Раздел V. Личность и политика 3 страница

Обычные методы политического насилия не способны дать подобный эффект. Даже под самым мощным политическим прессом люди не перестают жить частной жизнью. Всегда остается сфера личной свободы, противостоящей такому давлению. [...] Современные политические мифы разрушают подобные ценности. [...]

Чтобы понять этот процесс, необходимо начать с анализа понятия «свобода». Свобода представляет собой один из самых неясных и противоречивых терминов не только в философии, но и в политическом лексиконе. Как только мы начинаем размышлять о свободе воли, то тут же оказываемся в запутанном лабиринте метафизических вопросов и антиномий. Что же касается политической свободы, то все знают, что это один из самых общеупотребляемых и вводящих в заблуждение лозунгов. Все политические партии стремятся убедить нас, что именно они являются подлинными представителями и «рулевыми» свободы. При этом они всегда определяют этот термин в специфическом значении и используют его в своекорыстных, частных интересах. Этическая свобода по своему существу является более простой вещью.

Она свободна от той двусмысленности, которая неизбежна в метафизике и политике. Люди действуют свободно не потому, что обладают liberum arbitrium indifferentiae. Дело заключается вовсе не в отсутствии мотива, но в характере мотивов, отличающих свободное действие. В этическом смысле человек является свободным агентом действия, если его мотивы основаны на его собственном решении и личном убеждении в необходимости следовать моральному долгу. [...] Свобода не является врожденной человеку. Чтобы обладать свободой, нужно действовать как свободный человек. Если индивид просто следует природным инстинктам, то он не может бороться за свободу и, следовательно, скорее всего выберет рабство. Ведь очевидно, что гораздо легче зависеть от других, нежели самостоятельно мыслить, судить и принимать решения. Это объясняет тот факт, что равно и в индивидуальном и в социальном бытии свобода нередко рассматривается скорее как бремя, а не как привилегия. В наиболее тяжелых обстоятельствах человек пытается избавиться от этого бремени. Здесь-то и выступают на сцену тоталитарное государство и политические мифы. Новые политические партии обещают по крайней мере избавить человека от подобной дилеммы. Они подавляют и разрушают само чувство свободы, но в то же время они избавляют человека от всякой персональной ответственности.

Это подводит нас еще к одному аспекту проблемы. В нашем описании современных политических мифов не учитывалась одна существенная черта. Как уже отмечалось раньше, в тоталитарном государстве политические лидеры берут на себя те же функции, которые в примитивных сообществах выполняют маги. Они абсолютные правители, они те врачеватели, которые обещают вылечить все социальные недуги. Но и это еще не все. В диком племени колдун имеет и другую важную задачу. [...] Он раскрывает волю богов и предсказывает будущее. Предсказатель играет незаменимую роль в архаической социальной жизни. Даже на высокоразвитых ступенях политической культуры он по-прежнему пользуется всеми правами и привилегиями. В Риме, например, ни одно важное политическое решение, ни одно рискованное предприятие, ни одна битва не начинались без предсказания авгуров. (...]

Даже в этом смысле наша современная политическая жизнь вернулась к формам, казалось бы, давно и прочно забытым. Естественно, что мы уже не имеем дело с примитивным гаданием и ворожбой: мы больше не наблюдаем за полетом птиц и не изучаем внутренности жертвенных животных. Мы изобрели гораздо более утонченный метод гадания — метод, претендующий на научный и философский статус. Но хотя наши методы изменились, суть осталась прежней. Наши современные политики прекрасно знают, что большими массами людей гораздо легче управлять силой воображения, нежели грубой физической силой. И они мастерски используют это знание. Политик стал чем-то вроде публичного предсказателя будущего. Пророчество стало неотъемлемым элементом в новой технике социального управления. Даются самые невероятные и несбыточные обещания; «золотой век» предсказывается вновь и вновь. [...]

Философия бессильна разрушить политические мифы. Миф сам по себе неуязвим. Он нечувствителен к рациональным аргументам, его нельзя отрицать с помощью силлогизмов. Но философия может оказать нам другую важную услугу. Она может помочь нам понять противника. Чтобы победить врага, мы должны знать его. В этом заключается один из принципов правильной стратегии. Понять миф — означает понять не только его слабости и уязвимые места, но и осознать его силу. Нам всем было свойственно недооценивать ее. Когда мы впервые услышали о политических мифах, то нашли их столь абсурдными и нелепыми, столь фантастическими и смехотворными, что не могли принять их всерьез. Теперь нам всем стало ясно, что это было величайшим заблуждением. Мы не имеем права повторять такую ошибку дважды. Необходимо тщательно изучать происхождение, структуру, технику и методы политических мифов. Мы обязаны видеть лицо противника, чтобы знать, как победить его.

Печатается по: Кассирер Э. Техника современных политических мифов // Вестн. МГУ. Сер. 7, Философия. 1990. № 2. С. 58—65.

Глава 13. ПОЛИТИЧЕСКОЕ ПОВЕДЕНИЕ И УЧАСТИЕ

Г.ЛЕБОН. Психология народов и масс

Явления бессознательного играют выдающуюся роль не только в органической жизни, но и в отправлениях ума. Сознательная жизнь ума составляет лишь очень малую часть по сравнению с его бессознательной жизнью. Самый тонкий аналитик, самый проницательный наблюдатель в состоянии подметить лишь очень небольшое число бессознательных двигателей, которым он повинуется. Наши сознательные поступки вытекают из субстрата бессознательного, создаваемого в особенности влияниями наследственности. В этом субстрате заключаются бесчисленные наследственные остатки, составляющие собственно душу расы, Кроме открыто признаваемых нами причин, руководящих нашими действиями, существуют еще тайные причины, в которых мы не признаемся, но за этими тайными есть еще более тайные, потому что они неизвестны нам самим. Большинство наших ежедневных действий вызывается скрытыми двигателями, ускользающими от нашего наблюдения.

Индивид в толпе приобретает, благодаря только численности, сознание непреодолимой силы, и это сознание позволяет ему поддаться таким инстинктам, которым он никогда не дает волю, когда он бывает один.[...]

Мы, с нашей точки зрения, придаем небольшое значение появлению новых качеств. Нам достаточно сказать, что индивид находится в массе в таких условиях, которые позволяют ему отбросить вытеснение своих бессознательных влечений. Мнимоновые качества, обнаруживаемые индивидом, суть проявления этого бессознательного, в котором содержится все зло человеческой души; нам нетрудно понять исчезновение совести или чувства ответственности при этих условиях. Мы уже давно утверждали, что ядром так называемой совести является «социальный страх».

Вторая причина — зараза, также способствует образованию в толпе специальных свойств и определяет их направление. Зараза представляет такое явление, которое легко указать, но не объяснить; ее надо причислить к разряду гипнотических явлений, к которым мы сейчас перейдем. В толпу всякое чувство, всякое действие заразительно, и притом в такой степени, что индивид очень легко приносит в жертву свои личные интересы интересу коллективному. Подобное поведение, однако, противоречит человеческой природе, и потому человек способен на него лишь тогда, когда он составляет частицу толпы.

Третья причина, и при том самая важная, обусловливающая появление у индивидов в толпе таких специальных свойств, которые могут не встречаться у них в изолированном положении, — это восприимчивость к внушению; зараза, о которой мы только что говорили, служит лишь следствием этой восприимчивости.

Наблюдения [...] указывают, что индивид, пробыв несколько времени среди действующей толпы, приходит скоро в такое состояние, которое очень напоминает состояние загипнотизированного субъекта... Сознательная личность у загипнотизированного совершенно исчезает, так же как воля и рассудок и все чувства и мысли направляются волей гипнотизера.

Таково же приблизительно положение индивида, составляющего частицу одухотворенной толпы. Он уже не сознает своих поступков, и у него, как у загипнотизированного, одни способности исчезают, другие же доходят до крайней степени напряжения. Под влиянием внушения такой субъект будет совершать известные действия с неудержимой стремительностью; в толпе же эта неудержимая стремительность проявляется с еще большей силой, так как влияние внушения, одинакового для всех, увеличивается путем взаимности.

Итак, исчезновение сознательной личности, преобладание личности бессознательной, одинаковое направление чувств и идей, определяемое внушением, и стремление превратить немедленно в действие внушенные идеи — вот главные черты, характеризующие индивида в толпе. Он уже перестает быть сам собою и становится автоматом, у которого своей воли не существует.

Таким образом, становясь частицей организованной толпы, человек спускается на несколько ступеней ниже по лестнице цивилизации. В изолированном положении он, быть может, был бы культурным человеком; в толпе — это варвар, т.е. существо инстинктивное. У него обнаруживается склонность к произволу, буйству, свирепости, но также и к энтузиазму и героизму, свойственным первобытному человеку. Он останавливается особенно еще на понижении интеллектуальной деятельности, которое претерпевает человек благодаря причастности к массе.

Печатается по: Лебон Г. Психология народов и масс // Диалог. 1992. №3. С. 26—27.

Т. АДОРНО. Типы и синдромы. Методологический подход

(фрагменты из «Авторитарной личности»)

Конструирование психологических типов не просто предполагает произвольную, навязчивую попытку внести некоторый «порядок» в сумбурность человеческой личности. Это конструирование являет собой средство «концептуализации» многообразия в соответствии с его собственной структурой, средство достижения более точного понимания. Доведенное до крайности пренебрежение всеми генерализациями, если не считать самых очевидных результатов, привело бы не к истинному проникновению в сущность человеческих индивидов, а, скорее, к темному и неясному описанию психологических «фактов». Любой шаг, направленный за пределы фактического смысла к психологическому, — Фрейд определил его следующим образом: любой наш субъективный опыт осмыслен — неизбежно влечет за собой обобщения, выходящие за рамки якобы «уникального случая», и мы видим, что эти обобщения, как правило, предполагают существование определенных, регулярно воспроизводящихся «nuclei» или синдромов, которые оказываются очень близкими к идее типов. Такие идеи, как, например, оральность, или компульсивный характер, хотя, на первый взгляд, кажутся появившимися благодаря анализу особых случаев, имеют смысл лишь тогда, когда сопровождаются неявным допущением, что структуры, подобным образом поименованные и обнаруженные внутри индивидуальной динамики личности, входят в некие базовые констелляции, которые, как мы полагаем, репрезентативны. И не имеет значения, так ли уж «уникальны» наблюдения, лежащие в их основе. Поскольку существует типологический элемент, внутреннее присущий психологической теории, было бы передержкой исключать типологию per se. Методологическая «чистота» в этом случае была бы равносильна отказу от концептуальных средств или всякого теоретического проникновения в материал и привела бы к иррациональности, столь глубокой, как и та, что воспроизводится в произвольном «классификаторстве этикеточных школ».

В контексте нашего исследования размышления совершенно иной природы ведут в том же направлении. Это прагматические мысли: необходимость, чтобы наука создавала оружие против потенциальной угрозы фашистского мышления. Остается открытым вопрос, до какой степени и может ли вообще фашистской угрозе противостоять психологическое оружие. Психологическое «лечение» предубежденных личностей проблематично как из-за их большого количества, так и потому, что они, конечно, не «больны» в обычном смысле и, как мы видим, по крайней мере на поверхностном уровне часто лучше «приспособлены», чем личности без предрассудков. Поскольку, однако, современный фашизм немыслим без массовой основы, внутреннее строение его предполагаемых последователей все еще сохраняет свое решающее значение, и ни одна защита, которая не принимает в расчет субъективную сторону проблемы, не будет действительно «реалистичной». Очевидно, что психологические контрмеры ввиду распространенности фашистского потенциала среди масс являются эффективными, только если они дифференцированы таким образом, что адаптированы для определенных групп. Всеохватывающая защита вышла бы на уровень столь широких обобщений, что, по всей вероятности, потеряла бы смысл. Можно указать как на один из практических результатов нашего исследования, что такая дифференциация должна по крайней мере заодно соответствовать психологическим направлениям, так как определенные базовые переменные фашистского характера присутствуют вне зависимости от отмеченных социальных различий. Не существует психологической защиты от предубеждений, которая бы не была ориентирована на определенные психологические «типы». Мы создадим фетиш из методологической критики типологии и провалим любую попытку прийти к психологическому пониманию предубежденной личности, если большое количество весьма серьезных и разнообразных различий (таких, например, как между психологическим устройством обычного антисемита и садомазохистского «крутого» парня) исключалось бы просто потому, что ни один из этих типов не представлен в классической чистоте ни в одной личности.

Возможность конструировать весьма различающиеся наборы психологических типов общепризнана. В результате предыдущего обсуждения мы основываем собственную попытку на трех следующих основных критериях:

а) мы не хотим классифицировать человеческие существа ни по типам, которые разделяют их строго статистически, ни по идеальным типам в обычном смысле, которые должны будут дополняться «смешениями». Наши типы справедливы, только если мы смогли найти для каждого типа определенное число черт и характеров и поместили их в контекст, который показывает некоторую общность значения этих черт. Мы относимся к этим типам как к наиболее продуктивным с научной точки зрения, которые обобщают черты, в иных случаях распыленные, в многозначные целостности, и выдвигают на первый план внутренние связи элементов, которые принадлежат друг другу в соответствии с их неотъемлемой «логикой» при психологическом понимании лежащей в основе динамики. Это означает не просто аддитивное, или механическое сложение черт в одном и том же типе. Основным критерием для этого постулата должно быть то, что противопоставленные «истинным» типам Даже так называемые отклонения не могут более казаться случайными, но должны пониматься как многозначные в структурном смысле. Генетически последовательность значений каждого типа требует предположения, что большинство черт может быть выведено из определенных базовых форм глубинных психологических конфликтов и их разрешений;

б) наша типология должна быть критической в том смысле, что она понимает типизацию людей саму по себе как социальную функцию. Чем более строг тип, тем более глубоко демонстрирует он отпечатки социальных штампов. Это согласуется с такими характерными чертами наших «высокобалльных» респондентов, как жестокость и стереотипность мышления. Здесь заложен конечный принцип всей типологии. Ее главная дихотомия заключается в вопросе: стандартизована ли личность сама по себе, или она действительно «индивидуализована» и противостоит стандартизации в сфере человеческого опыта? Индивидуальные типы будут специфическими конфигурациями внутри общего разделения.

Последнее различает prima facie «низкобалльных» и «высокобалльных» субъектов. Однако при ближайшем рассмотрении это разделение может быть применено к «низкобалльным»: чем больше они «типизируют» себя, тем сильнее, сами того не замечая, выражают фашистский потенциал;

в) типы должны быть сконструированы так, чтобы их можно было использовать прагматически, т.е. преобразовать в сравнительно жесткие защитные «паттерны», организованные таким образом, что различия индивидуального характера играют несущественную роль. Это способствует определенной «поверхности» классификации, сравнимой с ситуацией в санатории, где нельзя было бы начать никакого лечения, не разделив пациентов на маниакально-депрессивных, шизофреников, параноиков и т.п., хотя всем понятно, что эти различия исчезнут по мере продвижения вглубь. В данной связи можно принять гипотезу: если кому-либо удастся заглянуть достаточно глубоко, в результате дифференциации вновь возникает такая же «грубая» структура, но только более универсальная, а именно: некоторые фундаментальные либидозные констелляции. Позволительна аналогия из истории искусств. Традиционно грубое различение романского и готического стилей было основано на круглых и стельчатых сводах. Обнаружилась недостаточность такого разделения: обе черты в некоторых случаях неотличимы, и существуют более глубокие контрасты между архитектурными стилями. Это, однако, привело к столь усложненным дефинициям, что при их применении почти невозможно указать, является ли данное здание романским или готическим, хотя структурная целостность почти не оставляла сомнений насчет его принадлежности к той или иной эпохе. Так, в конечном счете, пришлось использовать примитивные и наивные классификации. Нечто подобное пригодится и при рассмотрении нашей проблемы. Поверхностный, на первый взгляд, вопрос «Какие люди встречаются среди тех, кто подвержен предрассудкам?» может оказаться вполне оправданным с точки зрения типологических требований, нежели попытка определить типы с помощью фиксаций прегенитальных или генитальных фаз развития и тому подобное. Существенного упрощения можно достигнуть путем интеграции социологических критериев в психологические конструкты. Такие социологические критерии могут относиться к членству в группе или идентификациям наших субъектов, равно как и к социальным целям, установкам и образцам поведения. Задача соотнесения критериев психологического типа с социологическими критериями выполнима в той степени, в какой нашим исследованием выявлено, что многие «клинические» категории (например, стремление угодить грозному отцу) интимно связаны с социальными установками (например, верой в авторитет ради авторитета). Таким образом, для гипотетических целей вполне можно «перевести» многие основные психологические концепты в близкие им социологические понятия...

Детализированное описание некоторых типов можно предварить общей характеристикой. «Поверхностную зависть» (Surface Resentment) легко распознать через обоснованные, либо необоснованные ощущения социальной тревожности; наш конструкт ничего не говорит о психологических фиксациях или защитных механизмах, обусловливающих типичные мнения.

«Конформист» — это, конечно, прежде всего принятие общих шаблонных ценностей. Super-ego так и не установилось достаточно прочно, и личность находится в целом под влиянием его внешних представлений. Наиболее очевидным механизмом, лежащим в основе этого синдрома, является боязнь «выделиться», быть не таким как все. «Авторитарный» тип управляется super-ego и постоянно должен бороться с сильными и весьма противоречивыми стремлениями. Его влечет страх оказаться слабым. В случае «крутого» парня преобладают подавленные стремления «Id» в заторможенном и деструктивном состоянии. Как «чудак», так и «функционер-манипулятор», видимо, разрешили свой Эдипов комплекс через нарциссический уход в свою внутреннюю сущность. Их отношение к внешнему миру, однако, отличается. Чудаки в целом заменяют внешнюю реальность воображаемым внутренним миром, этому сопутствует в качестве главной характеристики проективность, и основной страх заключается в том, что их внутренний мир будет «осквернен» контактом с опасной и отвратительной реальностью: их одолевают тяжелые табу, в формулировке Фрейда — delire de toucher. Манипулятивная личность избегает опасности психоза, сводя внешнюю реальность к простому объекту действия: таким образом, она не способна к какому-либо позитивному катексису (психоаналитический термин, означающий привязанность к объекту, «заряжение» объекта либидозной энергией). Этот тип склонен к принуждению даже более, чем авторитарный, и его принудительность видится полностью отчужденной от super-ego: он не достигает трансформации внешней принудительной силы super-ego. Наиболее выдающейся защитой является его полное отрицание любых пробуждений к любви.

В нашем случае «конформист» и «авторитарный» тип будут, видимо, наиболее частными.

Поверхностная зависть. Феномен, обсуждаемый здесь, находится не на том же логическом уровне, что и различные «типы» с высоким или низким количеством баллов, которые мы охарактеризуем далее. В самом деле, он не заключен внутри и не является сам по себе психологическим «типом», но, скорее, представляет конденсацию более рациональных, как сознательных, так и подсознательных проявлений предрассудков, поскольку они могут быть различимы на более глубоких, бессознательных уровнях.

Мы можем сказать, что существует достаточное количество людей, которые «подходят друг другу», гармонируют в терминах более или менее рациональной мотивации, в то время как остальные из наших «высокобалльных» синдромов характеризуются относительным отсутствием или лживостью рациональных мотиваций, которые, в данном случае, должны определяться как простая «рационализация». Это не означает, однако, что лица с высокими баллами, чьи предрассудочные высказывания проявляют определенную рациональность, сами по себе изъяты из психологического механизма фашистского характера. Поэтому в предлагаемом ниже примере баллы высоки не только по Ф-шкале ((«шкала фашизма») — техника измерения установки, разработанная на основе методики Р. Ликерта и использованная в исследовании «Авторитарная личность»), но и по всем шкалам: имеется всеобщность предрассудочных взглядов, что мы рассматриваем как несомненный признак того, что лежащие в основе личности тенденции являются конечными детерминантами. И все-таки мы чувствуем, что феномен «поверхностной зависти» хотя и питается более глубокими инстинктивными источниками, не должен быть полностью отвергнут в нашем обсуждении, поскольку представляет социологический аспект проблемы, важность которой может быть недооценена для выявления фашистского потенциала, если мы сосредоточимся целиком лишь на ее психологическом описании и этиологии.

Мы рассмотрим здесь людей, которые воспринимают стереотипные предрассудки извне как готовые формулы, для того чтобы рационализировать и — психологически или фактически — преодолеть явные трудности в своем собственном существовании. В то время как сами респонденты, без сомнения, принадлежит к «высокобалльным», стереотипы их предрассудков, видимо, не слишком либидизированы и в целом поддерживаются на определенном рациональном или псевдорациональном уровне. Не существует полного разрыва между опытом людей и их предрассудками: часто они достаточно явственно соотнесены друг с другом. Эти субъекты способны представить относительно разумные доводы для своих предрассудков и способны к рациональной аргументации. К ним принадлежит недовольный, ворчащий отец семейства, который счастлив, если кого-то можно обвинить в собственных экономических неудачах, и еще счастливее, если он может извлечь экономические выгоды из дискриминации меньшинства, реальных или потенциальных «покоренных соперников». Таковы мелкие лавочники, которым угрожают разорением фирменные магазины, последними, по их мнению, владеют евреи. Мы также можем вспомнить негров-антисемитов в Гарлеме, обреченных на чрезмерную квартплату еврейскими сборщиками. Такие люди есть во всех секторах экономики, где чувствуется давление процесса концентрации, но не видно его механизма, в то время как им приходится ухитряться поддерживать свое экономическое функционирование.

Респондент 5043 — домохозяйка, с крайне высоким количеством баллов по шкалам, которую «часто слушали обсуждающей соседей-евреев», но «очень дружелюбная пожилая женщина», которая «любит безобидные сплетни», выражает большое уважение к науке и проявляется серьезный, хотя и в некотором роде подавленный интерес к живописи. Она «боится экономической конкуренции со стороны модных портных»; «интервью показало такое же избирательное отношение к неграм». Она «испытала весьма суровое ухудшение в смысле статуса и экономической обеспеченности со времен юности. Ее отец был весьма богатым владельцем ранчо...».

Причина, по которой она была выбрана как представитель синдрома «поверхностной зависти», — ее отношение к расовым вопросам. Она «выражает весьма сильные предрассудки по отношению ко всем меньшинствам» и «относится к евреям как к проблеме», причем ее стереотипы следует «во многом традиционным представлениям», которые она механически переняла извне. Но «она не считает, что все евреи неизбежно имеют все эти характеристики. Также она не считает, что они могут быть определены по виду или по каким-либо особым чертам, кроме того, что они шумны и агрессивны».

Последняя цитата показывает, что она не считает черты, приписываемые ею евреям, врожденными и естественными. Здесь нет ни жесткой проекции, ни деструктивного стремления карать. «Что касается евреев, она чувствует, что их ассимиляция и образование, вполне возможно, решат проблему».

Ее агрессивность направлена явно против тех, кто может, как она опасается, «забрать у нее что-либо», как в экономическом, так и в статусном смысле...

Можно добавить, что если и есть доля правды в популярном мнении, что антисемитизм — «теория козла отпущения», то это применимо к людям ее сорта. Их «слепые пятна», по крайней мере, частично принадлежат к узким «мелкобуржуазным» ограничениям опыта и объяснениям, за которые они вынуждены цепляться. Они видят в евреях выразителей тех тенденций, которые в действительности присущи всеобщему экономическому процессу, и обвиняют в этом их одних. Этот постулат необходим им для уравновешивания собственного ego в поисках некоей «вины», ответственности за ненадежное социальное положение: в противном случае нарушился бы справедливый порядок мира. По всей вероятности, они в первую очередь ищут эту вину в себе и подсознательно относят себя к «неудачниками». Евреи дают способ внешнего освобождения этого чувства вины. Антисемитизм связан у них с удовлетворительным ощущением, что они «хорошие» и невинные, и возлагает бремя ответственности на некоторый видимый и высоко персонализированный объект. Этот механизм институализируется. Личности, наподобие нашей 5043, возможно, никогда не имели неприятностей с евреями, а просто восприняли провозглашаемое вовне суждение, поскольку им это выгодно.

Синдром конформиста. Представляет стереотипы, приходящие извне, но интегрированные внутри личности в общую согласованную структуру. У женщин особо проявляются изящество и женственность, у мужчин — стремление быть «настоящим» мужчиной. Восприятие превалирующих стандартов более важно, чем недовольство ими. Преобладает мышление во внутри- и внешнегрупповых терминах. Предрассудки, очевидно, не выполняют решающей функции во внутрипсихологическом устройстве индивидов, а являются лишь средствами внешней идентификации с группой, к которой они принадлежат или хотели бы принадлежать. Предрассудки у них проявляются в особом смысле: они перенимают ходячие суждения от других, не затрудняясь самостоятельно вникнуть в суть дела. Их предрассудки «разумеются сами собой», возможно «подсознательны» и даже неизвестны самим субъектам. Они артикулируются лишь при определенных условиях. Существует антагонизм между предрассудками и опытом; их предрассудок «нерационален», равно как и слабо связан с их собственными тревогами, но в то же время, по крайней мере внешне, он не выражен подробно, по причине характерного отсутствия сильных импульсов, благодаря полному восприятию ценностей цивилизации и «благопристойности».

Хотя этот синдром и включает «вскормленных антисемитов», он присущ, несомненно, высшим социальным слоям...

Авторитарный синдром. Он ближе всего подходит к общей картине лиц с высокими баллами, поскольку проявляется во всем нашем исследовании. Синдром следует «классической» психоаналитической картине, включающей садомазохистское разрешение Эдипова комплекса, и был показан Эрихом Фроммом под названием «садомазохистский» характер. Согласно теории Макса Хоркхаймера, в коллективной работе, где он писал социопсихологическую часть, внешнее социальное подавление сопутствует внутреннему подавлению импульсов. Чтобы достичь «интернализации» социального управления, которое никогда не дает личности столько, сколько требует отношение последней к авторитету и его психологической силе, super-ego, приобретает иррациональный аспект. Субъект достигает собственной социальной приспособленности, только получая удовольствие от подчинения субординации. Это включает в игру импульсы садомазохистской структуры, равно как условие и результат социальной приспособленности. В обществе нашего типа садистские, также как и мазохистские тенденции находят подкрепление в действительности. Картиной трансляции таких подкреплений в черты характера является особое разрешение Эдипова комплекса, определяющее формирование синдрома, о котором здесь идет речь. Любовь к матери в ее первичной форме подлежит строгому табу. Итоговая ненависть к отцу трансформируется формированием реакций в любовь. Эта трансформация ведет к особому виду super-ego. Трансформация ненависти в любовь — наиболее трудная задача, которую личность должна проделать на раннем этапе развития, никогда не завершается полностью успешно. В психодинамике «авторитарного характера» часть предыдущей агрессивности впитывается и превращается в мазохизм, в то время как другая часть соотнесена с садизмом, который ищет выхода в том, с чем субъект себя не идентифицирует, т.е. во внешних группах. Еврей часто становится заменителем ненавидимого отца, приобретая на уровне фантазии те же самые черты, которые были отвратительны для субъекта в отце, такие, как практичность, холодность, доминирование, даже сексуальное соперничество. Эта двоякость всепроникающа, причем явственно сопровождается слепой верой в авторитет и готовностью атаковать тех, кто проявляет слабость и социально подходит в качестве «жертвы». Стереотипы в этом синдроме служат не только средствам социальной идентификации, но и выполняют истинно «экономическую» функцию в собственной психологии субъекта: они помогают направить энергию либидо в соответствии с требованиями слишком строгого super-ego. Таким образом, сами стереотипы могут быть крайне либидизированными и играть большую роль во внутреннем устройстве субъекта. Он воссоздает глубоко «принудительные» черты характера, частично с помощью регресса к анально-садистской фазе развития. Социологически, такой синдром особенно характерен для средних классов Европы. В этой стране (США. — А.Д.) мы можем ожидать его среди людей, чей действительный статус отличается от того, которого они домогаются...