Сигизмунд Кржижановский.

«Страница истории»

Приват-доцент Генрих Иванович Нольде прикрыл за со­бою дверь и нащупал ногой ступеньки: одна-две-три. По­зади за дверью глухо копошились слова. Знакомый голос точно стучал ими изнутри о плотно примкнутую ство­ру — «Страница истории переворачивается, господа... мы присутствуем при событии... мы впишем новую стра­ницу... страница...» Приват-доцент Нольде поморщился: дома на столе его ожидали самые обыкновенные бумаж­ные в четвертушку листа страницы его работы о сервитутном праве. О них-то и хотелось говорить Нольде, а между тем за дверью... Приват-доцент сделал еще четы­ре шага и ступил на улицу. Шум голосов позади оборвал­ся. Перед ним молчала, одетая в сине-белые лунные пят­на, ночная улица.

В конце марта 1917 года ночи были (помните?) ветровые. И Нольде шел, осторожно ступая по лунно-бе­лой плоскости земли и слушая шумы весеннего ветра. Нагие еще деревья, перегнувшись через забор, стряхну­ли с ветвей вниз на землю свои сине-черные тени: тени шевелились на белой плоскости у ног, точно самописные чернильные знаки на колоссальном бумажном лис­те. Секунда затишья. И вдруг зашумело: вначале где-то да­леко, потом ближе и ближе, внятнее и громче: белая плоскость у ног («Как странно», — подумал Нольде) буд­то качнулась, дрогнула, и все, — и самая плоскость, прижатая к подошвам ног, и черно-синие знаки на ней, и лунный диск там, вверху, и деревья, и стены и сам Нольде, недоуменно остановившийся и выронивший трость, и дома, столпившиеся вокруг, — все, как-то странно кач­нувшись, стало, медленно-медленно дыбясь, запрокиды­ваться неизвестно куда, выгибая свою белую поверх­ность. Нольде закрыл глаза. Знакомое уху долго живше­го среди книг человека острое потрескивание и шелест переворачиваемой страницы, усиленное, точно микро­фоном каким-то, в мириады раз, звучало все ближе и ближе, со страшной быстротой придвигаясь к нему: ше­лест превращался в шум, шум в гул, гул в грохот урагана. Вот — загудело под ногами. Боясь разжать стиснутые веки, Нольде лишь слышал все, но слышал ясно: вот — дома, поднятые, навзничь падают на свои крыши; вытряхнутые из постелей и снов люди кричат, расплющи­ваемые спавшимися каменными стенами; коротким мед­ным воплем ударили и стихли колокола, погребаемые под кирпичными грудами рухнувших колоколен. Вот леса хрустят, как растоптанные гигантом кучи валеж­ника; озера — плеснулись вон из берегов; горы, прогу­дев обвалами, пали на свои вершины. Грохоты и гуды. Безумея, человек прильнул к стене, цепляясь за ее высту­пы: но стена качнулась, загрохотала и рухнула на него всеми своими камнями: сознания не стало.

Сначала это было смутное ощущение холода. 3атем давление неизмеримой толщи, навалившейся сверху. Ни шороха, ни звука. Может быть, секунды, мо­жет быть, столетия, то, что было когда-то, кажется, «Нольде», отдавалось странному чувству безбытийности: было — нет. И только. Диковин был лишь самый факт сознания: казался чем-то лишним и ненужным. Затлевала — тухла, опять затлевала мысль: как я, мысль, есмь. Затем смутно обозначилось и медленно крепло ощущение своего тела: тело лежало где-то там, далеко внизу, сплющенное толщей.

Сначала возможность движения казалась фантазмом. После забрезжило: а если. Решимость росла, оплотневала; внезапно там, где толща и тело соприкасались, начало происходить нечто чудесное, будто обмен тяже­стями: толща делалась легче и легче — тело тяжелее и плотнее. Вдруг толща дрогнула и поползла куда-то вбок, возвращая расплющенное в плоскость тело в прежнее трехмерье. Возник бледный блик. Где возник? У глаза. Чьего глаза? Какого-то Нольде, да, Генриха Нольде... да, да, приват-доцента Генриха Ивановича Нольде. Пыта­лись старые опрокинутые вертикали распрямиться и стать на свои места. Приват-доцент Нольде тоже попро­бовал подняться на локте: вокруг молчали, сросшись сте­нами, дома. Нольде повел рукой — ткнулась в дерево: это был сбитый из досок ставень, прикрывший ему голову и грудь. Откуда это. Нольде стряхнул с себя ставень и осмотрелся: рядом с заколоченными окнами блестело обнажившееся окно какой-то витрины, очевидно, и уро­нившей на него, Нольде, ставень, оторванный ветром.

Нольде поднялся на чуть дрожащих ногах, отыс­кал на земле трость и потрогал ею безобидный, из дере­вянных шелевок сбитый ставень.

— Изумительная иллюзия, — пробормотал он. Те­перь все было ясно, кроме... Нольде еще раз огляделся во­круг: было тихо. Лишь издалека близились чьи-то мер­ные шаги. Так же белела гигантской лунно-белой страни­цей, с кляксами и странными знаками пляшущих черных теней на своей широко развернутой плоскости, земля.

— Редкий пример иллюзии, — сказал уже смелее приват-доцент, — я где-то читал, кажется у Лацаруса, о подобного рода феноменах. Если не ошибаюсь, в его «Исследованиях о...». — И Нольде зашагал по белой стра­нице, тщательно прижимая подошвы к ее неподвижной поверхности.

Теперь ему все было ясно, кроме...
1922