Кризис социальной идентификации: параметры и ме­ханизмы.

… Социальная идентификация — слож­ный, комплексный феномен, включающий разнородные компоненты. Наиболее общим признаком идентификации человека с определенным социальным объектом можно, видимо, считать эмоциональное или символическое его " присвое­ние", т.е. отношение к нему как к " своему" в отличие от множества иных, " чужих", " посторонних" объектов: " своя" семья, " своя" группа, " свое" государство, " свои" священ­ные символы и т. д…

Всякая идентификация как бы " добавляет" к универ­сальным в принципе, общезначимым критериям истин­ности, рациональности, полезности, нравственности, эсте­тичности и пр. иное по своей природе, партикуляристское измерение " свойскости". Реально-историческая последо­вательность " добавлений", конечно, была обратной: уни­версальные нормы " добавлены" к партикулярным, но никак не заменяют их. Человек нигде и никогда в мире не может держаться каких бы то ни было универсалий, не накладывая на них эмоциональных, личностных, тради­ционных и прочих рамок идентификации, отождествле­ния с неким " своим" в отличие от " не-своего". А это, в свою очередь, создает неустранимые нормативные коллизии, с которыми можно лишь считаться…

В обществах, ко­торые признаны как цивилизованные, доминируют " уни­версалии", а отношения " по-свойскости" кажутся оттес­ненными на обочину. Но это слишком упрощенная карти­на. Идентификация со " своим" государством, " своей" группой (в том числе этнической), " своей" фирмой сохра­няется — в разных формах и пропорциях — повсеместно и играет достаточно важную роль в процессах социализации и социального контроля, особенно в условиях социальной мобилизации. Одно из важнейших условий сохранения такого сочетания — участие критического компонента в самом комплексе идентификации. Его смысл достаточно точно выражен известной английской поговоркой: " Права она или не права, но это моя страна". Тем самым допус­кается, что " свое" может быть неправым, скверным, за­служивающим осуждения. Самый искренний патриотизм мог быть и резко критическим по отношению к порядкам, властям, традициям собственного отечества, что и демон­стрировали, между прочим, все российские мыслители — от Чаадаева до славянофилов и революционеров далекого XIX в. …

По всей видимости, именно этот кризис соста­вил главное содержание всех перемен последних лет, рас­сматриваемых на человеческом уровне. Объясняется это тем, что в традиционно советском обществе идентифика­ция являлась, по сути дела, не только основным, но един­ственным средством выражения связи человека с обще­ственной системой...

С распадом советской системы человек оказался вы­нужден в какой-то мере самостоятельно ориентироваться в изменившихся обстоятельствах, определять свое поло­жение, выбирать способ поведения, отношения к проис­ходящему и т.д. Иначе говоря, вынужден искать " свою" или " близкую" позицию, группу, символическую структу­ру. Тем самым социальная идентификация становится проблемой выбора — вынужденного, часто болезненного, при ограниченных представлениях о содержании выбора и его последствиях. Имеющийся материал позволяет рас­смотреть некоторые направления и уровни такой " изби­рательной" идентификации человека.

Как и следовало ожидать, никакого " естественного" че­ловека, способного свободно и разумно делать социальный выбор, в нашей действительности не обнаружилось, как не обнаружился он и два-три столетия назад в Англии, Франции и т.д. Освобожденный (впрочем, скорее деклара­тивно) от старых политических и идеологических облаче­ний человек остался связан традициями и стереотипами советского и досоветского происхождения. Дискредита­ция официально-советской идентичности привела не столько к формированию демократических, общечелове­ческих координат самоидентификации, сколько к росту значения традиционно групповых, локальных, этничес­ких рамок.

Одним из результатов распада советской государст­венности явился кризис государственной идентичности на различных ее уровнях (от " советских" граждан к " россий­ским")… Выделить различ­ные типы идентификации, например, обязательные или избирательные, в такой связке не так просто. " Советская" самоидентификация может быть инерционной (привычная обязательность) или ностальгической (избирательная пози­ция); последняя, в свою очередь, может обозначать сожа­ление то ли об ушедшей общественно-политической сис­теме, то ли о едином государстве, то ли о возможностях человеческих контактов и т.д. В любом варианте имеет свое значение чисто вербальная (на деле — социально-психологическая) составляющая — какие термины ис­пользуются людьми для самоопределения…

Во всех вариантах идентификационных вопросов ис­следований респонденты обычно склонны, скорее всего, отмечать позитивно оцениваемые связи и значительно реже — негативные. Первый опрос по программе " Советский человек" (1989 г.) проходил в исключительный период наи­более активной общественной самокритики и попыток пере­оценки прошлого (непоследовательных и малоудачных), сти­мулировавшихся ведущими СМИ и политическим руковод­ством страны... Тогда мы обнаруживали более всего негативных оценок собственной страны, ее места в мире, ее народа, истории — и это все тоже было довольно распространенным элементом социальной иден­тификации человека в определенный момент историческо­го перелома (" экстраординарная" критическая идентифи­кация). При некоем оптимистическом варианте развития событий, приводящего к утверждению новой системы при­знанных обществом ориентиров, общественная самокрити­ка могла сыграть очистительную, созидательную роль. Этого не произошло, катарсис не состоялся. Негативные, даже уни­чижительные самооценки человека как " совка", лентяя, пьяницы и пр., обнаруживаемые и в массовых опросах, ос­таются непременным компонентом его социальной само­идентификации и фактически служат средством оправда­ния пассивности, безволия, холопства во всех их проявле­ниях в полном соответствии с печальной исторической тра­дицией (" ординарной" псевдокритической идентификации).

Анализ проблемы идентификации в общественном мнении приводит к необходимости различать два уровня рассматриваемых показателей: декларативный (кем люди хотят себя называть) и реальный (кем люди себя ощуща­ют)…

Элита и " массы" в поисках ориентации. Поиск ориентации - это новая проблема, как бы нежданно свалив­шаяся на голову людей. При этом проблема принципиально непосильная для отдельного человека и требующая групповых вариантов решения. Но ни одна из групп или структур, претендовавших за десять лет на лидерскую роль в обществе, не смогла предъявить человеку каких-либо четких, понятных населению ориентиров, а тем более программ действия. Демонстративное отрицание со­ветского прошлого или конституционно закрепленный ло­зунг " социального государства" равно не пригодны для роли таких ориентиров.

Главная причина такого положения — отсутствие в стране лидеров или лидирующих групп, элитарных структур, которые были бы готовы и способны определить и задать ориентиры.

Противопоставление элитарных структур (соответст­вующих функционально специализированных групп, ин­ститутов, организаций, средств) и " масс" (слабо организо­ванных, не исполняющих специфических функций и пр.) характерно преимущественно для традиционно-иерархических и модернизирующихся обществ. В первых из них элитарные структуры обеспечивают сохранение социаль­ных и культурных образцов, во вторых — выступают еще и в роли модернизаторов, инициаторов перемен. В разви­тых обществах такое разделение функций теряет смысл, поскольку действуют многочисленные более или менее автономные динамические факторы экономического, со­циального, глобального и прочих порядков.

В отечественной истории наиболее очевидна послепет­ровская тенденция элитарно-бюрократической модерниза­ции, в рамках которой развертывались практически все об­щественные потрясения и кризисы до начала XX в., а позже и советского, и последующего периода. Как стимулом, так и тормозом модернизации выступали главным образом соот­ношения сил внутри элитарных структур (а отнюдь не кон­фликты правящей элиты с угнетенной массой). Властвую­щая элита советского периода — неважно в данном слу­чае, под какими именно лозунгами и с каким успехом — монополизировала модернизаторские функции в общест­ве. Примерно к 60-70-м годам смена поколений в элитар­ных структурах, с одной стороны, и усложнение факторов социально-экономической и культурной динамики — с другой, привели практически к полной утрате этой функ­ции элитарными структурами советского образца.

Инициировавшая перестройку часть партийно-государственной элиты была заинтересована преимущественно в совершенствовании средств поддер­жания собственного статуса. Демократические течения не имели ни сил, ни решимости играть самостоятельную роль и определять общественные ориентиры. В результа­те ни накануне общественно-политических сдвигов (перед 1985 г.), ни в последующие годы потрясений и поворотов в стране не существовало новой или альтернативной элиты. А сохранявшая реальную власть государственная верхушка советского образца — при обновленных назва­ниях и конфигурациях — была преимущественно заинтере­сована в самосохранении, устройстве собственных дел и т.п. Поэтому, в частности, была невозможной в России ни про­думанная дальновидная реформа, ни " революционная" ломка старой системы. Радикально настроенная " команда Гайдара" за год работы смогла лишь создать ситуацию " обвала", запустив механизмы рыночных отношений и ос­тавив открытыми проблемы их социальных последствий.

Роль массовых факторов (намерений, настроений, дей­ствий) в этих процессах неизменно оставалась вторичной, " зрительской" … Отсюда — растерянность и колебания значительной части населения при определении своего отношения к про­исшедшим в стране переменам. Представляется полезным разделить, с одной стороны, демонстративное отношение людей к официальным лозунгам, с другой — реальное от­ношение к повседневной стороне этих перемен, с которой приходится иметь дело " массовому" человеку.

Показателями демонстративного плана в значительной мере можно считать регулярно получаемые ответы на во­просы о пользе реформ, о том, нужно ли их продолжать, было бы лучше, если все в стране оставалось бы так, как до перестройки и т.п. Соответствующие данные много­кратно публиковались. Имеется, правда, и другая состав­ляющая таких утверждений — уровень доверия и одоб­рения власти, лидеров, декларирующих линию на продол­жение реформ. Поэтому высказывания в пользу продол­жения реформ становятся то реже (в последние годы правления Б.Ельцина), то чаще (с приходом к власти В.Путина). Колебания, правда, происходят в ограничен­ном диапазоне, и перевес того или другого мнения обес­печивает небольшая доля опрошенных при том, что более 40% постоянно затрудняются выразить свою по­зицию. Стоит заметить, что понятие " реформы" давно утратило свой первоначальный смысл и используется преимущественно для обозначения всех перемен, связан­ных с переходом от советской экономической модели крыночной.

Примечательно, что позитивные оценки начатым в 1992 г. реформам высказываются всегда существенно реже, чем суждения о необходимости продолжать реформы, и наоборот, осуждение реформ звучит гораздо чаще, чем требования прекратить их. Объяснить такие расхождения, видимо, можно тем, что оценка начатых перемен не связана каким-либо сегодняшним (да и тогдашним) выбором или иным действием, а вопрос об отношении к нынешним переменам — это вопрос действия, точнее, приспособления. Ведь около двух третей опрошенных утверждают, что они либо уже приспособились к произошедшим переменам, либо смогут этого добиться в ближайшее время.

Адаптация: возможности и пределы. Проблему при­способления человека к широкому спектру социальных и социально-политических изменений приходилось описы­вать ранее[47]. Не повторяя аргументации, отметим лишь принципиальные тезисы. В перипетиях отечественной ис­тории последних столетий человек (во всех его статусах, включая правящую элиту и революционную контрэлиту) не выбирал варианты изменений, но лишь вынужден был приспосабливаться к ним. Причем сама возможность почти беспредельного приспособления объяснялась весь­ма ограниченным масштабом собственных запросов. Пос­ледняя по времени — и как будто почти успешная — опе­рация такого рода разворачивалась на протяжении при­мерно последних десяти лет.

В ноябре 2000 г. на волне конъюнктурного массового оптимизма только 20% населения России полагали, что они выиграли от перемен, произошедших за эти годы, но 67% — что они либо уже приспособились, либо в бли­жайшем будущем приспособятся к этим переменам. В этих цифрах — все основные параметры современных проблем человеческого существования. Не ожидали, не выиграли, не одобряют (в значительной мере), но при­спосабливаются.

К чему именно приспосабливается человек в сегод­няшней России?

· К снижению уровня жизни. Как известно из опросов, из официальной статистики, к концу 2000 г. доходы насе­ления составят в среднем около 70% от их величины в до­кризисные месяцы 1998 г.

· К снижению собственных запросов. Это позволяет при­выкать жить " на пониженном уровне".

· К конкурентному рынку товаров, услуг и труда.

· К навязчивой рекламе со всеми ее шумами.

· К демонстративной конкуренции политических лозун­гов и персон.

· К не существовавшим ранее " рыночным" возможнос­тям получения дохода.

· К новым факторам и параметрам социального неравен­ства, связанным с личными и имущественными возмож­ностями.

Приспособление в каждом случае означает трудное из­менение способов деятельности, ее нормативных и цен­ностных регуляторов, а также " баланса" этих регулято­ров. Даже в стесненных обстоятельствах человек стре­мится сохранить себя, свой статус, свою самооценку. Не относятся к этой категории те изменения, которые озна­чали только снятие ограничений — появление возможнос­тей для потребительского и политического выбора, для выезда за границу, для получения информации и т.д. Ко всему этому не требовалось приспосабливаться, достаточ­но было просто привыкнуть (и, как обычно бывает в си­туациях привыкания, тотчас забыть о приобретенных свободах, пока об этом не напоминают какие-либо угрозы их вновь лишиться).

В то же время стало очевидным существование обсто­ятельств, к которым человек не может приспособиться (или приспосабливается ценой невосполнимых потерь в собственном положении). К таким обстоятельствам отно­сятся нестабильность социальных регуляторов, отсутст­вие фиксированных критериев и " правил игры", хаос. Страдают и теряют от такой неопределенности " все", но в разной мере. Проще человеку, способному замкнуться в скорлупе собственных привычных интересов. Труднее всего приходится активным общественным группам, кото­рые пытаются играть " на повышение" (или на сохранение относительно высокого уровня) собственного статуса, т.е. элите, имеющей или стремящейся получить доступ к верхним этажам общественной иерархии. Поэтому, в частности, все наблюдаемые в последние годы социально-политические кризисы были (и, скорее всего, будут в обо­зримом будущем) преимущественно кризисами на этих, элитарных, околовластных этажах.

Получается, что всеохватывающие процессы адапта­ции оказываются дифференцирующими, формирующими новые структурные группы в обществе, определяющими функции и ответственность элит и т.д. Перспективы об­щественных перемен, их устойчивость и глубина опреде­ляются не " средней" массой (мнениями, голосованиями " всех"), а способностью определенных, специализирован­ных групп и структур воздействовать на ситуацию…

В существующих условиях все три выделенные " оси координат человека" находятся в состоянии сложного кризиса, т.е. ломки и формирования механизмов дальней­шей деятельности в соответствующих направлениях.

Острота ситуации определяется тем, что энергия раз­рушения, высвобождения от старых ограничений практи­чески полностью исчерпана за предыдущие годы. Поэтому нере­шенность принципиальных проблем общественного и государственного устройства, отсутствие его норматив­но-правовых основ, ощущается людьми сильнее, чем когда-либо ранее. В этих условиях заметно возрастает роль " призраков" советского прошлого — не только как ностальгических фантомов или символов, но и как вполне реальных структур, традиций, нравов (продуктов " полу­распада" разрушенной системы). Отсюда " реставрацион­ные" надежды одних и опасения других. Для того чтобы оценить их обоснованность нужен, очевидно, обстоятель­ный анализ исходного состояния — положения человека в " традиционном" советском обществе (это особый пред­мет рассмотрения) в соотнесении с переломами и сдви­гами последних лет. Пока же стоит лишь отметить, что наблюдаемые…" призраки" прошлого реальным рес­таврационным потенциалом не обладают… Процессы раз­ложения и распада социально-политических систем (осо­бенно, если рассматривать их в " дальней", поколенческой перспективе) столь же необратимы как термодинамичес­кие. Но продукты такого распада (полураспада) в каждый момент, на каждом этапе значимы сами по себе, могут долго воздействовать на общественную атмосферу, на самоопределение человека.

Роберт Моррисон Макивер ( 1882-1970)родился в Шотландии и получил образование в Эдинбурге и Оксфорде. Работал в Канаде и США. С 1929 по 1950 гг. - профессор Колумбийского университета. Среди его основных работ: Community (1917), Labor in the Changing World (1919), Society: Its Structure and Changes (1931) (выдержала несколько изданий, до появления работ Т. Парсонса и Р. Мертона рассматривалась как главный источник по вопросам общей социологии), Social Causation (1942).

В книгах и статьях уделял большое внимание теоретическим вопросам социологии. МакИверу принадлежит статья “Интерес”, опубликованная в Американской энциклопедии социальных наук. В 1968 году опубликовал Автобиографию, которая может служить важным источником по истории социологии в США. Был руководителем и организатором эмпирических исследований в области социологии труда, позже изучал деликвентное поведение в Нью Йорке.

Текст, представленный в настоящей Хрестоматии, полемически заострен против антиэволюционистских взглядов, характерных для консервативных направлений философской и социологической мысли. Это часть его основного труда “Общество: его структура и изменения” (по изд. 1937 г.).

СОЦИАЛЬНАЯ ЭВОЛЮЦИЯ КАК РЕАЛЬНОСТЬ*1931 (1937)

Аргументы против эволюции (Misleading Trails)