели», или «добра как такового». Мы не можем согласиться с этим утверждением, так как оно противоречит нравственному опыту.

Собственно, когда Дж. Мур писал о простоте «добра», то он имел в виду следующее: добро как таковое, т.е. как качество, мы не можем разделить на составные части, наподобие вещей, существующих в пространстве и во времени. Этим добро отличается, например, от лошади. Но здесь возможны следующие замечания. Во-первых, на практике мы сталкиваемся с разными видами добра, как, например, со справедливостью, свободой, любовью и т.д. Мы не можем сказать, не противореча общечеловеческому нравственному опыту, что справедливость не есть ценность добра или что любовь не есть ценность добра и т.д. Во-вторых, существует иерархия ценностей добра, - есть более высокие моральные ценности и более низкие, что мы должны учитывать в нравственном выборе. Всё это свидетельствует о сложной структуре мира моральных ценностей как ценностей добра и зла. Сложную структуру мира моральных ценностей признавали М. Шелер, Н. Гартман, Н. Лосский и другие аксиологи. Дж. Мур, видимо, не предполагал, что добро может иметь сложную структуру по содержанию, но не атомарного вида, а монадального. Во время Дж. Мура ещё не получил развитие системный подход, который можно применить к анализу моральных ценностей.

Определённая истина в рассуждениях Дж. Мура о «простоте» добра, тем не менее, существует. Дж. Мур в данном случае под «добром» имел в виду такое простое качество как «положительную моральность», что нами интуитивно чувствуется за любыми формами добра, и что трудно передать словами, т.е. что неопределимо до конца, - о чём и писал английский учёный. Но, таким образом правильнее, будет говорить не о простоте понятия добра, а об его неопределимости.

Рассматриваемые вопросы связаны с проблемой классификации ценностей и их иерархии, в частности, с проблемой классификации и иерархии моральных ценностей. В этике и аксиологии существуют разные подходы к решению этих проблем^[200]. Следует обратить внимание на то, что ценностный подход к действительности изначально предполагает иерархическую оценку явлений, ибо ранжирование оцениваемых объектов входит в саму сущность ценностного подхода. Но задолго до возникновения аксиологии и собственно аксиологических классификаций в философии, в религии уже были свои классификации, где, в частности, учитывались и ценностные свойства классифицируемых объектов.

В античности наиболее развитые классификации представлены у Платона, Аристотеля, стоиков. Обращает на себя внимание факт различия между классификациями Платона и Аристотеля, например, форм государства. В классификации Платона высшим, идеальным типом государства предстаёт аристократия, поскольку в ней господствует идеальная форма справедливости – распределительная справедливость. Формы несовершенных государств, «низшие» формы, располагались в следующей последовательности от высшего ранга к низшему: тимократия, олигархия, демократия и деспотия. И их ранг зависел от степени реализации в них распределительной справедливости^[201]. В классификации Платона присутствует строгое одномерное ранжирование, означающее, что рангом определённого уровня может обладать только одна форма, а не несколько, и этот ранг определяется соответствием абсолютной форме (идеи, ценности). – Такое свойство иерархии можно обозначить как принцип абсолютности.

Аристотель в основу своей классификации форм государства положил ценность блага. И в его классификации также выделяются «совершенные» («высшие») формы государства и «несовершенные» («низшие») формы. Совершенными могут быть три формы государства, а именно: монархия, аристократия и полития, несовершенными могут быть также три формы: тирания, олигархия и демократия^[202]. Совершенные формы государства отличаются от несовершенных тем, что в первых правители заботятся о благе большинства людей, а во вторых – о собственном благе. Деление же совершенных или несовершенных форм государства на конкретные формы определяется не ценностными их свойствами, а количественным составом правящей элиты: в монархии и деспотии правит один человек, в аристократии и олигархии правит группа людей, а в политии и демократии – большинство граждан.

Таким образом, в классификации Аристотеля присутствует принцип многомерного ранжирования. Такое шкалирование в социологии определяется как шкалирование по баллам, хотя сами баллы при этом подразделяются на два разряда: «высшие» и «низшие». Это формальное различие в классификациях Платона и Аристотеля имеет глубокий содержательный смысл, оно определяется не различием в ценностях справедливости и блага, а различием в понимании их существования, становления. По Платону идеальная форма государства существует как абсолютная, независимая, как идеал, идея, и такой идеал, такая идея может быть только одна. Подобий же этому идеалу может быть множество, но и они ранжированы по степени соответствия идеалу, - по принципу абсолюта. Аристотель же не отделял формы от их материальных носителей. Поэтому его анализ форм государства сопровождался анализом действительных форм. Историки философии отметили, что Аристотель проанализировал более 150 реально существовавших государств при написании своей «Политики»^[203]. И он обнаружил факт многомерной иерархии, когда одна форма может быть реализована через многие более частные формы, но подобного же ранга. Аристотель пошёл дальше Платона в исследовании бытия форм, их предметного становления.

В христианском средневековом богословии и в философии также будет широко применяться классификация сущностей, качеств, отношений с учётом их ценностных свойств. В этих классификациях будут присутствовать принципы классификации и Платона и Аристотеля. Так, здесь оцениваемы объекты традиционно будут подразделяться на «высшие» и «низшие». При этом их ранг будет определяться их близостью к абсолютной ценности – к Богу, а один и тот же ранг представляться в нескольких разновидностях. Такова, например, знаменитая классификация высших небесных сил, или ангелов Дионисия Ареопагита^[204].

Среди собственно аксиологических классификаций выделяются классификации ценностей М. Шелера и Н. Гартмана как представителей классического периода аксиологии. Особую роль в развитии аксиологии сыграла классификация ценностей, предложенная М. Шелером. В основу своей классификации М. Шелер положил связь ценностей с их носителями - личностями, что определяет вид и качество ценностей. Он отметил существование определённой «объективной» иерархической структуры в мире ценностей, которая отражается индивидом через такой ценностный вид сознания как предпочтение. В отличие от самого предпочтения, которое субъективно и может меняться, видовая структура ценностей имеет устойчивый характер.

М. Шелер выделял следующие виды ценностей: 1) ценности удовольствия - приятного и неприятного, или утилитарные ценности; 2) ряд ценностей витального чувствования, связанных с биологической природой человека, его бытием как природного живого существа; 3) духовные ценности. Среди духовных ценностей выделяются в порядке их иерархической значимости: а) эстетические ценности; б) правовые и политические ценности, связанные со справедливостью и несправедливостью; в) гносеологические ценности; г) нравственные ценности; д) религиозные ценности, святыни.

Соответственно отмеченным видам ценностей можно выделить и определённые образцы личностей, которым, в порядке возрастания их самоценности, соответствуют следующие типы людей: художник, вождь, гений, праведник, святой. Обращает на себя внимание факт, что замыкают ряд ценностей на высшем уровне религиозные ценности, а святой выделяется как совершенный тип личности, которая обеспечивает дееспособность, реальное единство всех прочих типов, их жизненных миров, - вполне логичное заключение для Макса Шелера.

Н. Гартман предложил свою классификацию ценностей, в которой, как он сам замечает, «их (классов ценностей - М.П.) взаимное разграничение также небезупречно», но которой всё же свойственна определённая логика. Можно отметить, что если М. Шелер дал ценностный анализ онтологии, то Гартман предложил онтологический анализ ценностей, - у него и классификация ценностей, и их функционирование так или иначе основаны на наличии определённых онтологических слоёв бытия. «Теперь со всей определённостью необходимо сказать, что в основе эстетического предмета лежат те же самые слои, что и в строении реального мира»^[205]. Но это же справедливо и по отношению к этическому предмету, с которым связаны этические ценности и т.д.

Н. Гартман, следуя своей онтологии, выделяет следующие классы действительных ценностей, расположенных «снизу вверх»:

«Ценности блага, охватывающие все ценности полезного для нас и служащего нам средством»^[206].

«Ценности удовольствия, называемые обычно «приятным»»...

«Жизненные ценности. Сюда относятся ценности, присущие всему живому и разделяющиеся внутри этого класса по высоте, развитию и силе жизни»^[207]. Н. Гартман замечает, что к ценности жизни можно отнести всё, что полезно для жизни.

Нравственные ценности, охватываемые понятием «добро».

Эстетические ценности, характеризуемые понятием «прекрасного».

Познавательные ценности, - собственно, только одна ценность - «истина».

Три последние класса ценностей в этой классификации сам Н. Гартман определил как духовные, которые находятся в определённой «параллельной связи» друг с другом, но это не исключает «различие высоты уровня между ними». Нравственные и эстетические ценности, справедливо замечает Н. Гартман, включают в себя также «градацию ценностей высокого и низкого порядка», находящихся друг с другом в сложных отношениях: «как могут быть этические ценности «более высокие», чем определённые эстетические, существуют и эстетические ценности, которые выше определённых этических ценностей»^[208].

Примечательно, что в свою классификацию ценностей Н. Гартман не включил религиозные ценности, ибо для признания Бога он не видел достаточных оснований, а без существования Бога эти ценности являются иллюзорными. Н. Гартман, в целом, видел в религиозных ценностях не факт возвышения личности, а факт её унижения. По его мнению, с наличием Бога не согласуется свобода человека, его способность к творчеству добра. Однако в «критической онтологии» Гартмана появились свои внутренние «неразрешимые» противоречия, связанные, в частности, с объяснением свободы воли человека и с императивностью идеального мира.

Н. Гартман особое внимание уделил структуре ценностного мира. Есть особые закономерности, по которым строятся отношения классов ценностей, отдельных ценностей, - иными словами, есть определённая логика ценностей. Он сформулировал закон «обоснования ценностей» как важнейший аксиологический закон. Этот закон Гартмана звучит следующим образом: вышестоящие ценности обосновываются только нижестоящими, а, с другой стороны, они обладают ценностной автономией и не сводимы к иным. Различие ценностей по уровню даётся в классификации ценностей.

Раскрывая содержание первой части своего закона, Н. Гартман подчёркивал, что вышестоящие ценности возвышаются только строго над нижестоящими по отношению к себе, так ценности жизни возвышаются над ценностями блага, но ни в коем случае над нравственными или эстетическими ценностями. Эстетические ценности возвышаются, в свою очередь, над нравственными, но не наоборот, хотя, как мы уже отмечали, для духовных ценностей Н. Гартман и делает оговорки. Думается, следуя логике своего анализа, Н. Гартман здесь вступает в определённые противоречия как с практикой, так и со многими, особенно, этическими учениями.

Надо иметь в виду, что аксиологический закон Н. Гартмана является конкретизацией в царстве ценностей сформулированного им более общего закона обоснования бытия духовного мира. Этот закон также имеет двойное содержание: во-первых, он утверждает, что «духовное содержание может существовать только постольку, поскольку оно заключено в реальную чувственную материю... И, во-вторых, он гласит: духовное содержание, подпираемое сформированной материей, всегда нуждается в ответном действии живого духа как персонального, так и объективного»^[209], через действия которых оно и может только реализоваться.

«Критическая онтология» лишь частично признаёт связь материи и духа, и именно как их единство в существовании, в реализации. По своей же структуре, содержанию эти две сферы бытия автономны, идеальное не предстаёт отражением материального. Да и внутри их единства много различий. Материальное и идеальное, связанные с объективированным духом, имеют, пишет Н. Гартман, «совершенно различные способы бытия, так что единство обеих с самого начала является примечательным в царстве существующего. В остальном они весьма свободно варьируют по отношению друг к другу. Но самый большой размах существует внутри единства, которое они образуют в зависимости от их связи между собой»^[210]. Собственно духовное содержание остаётся ирреальным, оно выступает для персонального духа лишь как явление, и потому способ бытия объективации носит двойственный характер. И первенствующую роль в духовном бытии, в бытии духовных ценностей принадлежит самому духу.

Раскрывая вторую часть своего аксиологического закона, Н. Гартман автономность, независимость вышестоящих ценностей сводит к трём положениям. Во-первых, вышестоящая ценность автономна, самостоятельна по содержанию. Во-вторых, уровень вышестоящих ценностей не зависим от уровня находящихся в её основе ценностей. В качестве примера Н. Гартман приводит «лепту вдовы», когда «над самой незначительной ценностью блага может возвышаться самая высокая по уровню нравственная ценность, например способность на величайшие жертвы»^[211]. Или, приводит факт Н. Гартман, «между совершенно незначительными и обыденными персонажами, изображаемыми поэтом, могут создаваться в высшей степени достойные внимания и имеющие большое значение ситуации. Это ещё не вполне понимали старые драматурги, у них ощущается потребность в людях с высоким положением - в королях и князьях. Только современная драма спустилась до уровня простых людей»^[212]. - В мире ценностей наблюдается парадоксальный факт, когда наиболее значимое как наиболее безотлагательное и необходимое, не становится от этого наиболее ценным, напротив, высшие ценности в материальном отношении могут являться наименее значимыми, как и наоборот.

В-третьих, реализация, осуществление вышестоящих ценностей не зависит от реализации нижестоящих. Так, осуществление эстетической ценности «совершенно не зависит от осуществления лежащей в её основе нравственной ценности». В самом деле, замечает Н. Гартман, например, в трагедии гибнет герой, а вместе с ним терпит поражение и положительное начало, равно как и в комедии «стремление к нравственно-возвышенному тонет в мелочах и ничтожном, а незначительное, пустячное одерживает победу». Но в обеих случаях, если это действительные трагедия или комедия, над всем этим «парит», «возвышается» «эстетическая ценность, ценность драматического, сценического, трагического и комического»^[213]. И она «зависит не о победы добродетели, не от победы положительного начала, то есть не от его реализации в содержании и ходе пьесы, а от совершенно других условий: от художественного пластического формирования характеров и сцен, от построения целого и от конкретности изображения от слоя к слою»^[214]. Можно обвинить Н. Гартмана в метафизически жёстком разделении эстетического и нравственного, добра и блага и т.д., однако, следует признать, что за этим положением стоит реальная проблема - проблема специфики реализации конкретных видов ценностей. Несомненно, что распределение, товарно-денежный обмен, потребление свойственны лишь экономическим ценностям, это их формы реализации, эстетические же ценности, нравственные и другие имеют свои особые формы, которые следует открывать, изучать, учитывать при их реализации.

Таким образом, каждый вид ценностей обладает определённой автономностью, самостоятельностью по отношению к другому виду. Н. Гартман утверждает более того абсолютность, автономность ценностей по от-

ношению к их материальным носителям, или, другими словами, абсолютность мира ценностей как их независимость от материального мира. Он не может не признать и имеющуюся в мире ценностей определённую относительность, однако утверждает, что это не историческая относительность, а относительность, связанная с интенциональным характером ценностей, открытым М. Шелером. Каждая ценность связана с одним из типов ситуаций и становится актуальной тогда, когда возникает подобная ситуация, - так мужество появляется тогда, когда живут, действуют в условиях риска, эстетические ценности получают признание, когда в истории «адекватно настроенное сознание» и т.д. Но в таком случае ценности не являются собственно исторически относительными, - делает вывод Н. Гартман, а относительными только в их сегодняшнем бытии и в зависимости от чувства ценности. Таким образом, в «критической онтологии» решается проблема абсолютности, исторической неизменности ценностей, проблема общечеловеческих ценностей. Ценности оказываются независимыми от реального исторического процесса, лишь реализация, осуществление их определённым образом связана с практической жизнью людей.

В качестве критических замечаний в адрес классификации Н. Гартмана можно заметить, что мир, который описан в «критической онтологии», получился миром «слоёного пирога», где слоями идут бытие, жизнь, душа, дух и их ценности. Каждый из этих слоёв по-своему замечателен, и отличен от другого, хотя между ними и есть определённые прослойки-связи. В общем, получился довольно-таки привлекательный продукт, хотя и не очень «удобоваримый», ибо чрезмерно фундаментален, статичен. На самом деле общество - это не пудинг, не слоёный пирог, и даже не пирог с начинкой, хотя бы и состоящей из одних ценностей. Общество - это живой организм, в котором органичной связью сочетаются друг с другом каждая клетка, каждая часть, и связь эта живая, развивающаяся, разрушающаяся, созидающаяся, противоречивая, антиномичная и т.д., при этом, как есть различия в социальных организмах, так есть здесь и единство.

Итак, при классификации ценностей следует обратить особое внимание на их сущность, свойства. Как отмечалось, ценности отличаются таким свойством, как единство, целостность, означающее, что ценности нельзя разделить без ущерба для их моральности на атомарные части. Но это не исключает сложной структуры любой конкретной ценности, вплоть до наиболее общих ценностей добра, которые «способны» разворачиваться как пиктограммы Windows.

Наиболее общими, фундаментальными ценностями добра, собственно составляющими содержание «моральности» добра, «добро добра», предстают с нашей точки зрения моральные ценности бытия, единственности и единства Данные ценности лежат в основе системы ценностей добра как системы положительных моральных ценностей. Для обоснования этой во многом интуитивной идеи, тем не менее, можно привести определённые логические и эмпирические аргументы. Вначале отметим, что речь идёт именно о моральных ценностях бытия, единственности и единства как о специфических свойствах данных феноменов, т.е. речь идёт о бытии-как-добро, единственности-как-добро и единстве-как-добро. – Мы иногда будем использовать подобные искусственные словесные конструкции как, например, «бытие-как-добро» и т.п., понимая всю не характерность их для русского языка, но с единственной целью отделить бытие как ценность от одноимённого реального феномена бытия.

Предметные моральные ценности интенционально связаны с конкретными вещами, и их содержание интенционально связано с содержанием своих предметных носителей. Добро же как таковое связано уже с самими моральными ценностями в том смысле, что реализуется через них. Что же есть в них общее, что может объединять ценность добра? Очевидно, не конкретное содержание, не конкретные содержательные признаки, а та общая положительная «моральность», что явно не определяется, и которая связана с общими ценностными свойствами. Наиболее же общими ценностными свойствами, общими признаками, связанными с ценностями, и предстают, как отмечено ещё неокантианцами, и с чем согласны мы, единство и единственность. Но поскольку мы обращаемся к реально существующим ценностям, то следует отметить и бытие как наиболее общий их предикат. Таким образом, ценность добра связана, прежде всего, с ценностными свойствами бытия, единства и единственности.

Отметим, что здесь речь идёт именно о ценностях бытия, единственности и единства. И при этом отмеченные общие ценности предстают как наиболее общие ценности добра. Почему именно для добра они являются наиболее общими ценностями, а не для всякой ценности, ведь согласно неокантианцам единство и единственность есть отличительные свойства ценности как таковой? Что позволяет высказывать подобные утверждения? - Наше аксиологическое постижение данных ценностей и самого добра как такового.

Несомненно, что любая ценность характеризуется свойствами единственности, единства и бытия, но с содержательной стороны никакая ценность, кроме нравственной, не связана с ценностями единственности, единства и бытия в их совокупности, а предполагает какие-то иные более частные ценности. Можно сказать, что моральные ценности предстают более общими по отношению к другим ценностям. Поэтому мы и заявляем, что ценности бытия, единства и единственности предстают абсолютными и основополагающими, фундаментальными ценностями добра^[215]. Думается, что само понятие ценности неокантианцы создавали во многом на примере нравственных ценностей.

И нет здесь логического круга в определении самой положительной моральности, добра, ибо данный феномен рассматривается нами как интуитивно воспринимаемая реалия, отражаемая в сознании как конкретная универсалия, формализуемая определённым образом и в какой-то мере через систему конкретных ценностей.

Надо обратить также внимание на следующее свойство добра как ценности, также связанное с самим понятием добра. Добро в русском языке понимается как «всё положительное, хорошее, полезное»^[216]. В то время как другая универсалия – красота, - понимается как «всё красивое, прекрасное… как то, что доставляет эстетическое и нравственное удовольствие»^[217]. Истина имеет значение «правды». Ценность же понимается как «полезность, цена, достоинство, дороговизна». Таким образом, в живом разговорном языке отражается тот факт, что ценность как таковая наиболее близка понятию добра. Следовательно, можно предположить, что и наиболее общие формальные и содержательные свойства ценности в наибольшей степени соответствуют именно добру.

Данный факт свидетельствует также, что в реальном социальном континууме как единстве предметной и языковой деятельности добро имеет определённое первенство перед иными важнейшими универсалиями – истиной и красотой. Но это характеризует специфическую автономность и абсолютность добра и всех более частных моральных ценностей, которые обладают определённой независимостью по отношению к иным ценностям, не редуцируемы к иным формам бытия. Моральная оценка «абсолютна» среди прочих оценок, моральный суд предстаёт судом в «последней инстанции».

Об особом статусе моральных ценностей в мире ценностей писали многие мыслители. Так, согласно Дж. Муру добро имеет определённое первенство перед прекрасным. «… Из двух указанных терминов, служащих определению ценности, оно оставляет непроанализированным только один, а именно термин «добро»; тогда как термин «прекрасное», хотя он и не идентичен первому, можно определить в зависимости от первого»^[218].

«Первенствующее значение морали в жизни человека и общества» с позиций ценностного подхода в этике отстаивает С.Ф. Анисимов. Он замечает, что «то, что мораль имеет первенствующее значение в жизни человека и общества, не представляется самоочевидным»³. Но в защиту данного положения можно привести тот довод, что мораль «единственное абсолютное условие духовности»⁴. Так отсутствие высокой образованности, развитого эстетического чувства, религиозного чувства у людей не лишает их сопричастности роду человеческому. «Неразвитость нравственного сознания, в отличие от всего перечисленного, есть единственное, что делает человека нечеловеком или недочеловеком, зверем, оборотнем, лишенного родовой человеческой сущности, айтматовским манкуртом, позабывшим о своей принадлежности к роду человеческому, не узнающим даже родную мать»^[219].

Эмпирическим аргументом в пользу признания фундаментальными моральными ценностями ценностей блага, единства и единственности служит этико-аксиологический анализ самого бытия, единства и единственности, как и в целом космоса, социума, человека. Собственно, вся человеческая история является раскрытием и подтверждением данного положения, этой же цели служит и наше исследование.

Бытие в философии, особенно современной, и, прежде всего, благодаря трудам М. Хайдеггера, предстаёт как философская категория, с которой связано много онтологических и гносеологических проблем. Отметим, что наряду с онтологическими и гносеологическими проблемами следует выделить и аксиологические, и, прежде всего, аксиологическую оценку бытия. Человеку органически свойственна точка зрения на сам факт бытия, в том числе и на бытие вещи и на высшие его виды – на органическую жизнь природы, на человеческую жизнь как на проявление добра, блага. Всякое бытие, всякое существование, всякая жизнь уже сами по себе оцениваются как самоценность, благо, добро.

Положение о единстве бытия и добра находит своё яркое выражение в христианской этике, оценивающей всё Домостроительство Божие как то, что добро, «хорошо весьма» (Быт 1, 31). «Omne ens est bonum guia omne ens est ens». – «Всё сущее есть благо, потому что всё сущее – сущее». Данный тезис томизма передаёт основную аксиологическую христианскую идею о бытии. Истинность этой идеи не может быть логически доказана, она сама предстаёт этической аксиомой для нравственного сознания. Это один из первых нравственных актов человека как существа морального и одно из первых оснований его индивидуальной и общественной нравственности, хотя это и абстрактнейший принцип.

На важность данного принципа указывал Ф.М. Достоевский, когда вкладывал следующие слова в уста старца Зосимы: «Полюбите жизнь раньше смысла её!» – Это можно рассматривать как парадокс в нравственных воззрениях одного из глубочайших моралистов человечества, ибо кому, как не ему было известно, что «не хлебом одним будет жить человек»^[220], и что «без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация». Однако прежде чем сделать следующий нравственный акт – оценить содержание бытия, определить смысл жизни, выработать «высшую идею» для жизни - необходимо признать как абсолютную истину моральную самоценность самого факта бытия, самого факта жизни. Поэтому, в частности, отрицательная оценка самоубийства является общечеловеческой, представленной в подавляющем числе нравственных систем.

Но что значит нравственно оценить бытие, жизнь как добро, если у нас до этого определения нет ещё самого понятия «добра»? – Собственно, мы здесь наблюдаем творческий «скачок», «прорыв» в сознании, когда с определённым осознанием бытия появляется и специфическая форма сознания, - нравственная.

Однако осознание самого бытия как добра, когда обращается внимание лишь на сам факт бытия, без его взаимосвязи с иными качествами сущего, носит ещё формальный характер. Можно сказать, что здесь мы имеем дело с формальным бытием-как-добро, содержательное же бытие-как-добро является лишь во взаимосвязи бытия, единственности и единства.

Осознание единственности, уникальности всего сущего предстаёт следующим актом его, сущего, нравственной оценки. Проблема оценки единичного, индивидуального, лишь намечаемая в античном мире, была остро поставлена в средневековом мире. По оценке Б. Рассела, ««принцип индивидуации» является одной из важных проблем схоластической философии. В разных формах вопрос этот остался проблемным вплоть до сегодняшнего дня»^[221]. Примечательно, что в споре представителей позднего средневековья реалистов и номиналистов никто из них не сомневался в существовании реального единичного, спор шёл о сущности универсалий. Такие номиналисты как Уильям Оккам признавали объективное существование только единичных вещей. Под единичной вещью Оккам понимал вещь, «которая не только нумерически одна, но также «не есть естественный или условный знак, общий для многих обозначаемых вещей».^[222]

Как пишет Ф. Коплстон, с точки зрения У. Оккама «только индивидуальные вещи существуют… Благодаря уже тому, что нечто существует, оно является индивидуальной, или единичной, вещью. И всякое познание реальности предполагает непосредственное постижение индивидуально существующих вещей».^[223]

Аргументом против универсальной сущности может служить уже тот факт, что с исчезновением той или иной единичной вещи род вещи не исчезает, что следовало бы ожидать, если отождествлять природу вещи с её универсальной, родовой сущностью.

Признавали единичное как важнейшее субстанциональное свойство бытия вещей и те, которые в средневековье представляли «старый путь», т.е. путь так называемых «реалистов», - собственно, здравомыслящему человеку в этом и нельзя сомневаться. Проблемой же предстаёт вопрос об общем, его сущности, ценности.

Но расхождения существовали и в вопросе о единичном. Так, Фома Аквинский считал, что единичные свойства являются существенными для духовных субстанций и второстепенными - для материальных вещей, ибо их сущность – материя - состоит из тождественных частиц, различающихся только положением в пространстве. Дунс Скотт утверждал, что единичные вещи всегда различны по существу. На этом и стоит его «принцип индивидуации». Согласно этому принципу различия вещей «есть различие между разными «формальностями» одной и той же реальности»^[224]. И «формальное различие» Д. Скотт отмечал у всего существующего, - от Бога, - различие божественных атрибутов, – до вещи, личности. Так, в отдельном человеке – Иване – кроме его человеческой природы есть и его «этость», т.е. то, что делает его неповторимой личностью – Иваном.

Данный вывод средневекового западноевропейского мыслителя совпадает и с учением о личности многих восточноевропейских мыслителей, занимавшихся проблемой личности, от Максима Исповедника до Владимира Лосского. Как пишет об индивидуальной личности В. Лосский: «Личность есть несводимость человека к природе. Именно несводимость, а не «нечто несводимое» или «нечто такое, что заставляет человека быть к своей природе несводимым», потому что не может быть здесь речи о чём-то отличном, об «иной природе», но только о ком-то, кто отличен от собственной своей природы, о ком-то, кто, содержа в себе свою природу, природу превосходит, кто этим превосходством даёт существование ей как природе человеческой и тем не менее не существует сам по себе, вне своей природы, которую он «воипостасирует» и над которой непрестанно восходит».^[225]

В схоластической терминологии формальное индивидуализирующее сущее обозначается как «Haecceitas», - «это есть» (haec est). Иными словами, всё существующее есть это существующее, или индивидуальное, единичное сущее (haec est). Таким образом принцип индивидуации предстаёт важнейшим онтологическим принципом. Данный принцип станет одним из главных в метафизике Лейбница, как принцип «тождества неразличимых», наряду с принципами «предустановленной гармонии» и «достаточного основания». «Великие принципы достаточного основания и тождества неразличимого придают метафизике новый вид, так как посредством их она получает реальное значение и доказательную силу, в то время как раньше она состояла лишь из пустых слов».^[226]

Принцип «тождества неразличимого» состоит в том, что «не бывает никаких неразличимых друг от друга отдельных вещей».^[227] Или, другими словами, «точно так же каждая монада необходимо должна быть отлична от другой. Ибо никогда не бывает в природе двух существ, которые были бы совершенно одно как другое и в которых нельзя было бы найти различие внутреннего или же основанного на внутреннем определении».^[228]

Принцип индивидуации, однако, имеет не только онтологическое, но и аксиологическое значение. В том, что всё существующее существует как это есть, как индивидуализирующее сущее, как единичная вещь проявляется совершенство природы и благость Творца, для верующего, ибо тварный мир предстает, таким образом, наиболее «экономным», свободным от пустого зряшного повторения и тем самым совершенным. Уже это свидетельствует об определённой «моральности», «добре» единичного. Однако «единичное» как таковое характеризует и неповторимость, уникальность всего существующего, что также само по себе есть добро, определяет само понятие добра, входит в его содержание. Здесь раскрывается то не формализуемое до конца содержание «моральности», добра в добре, которое интуитивно чувствует моральное сознание в самом понятии добра. И поскольку единичность есть всеобщее свойство, постольку и единичное-как-добро есть всеобщая положительная моральная ценность, абсолютная и фундаментальная ценность добра.

И дать исчерпывающего определения единственности - как - добра невозможно, оно само предстаёт одной из основополагающих, исходных ценностей в мире добра. Единственность-как-добро есть положительная моральная ценность единственности как уникальности, неповторимости всего существующего, всего как это есть. Она предстаёт трансцендентной абсолютной фундаментальной формой добра наряду с ценностями бытие-как-добро и единство-как-добро.

Единство-как-добро предстаёт третьей основополагающей, фундаментальной ценностью добра. Здесь мы имеем дело с нравственным осознанием единства всего существующего, которое проявляется и в материальном единстве мира, и в идеальном его единстве. Единство есть у всех форм сущего, когда неживая природа не отрицает, а порождает живую природу и предстаёт фактором её существования, содержит в себе возможности её развития, равно как живая природа служит фактором существования социальной природы.

Единство всего существующего осознавалось уже в античности, что отразилось во многих учениях, понятиях, и, прежде всего, в одной «из самых первичных категорий античного мышления»^[229] - «космосе». Античная мысль приходит к идее «единого» или «одного», которое объединяет и целесообразное, творимое человеческой или космической душой, и нецелесообразное. «Отсюда возникает поразительная склонность античного мышления признавать ещё и такое начало, которое выше самого мышления и которое воплощает в себе также и всё внемыслительное. Это начало в античности называлось «единым», или «одним». Оно трактовалось выше души и ума, а в конце античности даже и выше самого космоса [А.Ф. Лосев здесь имеет в виду прежде всего учение неоплатоников об едином. – М.П.Е. ]. Но оно только и существовало в самом космосе»^[230].

В христианском мире идея единства будет сохранена и конкретизирована, наполнится аксиологическим содержанием. «Omne ens est unum» – «всё сущее одно», - эта средневековая формула унитарности, единства бытия получит классическое выражение у Фомы Аквинского.

Средневековая мысль будет утверждать, что единство зависит от уровней бытия, - так механическое единство частиц металла или жидкости иное, нежели органическое единство плоти, или душевное единство личностей, или, наконец, духовное единство, как тождественность, омоусианство Трёх Лиц Святой Троицы.

Идея единства станет важнейшей для восточной, православной патристики, где, действительно, никто не хотел уступать ни на «йоту» в данном вопросе. Характерным и принципиальным для всего христианского мира явился триадологический спор, завершившийся принятием в IV веке никео-цареградского символа веры, где был узаконен догмат о тождественности (омоусиос) Трёх Ипостасей Бога. Тогда же было отвергнуто арианское учение о подобии (омиусиос) Божественных Ипостасей как еретическое. В эпоху Возрождения свойство единства было по-своему осмыслено в пантеизме с его принципом «всё во всём». Единство всего существующего как субстанциональное единство признавалось Спинозой с его учением о единой божественной субстанции, «кроме Бога никакая субстанция не может ни существовать, ни быть представляема»^[231]. А всё иное, что существует, «существует в Боге, и без Бога не может ни существовать, ни быть представляемо»^[232].

Единство бытия отстаивалось Лейбницем через принцип «предустановленной гармонии». Согласно философскому воззрению Гегеля, единое связано как с отдельным объектом, так и с миром в целом, с Богом. «Объект, далее, есть вообще единое (ещё не определённое в себе) целое, объективный мир вообще, Бог, абсолютный объект. Но объект имеет также различие в себе, распадается в самом себе на неопределённое многообразие (как объективный мир), и каждое из этих единичных есть также некий объект, некое в самом себе конкретное, полное, самостоятельное наличное бытие»^[233].

Философское познание, понимание по Гегелю и «состоит в том, что всё то, что кажется ограниченным, взятое самостоятельно, получает свою ценность в силу того, что оно принадлежит целому и составляет момент идеи»^[234].

В русской мысли единству придавалось особое значение, при этом здесь в единстве интуитивно видели не только онтологическое или логическое свойство, но и аксиологическое. И высшим проявлением единства, символом истинного, совершенного и благого единения русские мыслители видели Божественную Троицу. Собственно, идея Троицы явилась первым историческим вариантом русской идеи. Как свидетельствует жизнеописание преп. Сергия Радонежского, св. Сергий «поставил храм Троицы, как зеркало для собранных им в единожитии, дабы взиранием на святую Троицу, побеждался страх перед ненавистной раздельностью мира». Евгений Трубецкой заметил в связи с этим, что «тем же идеалом вдохновлялось всё древнерусское благочестие; им же жила и наша иконопись. Преодоление ненавистного разделения мира, преображение вселенной во храм, в котором вся тварь объединяется так, как объединены во едином Божеском Существе три лица Св. Троицы, - такова та основная тема, которой в древнерусской религиозной живописи всё подчиняется»^[235].

Самая великая и прекрасная икона человечества, гениальная «Троица» св. Андрея Рублёва, и являет в красках трансцендентную ценность совершенного единства, которое существует в Боге. Идея единства является действительно выстраданной идей русского народа, который через свою кровавую историю междоусобий, приводящую к нищете и зависимости целого народа, познал добро единства.

Эта идея близка русской культуре и в силу сидящего глубоко в русской душе соблазна к первобытному хаосу. Русский человек тонко чувствует этот «чудный, еженощный гул» как в объективном бытии, так и в своей душе.

«О, страшных песен сих не пой

Про древний хаос, про родимый!

Как жадно мир души ночной

Внимает повести любимой!

Из смертной рвётся он груди

И с беспредельным жаждет слиться…

О, бурь уснувших не буди –

Под ними хаос шевелится!»

(Ф.И. Тютчев)

А.С. Хомяков идею единства будет раскрывать через своё учение о соборности, о Церкви как мистическом теле Христа, представляющей цельную духовную организацию.

Вл.С. Соловьёв скажет, что русская идея состоит в том, чтобы «восстановить на земле этот верный образ божественной Троицы», как символ единства.

Единство, действительно, есть не только всеобщее онтологическое свойство объектов и субъектов, но и аксиологическое, нравственное. Единство есть добро как таковое уже в силу самого факта единения. Эта третья фундаментальная и абсолютная ценность добра, которая не может традиционно определяться, потому что сама является основополагающей, исходной для определения иных, более частных ценностей добра.

Все три всеобщие, фундаментальные моральные ценности существуют в единстве, и абсолютизация какой-то одной из них предстаёт существенным искажением истинной морали. Так, абсолютизация ценности единственности, когда не учитывается её связь с ценностями бытие-как-добро и единство-как-добро, предстаёт эгоизмом, порождает индивидуализм и является одной из главных причин греха.

Абсолютизация единства-как-добра в ущерб единственности, в свою очередь, рождает зло тоталитаризма и грех социального насилия, и является одной из основных причин социальной греховности. Но точно так же и абсолютизация ценности бытия-как-добра в ущерб единственности и единства связана с деградацией индивидуальности и разрушением единства, когда ради бытия преступно жертвуется личность своя или иная, предаются узы братства, дружбы, любви.

Таким образом, можно сказать, что отмеченные фундаментальные моральные ценности равны друг другу своим ценностным содержанием, своей «содержательной бесконечностью», и в этом смысле они автономны, не сводимы одна к другой, не заменимы одна другой. Личность нельзя приносить в жертву всеединства, равно как всеединством жертвовать ради личности. И в этом моральная ошибка индивидуализма и тоталитаризма обоюдна. Добро цельно, едино в трёх своих основных ипостасях.

Это единство и автономность всеобщих фундаментальных ценностей добра «заставляет» делать существенные выводы о самом бытии. Так, существует общечеловеческая заповедь жертвенности, когда человек ради другого человека, или содружества людей, жертвует своей собственной жизнью, и это признаётся добром, - «нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»^[236]. Или, как выражено это в исламе: «Уверовавший, который участвует в жизни людей, подвергая себя её мукам и страданию, заслуживает большего, чем тот, кто оградил себя от таких страданий» (Хазис Ибн Маджаха).

Но подобное самопожертвование жизнью рационально оправдано лишь в том случае, если признаётся бесконечность жизни индивидуальной души, т.е. её бессмертие. Иначе, человек не должен жертвовать своею и чужой жизнью даже ради добра, ибо сама жизнь есть основополагающая ценность добра. И подобная жертвенная любовь для своего собственного смысла «требует» предположения бессмертия жизни, которая таким образом постулируется.

История морали свидетельствует, что все три отмеченные всеобщие ценности добра присутствуют в любой исторически конкретной морали, как определённом ценностном порядке того или иного общества, хотя осмыслялись и, следовательно, реально определяли бытующую в обществе нравственность под модусом той или иной ценности, в «оболочке» то ли бытия, то ли единства или единственности. Так, в обществе первобытнообщинном важнейшее значение для первобытных людей имела ценность бытия, жизни, жизни любой ценой. В обществе рабовладельческом и феодальном, а также и в реально существовавшем социалистическом, вплоть до 80-х годов ХХ века, особое внимание обращалось на ценность всеединства, хотя уже в силу этого данная ценность не получала адекватную себе здесь форму понимания и реализации. Начиная с эпохи Ренессанса, наибольшее развитие в морали европейских обществ получает ценность единственности, индивидуальности, но когда индивидуальность абсолютизируется, то с необходимостью рождается ложь индивидуализма, нигилизма.

Выше названные три основополагающие ценности добра рассматриваются нами как абсолютные и фундаментальные. - Об абсолютных и относительных моральных ценностях будет подробнее сказано ниже. Абсолютные моральные ценности составляют лишь часть «морального абсолюта». Моральный абсолют есть «вечное» в мире добра. И как таковой моральный абсолют проявляется и в содержании, и в форме моральных ценностей. С содержательной стороны моральный абсолют предстаёт прежде всего как совокупность определённых фундаментальных, базисных и системных ценностей добра. Со стороны же формы абсолют является как определённая логика морали и нравственности, как структура её ценностей.

Следует иметь в виду, что моральный абсолют предстаёт не как нечто общепринятое и общепройденное, а как общедолжное, судьбоносное, идеальное. Общечеловеческое, содержащееся в моральном абсолюте, не отождествляемо ни с личностным, ни с классовым, ни с национальным, оно специфически неизменно, «законченно», и в этом смысле трансцендентно.

Фундаментальность отмеченных трёх моральных ценностей означает, что они предстают основой добра, любых базисных, системных и предметных нравственных ценностей. Ценности бытие-как-добро, единственность-как-добро, единство-как-добро представляют собой «аксиологическое ядро»^[237], «аксиологический стержень» мира моральных и нравственных ценностей. «Моральность», «добро» того или иного явления, вещи, предмета, субъекта определяется мерой «воплощения», «реализации», «объективации» или «опредмечевания», «овеществления» в них данных трёх ценностей добра.