Навязанные и пактовые переходы

Как мы уже сказали, конкретные переходы редко могут быть однозначно классифицированы как пактовые, навязанные, реформистские или революционные. Чаще всего переход является смешанным, сочетая в себе различные, порой трудносовмещающиеся элементы и приобретая на качественно новых этапах новые особенности. Один из примеров — демократический переход в Советском Союзе. Начавшись как навязанный, инициированный реформистской частью правящего класса, данный переход постепенно приобрел качественно иную, революционную динамику, миновав на своем пути более умеренные пактовые и реформистские альтернативы. Затем, с наступлением 1992 года и утверждением у власти в России режима Б. Ельцина переходная динамика вновь приобрела качественно иные свойства, утрачивая былую революционность и вновь напоминая собой переходы пактового и навязанного характера. Другой пример — польский переход. Начавшись в 1980 году с подъема массового движения " Солидарность", выступавшего за ненасильственную, т.е. реформистскую смену режима, переход перешел в фазу навязывания военного режима, чья цель состояла в прерывании процесса перехода как такового, и возобновился как пактовый, а затем — после июньских выборов — как реформистский лишь в 1989 году (49). Поэтому сравнение способов политического перехода будет иметь большую ценность, если проводится с учетом конкретных различий, возникающих на различных этапах перехода. Тем не менее, наличие в переходе суммарно большего количества особенностей пактового, а не революционного перехода, результирующееся в пактовой же (т.е. без использования процедур, вовлекающих в политический процесс массовые социальные слои, например, всеобщих выборов) передаче власти, позволяет в целом охарактеризовать тот или иной переход как пактовый, а не революционный. В этом смысле переходы, осуществляющиеся в таких странах, как Россия, Румыния, Албания, являются более революционными и менее пактовыми, нежели переходы в Венгрии, Чехословакии, ряде латиноамериканских стран.

Пактовые переходы осуществляются, как мы уже сказали, на основе элитного соглашения и, как правило, не ведут к институциализации массовой демократии. В таких обществах элиты оказываются менее коррумпированны и более открыты рекрутированию свежих, свободно мыслящих представителей. Именно это и позволяет им прийти к относительно своевременному решению о необходимости реформ и увеличивает шансы реформистски настроенной части элиты получить превосходство над сторонниками жесткой линии. Специальные исследования показывают, что пактовые переходы осуществляются с большим успехом в условиях корпоратистски-авторитарных режимов, как, например, в Испании и Бразилии, где ко времени перехода уже сложились институты социального представительства интересов, где существует, пусть и на правах полулегальной, оппозиция, и где элита и контрэлита обладают возможностями реализовывать свои стратегии в условиях относительной автономии от масс (50). Другой пример успешного пактового перехода — Южная Африка. Начавшись в начале 1980-х гг. как навязанный, проводившийся по инициативе Питера Боты, переход постепенно привел к смещению расстановки сил в рамках белой элиты и сменился пактовым. И хотя сам Бота так и не отважился на подлинную демократизацию режима, едва ли считая это возможным в сложившихся условиях, его перемены проложили путь Ф. Де Клерку, а впоследствии и Н. Манделе. Причем, до сих пор (до конца 1994 года) переход в Южной Африке, несмотря на тяжесть авторитарного наследия и уникальную этническую структуру, осуществляется без революционных дисфункций, в целом успешно справляясь с решением сложнейших задач демократической институциализации.

Навязанные переходы отличаются от пактовых отсутствием среди элит консенсуса по вопросу проведения реформ. Переход начинается в одном из двух случаев: во-первых, если прореформистские силы внутри политического руководства оказываются сильнее и располагают ресурсами для навязывания (по крайней мере, на первое время) своего политического видения; во-вторых, если переход навязывается извне, при вмешательстве во внутренние процессы более сильных и продемократически настроенных внешних сил. Примером первых переходов могут быть многие посткоммунистические переходы на их начальной стадии, примером вторых — переходы в Панаме и Гренаде после интервенции США, а также послевоенная демократизация в Германии и Японии в условиях присутствия оккупационных американских войск.

Стоит подчеркнуть, что навязанные и, особенно, пактовые переходы осуществляются в условиях, когда правительство обладает достаточным авторитетом. Это важнейшее их отличие от переходов реформистского и революционного характера. Как писал А. Степан о Бразилии, когда " началась либерализация, не существовало ни значительной политической оппозиции, ни экономического кризиса, ми разрушения в результате поражения в войне аппарата государственного принуждения" (51). Обладающее авторитетом правительство может быть коммунистическим (Венгрия), военным (Турция, Бразилия, Перу, Пакистан), расово-олигархическим (Южная Африка) или режимом личной власти (Испания, Индия, Чили), но оно должно осознавать необходимость перемен и обладать для этого достаточными ресурсами.

В то же время навязанные переходы чаще всего менее прочны, чем пактовые, ибо оставляют без внимания достаточно мощный деструктивный потенциал, сосредоточенный в консервативной части элиты. Вместе с тем, в политической практике может возникать ситуация, когда переход не может начаться иначе, чем навязанный. Так было в ряде стран, освобождающихся от коммунизма, где правящая элита в основе своей оказалась не способной воспринять идею перемен, и демократизация стала возможной только благодаря личному мужеству и инициативе немногих воспользовавшихся благоприятной ситуацией реформаторов. Тем не менее, реформаторам не следует забывать о временности и относительности успеха навязанных переходов. От избранной ими стратегии зависит очень многое (52). Опыт показывает, что в отличие от пактовых, навязанные переходы не имеют серьезных шансов на успех, ибо осуществляются на крайне узком социальном основании и тяготеют к замене кропотливой работы по демократической консолидации примитивной популистской риторикой. В этой связи может возникнуть серьезная опасность неожиданной смены навязанного перехода революционным, а впоследствии, и утраты со стороны реформаторов всякого контроля за осуществлением демократических процессов.

Один из заслуживающих в данной связи внимания примеров — российская посткоммунистическая трансформация. Экономические и политические реформы Ельцина—Гайдара начали осуществляться в условиях политического вакуума и возникшей у реформаторов относительной свободы рук. Воспользовавшись этим, реформаторы предпочли кажущийся более скорым и легким путь навязывания реформ, пренебрегая при этом долгой, упорной и сомнительно благодарной работой по строительству политического консенсуса и стабилизации демократических институтов. Ситуация политического вакуума, однако, оказалась недолговечной. Уже через несколько месяцев оппозиция правительственному курсу сформировалась и заявила о своих претензиях в достаточно резких, не терпящих возражения формах. Как пактовый, так и реформистский переходы не получили возможностей для последующей реализации. Вместо этого российский посткоммунистический переход осуществляется в революционных условиях крайней уязвимости и непредсказуемости.