Сорокин П.А. «Голод и идеология».//Общедоступный

Учебник социологии. Статьи разных лет. М., 1994.

С. 367-370, 388, 394.

Под идеологией общества я разумею совокупность представлений, понятий, суждений, комплексы их: убеждения, верования, теории, «мировоззрение», свойственные членам агрегата. Причём мной в понятие идеологии включаются как убеждения, теории, верования и т.д. только переживаемые и мыслимые про себя, так и прояв­ленные вовне: словами, письменными знаками, рисунка­ми, жестами и другими способами. На объективном язы­ке совокупность таких явлений можно назвать термина­ми субвокальных и речевых рефлексов человека.

Исследование поведения и идеологии отдельного индивида показывает, что «содержание сознания» пос­леднего резко меняется при резких изменениях кривой количества и качества пищи, поступающей в его орга­низм. Это изменение состоит в том, что при голоде иде­ология человека деформируется в направлении усиления и укрепления суждений, теорий, убеждений и верований при данных условиях благоприятствующих, «одобряю­щих» применение мер, способных дать пищу, с одной сто­роны, с другой — в сторону ослабления и подавления ре­чевых и субвокальных рефлексов, мешающих, препят­ствующих этому утолению. Грубо говоря, голод как бы вынимает из «сознания» человека одну пластинку с оп­ределёнными ариями и вкладывает туда другую. В ито­ге человек-граммофон начинает петь, говорить или ду­мать новые слова, песни, арии, мысли, убеждения и выражения.

Раз так дело обстоит с отдельным человеком, то тоже явление должно происходить и с идеологией массы лиц или целого агрегата, поставленного в те же условия резкого колебания кривой - питания, в частности, при переходе агрегата от сытости к голоду и обратно.

Иными словами, я утверждаю, что существует фун­кциональная связь между колебанием кривой питания общества и варьированием ею идеологии. С изменением первой «независимой переменной» меня­ется и «идеология общества», и меняется в том же на­правлении. В «эпохи Голода» это изменение сказывает­ся в усиленной и успешной прививке членам общества такой идеологии, которая при данных условиях благо­приятствует насыщению голодного общественного же­лудка, и в падении успеха идеологий, препятствующих - мешающих - этому насыщению. Обратное происхо­дит в эпохи перехода общества от голодного к сытому состоянию.

Таким образом, я утверждаю, как бы это ни каза­лось парадоксальным, существование функциональной связи между количеством и качеством калорий, погло­щаемых обществом, и сменой успеха или неуспеха ряда идеологий, циркулирующих в нём.

Это изменение идеологии влиянием указанного фак­тора многообразно и чрезвычайно разнородно по сво­ей конкретной форме. Перечислять и описывать все эти разнообразные сдвиги здесь не место. Целесообразнее будет остановиться на какой-либо одной - крупной и типичной - системе верований или идеологии, на её судьбах уяснить суть дела и проверить указанную связь. Так я и поступлю. В качестве такой типичной системы верований и убеждений я возьму социалистически-ком­мунистические и уравнительные теории, воззрения и идеологии. Изучение кривой их успеха выявит нам эту связь.

А теперь — пару слов, объясняющих эту связь. Пока общество или огромная часть его сыта (дефи­цитно и сравнительно), нет никакой необходимости в коммунистически-уравнительных актах и поступках, вроде насильственного отнятия, грабежа, поравнения богатств и пищевых скопов агрегата. И без этих мер - люди сыты. В таком состоянии у них устанавливаются соответствующие формы поведения, рефлексы и убеж­дения, запрещающие посягать «на чужое достояние», признающие «собственность священной», «отнятие чу­жого добра - недозволенным» и т.д.

Но вот наступает голод. Допустим, что все другие меры (ввоз продовольствия, эмиграция, завоевание дру­гой группы и т.д.), кроме захвата богатств и «скопов» у богачей данного общества, не покрывают голода. В таких условиях пищетаксис толкает голодных к захва­ту, разделу и «коммунизации» этих последних, как к единственному средству утоления голода. Чтобы такое поведение было возможно, необходимо «развинчива­ние» и подавление всех мешающих этому рефлексов, в том числе и речевых и субвокальных (убеждений). Ина­че они будут мешать тем актам, к которым сейчас тол­кает пищетаксис. В таких случаях пресс голода действи­тельно в первую голову начинает давить на них, подав­лять рефлексы (и убеждения), (вроде: «собственность священна», «отнятие чужого достояния недопустимо» и т.д.), «оправдывающие», «мотивирующие», благопри­ятствующие совершению актов, требуемых пищетаксисом («собственность-кража», «да здравствует экспроп­риация эксплуататоров», «захват богатства - великое и справедливое дело» и т.д.).

Поскольку обладатели таких скопов препятствуют захвату их достояния, пищетаксис прививает рефлексы и убеждения, «одобряющие» применение насилия и борьбу с «буржуями».

Это значит: голод у голодных, поставленных в ука­занные условия, должен вызывать появление, развитие и успешную прививку коммунистически-социалистически-уравнительных рефлексов, в частности рефлексов рече­вых и субвокальных (убеждений), иными словами, «ком­мунистически-социалистической идеологии». Последняя в таких голодных массах находит прекрасную среду для прививки и распространения и будет «заражать» их с быстротой сильнейшей эпидемии. Совершенно не важ­но, под каким соусом она будет подана и как обоснова­на: по методу ли Маркса или Христа, по системе ли Бабефа-Руссо, и якобинцев, или по системе Каталины, и анабаптистов, на принципе ли «прибавочной ценно­сти» и «материалистического понимания истории», или на принципе Евангелия: «кто имеет две рубашки — пусть отдаст одну неимущему».

Эти обосновывающие, мотивирующие и оправдыва­ющие «тонкости» массе совершенно не важны, они ей недоступны, она ими и не интересуется. Это - «соус», для неё совершенно не имеющий значения. А важно лишь то, чтобы идеология благословила на акты захвата, раздела, поравнения, чтобы она прямо на них наталкива­ла, их одобряла. А почему, на каком основании - это дело десятое. Если какое-нибудь обоснование есть - отлично. Если нет - тоже не беда. Если при данных условиях всего более подходит для «оправдания» Еван­гелие - идеология будет ссылаться на него и во имя заповеди Христа будет благословлять «обобществле­ние». Если сейчас более подходящей является идеоло­гия Маркса - будет взята она, будет широко приви­ваться и под её флагом будет идти соответствующее «обобществляющее» движение.

Такова в основном связь между колебанием питания и колебанием идеологии.

Значит, для успеха таких идеологий необходимы два основных условия: 1) резкий значительный рост дефи­цитного или сравнительного голодания масс, при невоз­можности утоления его иными путями, 2) наличность имущественной дифференциации в стране. Чем резче будут оба условия, тем при равенстве прочих условий подъём успеха коммунистически-социалистической иде­ологии будет быстрее и сильнее, тем легче она будет при­виваться к голодным, тем большим будет её успех.

Отсюда, как и в явлениях роста принудительного этатизма (не только как «идеологии», но и как практи­ки), следуют выводы:

1-я теорема

Сытые и голодные (богатые и бедные) группы при указанных условиях не могут иметь одну и ту же социально-политическую идеологию. В частности, коммунистически-социалистическая идеология должна иметь успех и легко прививаться к группам бедняков, и не может иметь успеха и легко прививаться к богато-сы­тым. Антикоммунистические идеологии - наобо­рот, должны преуспевать среди богачей и трудно приви­ваться к голодной бедноте.

2-я теорема

1) При одной и той же степени имуще­ственной дифференциации кривая успеха и прививки этой идеологии будет подниматься всякий раз, когда уровень питания масс понижается.

2) При одном и том же уровне питания масс эта кри­вая будет подниматься всякий раз, когда имущественная дифференциация усиливается (растёт сравнительный голод).

3) Особенно резко будет подъём кривой роста и успе­ха этих идеологий тогда, когда растёт и имущественная дифференциация (богачи ещё сильнее богатеют), и когда понижается уровень питания масс (бедняки ещё сильнее беднеют).

Лица, выигрывавшие от революции, не обнаружи­вали того духа солидарности и справедливости, на ко­торый претендовала социальная демократия. Нигде не оказывалось ни следа равенства и братства. Чуть только достигалась ближайшая цель социальной рево­люции, т.е. более или менее значительное число её уча­стников овладевало капиталом или земельными участ­ками, вскоре обнаруживалось, что побудительный мо­тив их действий имел совершенно индивидуалистичес­кий характер, что не самоотверженная преданность их идее общности, а личные интересы влекли отдельных лиц к борьбе. А эти интересы требовали, чтобы отдель­ное лицо удерживало то, что было приобретено при общем грабеже, и чтобы это приобретённое им достоя­ние, точно так же, как и для прежнего собственника, становилось для него средством для повышения уровня существования.

Изменился лишь личный со­став собственников. И новые собственники мало сму­щались тем, что возле них снова возникали неравенство и бедность.

К теме: Политические партии и партийные системы.

Дюверже М. «Политические партии»

Организация политических партий явно не соответ­ствует демократической ортодоксии. Их внутренняя структура в существенных чертах автократична и олигархична: несмотря на внешнюю видимость, их руково­дители не назначаются членами партии, а кооптируют­ся или подбираются центром; они имеют тенденцию к тому, чтобы формировать руководящий класс, изоли­рованный от членов организации, касту, в большей или меньшей степени замкнутого типа. В той мере, в какой их избирают, политическая олигархия расширяется, но отнюдь не становится демократией, поскольку выбор осуществляют члены партии, которые составляют мень­шинство по сравнению с теми, кто голосует за партию на общих выборах. Парламентарии всё более оказыва­ются подчинёнными авторитету внутренних руководи­телей: это означает, что над массой избирателей доми­нирует менее многочисленная группа членов и активистов, в свою очередь подчиненная руководящим орга­нам.

Нужно идти и дальше: если предположить, что партиями руководили бы парламентарии, то и тогда их демократический характер оставался бы иллюзорным, поскольку сами выборы очень плохо передают подлин­ную природу общественного мнения. Партии формиру­ют мнение в такой же степени, в какой они его пред­ставляют; они создают его с помощью пропаганды: они сообщают ему заранее заготовленный вид. Партийная система - не только отражение общественного мнения, но и следствие внешних и технических моментов (на­пример, таких, как особенности избирательной систе­мы), которые накладываются на него. Партийная систе­ма - в меньшей степени слепок с общественного мне­ния, чем общественное мнение - проекция партийной системы.

Общая эволюция партий усиливает их расхождение с нормами демократического времени: схватки их сторонников превращаются в религиозные войны.

Но был ли удовлетворительным беспартийный ре­жим? Вот настоящий вопрос. Было бы общественное мнение представлено лучше, если бы кандидаты выхо­дили к избирателям в индивидуальном порядке, без того, чтобы кандидаты могли действительно знать мне­ние избирателей? Была бы свобода лучше защищена, если бы правительство имело перед собой лишь отдель­ных индивидов, не собранных в политические образо­вания?

Режим без партий обеспечивает увековечивание ру­ководящих элит, сформированных по праву рождения, богатства или должности: чтобы попасть в правящую олигархию, человек из народа должен предпринять прежде гигантские усилия с целью вырваться из своих условий; он должен следовать цепочке буржуазного образования и терять контакт с тем классом, из которо­го он произошёл. Беспартийный режим — неизбежно режим консервативный. Он соответствует цензовому избирательному праву или выражает стремление пара­лизовать всеобщее избирательное право путём навязы­вания народу руководителей, которые не происходят из народа; он ещё дальше от демократии, чем многопар­тийный режим. Исторически партии возникли тогда, когда народные массы начали реально вторгаться в политическую жизнь: они сформировали необходимые рамки, которые позволили им растить у себя свои соб­ственные элиты. Партии всегда остаются более развитыми слева, чем справа, поскольку они всегда более необходимы на левом фланге, чем на правом. Отменить их было бы великолепным средством для правых пара­лизовать левых. Классические протесты против их вме­шательства в политическую жизнь, против господства активистов над депутатами, съездов и комитетов над Ассамблеями игнорируют фундаментальную черту раз­вития последних пятидесяти лет развития, которое усу­губило формальный характер правления министерств и парламентов. В прежние времена исполнительные инст­рументы осуществления частных финансовых и эконо­мических интересов, те и другие стали инструментами в руках партий; среди них народные партии занимают растущее место. Эта трансформация выражает развитие демократии, а не регресс. С этой точки зрения и одно­партийная система означает прогресс, если рассматри­вать её не в сравнении с плюралистическими система­ми, но в рамках её диктатуры. Диктатура с единствен­ной народной партией, тяготеющей к созданию нового управляющего класса, более близка к демократии, чем диктатуры без партий, личного или военного типа, ко­торые усиливают феодальные черты власти.

(Социально-политические науки. 1990. № 12. С. 84-86.)

Михельс Р. «Социология политической партии в условиях демократии».

Без организации демократия немыслима....Любой класс, предъявляющий обществу определённые требо­вания, стремится привнести в действительность ком­плекс самостоятельно порождённых идеологий и «иде­алов», вытекающих из выполняемых ими функций, нуж­дается как в экономической, так и в политической орга­низации в качестве единственного средства для осуществления совокупной воли. Организация, основанная на принципе наименьшей траты сил, т.е. на максимально возможной экономии сил, является готовым оружием слабых в борьбе с сильными, которое может быть ис­пользовано только на основе солидарности равных за­интересованных лиц.

Признание организации - это всегда выражение тенденции и олигархии. Сущность любой организации (партии, профсоюза и т.д.) содержит в себе глубоко аристократические черты. Организационная машина, создающая массивные структуры, вызывает в организо­ванных массах серьёзнейшее изменение. Отношение вождя к массам она превращает в свою противополож­ность. Организация завершает окончательное разделе­ние любой партии или профсоюза на руководящее меньшинство и руководимое большинство. С усиле­нием организации демократия начинает исчезать.

Организация со сложившимися формами, незави­симо от того, идёт ли речь о демократическом государ­стве, политической партии или рабочем профсоюзе, представляет собой благодатную питательную почву для возникновения различий. Чем больше расширяется и разветвляется официальный аппарат, т.е. чем больше членов входит в организацию, чем больше становятся её доходы и увеличивается число её органов печати, тем больше в ней вытесняется демократия, заменяемая все­силием исполнительных органов.

Количественный рост партии, который всегда свя­зан с ростом авторитета, хотя и не во всех случаях в официальной политике, но тем не менее среди народ­ных масс, уже сам по себе обладает большой притяга­тельной силой.

Партия не является ни социальным, ни экономи­ческим образованием. Основой её деятельности являет­ся программа. Теоретически выразить интересы опреде­лённого класса она, конечно, может. На практике же большое несовпадение в интересах между трудом и ка­питалом не может быть устранено принятием какой-либо программы. Партия как внешнее образование, механизм, машина вовсе не тождественна с партийными массами и уж тем более классом. Партия - это только средство достижения цели.

(Диалог. 1990. № 3. С. 55, 58).

Острогорский Я.М. «Демократия и политические партии»

Партия по своей природе является свободным объединением граждан, которое, как и всякое другое объединение, не поддаётся внешнему воздействию, по­скольку оно не противоречит общему закону. Государ­ство, уважающее основные права граждан, игнорирует партии как таковые. Оно не имеет права спрашивать у членов какой-либо группировки, каковы их политичес­кие идеи и каково их политическое прошлое. Государ­ство не имеет права ни штемпелевать политических убеждений, ни устанавливать условий, при которых этот штемпель может быть наложен. Ни в одной сво­бодной стране не было попыток к подобному вмеша­тельству. Только в России недавно решили установить «легальные политические партии».

Принципы или программа партии являлась ве­рой, облечённой, подобно церковной вере, санкцией правомерности и иноверия. Присоединение к партии должно было быть полным, нельзя расходиться с парти­ей ни в одном из пунктов её символа веры, так же как нельзя принимать по выбору отдельные догматы рели­гии. «Соответствие» с кредо партии являлось единственным правилом политического поведе­ния; подобно религиозной вере, оно распространяло должную милость на всех настоящих и будущих её чле­нов. Ни одно действие партии, ни одно преступление, совершённое ею, не могло ни разрушить или подорвать её действительной благости, ни предать её противопо­ложной партии: она управлялась теологическим принци­пом наследственного достоинства или недостоинства.

Основываясь на этих взглядах, столь противополож­ных современным понятиям, система партий с момента появления демократии не имела уже рационального оправдания в фактах. Новые проблемы не могли разделять умы целых поколений и создавать на сторо­не каждой из борющихся партий такие же постоянные связи, как раньше. В то же время проблемы сделались бесконечно более многочисленными и разнородными: эмансипация индивидуума и дифференциация соци­альных условий более сложной цивилизации вызвали всюду, в идеях, интересах и стремлениях, разнообразие в единстве и своего рода беспрерывное движение по сравнению с застоем былых времён.

Приёмы, которыми была введена система постоян­ных партий, настолько же искусственная, как и ирраци­ональная и устарелая в своём принципе, неизбежно дол­жны были носить такой же характер. Так как пробле­мы, занимавшие общественное мнение, были многочис­ленны и разнообразны, было необходимо приспособ­лять проблемы к определённым группировкам людей, вместо того, чтобы группировать людей в соответствии с проблемами. Для этой цели противоречивые вопросы были подняты на уровень системы, собраны в универ­сальные программы и наложены друг на друга; их тасо­вали, как карты, вынимая то те, то другие, и, в случае надобности, выкидывали те из них, которые вызывали непреодолимые расхождения во взглядах.

Проникновение в партийную систему современных форм народного голосования и свободной ассоциации далеко не ослабило недостатков метода, а лишь их усилило. Прежде всего они замаскировали реакционные тенденции этой системы. Партийная система, облечённая в формы народного голосования и ассоциации, по­явилась в ослепительном блеске демократических прин­ципов. Во-вторых, распространение выборов и ассоци­аций на внелегальные политические отношения потре­бовало от граждан новых усилий: кроме многочислен­ных выборов, предписанных законом, которых было совершенно достаточно, чтобы сбить с толку граждан, появились выборы для намечения уполномоченных партий; кроме наблюдения за действиями конституци­онных представителей народа избиратели должны были ещё обсуждать действия большого числа партий­ных представителей. Граждане не могли справиться с этой задачей, и слишком натянутая пружина выборно­го управления ещё больше ослабла, вновь и ещё более убедительно доказывая, что значение выборного прин­ципа ограничено.

Ассоциация, положенная в основу системы партий, не имела также определённых границ, она явля­лась как бы «интегральной» ассоциацией, похожей на ту, при посредстве которой некоторые социальные рефор­маторы пытались и теперь ещё пытаются организовать экономическую жизнь с целью уничтожения нищеты. Я не буду здесь спорить о том, возможна ли универсальная ассоциация, в которую человек войдёт со всей своей эко­номической индивидуальностью для того, чтобы осуще­ствить цели своего материального существования; но в политической жизни, основанной на свободе, аналогич­ная ассоциация не сможет функционировать с пользой. Ассоциация с целью политических действий, которые являются комбинацией усилий, преследующих матери­альную цель, предполагает всегда наличие добровольно­го и сознательного сотрудничества её членов.

Связанная с партией, постоянная организация из средства превращается в цель, которой в конечном счё­те подчиняется всё: принципы, личные убеждения, веле­ния общественной и даже частной морали. Чем более совершенна организация, тем более она деморализует партию и принижает общественную жизнь. Но с другой стороны, чтобы поддержать себя, партии всё более и более нуждаются в сильной организации, которая одна может замаскировать пустоту той условности, на кото­рую они опираются. Таким образом создаётся пороч­ный круг. Как из него выйти? Не следует ли отказаться от организации партий? Ни в коем случае.

Возрастающая сложность социальной жизни сдела­ла больше чем когда бы то ни было необходимым объе­динение индивидуальных усилий. Развитие политичес­кой жизни, призывая каждого гражданина к участию в управлении, заставляет его, для выполнения своего гражданского долга, входить в соглашение со своими согражданами. Одним словом, осуществление каждым своих собственных целей в обществе и в государстве предполагает кооперацию, которая невозможна без организации. Группировки граждан во имя политичес­ких целей, которые называют партиями, необходимы везде, где граждане имеют права и обязаны выражать свои мнения и действовать; но нужно, чтобы партия перестала быть орудием тирании и коррупции.

Не достаточно ли ясно теперь то разрешение, кото­рого требует проблема партий? Не состоит ли оно в том, чтобы отказаться от практики косных партий, по­стоянных партий, имеющих своей конечной целью власть, и в том, чтобы восстановить и сохранить истин­ный характер партий как группировок граждан, специ­ально организованных в целях осуществления опреде­лённых политических требований? Такое разрешение вопроса освободило бы партии от целей, имеющих лишь временное и случайное политическое значение, и восстановило бы ту их функцию, которая является по­стоянным смыслом их существования.

Партия как универсальный предприниматель, зани­мающийся разрешением многих и разнообразных про­блем, настоящих и будущих, уступила бы место специ­альным организациям, ограничивающимся какими-либо частными объектами. Она перестала бы являться амальгамой групп и индивидуумов, объединённых мнимым согласием, и превратилась бы в ассоциацию, одно­родность которой была бы обеспечена её единой целью. Партия, держащая своих членов как бы в тисках, по­скольку они в неё вошли, уступила бы место группиров­кам, которые бы свободно организовывались и реорга­низовывались в зависимости от изменяющихся проблем жизни и вызываемых этим изменений в общественном мнении. Граждане, разойдясь по одному вопросу, шли бы вместе в другом вопросе.

Изменение метода политического действия, которое произошло бы на этой основе, коренным образом об­новило бы функционирование демократического уп­равления. Применение нового метода началось бы с выявления первопричин коррупции и тирании, порож­даемых нынешним партийным режимом. Временный характер группировок не допустил бы больше содержа­ния этих регулярных армий, с помощью которых заво­ёвывают и эксплуатируют власть.

Всюду, хотя и в различной степени, партии, ос­нованные на традиционной базе, потеряли способность выполнять двойную функцию, являющуюся смыслом их существования: объединять различные оттенки обще­ственного мнения, превращая их в единое тело с единой душой, и, уравновешивая одни другими, обеспечивать регулярную игру политических сил. Вместо того чтобы обеспечить такие результаты, система приводит лишь к расстройству и параличу политических сил, если не к явной коррупции.

Осуждение партийного режима, которое является центральным пунктом моей книги, слишком шокирова­ло общепринятое мнение, чтобы не вызвать критики и протестов. Одни, рассматривая партийную систему по­чти как явление естественного порядка, или как явление, зависящее как бы от провидения, или как политическую комбинацию, которая именно и создаёт собой превос­ходство и величие парламентаризма, довольствовались тем, что констатировали слепоту или несознательность автора. Другие, не отрицая зла партийной системы, покорно принимали её как неизбежное зло, против которо­го они не знают никаких средств. Указанное мною разре­шение вопроса кажется им сомнительным или трудным, если не невозможным для осуществления.

Крик возмущения против партийного правоверия, против тирании нынешней системы раздаётся всё гром­че и громче. Крупные политические реформы, которых требуют с разных сторон, как например пропорцио­нальное представительство, референдум, народная ини­циатива — все они, если и не направлены непосред­ственно на свержение партийного ига, то в той или иной мере отвечают этой задаче... Все эти реформы идут в том же направлении, куда ведут и предложенные мною решения: к распаду постоянных партий, к свобод­ным группировкам в парламенте и вне его и к опросу нации по определённым проблемам.

(Антология мировой политической мысли. М., 1998. Т. IV. С 308-310, 315-316, 321.).

К теме: Политическая культура.

фрагменты из работы Г.Алмонда и С.Вербы

«Гражданская культура и мобильная демократия»

Мы используем термин «политическая культу­ра» по двум причинам:

Во-первых, если мы собираемся определить отноше­ние между политическими и неполитическими позици­ями и моделями поведения, нам необходимо отделить первые (политические) от последних (неполитических), даже если граница между ними не столь чёткая. Термин «политическая культура» в таком случае относится именно к политическим ориентациям — взглядам и по­зициям относительно политической системы и её раз­ных частей и позициям относительно собственной роли в этой системе.

Когда мы говорим о политической культуре ка­кого-либо общества, мы подразумеваем политическую систему, усвоенную в сознании, чувствах и оценках на­селения. Люди вовлечены в неё так же как они социали­зированы в неполитические роли и социальные систе­мы. Конфликты политических культур имеют много общего с другими культурными конфликтами, и про­цессы интеграции в политическую культуру становятся понятнее, если мы посмотрим на них в свете разъединя­ющих и объединяющих тенденций культурных измене­ний вообще.

Но мы выбрали политическую культуру вместо других социальных аспектов, так как это позволяет нам использовать концептуальные схемы и подходы антро­пологии, социологии и психологии. Мы обогащаем наше мышление, используя, например, такие категории антропологии и психологии, как социализация, куль­турный конфликт, культурная интеграция. Аналогич­ным образом наши возможности понимать происхож­дение и трансформацию политической системы возра­стают, когда мы используем структуру теории и спеку­ляций, касающуюся общих феноменов социальной структуры и процессов.

Политическая культура нации - распределение об­разов ориентации относительно политических объек­тов среди членов нации. Перед тем как определить это распределение, нам необходимо систематизировать индивидуальные ориентации относительно политичес­ких объектов. Другими словами, нам нужно определить и обозначить модусы (модели) политической ориентации и классы политических объектов. Наши определе­ния и классификации типов политических ориентации следуют подходу Парсонса и Шилса. Ориентации включают:

1) «когнитивные ориентации», т.е. знания и веру относительно политической системы, её ролей и обя­занности относительно этих ролей, того, что система берёт из окружающей среды и что отдаёт (что «на вхо­де» и что «на выходе» системы);

2) «аффективные ориентации», или чувства, относи­тельно политической системы, её ролей, её работы и вовлечённых в неё людей;

3) «оценочные ориентации», суждения и мнения о политических объектах, которые обычно представляют из себя комбинацию ценностных стандартов и критери­ев, информации и чувств.

Классификацию объектов политической ориентации начнём с «общей» политической системы. Мы имеем здесь дело с системой в целом и говорим о таких чув­ствах, как патриотизм или отчуждённость, таких знани­ях и оценках нации, как «большая» или «маленькая», «сильная» или «слабая», а политики, как «демократи­ческая», «конституциональная» или «социалистичес­кая». Мы различаем ориентации относительно «себя» как политического актора (деятеля); содержание и каче­ство норм личных политических обязательств, содержа­ние и качество чувства персональных отношений с по­литической системой. Трактуя компоненты политичес­кой системы, мы различаем, во-первых, три широких класса объектов; (1) специфические роли или структу­ры, такие, как законодательные органы, исполнители или бюрократия; (2) ролевые обязанности, такие, как монархи, законодатели, администраторы; (3) конкрет­ная общественная политика, решения или обстоятель­ства, порождающие решения. Эти структуры, обязанно­сти и решения могут быть классифицированы шире: вовлечены ли они в политический, «на входе», или в административный, «на выходе», процес­сы. Под политическим, или «входным», процессом мы подразумеваем поток требований общества к политике и конвертацию (обращение) этих требований в автори­тетную политику. Прежде всего в этот «входной» про­цесс вовлечены политические партии, группы интере­сов и средства массовой коммуникации.

Разли­чие, которое мы видим в культуре участия и подданни­ческой культуре, состоит в присутствии или отсутствии ориентации относительно специализированных струк­тур «на входе». Для нашей классификации политичес­ких культур, не столь важно, что эти специализирован­ные «входные» структуры также вовлечены в исполни­тельную или принудительную функции и что специали­зированная административная структура вовлечена в исполнение функций «на входе». Важно для нашей классификации то, на какие политические объекты и как ориентированы индивиды и включены ли эти объекты в «восходящий» поток «делания» политики или в «нисходящий» поток политического принужде­ния.

Политическая культура — это разнообразные, но устойчиво повторя­ющиеся, когнитивные, эффективные и оценочные ори­ентации относительно политической системы вообще, ее аспектов «на входе» и «на выходе», и себя как поли­тического актора.

Типы политических культур

Патриархальная политическая культура (или поли­тическая культура местных общин). Если эти четыре типа повторяющихся ориентации относительно специ­ализированных политических объектов не выделяются (отсутствуют) и мы обозначаем их нулями, то такую политическую культуру мы называем патриархальной. Политические культуры африканских племён и авто­номных местных общин, описанные Колеманом, подпа­дают под эту категорию. В этих обществах нет специа­лизированных политических ролей. Лидеры, вожди, шаманы — это смешанные политико-экономико-рели­гиозные роли. Для членов таких обществ политические ориентации относительно этих ролей неотделимы от религиозных или социальных ориентации. Патриар­хальные ориентации также включают в себя относи­тельное отсутствие ожидания перемен, инициируемых политической системой. Члены патриархальных куль­тур ничего не ожидают от политической системы. Так, в централизованных африканских племенах и княже­ствах, на которые ссылается Колеман, политическая культура в основном патриархальная, хотя развитие каких-либо более специализированных политических ролей в этих обществах может означать появление бо­лее дифференцированных политических ориентации. Даже крупномасштабные и более дифференцированные политические системы могут иметь в основе патриар­хальную культуру. Но относительно чистый патриархализм более вероятен в простых традиционалистических системах, где политическая специализация минималь­на. Патриархальная культура в более дифференциро­ванных политических системах скорее аффективна и нормативна, чем когнитивна. Это означает, что люди в племенах Нигерии или Ганы могут смутно осознавать существование центрального политического режима. Но их чувства относительно этого режима неопределён­ные или негативные и они не интернализовали (не вос­приняли) формы отношений с ним.

Подданническая политическая культура. Второй важ­ный тип политических культур - это подданническая культура. В ней существуют устойчивые ориентации относительно дифференциро­ванной политической системы и относительно того, что система даёт «на выходе», но ориентации относительно специфических объектов «на входе» системы и относи­тельно себя как активного участника очень слабы. Субъект такой системы (подданный) осознаёт существо­вание правительственной власти и чувственно ориенти­рован на неё, возможно гордясь ею, возможно не любя её и оценивая её как законную или нет. Но отношение к системе вообще и к тому, что она даёт «на выходе», т.е. к административной стороне политической системы или «нисходящему потоку», это отношение в основе своей пассивное, это ограниченная форма знания и участия, которая соответствует подданнической культуре. Мы говорим о чистых подданнических ориентациях, кото­рые наиболее вероятны в обществах, где нет сформиро­вавшихся и дифференцированных от других элементов системы структур «на входе». Подданнические ориента­ции в политической системе, имеющей развитые демок­ратические институты, скорее будут аффективными и нормативными, чем когнитивными. Политическая культура участия. Третий основной принцип политических культур - культура участия - такая культура, в которой члены общества определён­но ориентированы на систему вообще, а также как на политические, так и на административные структуры и процессы; другими словами, как на «входной», так и на «выходной» аспекты политической системы. Индивиду­альные члены такой политической системы могут быть благоприятно или неблагоприятно ориентированы на различные классы политических объектов. Они склоня­ются к тому, чтобы ориентироваться на «активную» собственную роль в политике, хотя их чувства и оцен­ки таких ролей могут варьироваться от принятия до отрицания.

Гражданская культура — это прежде всего куль­тура лояльного участия. Индивиды не только ориенти­рованы «на вход» политики, на участие в ней, но они так же позитивно ориентированы на «входные» струк­туры и «входные» процессы. Другими словами, исполь­зуя введённые нами термины, гражданская культура — это политическая культура участия, в которой полити­ческая культура и политическая структура находятся в согласии и соответствуют друг другу.

Важно, что в гражданской культуре политические ориентации участия сочетаются с патриархальными и подданническими политическими ориентациями, но при этом не отрицают их. Индивиды становятся участ­никами политического процесса, но они не отказыва­ются от своих подданнических или патриархальных ориентации. Более того, это более ранние политические ориентации не только поддерживаются ориентациями участия, но они также и соответствуют ориентациям участия. Более традиционные политические ориента­ции имеют тенденцию ограничивать обязательства ин­дивида по отношению к политике и делать эти обяза­тельства мягче. Подданнические и патриархальные ориентации «управляют» или удерживают ориентации участия. Такие установки благоприятны для ориента­ции участия в политической системе и играют важную роль в гражданской культуре, так же как и такие поли­тические установки, как вера в других людей и социаль­ное участие вообще. Поддержка таких более традиционных установок и их слияние с ориентациями участия ведут к сбалансированной политической культуре, в которой политическая активность, вовлечённость и ра­циональность существуют, но при этом уравновешива­ются покорностью, соблюдением традиций и привер­женностью общинным ценностям.

Существует ли демократическая политическая культура, т.е. некий тип политических позиций, кото­рый благоприятствует демократической стабильности или, образно говоря, в определённой степени «подхо­дит» демократической политической системе? Чтобы ответить на данный вопрос, нам следует обратиться к политической культуре двух относительно стабильных и преуспевающих демократий - Великобритании и США. Политическая культура этих наций примерно соответствует понятию «гражданская культура». Такой тип политических позиций в некоторых отношениях отличается от «рационально-активистской» модели, той модели политической культуры, которая, согласно нормам демократической идеологии, должна была бы присутствовать в преуспевающей демократии.

Исследования в области политического поведения поставили, однако, под сомнение адекватность рацио­нально-активистской модели. Они продемонстрирова­ли, что граждане демократических стран редко живут в соответствии с этой моделью. Их нельзя назвать ни хо­рошо информированными, ни глубоко включёнными в политику, ни особо активными; а процесс принятия электоральных решений является чем угодно, только не процессом рационального расчёта. Не отражает данная модель и ту гражданскую культуру, которая была выяв­лена нами в Великобритании и США.

Гражданская культура — это смешанная политичес­кая культура. В её рамках многие граждане могут быть активными в политике, однако многие другие играют более пассивную роль «подданных». Ещё более важным является тот факт, что даже у тех, кто активно исполня­ет гражданскую роль, качества подданных и прихожан не полностью вытеснены. Роль участника просто добав­ляется к таким двум ролям. Это означает, что активный гражданин сохраняет свои традиционалистские, непо­литические связи, равно как и свою более пассивную роль подданного. Конечно, рационально-активистская модель отнюдь не предполагает, что ориентации учас­тника заменяют собой ориентации подданного и прихо­жанина, однако, поскольку наличие двух последних типов ориентации чётко не оговаривается, получается, что они не имеют отношения к демократической поли­тической культуре.

На самом же деле эти два типа ориентации не толь­ко сохраняются, но и составляют важную часть граж­данской культуры. Во-первых, ориентации прихожани­на и подданного меняют интенсивность политической включённости и активности индивида. Политическая деятельность представляет собой лишь часть интересов гражданина, причём, как правило, не очень важную их часть. Сохранение других ориентации ограничивает степень его включённости в политическую деятельность и удерживает политику в надлежащих рамках. Более того, ориентации прихожанина и подданного не просто сосуществуют с ориентациями участника, они пронизы­вают и видоизменяют их. Так, например, первичные связи важны в становлении типов гражданского влия­ния. Кроме того, взаимопроникающие структуры обще­ственных и межличностных связей имеют тенденцию воздействовать и на характер политических ориентации — делать их менее острыми и разделяющими. Будучи пронизаны первичными групповыми, а также общесо­циальными и межличностными ориентациями, полити­ческие ориентации отнюдь не являются лишь производ­ными от чётко выраженных принципов и рационально­го расчёта.

Но хотя полностью активистская политическая культура скорее всего является лишь утопическим иде­алом, должны быть и другие, более значимые причины того, почему в наиболее процветающих демократиях существует сложно переплетённая, смешанная граждан­ская культура. Такая культура, которая иногда включа­ет в себя явно несовместимые политические ориента­ции, кажется наиболее соответствующей потребностям демократических политических систем, поскольку они также представляют собой переплетение противоречий.

Поддержание должного равновесия между пра­вительственной властью и правительственной ответ­ственностью — одна из наиболее важнейших и сложных задач демократии. Если нет какой-то формы контроля за правительственными элитами со стороны неэлит, то политическую систему вряд ли можно назвать демокра­тической. С другой стороны, неэлиты не способны сами управлять. Чтобы политическая система была эффек­тивной, чтобы она была в состоянии разрабатывать и проводить какую-то политику, приспосабливаться к новой ситуации, отвечать на внутренние и внешние вопросы, должен быть механизм, с помощью которого правительственные чиновники наделялись бы полномо­чиями, позволяющими им принимать властные реше­ния. Напряжённость, создаваемая необходимостью ре­шения противоречащих друг другу задач, вытекающих из правительственной власти и правительственной от­ветственности, становится наиболее явной в периоды кризисов.

Как же должна строиться система управления, что­бы поддерживался необходимый баланс между властью и ответственностью?

Это проблема лидерства, организации, альтер­натив и систем ответственности. Противоречие между правительственной властью и ответственностью имеет свою параллель в противоре­чивых требованиях, которые предъявляются гражданам в демократических странах. Чтобы элиты могли быть ответственными перед обычным гражданином, от него требуется ряд вещей; он должен уметь выразить своё мнение так, чтобы элиты поняли, чего он хочет; граж­данин должен быть вовлечён в политику таким обра­зом, чтобы знать и беспокоиться о том, ответственны ли элиты перед ним или нет; он должен быть достаточ­но влиятельным, чтобы навязывать элитам ответствен­ное поведение. Иными словами, ответственность элит предполагает, что обычный гражданин действует в со­ответствии с рационально-активистской моделью. Од­нако для достижения другой составляющей демократии - власти элит - необходимо, чтобы обычный гражда­нин имел совершенно иные позиции и вёл себя соответ­ственно им. Чтобы элиты были сильными и принимали властные решения, следует ограничивать участие, активность и влияние обычного гражданина. Он должен передать власть элитам и позволить им управлять. По­требность во власти элит предполагает, что обычный гражданин будет относительно пассивен, выключен из политики и почтителен по отношению к правящим эли­там. Таким образом от гражданина в демократии тре­буются противоречащие одна другой вещи: он должен быть активным, но в то же время пассивным, включён­ным в процесс, однако не слишком сильно, влиятель­ным и при этом почтительным к власти.

Как показывает наше исследование, существует раз­рыв между реальным политическим поведением опрошен­ных, с одной стороны, и их восприятием своей способно­сти действовать — с другой. Респонденты из Великоб­ритании и США продемонстрировали высокую вероят­ность того, что мы назвали субъективной политической компетентностью. Немалая часть опрошенных счи­тает себя способной влиять на решения местных влас­тей, и весомая, хотя и не столь значительная, часть ана­логичным образом оценивает свои возможности по от­ношению к центральному правительству. Тем не менее эта высокая оценка собственной компетентности как гражданина, способного оказывать влияние, абсолют­но не подкреплена активным политическим поведени­ем.

Существует аналогичный разрыв между чувством обязательности участия в политической жизни и реаль­ным участием. Всё это заставляет предположить, что, хотя норма, требующая от человека участия в об­щественных делах, широко распространена, активное участие в них отнюдь не является наиболее важной фор­мой деятельности для большинства людей. Оно не явля­ется ни основным их занятием в свободное время, ни главным источником удовлетворения, радости и волне­ния.

Эти два разрыва - между высокой оценкой своей потенциальной влиятельности и более низким уровнем реального влияния, между степенью распространения словесного признания обязательности участия и реаль­ной значимостью и объёмом участия - помогают по­нять, каким образом демократическая политическая культура способствует поддержанию баланса между властью правительственной элиты и её ответственнос­тью.

Сравнительная редкость политического участия, относительная неважность та­кого участия для индивида и объективная слабость обычного человека позволяют правительственным эли­там действовать. Бездеятельность обычного человека и его неспособность влиять на решения помогают обеспе­чить правительственные элиты властью, необходимой им для принятия решений. Однако всё это гарантирует успешное решение лишь одной из двух противоречащих друг другу задач демократии. Власть элиты должна сдерживаться. Противоположная роль гражданина как активного и влиятельного фактора, обеспечивающего ответственность элит, поддерживается благодаря его глубокой приверженности нормам активного граждан­ства, равно как и его убеждённостью, что он может быть влиятельным гражданином.

Гражданин, существующий в рамках гражданской культуры, располагает, таким образом, резервом влия­тельности. Он не включён в политику постоянно, не следит активно за поведением лиц, принимающих реше­ния в данной сфере. Этот резерв влиятельности - вли­ятельности потенциальной, инертной и непроявленной в политической системе - лучше всего иллюстрирует­ся данными, касающимися способности граждан в слу­чае необходимости создавать политические структуры. Гражданин не является постоянным участником поли­тического процесса. Он редко активен в политических группах. Но он считает, что в случае необходимости может мобилизовать своё обычное социальное окруже­ние в политических целях. Его нельзя назвать активным гражданином. Он потенциально активный гражданин. Прерывистый и потенциальный характер полити­ческой активности и включённости граждан зависит, однако, от более устойчивых типов политического по­ведения. Живя в гражданской культуре, обычный чело­век в большей, чем в иной ситуации, степени склонен поддерживать на высоком и постоянном уровне поли­тические связи, входить в какую-то организацию и уча­ствовать в неформальных политических дискуссиях. Эти виды деятельности сами по себе не указывают на активное участие в общественном процессе принятия решений, однако они делают такое участие более веро­ятным. Они готовят индивида к вторжению в политическую среду, в которой включение и участие гражда­нина становятся более осуществимыми.

То, что политика имеет относительно небольшое зна­чение для граждан, составляет важнейшую часть меха­низма, с помощью которого система противоречивых политических позиций сдерживает политические элиты, не ограничивая их настолько, чтобы лишить эффектив­ности. Ведь баланс противоречивых ориентации было бы гораздо труднее поддерживать, если бы политичес­кие вопросы всегда представлялись гражданам важны­ми. Если встаёт вопрос, который воспринимается ими как важный, или рождается глубокая неудовлетворён­ность правительством, у индивида возникает побужде­ние задуматься над этой темой. Соответственно усилива­ется давление, толкающее его к преодолению непоследо­вательности, т.е. к взаимной гармонизации позиций и поведения в соответствии с нормами и восприятиями, т.е. переход к политической активности. Таким образом, несоответствие между позициями и поведенческими ак­тами выступает как скрытый или потенциальный источ­ник политического влияния и активности.

Тезис о том, что гражданская культура поддержива­ет баланс между властью и ответственностью, указыва­ет ещё на один момент, касающийся демократической политики, он даёт возможность понять, почему важней­шие политические вопросы, если они остаются нере­шёнными, в конце концов порождают нестабильность в демократической политической системе. Баланс между активностью и пассивностью может поддерживаться лишь в том случае, если политические вопросы стоят не слишком остро. Если политическая жизнь становится напряжённой и остаётся таковой из-за нерешённости какого-то находящегося в центре внимания вопроса, несоответствие между позициями и поведением начина­ет терять устойчивость. Но любое относительно долго­временное разрушение этого несоответствия с высокой долей вероятности влечёт за собой неблагоприятные последствия. Если привести поведение в соответствие с ориентациями, то объём контроля, который будут пы­таться осуществлять неэлиты над элитами, породит неэффективность управления и нестабильность. С другой стороны, если позиции изменяются таким образом, что начнут сочетаться с поведением, возникшее у граждан чувство бессилия и невключённости может разруши­тельным образом сказаться на демократичности поли­тической системы.

Это, однако, не означает, что все важные вопросы таят в себе угрозу демократической политической сис­теме. Лишь в том случае, когда они становятся и затем остаются острыми, система может превратиться в не­стабильную. Если важные вопросы встают лишь спора­дически и если правительство оказывается в состоянии ответить на требования, стимулированные возникнове­нием этих вопросов, равновесие между гражданским и правительственным влиянием может сохраниться. В обычной ситуации граждан относительно мало интере­сует, что делают те, кто принимает правительственные решения, и последние имеют возможность действовать так, как им представляется нужным. Однако, если ка­кой-то вопрос выходит на поверхность, требования граждан по отношению к должностным лицам возрас­тают. Если указанные лица могу ответить на подобные требования, политика вновь утрачивает своё значение для граждан и политическая жизнь возвращается в нор­мальное русло. Более того, эти циклы, состоящие из включения граждан, ответа элит и отхода граждан от политики, имеют тенденцию усиливать сбалансирован­ность противоположностей, необходимую для демокра­тии. В пределах каждого цикла ощущение гражданином собственной влиятельности усиливается; одновременно система приспосабливается к новым требованиям и та­ким образом демонстрирует свою эффективность. А лояльность, порождённая участием и эффективной де­ятельностью, может сделать систему более стабильной в целом.

Эти циклы включённости представляют собой важ­ное средство сохранения сбалансированных противоре­чий между активностью и пассивностью. Как постоян­ная включённость и активность, обусловленные находя­щимися в центре внимания спорными вопросами, сделали бы в конечном итоге сложным сохранение балан­са, так к такому результату привело бы и полное отсут­ствие включённости и активности. Баланс может под­держиваться на протяжении длительного времени лишь в том случае, если разрыв между активностью и пассив­ностью не слишком широк. Если вера в политические возможности человека время от времени не будет под­крепляться, она скорее всего исчезнет. С другой сторо­ны, если эта вера поддерживается лишь сугубо ритуаль­ным образом, она не будет представлять собой потен­циальный источник влияния и служить средством сдер­живания тех, кто принимает решения.

Таким образом, в рамках гражданской культуры индивид не обязательно бывает рациональным, актив­ным гражданином. Тип его активности - более сме­шанный и смягчённый. Это позволяет индивиду совме­щать определённую долю компетентности, включённо­сти и активности с пассивностью и невключённостью. Более того, его взаимоотношения с правительством не являются чисто рациональными, поскольку они вклю­чают в себя приверженность - как его, так и принима­ющих решения - тому, что мы назвали демократичес­ким мифом о компетентности гражданина. А существо­вание такого мифа влечёт за собой важные последствия.

(Алмонд Г. и Верба С. Гражданская культура и мобильная демок­ратия //Антология мировой политической мысли. М., 1997. Т. II. С. 594-610.)