Документ 12. Рассказ М.А. Бестужева[19] о восстании 14 декабря

1825 г.

Текст приводится по изданию: «Воспоминания братьев Бестужевых». Пг., 1917. С.99 – 118.

< …> Шумно и бурливо совещание накануне 14-го в квартире Рылеева. Многолюдное собрание было в каком-то лихорадочно-высоконастроенном состоянии. Тут слышались отчаянные фразы, неудобно исполнимые предложения и распоряжения, слова без дел, за которые многие дорого поплатились, не будучи виноваты ни в чем ни перед кем. Чаще других слышались хвастливые возгласы Якубовича и Щепина-Ростовского. Первый был храбрый офицер, но хвастун и сам трубил о своих подвигах на Кавказе. Но недаром сказано: «Кто про свои дела твердит всем без умолку – в том мало очень толку», и это он доказал 14 декабря на Сенатской площади… Щепина-Ростовского, хотя от не был членом Общества, я нарочно привел на это совещание, чтобы посмотреть, не попятится ли он. Будучи наэлектризован мною, быть может, чрез меру и чувствуя непреодолимую силу, влекущую его в водоворот, – бил руками и ногами и старался как бы заглушить рассудок всплеском воды и брызгами.

Зато как прекрасен был в этот вечер Рылеев! Он был нехорош собой, говорил просто, но не гладко: но когда он попадал на свою любимую тему – на любовь к родине – физиономия его оживлялась, черные, как смоль, глаза озарялись неземным светом, речь текла плавно, как огненная лава, и тогда, бывало, не устанешь любоваться им.

Так и в этот роковой вечер, решивший туманный вопрос: «To be or not to be» [20], его лик, как луна бледный, но озаренный каким-то сверхъестественным светом, то появлялся, то исчезал в бурных волнах этого моря, кипящего различными страстями и побуждениями. Я любовался им, сидя в стороне, подле Сутгофа, с которым мы беседовали, поверяя друг другу свои заветные мысли…

Было близко к полуночи, когда мы его оставили, и я спешил домой, чтобы быть готовому к роковому завтрашнему дню и подкрепить ослабшие от напряженной деятельности силы хоть несколькими часами сна. Но вышло не так. Вечно без толку кипятящаяся натура Щепина вдруг окунулась в сферу ей неведомую, бурливое волнение которой еще более ее вскипятило. Не понимая, что дело шло не о том, чтобы иметь царем Константина или Николая – он за Константина выкрикивал самые отчаянные фразы и следственною комиссиею был помещен в число самых отчаянных членов нашего общества, тогда как даже о существовании общества он ничего не знал. Видя его восторженное состояние, я раскаялся, что напустил чересчур много пару в эту машину, и, страшась, чтобы не лопнул паровик, решился провести ночь у него, наблюдая, и по временам открывать предохранительные клапаны. Не стану описывать эту ночь, его беснования и мои усилия укротить их. – Наконец, наступил рассвет, и нас потребовали к полковому командиру генералу Фридриксу…

Пришедши к себе на квартиру, я нашел там брата Александра, с нетерпением дожидавшегося меня.

– Где же Якубович? – спросил я.

– Якубович остался на своей квартире обдумывать, как бы похрабрее изменить нам. На все мои убеждения ехать к артиллеристам и измайловцам он упорно повторял:

– Вы затеяли дело несбыточное – вы не знаете русского солдата, как знаю я.

– Итак, надежда на артиллеристов и прочие полки исчезла, – сказал я чуть не со слезами на глазах. – Ну, видно, богу так угодно. – Медлить нечего, пойдем в полк – я поведу его на площадь.

– Погодим, – сказал брат. – Вчера Рылеев крепко сомневался в хвастливых выходках Якубовича и обещал мне поехать к артиллеристам, измайловцам, семеновцам и егерям и привести их сюда.

– Нет, брат, – промедление погубит дело. Пойдем и уведем полк до присяги.

Брат послушался меня – мы пошли. Брат говорил солдатам, что он адъютант императора Константина, что его задержали на дороге в Петербург и хотят заставить гвардию присягнуть Николаю и пр. и пр. Солдаты отвечали в один голос:

– Не хотим Николая, – ура Константин!!!

Брат пошел в другие роты, а я, раздав боевые патроны, выстроил свою роту на дворе и, разослав своих надежных агентов в другие роты, чтобы брали с собою боевые патроны, выходили и присоединялись к нам с барабанным боем, вышел на главный двор, куда выносили уже аналой для присяги. Знамена уже были принесены и знаменные ряды солдат ожидали нашего появления на большом дворе, чтобы со знаменами примкнуть к идущим на площадь ротам. Щепин выстроил роту позади моей; позади нас образовалась нестройная толпа солдат, выбегающих из своих рот. Не было никакой возможности построить их даже в густую колонну, – к тому же мы боялись терять время, и я двинулся вперед со своею ротою. Когда мы подходили к своду ворот, где находился выход из учебной залы, куда принесены были знамена, – они показались в сопровождении знаменных рядов. Знамя моего батальона примкнуло к голове моей роты, а другое пронесли далее, чтобы примкнуть к ротам, принадлежащим их батальону. Это обстоятельство было причиною беспорядочной свалки, которая остановила движение полка и чуть вовсе не испортила дело, так хорошо начавшееся. Нестройная толпа солдат прочих рот, полагая, что знамя несли к аналою, около которого строились уже московцы, не согласившиеся идти с нами, бросились на знаменный ряд с намерением отнять у них знамя. Началась борьба, беспутная свалка разрасталась от недоумения; каждая сторона думала видеть в другой врага, тогда как обе стороны были наши.

Вышедши из казарм, я уже переходил по мосту Фонтанку, как ко мне подбежал унтер-офицер роты Щепина.

– Ваше высокоблагородие, – говорил он, задыхаясь от изнеможения, – ради бога, воротитесь, уймите, уймите свалку…

– Да где же ваша рота? где князь? – спрашивал я, остановив своих солдат.

– Где, ваше высокоблагородие? – вестимо, там, на дворе.

– Да что ж они там делают?

– Да, бестолковые, дерутся за знамя.

– А князь-то ваш, что ж он не уймет их?

– Да, что князь… рубит направо и налево, чужих и своих. Ефрейтора Федорова, своей роты, – поранил в руку.

– Правое плечо вперед, – скомандовал я, – марш! – Пойдемте, ребята, помирим их!

Мы вышли на двор другими воротами, немного позади волнующейся толпы, занявшей почти весь двор. Знамя то исчезало, то снова всплывало над колеблющимися султанами и штыками солдат. Казалось, не было никакой возможности, окунувшись в это ярящееся море, добраться до знамени, до причины раздора. Но так или иначе, а действовать было надо.

– Ребята, сомкни ряды, – закричал я своим, – держись плотно один к другому.

Слитые как бы в одну массу, мои солдаты врезались в середину толпы и подвигались безостановочно вперед, разбрызгивая по сторонам отдельно волнующиеся массы солдат.

– Смирно! – скомандовал я, достигши знамени. Разгоряченные солдаты затихли, опустив ружья к ноге. Я подошел к Щепину, который взял знамя из рук знаменосца.

– Князь, – вот ваше знамя, ведите солдат на площадь.

– Ребята, за мной! – завопил неистово Щепин, – и вся эта за минуту бурливая масса, готовая резать друг друга, как один человек, двинулась за ворота казарм и затопила Гороховую улицу во всю ширину.

При нашем выходе из казарм, мы увидели брата Александра. Он стоял подле генерала Фридрикса и убеждал его удалиться. Видя, что его убеждения тщетны, он распахнул шинель и показал ему пистолет. Фридрикс отскочил влево и наткнулся на Щепина, который так ловко рубанул его своею острою саблею, что он упал на землю. Подходя к своду выхода, Щепин подбежал к генералу бригадному Шиншину, уговаривавшему отдельную кучку непокорных, и обработал его подобно Фридриксу. Под сводом выхода полковник Хвощинский стоял с поднятыми руками, крича солдатам воротиться. Щепин замахнулся на него саблею. Хвощинский побежал прочь, согнувшись в дугу от страха, и Щепин имел только возможность вытянуть ему вдоль спины сильный удар саблею плашмя. Хвощинский отчаянным голосом кричал, убегая:

– Умираю! Умираю!!

Солдаты помирали со смеху.

Проходя по Гороховой улице, мимо квартиры, занимаемой Якубовичем, мы увидели его сбегающим торопливо по лестнице на улицу к нам.

– Что бы это значило? – проговорил брат Александр. – Врочем, надо испытать его…

Якубович, с саблею наголо, на острие которой красовалась его шляпа с белым пером, пошел впереди нас, с восторженными криками:

– Ура! – Константин!!!

– По праву храброго кавказца, прими начальство над войсками.

– Да для чего эти церемонии, – сказал он в смущении. Потом, подумавши немного, прибавил:

– Ну, хорошо, я согласен.

Вышедши на площадь к Сенату, мы ее нашли совершенно пустою.

– Что? имею ли я теперь право повторить тебе, что вы затеяли дело неудобоисполнимое. Видишь, не один я так думал, – говорил Якубович.

– Ты бы не мог сказать этого, если бы сдержал данное тобою слово и привел сюда прежде нас или артиллерию, или измайловцев, – возразил брат.

Мы со Щепиным поспешили рассчитать солдат и построить их в каре. Моя рота с рядовыми из прочих заняла 2 фаса: один – обращенный к Сенату, другой – к монументу Петра I. Рота Щепина, с рядовыми из других рот, заняла фасы, обращенные к Исаакию и к Адмиралтейству.

Было уже около 9 часов, мы стояли более 2-х часов, а против нас не показывалось никакое войско. Первые, кого мы увидели, были конногвардейцы, которые справа по три тихо приближались, держась близко к Адмиралтейскому бульвару, и, повернув направо, выстроились тылом к Адмиралтейству и правым флангом к Неве. Потом показались преображенцы, подвигавшиеся от Дворцовой площади, с артиллериею впереди, для которой позабыли или не успели взять зарядов, и за ними было послано. Заряды привезли уже к вечеру. Первый батальон преображенцев прошел позади конногвардейцев, замкнул выезд с Исаакиевского моста; коннопионеры, прошедши тем же путем, замкнули выход к Английской набережной. Павловский полк стал тылом к дому Лобанова-Ростовского, семеновцы – вдоль конногвардейского манежа, измайловский был остановлен на улице, образовавшейся после постройки дома Лобанова. Прочие полки были размещены по главным улицам, идущим к площадям, – Дворцовой, Исаакиевской и Петровской. Прибытие и размещение войск не было одновременно, но сопровождалось большими паузами и суматохою. Так, измайловцев, отказавшихся решительно от присяги Николаю, избивших Ростовцева, вздумавшего из уговаривать, вывели против войск, с которыми ожидали с минуты на минуту удобного случая, чтобы соединиться. Новый император, будучи шефом этого полка, на троекратное приветствие: «Здорово, ребята», – не получил даже казенного ответа и удалился в смущении. И этот полк оставили стоять до вечера против нас. Преображенцев, поставленных против нас у Исаакиевского моста, оставили тоже до вечера, хотя они, по убеждению Чевкина, решительно отказывались присягнуть Николаю. Конногвардейцев, посылаемых трижды в атаку против нас и только в третий раз успевших проскакать до Сената и выстроиться тылом к нему, – тоже оставили там до вечера, а этот полка настолько был приготовлен находившимися в нем членами нашего общества, что при движении нашего полка они, наверное, соединились бы с нами. Они, равно как и преображенцы, через народ, окружающий каре, передавали нам свое намерение.

Окончив трудную работу – постройку каре из обрывков разных рот, около которого собрались уже многие из наших членов, и не видя Якубовича, я спросил о причине его отсутствия.

– Он сказал мне, – отвечал брат, – что, по причине страшной головной боли, он удаляется с площади. Но посмотри на него, – продолжал он, указывая на свиту государя, – вероятно, атмосфера нового царя живительно подействовала на его чувствительные нервы.

И брат не ошибся в своих предположениях: Якубович в избытке своих верноподданнических чувств подошел к государю и просил позволения обратить нас на путь законности. Государь согласился. Он, привязав белый платок на свою саблю, быстро приблизился к каре и, сказав вполголоса Кюхельбекеру (Михайле):

– Держитесь, вас крепко боятся, – удалился.

Вскоре эскадрон конногвардейцев отделился от строя и помчался к нам. Его встретил народ градом каменьев из мостовой и дров, находившихся за забором подле Исаакиевской церкви. Всадники, неохотно и вяло нападавшие, в беспорядке воротились за свой фронт. Вторую и третью атаку московское каре уже без содействия народа выдержало с хладнокровною стойкостью. После отражения третьей атаки конногвардейцы проскакали к Сенату и, когда начали выстраиваться во фронт, солдаты моего фаса, полагая, что они хотят атаковать с этой стороны, мгновенно прицелились и хотели дать залп, которым, вероятно, положили бы всех без исключения. Я, забывая опасность, выбежал перед фас и скомандовал:

– Отставь!

Солдаты опустили ружья, но несколько пуль просвистело мимо моих ушей – и несколько конногвардейцев упали с коней. Коннопионеры, немного спустя, помчались, бог весть по чьему приказанию, мимо моего фаса и конногвардейцев. Мои солдаты пустили по ним беглый огонь и заставили воротиться назад. Я был на другом фасе и не мог предупредить или остановить. Как ни прискорбны эти два случая, но они породили счастливые для нас результаты: выстрелы были услышаны в гвардейских казармах, и к нам поспешили на помощь…

Нам готовилась вовсе неожиданная помощь. Я проходил фас своего каре, обращенный к Неве, и вижу приближающихся кадетов Морского и 1-го кадетского корпуса.

– Мы присланы депутатами наших корпусов, для того чтобы испросить позволение прийти на площадь и сражаться в рядах ваших, – говорил, запыхавшись, один из них. Я невольно улыбнулся, и на мгновение мысль: дать им позволение – промелькнула в уме. Присутствие этих юных птенцов на площади, стоящих рядом с усатыми гренадерами, поистине, оригинально окрасило бы наше восстание. Участие детей в бунте – единственный, небывалый факт в летописях истории. Но я удержался от искушения при мысли – подвергать опасности жизнь и будущность этих ребят-героев.

– Благодарите своих товарищей за благородное намерение и поберегите себя для будущих подвигов, – ответил я им серьезно, и они удалились.

Пропуская все другие подробности происшествий 14 декабря, я упомяну только об оплеухе, которою наградил Оболенский Ростовцева, встретившись с ним на обратном пути от конноартиллеристов на площадь, а Ростовцев – из Измайловского полка, где его порядочно помяли солдаты, когда он вздумал ораторствовать за Николая, – во дворец.

День был сумрачный – ветер дул холодный. Солдаты, затянутые в парадную форму с 5 часов утра, стояли на площади уже более 7 часов. Со всех сторон мы были окружены войсками – без главного начальства (потому что диктатор Трубецкой не являлся), без артиллерии[21], без кавалерии, – словом, лишенные всех моральных и физических опор для поддержания храбрости солдат. Они с необычайною энергией оставались неколебимы и, дрожа от холода, стояли в рядах, как на параде…

Кюхельбекер и Пущин уговаривали народ очистить площадь, потому что готовились стрелять в нас. Я присоединился к ним, но на все мои убеждения был один ответ: «Умрем вместе с вами». К нам подошел Сухозанет и передал последнюю волю царя, чтобы мы положили оружие, или в нас будут стрелять.

– Отправляйтесь назад, – вскрикнули мы, а Пущин прибавил:

– И пришлите кого-нибудь почище вас.

На возвратном скаку к батарее он вынул из шляпы султан, что было условлено, как сигнал к пальбе, и выстрел грянул. Картечь была направлена выше голов. Толпа народа не шелохнулась. Другой выстрел – в самую середину массы. Повалилось много безвинных, остальные распрыснулись во все стороны. Я побежал к своему фасу к Неве. Последовал третий выстрел. Много солдат моей роты упало и стонало, катаясь по земле в предсмертном мучении. Прочие побежали к Неве. Любимов очутился подле меня.

– Всяко может быть, ваше высокродие, я не покину вас, – говорил он с братским участием и вдруг упал к моим ногам, пораженный картечью в грудь. Кровь брызгала из глубокой раны. Я дал ему свой платок. Он прижал его к груди, а меня увлекла толпа бегущих солдат. Я забежал вперед.

– За мной, ребята! – крикнул я московцам и спустился на реку. Посредине я остановил солдат и с помощью моих славных унтер-офицеров начал строить густую колонну, с намерением идти по льду Невы до самой Петропавловской крепости и занять ее. Если бы это удалось, мы бы имели прекрасные point d’ appui [22], куда бы могли собраться все наши и откуда мы бы могли с Николаем начать переговоры при пушках, обращенных на дворец. Я уже успел выстроить три взвода, как завизжало ядро, ударившись в лед и прыгая рикошетом вдоль реки. Я оборотился назад, чтобы посмотреть, откуда палят, и по дыму из орудий увидел батарею, поставленную около середины Исаакиевского моста. Я продолжал строить колонну, хотя ядра вырывали из нее то ряд справа, то слева. Солдаты не унывали, и даже старики подсмеивались над молодыми, говоря им, когда они наклонялись при визге ядер:

– Что раскланиваешься? Аль оно тебе знакомо?

Уж достраивался хвост колонны, как вдруг раздался крик:

– Тонем!

Я увидел огромную полынью, в которой барахтались и тонули солдаты. Лед, под тяжестью собравшихся людей и разбиваемый ядрами, не выдержал и провалился. Солдаты бросились к берегу Невы, к самой Академии Художеств.

– Куда же мы теперь? – спрашивал знаменосец. Я заглянул в отворенные ворота Академии, увидел круглый двор, столь для меня памятный. Вспомнил залы античных статуй, живописи и проч., окружающие двор, и – мгновенная мысль, что, заняв их, мы можем долго защищаться, – вскричал: «Сюда, ребята!» Передовая кучка солдат пробежала в ворота мимо оторопевшего швейцара, который, впрочем, оправившись от страха, спустил гири ворот, и они захлопнулись перед нашим носом. Я приказал взять бревно из днища барки, разломанной на реке, чтобы им сбить с петель ворота. Молодцы дружно принялись за дело: ворота уже потрескивали под их ударами, но мы увидели эскадрон кавалергардов, во весь карьер мчавшихся к нам. У солдат опустились руки. Можно ли было думать о сопротивлении при такой суматохе, когда все столпились в одну нестройную кучу?

– Спасайтесь, ребята, кто как может! – и солдаты разбежались в разные стороны. Я подошел к знаменосцу, обнял его, промолвив:

– Скажи своим товарищам, московцам, что я, в лице твоем, прощаюсь навсегда с ними. Ты же отнеси и вручи знамя вот этому офицеру, который скачет впереди; этим ты оградишь себя от наказания.

Я еще постоял некоторое время, видел, как на половине площади Румянцева знаменщик подошел к офицеру, отдавая знамя, и как тот рубнул его сплеча. Знаменщик упал, и у меня чуть слезы не брызнули. Я забыл фамилию этого презренного героя, но помнится, что она начиналась с частички фон-, и что он, повергая к ногам императора отбитое им с боя знамя, получил Владимира с бантом за храбрость!!!

Тема: «ВНУТРЕННЯЯ ПОЛИТИКА НИКОЛАЯ I»

Документ 1. Указ об учреждении Третьего Отделения Собствен-