Статичность словаря и динамичность языка

Словарь — это моментальный снимок вечно обновляющегося и находящегося в постоянном движении языка. Как добиться того, чтобы этот снимок все же давал неискаженное представление о действительности?

Для словаря общего назначения ответ на этот вопрос мы находим в принципе, который условно можно назвать принципом пропорциональной фокусировки. Коротко говоря, он состоит в следующем. Все единицы словаря устроены таким образом, что в них можно обнаружить ядро и несколько слоев все более далекой периферии, Это верно для всех элементов и частей словаря, начиная с отдельного лексического значения слова или отдельного слова и кончая классом слов или словарем в целом. Если представить себе мощный луч света, сфокусированный прямо на центре любой такой области, то ярче всего он будет освещать именно центр. Все находящиеся там объекты будут различимы до мельчайших деталей. По мере удаления от центра число освещенных объектов, равно как и интенсивность их освещения будет падать, а на самой дальней периферии все погрузится в темноту. Умение пропорционально, плавно уменьшать освещенность при переходе от центра каждой лексической единицы и любых частей словаря к их периферии и составляет основной принцип лексикографической работы. Он позволяет сделать минимально искаженный моментальный снимок текущего состояния словаря.

Отношения центра и периферии с некоторым огрублением можно определить как отношения между различными типами языковых систем. Ядро лексики составляет основу литературного языка. Но литературный язык намного уже национального. В последний входят некоторые другие языковые системы — диалекты, специальные языки науки и техники, профессиональные арго и жаргоны определенных социальных групп, Представление об объеме их словарей могут дать две цифры. В конце 70-х годов язык энтомологии насчитывал 300 000 терминов, а язык химии — свыше миллиона. Элементы этих систем ближе всего соприкасающиеся с литературным языком как раз и составляют периферийную лексику:

Центральность — периферийность можно рассматривать относительно нескольких шкал, или измерений. Главные из них — время, пространство, употребительность, степень сложности (производности), степень стилистической маркированности. При этом ядро лексики едино и неизменно для всех шкал.

На шкале времени вокруг ядра словаря располагаются архаизмы, устаревающие и устаревшие слова, историзмы, старинные слова; ср., например, названия старинных музыкальных инструментов типа psaltery ‘гусли’, clavichord ‘клавикорды’. В самое последнее время к этим четырем давно признанным категориям прибавилась еще одна — несовременные слова. Это — слова, которые перестали употребляться лет 10—20 назад в результате чисто лингвистических нововведений. Реалия, в сущности, остается, меняется только ее наименование. Такова, например, буквенная классификация фильмов по аудиториям, которым они адресованы. Буква А в этой классификации не так давно обозначала кинофильмы, на которые дети и подростки допускались только в сопровождении взрослых. Сейчас действует другая классификация фильмов, Денежное пособие для многодетных семей 15—20 лет назад называлось family allowance. Позднее этот вид материальной помощи был переименован в child benefit. Считать, что A-films, family allowance и другие подобные обозначения устарели, нельзя. При любом разумном понимании современного английского языка (язык XX века, язык второй половины XX века) они в него входят. Однако совсем не фиксировать их места на оси времени тоже нельзя, потому что тогда от читателя будет скрыт факт их анахроничности.

По другую сторону от нулевой отметки шкалы времени располагаются неологизмы. В массовых масштабах они возникают в результате научного, технического или культурного прогресса, т. е. в достаточно специальных областях. Мера их вхождения в общелитературный язык определяется степенью внедренности соответствующих идей, понятий, приборов или методов в повседневную жизнь. Достаточно вспомнить в этой связи такие далекие друг от друга, но одинаково популярные области, как психология (включая психоанализ) и вычислительная техника, ‘выбросившие’ в общедоступный язык за последние четверть века большое число неологизмов. Показательно в этом отношении возрастание доли психологических терминов в словарях общего назначения на протяжении последних 20—25 лет. Так, в словаре H. C. Wyld’a The Universal Dictionary of the English Language (издание 1957 года) насчитывается 23 слова, начинающихся с элемента psycho- ‘психо-’, при общем объеме словника в 90—100 тыс. единиц. Любопытно, что в “Дополнениях” к Webster’s Third New International Dictionary of the English Language (Merriam-Webster INC, Springfield, 1981), вышедших в 1980 г. отдельной тетрадкой, при словнике около 7 000 единиц, число терминов, начинающихся с элемента psycho-, почти такое же — 19. В словаре The American Heritage Dictionary of the English Language (1981), по объему словника приблизительно равном словарю Н. С. Wyld’a, но изданном на 24 года позже, их число возрастает до 50. Наконец, в двухтомном словаре Bamhart’oв The World Book Dictionary (1984) таких слов насчитывается 140. Правда, последний словарь превышает по объему первые два приблизительно на одну треть и в целом более энциклопедичен. Однако даже с этими поправками нельзя не признать, что лексикографическая оценка веса психологических и психоаналитических терминов в общем словарном составе английского языка существенно изменилась.

На шкале пространства вокруг ядра словаря располагаются прежде всего диалектизмы. В двуязычном словаре, в равной мере ориентированном на оба главных варианта английского языка, учету и фильтрации подлежат и диалектизмы Великобритании, и диалектизмы США.

Огромный ареал английского языка порождает еще одну проблему — ‘полинациональности’ некогда единого языка. Помимо английского она актуальна еще для нескольких языков — испанского (Испания и Латинская Америка), немецкого (Германия, Австрия, Швейцария). В частности, применительно к английскому языку исследователи отмечают, что по крайней мере на территории Южной Африки и Австралии (не говоря уже о Великобритании и США) возникают языковые особенности, формирующие не только диалектное своеобразие, но и своеобразие национальных вариантов литературного английского языка. Граждане этих стран ревниво относятся к тому, что они считают своим национальным словесным достоянием или своим национальным вкладом в общую копилку литературного языка. Это видно хотя бы из того перечня южноафриканских и австралийских словарей, который был приведен в первом разделе.

Тем самым в лексикографический оборот вводится новый лексический материал, который тоже требует внимания со стороны составителей любых английских словарей, Любопытно, например, что английскому языку Южной Африки человечество обязано словом concentration camp (так назывались лагеря для мирного буржуазного населения во время англо-бурской войны 1899—1902 гг.); что tiger в южноафриканском варианте обозначает леопарда; что глагол perform в Австралии приобрел значение ‘скандалить’; что migrant в австралийском английском языке обозначает иммигранта, а не мигранта, причем так называют преимущественно австралийских иммигрантов, сохраняя для всех остальных (американских, израильских и т. д.) слово immigrant. Иногда такие различия касаются весьма тонких элементов смысла. Американец может сказать своему приятелю You should bring a bottle of wine to the party, даже если он сам не собирается там быть. Иными словами, он может смотреть на принос чего-либо глазами другого наблюдателя, отличного от говорящего. В устах австралийца такая форма будет непременно значить, что он сам собирается быть на вечере.

Отметим, наконец, последнюю особенность пространственного измерения применительно к английскому языку. Бытуя на различных территориях, он впитывает в себя элементы субстрата или соседних языков. Отсюда обилие на периферии английского языка галлицизмов, испанизмов, итальянизмов, германизмов, заимствований из различных языков Индии. Вспомним хотя бы такие хорошо известные и в русском слова, как curry ‘карри’ из тамильского kari ‘соус’, и sari ‘сари’, из хинду sari ‘одежда’.

Следующая важная шкала — это шкала употребительности. Ее следует рассмотреть в двух аспектах — чисто лингвистическом и общекультурном.

Лингвисты выделяют в языке систему (естественную норму) и узус. В систему входит все, что может быть образовано по правилам данного языка. Узус — это то, что узаконено каждодневной языковой практикой говорящих.

Ясно, что в подавляющем большинстве случаев система и узус совпадают: то, что может быть выведено по правилам системы, как раз и является наиболее употребительным в языковой практике и составляет, тем самым, ядро словаря. На периферии находятся явления, выводимые в системе, но не узаконенные узусом, или, наоборот, уже возникшие в узусе, но еще не узаконенные языковой нормой. Именно в этих случаях возникает трудная проблема лексикографической фильтрации материала.

Возьмем, например, слово salubrious в значении ‘полезный для здоровья’. В системе английского языка, точнее в его семантических правилах, нет ничего, что запрещало бы словосочетания salubrious mineral waters ‘целебные минеральные воды’, salubrious diet [food] ‘здоровая диета [пища]’, salubrious way of life ‘здоровый образ жизни’. В некоторые английские и американские словари (в частности, The World Book Dictionary и Webster’s Third) они включаются без каких-либо помет, по-видимому, именно потому, что не запрещены системой. И все же они менее обычны, чем, скажем, такие словосочетания, как salubrious mountain air ‘целительный горный воздух’, salubrious climate ‘здоровый климат’, salubrious environment ‘экологически чистая среда’ и т. п. Дело в том, что в узусе все более закрепляется один-единственный тип употребления salubrious (возможно из-за постоянного использования этого слова в рекламе курортов) — ‘здоровый’ применительно к состоянию атмосферы, воздуха, окружающей среды. Имея в виду атмосферную незагрязненность, можно даже сказать salubrious district [suburb] ‘экологически чистый район [пригород]’, salubrious walk [camp-site] ‘прогулочная дорожка [площадка для лагеря], расположенная в месте с чистым воздухом’. За значением ‘здоровый, полезный’ относительно пищи в узусе закрепилось прилагательное wholesome: wholesome food [diet] ‘здоровая пища [диета]’. Из известных нам английских словарей это положение дел в какой-то мере отражено лишь в Большом Оксфордском словаре (The Oxford English Dictionary on Historical Principles). Там salubrious в прямом значении разбито по сочетаемости на четыре группы употреблений; 1) о пище и медикаментах, 2) о воздухе, климате, 3) о занятиях, 4) о физиологических процессах. При этом первая и третья группа снабжены пометой редк. Ее следовало бы распространить и на последнюю группу.

Шкала употребительности имеет, как было сказано, еще один важный аспект — культурно-энциклопедический. Мы уже говорили в разделе I, что определяющей чертой всей современной лексикографии является синтез филологии и культуры в широком смысле слова. Раньше чисто филологический толковый словарь резко противополагался энциклопедическому справочнику. В первом предметом описания являются слова, во втором — объекты реальной действительности. Однако в XX веке, особенно во второй его половине, границы интеллектуального мира современного человека необычайно раздвинулись. То, что несколько десятилетий или даже десятилетие назад было на далекой периферии этого мира даже у высокообразованных носителей языка, становится, благодаря распространению специальных знаний и внедрению технических достижений в быт, достоянием все более широких масс носителей языка. В результате периферийная лексика перемешается ближе к центру словаря.

Наглядное представление об изменениях такого рода дает рост числа терминов из области вычислительной техники и информатики в “тезаурусе” образованных людей. Полтора десятилетия назад мало кто знал о параллельных процессорах и персональных ЭВМ, машинной графике, электронной почте, платах, факсах, дисплеях, терминалах, мониторах, дискетах, принтерах и многом, многом другом. Сейчас все это стало неотъемлемой частью профессиональной деятельности тысяч людей, характерной приметой их рабочих мест, а иногда даже и каждодневного быта.

Английские и особенно американские словари реагируют на этот и другие подобные процессы наращиванием элементов энциклопедичности. В них включается все большее число научных, научно-технических и других специальных терминов, а также общекультурных слов (библеизмов, мифологизмов и т. п.). […]

Четвертая шкала, относительно которой должен оцениваться конфликт между устойчивым и меняющимся, реальным и потенциальным, центральным и периферийным — это шкала сложности или производности. Говоря об этой шкале, мы имеем в виду простоту и сложность, исходность и производность в любых проявлениях.

Наиболее наглядное из этих проявлений — деривация, или словообразование. Здесь возрастание сложности (периферийности) имеет ясное внешнее выражение — в производном слове появляются новые составные части.

Рассмотрим в связи с этим некоторые словообразовательные типы, в основе которых лежат слова brother ‘брат’, father ‘отец’, friend ‘друг’, gentleman ‘джентльмен’, man ‘мужчина’, mother ‘мать’, sister ‘сестра’, woman 'женщина'. 1) От основ этих восьми слов с помощью суффикса -ly ‘свойственный или подобающий тому, что обозначено основой’, образуются качественные прилагательные brotherly, fatherly, friendly, gentlemanly, manly, motherly, sisterly, womanly. 2) От этих качественных прилагательных с помощью суффикса -ness образуются существительные со значением ‘характер поведения, свойственный или подобающий тому, что обозначено основой’: brotherliness, fatherliness, friendliness, gentlemanliness, manliness, motherliness, sisterliness, womanliness. 3) От них же прибавлением отрицательного суффикса un- получаются новые прилагательные со значением ‘не свойственный или не подобающий тому, что обозначено основой: unbrotherly, unfatherly, unfriendly, ungentlemanly, unmanly, unmotherly, unsisterly, unwomanly. 4) Наконец, от прилагательных на un- в свою очередь могут быть образованы существительные с суффиксом -ness, имеющие общее значение ‘характер поведения, не свойственный или не подобающий тому, что обозначено основой’: unbrotherliness, unfatherliness, unfriendliness, ungentlemanlness, unmanliness, unmotherliness, unsistcrliness, unwomanliness. Всего, таким образом, получается 32 производных слова.

Очевидно, что они лексикографически неравноценны. Некоторые из них находятся ближе к центру словаря, другие — дальше от него. Это касается как целых словообразовательных типов, так и отдельных элементов внутри одного словообразовательного типа.

Ясно, например, что четвертый тип периферийнее, чем три первых, а второй и третий — периферийнее, чем первый. Об этом свидетельствует не только их большая словообразовательная сложность, но и их обычная лексикографическая трактовка. В словаре The World Book Dictionary приводятся все 24 производных слова первых трех типов, но только четыре слова последнего типа: unfriendliness, ungentlemanliness, unmanliness, unwomanliness. В словаре The American Heritage Dictionary число производных последнего типа сокращается до двух: unfriendliness и unmanliness. В Chambers 20^th Century Dictionary (London, etc., 1983) нет ни одного такого слова. В двух последних словарях приводятся все производные вида ‘Х + lу’, но только по два производных вида ‘un + Х + lу’ unfriendly, unmanly в Heritage, unbrotherly. unmotherly в Chambers.

К этому надо добавить, что хоть степень деривационной сложности второго и третьего типов одинакова, производные вида ‘un + Х + lу’ (unbrotherly) ближе к периферии словаря, чем производные вида ‘X + ly + ness’ (brotherliness). Это связано прежде всего с меньшей активностью и меньшей сферой действия префикса un- по сравнению с суффиксом -ness. Указанное соотношение второго и третьего типов четко проявляется и в господствующей лексикографической трактовке соответствующих производных слов. В Chambers даны все производные вида ‘X + ly + ness’, в Heritage — почти все (за исключением gentlemanliness). Между тем, как мы уже сказали, производные типа ‘un + Х + lу’ в общих словарях всего по два. Как бы ни относиться к этим лексикографическим решениям, совершенно ясно, что в них отражены достаточно устойчивые оценки степени периферийности слов.

Внутри одного словообразовательного типа слова тоже лексикографически неравноценны. Их положение относительно ядра и периферии определяется степенью их реальности — потенциальности. Чисто потенциальные слова — выводимые в системе по продуктивным правилам, но еще не закрепленные в узусе, не обросшие своими значениями, грамматическими и стилистическими особенностями и т. п. — располагаются ближе к периферии.

В типе ‘Х + ly’ в свое время было слово fiendly ‘злодейский, дьявольский’, позднее выпавшее из языка. Оно и сейчас потенциально выводимо, но не фиксируется в качестве реально существующего ни одним английским или американским словарем (в Большом Оксфордском и Вебстеровском словарях оно помечено как устаревшее).

Все производные от основы woman- ‘женщина’ более периферийны, чем соответствующие производные от основы man ‘мужчина’. Это ясно из непосредственного сравнения слов manly — womanly, gentlemanly — gentlewomanly, gentlemanliness — genttewomanliness, ungentlemanly — ungentlewomanly, ungentlemanliness — ungentlewomanliness. Словари четко улавливают это различие. Даже в таком почти исчерпывающем словаре, как Webster’s Third (свыше 450 тыс. единиц), слов gentlewomanliness, ungentlewomanly и ungentlewomanliness нет, хотя соответствующая группа производных с основой man- приведена целиком.

Очень близка к словообразованию так называемая регулярная многозначность, т. е. такая комбинация значений многозначного слова, которая повторяется во многих или во всех словах определенного семантического класса. Обычно одно из повторяющихся значений служит в качестве исходного для других, производных от него значений. При прочих равных условиях производные значения, как и производные слова, оказываются дальше от центра, чем исходные.

По-видимому, все или почти все английские существительные, обозначающие сосуды, могут употребляться в значении ‘все вещество, которое содержится в наполненном сосуде’: to drink a bottle of wine [a bucket of water, a glass of juice, a jug of milk] ‘выпить бутылку вина [ведро воды, стакан сока, кувшин молока]’, to eat a whole kettle of stew [two spoons of sugar] ‘съесть целый котелок тушеного мяса [две ложки сахару]’. Однако не у всех существительных, обозначающих сосуды, это метонимически производное значение в равной мере актуально. Webster’s Third фиксирует его для слов basin ‘миска’, bottle ‘бутылка’, bucket ‘ведро’, сup ‘чашка’, glass ‘стакан’, jug ‘кувшин’, kettle ‘котелок’, mug ‘кружка’, plate ‘тарелка’, spoon ‘ложка’ и ряда других, но не для слов decanter ‘графин’, pot ‘котелок’, saucepan ‘кастрюля’. Это решение, как и в только что рассмотренном словообразовательном примере, отражает разную лексикографическую оценку степени периферийности метонимического значения. В случаях decanter, pot, saucepan оно является чисто потенциальным — выводимым по указанному выше общему правилу, но не узаконенным в узусе.

Последним лексикографически интересным проявлением шкалы сложности, или производи ости, является синтаксическая производность. Обычное правило здесь то же, что и в уже рассмотренных случаях словообразовательной и семантической производности: синтаксическая конструкция тем ближе к периферии языка, чем больше степень ее производности. […]

Известно, что в английском языке есть несколько экзотичных (с точки зрения других языков) пассивных конструкций. В них в позицию подлежащего при пассивной форме глагола перемещается не прямое дополнение активной формы, как это происходит в обычной пассивной конструкции, а косвенное дополнение, предложное дополнение или даже обстоятельство места. Примеры: 1) Mary gave him a book ‘Мэри дала ему книгу’ — Не was given a book ‘Он был дан книгу’; 2) They didn’t even look at the picture ‘Они даже не посмотрели на картину’ — The picture wasn’t even looked at букв. ‘Картина даже не была посмотрена на’; 3) Nobody has slept in the bed ‘Никто не спал в этой постели’ — The bed hasn’t been slept in ‘Постель была не смята’.

Все пассивные конструкции, включая и обычный пассив, производны от активной конструкции и в этом смысле периферийны. Более того, поскольку они строятся из активной конструкции с помощью достаточно общих грамматических правил, можно подумать, что они не представляют особого лексикографического интереса. Это, однако, не так. Пассив, как и любая другая грамматическая категория, может лексикализоваться. Тогда он приобретает бесспорную лексикографическую ценность. […]

Последняя упомянутая выше шкала — шкала стилистической маркированности. Ясно, что чем менее стилистически маркировано слово, его значение, определенный пласт лексики, чем шире сфера их действия в разнообразных функциональных стилях и жанрах языка, тем ближе они к ядру словаря.

В сущности, многие типы стилистической маркированности были уже упомянуты в связи с другими распространенными выше шкалами — времени, пространства, употребительности и т. п. Остается обсудить лишь одну важную шкалу, отражающую отношение данной лексической единицы к кодифицированному литературному языку.

Основные деления этой шкалы по одну сторону от нейтрального ядра — поэтическая, книжная, высокая, официальная лексика, а по другую — разговорная, просторечная, сленг, вульгарная, грубая, жаргонная, непристойная и иная подобная лексика. Очевидно, что эти две части шкалы неравноценны. Все слова высокого стиля остаются в пределах литературной нормы и, следовательно, должны войти в любой достаточно представительный словарь языка, Лексика низкого стиля, за исключением разговорной, лежит за пределами литературной нормы. При ее отборе для словаря следует руководствоваться теми же принципами, что и при отборе других типов периферийной лексики.

Положение различных пластов сниженной лексики относительно центра и периферии соответствует порядку их перечисления в предшествующем абзаце — от разговорной до непристойной.

Разговорная лексика образует последний слой литературного языка и, естественно, подлежит безусловному включению в словарь.

Непристойная лексика находится далеко за пределами литературного языка. Раньше она никогда не включалась в нормативные словари. Однако в последнее время отношение к ней начинает меняться. [...]

Промежуточные между разговорной и непристойной лексикой слон попадают в словарь с тем большей вероятностью, чем ближе они к разговорной лексике. В этом отношении наибольший интерес представляет сленг.

Если верить традиционным лексикографическим определениям (OED, Webster’s Third, Random House и др., а также ряд теоретических работ), сленг — это разговорный язык, 1) стоящий значительно ниже стандартов языка образованных людей, 2) отличающийся образностью и экспрессивностью и 3) очень пестрый по своим непосредственным источникам (воровской жаргон, профессиональные языки, городское просторечие, диалекты и т. п.).

Значимость первого и последнего свойств сленга была переоценена во всех предшествующих изданиях БАРСа, и этот стилистический пласт был признан не существующим в английском языке. Помета сленг (sl.) была заменена серией помет жарг., прост., спец., проф., диал.

Это решение следует признать ошибочным. Оно рассыпает живую и своеобразную категорию, явно существующую в языковом сознании англичан и американцев как нечто единое, на ряд мало связанных друг с другом категорий, не имеющих никакой английской специфики.

Существо сленга лучше схвачено в определенных новых словарях (COBUILD, Advanced Learner’s), в которых подчеркиваются его социально-прагматические аспекты. Это сниженно-разговорный язык, который используется в неофициальных ситуациях устного общения. Им, в отличие от просторечия, могут пользоваться без риска для своей языковой репутации и вполне образованные люди, если они коротко знакомы друг с другом, вместе работают, имеют общие интересы и т. п. Этот пласт лексики обнаруживает, несмотря на свою неустойчивость и тенденцию к постоянному обновлению, большую жизнеспособность. На наших глазах он появляется и растет в языках, где его раньше не было, в частности, в русском. Достаточно вспомнить такие слова и обороты, как железно, засветиться (о преступнике), тусовка (‘встреча молодежной компании’), колеса (‘автомобиль’), подсуетиться, завязать (‘перестать делать что-л.’), прокол (‘неверный шаг, служебный проступок, за который можно ждать наказания’), тянет не тянет (‘справляется / не справляется’), в нашей лавочке (‘в нашем учреждении’), дать шороху, пудрить мозги, в гробу я его видел, ему это до лампочки и т. п. На основании этих соображений в новом БАРСе сленг, вместе с соответствующей пометой, был восстановлен в правах и достаточно широко представлен. Добавим, что присвоение этой пометы в НБАРСе целиком определяется практикой авторитетных английских и американских словарей, а они в этом отношении непоследовательны Критики первого издания Webster’s Third отмечали, например, что big cheese ‘шишка’ и big wheel ‘шишка’ помечаются в нем как сленг, a big shot и big wig (с тем же значением) — нет. НБАРС, естественно, мог унаследовать этот недостаток, поскольку претендовать на независимое суждение в столь тонком вопросе мы не могли. [...]

Мы не случайно настаиваем на важности соблюдения пропорций в освещении центральных и периферийных явлений. Этот казалось бы естественный и даже тривиальный принцип оказывается очень непросто реализовать на практике. Во многих словарях большого объема периферийные явления гипертрофируются и заслоняют собой основу всякого словаря — его нейтральное стабильное ядро. [...]