Генетические корни мышления и речи

Основной факт, с которым мы сталкиваемся при генетическом рас­смотрении мышления и речи, состоит в том, что отношение между эти­ми процессами не постоянная, неизменная на всем протяжении развития величина, а величина переменная. <...> Кривые их развития многократ­но сходятся и расходятся, пересекаются, выравниваются в отдельные пе­риоды и идут параллельно, даже сливаются в отдельных своих частях, за­тем снова разветвляются.

Это верно как в отношении филогенеза, так и онтогенеза. <...>

Следует сказать прежде всего, что мышление и речь имеют генети­чески совершенно различные корни. Этот факт можно считать прочно установленным целым рядом исследований в области психологии жи­вотных. Развитие той и другой функции не только имеет различные корни, но и идет на протяжении всего животного царства по различным линиям.

Решающее значение для установления этого первостепенной важ­ности факта имеют <...> исследования интеллекта и речи человекоподоб­ных обезьян, в особенности исследования Келера¹ и Йеркса².

В опытах Келера мы имеем совершенно ясное доказательство того, что зачатки интеллекта, т.е. мышления в собственном смысле слова, по­являются у животных независимо от развития речи и вовсе не в связи с ее успехами. «Изобретения» обезьян, выражающиеся в изготовлении и употреблении орудий и в применении обходных путей при разрешении задач, составляют <...> первичную фазу в развитии мышления, но фазу доречевую.

Отсутствие речи и ограниченность следовых стимулов, так называ­емых представлений, являются основными причинами того, что между антропоидом и самым наипримитивнейшим человеком существует ве­личайшее различие. Келер говорит: «Отсутствие этого бесконечно цен­ного технического вспомогательного средства (языка) и принципиальная ограниченность важнейшего интеллектуального материала, так называе­мых представлений, являются поэтому причинами того, что для шимпан­зе невозможны даже малейшие начатки культурного развития».

Наличие человекоподобного интеллекта при отсутствии сколько-нибудь человекоподобной в этом отношении речи и независимость ин­теллектуальных операций от его «речи» — так можно было бы сжато сформулировать основной вывод в отношении интересующей нас пробле­мы из исследований Келера. <...>

¹ См.: KdhlerW. Aus Psyhologie des Schimpanzen // Psych. Forschung. 1921. № 1.

² См.: Yerkes R.M., Learned E.W. Chimpansee Intelligence and its vocal expression. Balti­
more, 1925.

Тема 15. Познавательные процессы: виды и развитие

Келер с точностью экспериментального анализа показал, что именно влияние наличной оптически актуальной ситуации является определяю­щим для поведения шимпанзе. <...>

Два положения могут считаться несомненными во всяком случае. Первое: разумное употребление речи есть интеллектуальная функция, ни при каких условиях не определяемая непосредственно оптической струк­турой. Второе: во всех задачах, которые затрагивали не оптически актуаль­ные структуры, а структуры другого рода (механические, например), шим­панзе переходили от интеллектуального типа поведения к чистому методу проб и ошибок. <...> Такая простая с точки зрения человека операция, как поставить один ящик на другой и соблюсти при этом равновесие или снять кольцо с гвоздя, оказывается почти недоступной для «наивной статики» и механики шимпанзе¹.

Из этих двух положений с логической неизбежностью вытекает вывод, что предположение о возможности для шимпанзе овладеть упот­реблением человеческой речи является с психологической стороны в высшей степени маловероятным.

И все же — и это самое важное во всей проблеме — у шимпанзе есть своя богатая и в некоторых других отношениях весьма человекопо­добная речь, но эта относительно высокоразвитая речь не имеет еще не­посредственно много общего с его тоже относительно высокоразвитым интеллектом.

Э.В.Лернед составила словарь языка шимпанзе из 32 элементов «речи», или «слов», которые не только близко напоминают элементы че­ловеческой речи в фонетическом отношении, но которые имеют извест­ное значение в том смысле, что они характерны для определенных си­туаций, например ситуаций или объектов, которые вызывают желание или удовольствие, неудовольствие или злобу, стремление избежать опас­ности или страх и т.д.². Эти «слова» собраны и записаны во время ожи­дания пищи, во время еды, в присутствии человека, во время пребывания шимпанзе вдвоем.

Легко заметить, что это словарь эмоциональных значений. Это эмо­ционально-звуковые реакции, более или менее дифференцированные и более или менее вступившие в условнорефлекторную связь с рядом сти­мулов, группирующихся вокруг еды, и т.п. Мы видим в сущности в этом словаре то же самое, что высказано Келером относительно речи шимпан­зе вообще: это эмоциональная речь.

Нас сейчас может интересовать установление трех моментов в свя­зи с характеристикой речи шимпанзе. Первый: это связь речи с вырази-

¹ См.: KohlerW. Aus Psyhologie des Schimpanzen // Psych. Forschung. 1921. J* 1.
P. 106, 177.

² См.: Yerkes R.M., Learned E.W. Chimpansee Intelligence and its vocal expression. Balti­
more, 1925. P. 54.

Выготский Л С. Мышление и речь

тельными эмоциональными движениями, становящаяся особенно ясной в моменты сильного аффективного возбуждения шимпанзе, не представля­ет какой-либо специфической особенности человекоподобных обезьян. Напротив, это, скорее, чрезвычайно общая черта для животных, обладаю­щих голосовым аппаратом. И эта же форма выразительных голосовых реакций, несомненно, лежит в основе возникновения и развития челове­ческой речи. Второй: эмоциональные состояния, и особенно аффективные, представляют у шимпанзе сферу поведения, богатую речевыми проявле­ниями и крайне неблагоприятную для функционирования интеллектуаль­ных реакций. Келер много раз отмечает, как эмоциональная и особенно аффективная реакция совершенно разрушают интеллектуальную опера­цию шимпанзе.

И третий: эмоциональной стороной не исчерпывается функция ре­чи у шимпанзе, и это также не представляет исключительного свойства речи человекоподобных обезьян, также роднит их речь с языком многих других животных видов и также составляет несомненный генетический корень соответствующей функции человеческой речи. Речь не только вы­разительно-эмоциональная реакция, но и средство психологического кон­такта с себе подобными <...>. Как обезьяны, наблюдавшиеся Келером, так и шимпанзе Йеркса и Лернед с совершенной несомненностью обна­руживают эту функцию речи. Однако и эта функция контакта нисколь­ко не связана с интеллектуальной реакцией, т.е. с мышлением животно­го. <...> Менее всего эта реакция может напомнить намеренное, осмыс­ленное сообщение чего-нибудь или такое же воздействие. По существу, это инстинктивная реакция или нечто, чрезвычайно близкое к ней. <...>

Мы можем подвести некоторые итоги. Нас интересовало отношение между мышлением и речью в филогенетическом развитии той и другой функции. Для выяснения этого мы прибегли к анализу эксперименталь­ных исследований и наблюдений над языком и интеллектом человекопо­добных обезьян. Можем кратко формулировать основные выводы <...>.

1. Мышление и речь имеют различные генетические корни.

2. Развитие мышления и речи идет по различным линиям и неза­висимо друг от друга.

3. Отношение между мышлением и речью не является сколько-нибудь постоянной величиной на всем протяжении филогенетического развития.

4. Антропоиды обнаруживают человекоподобный интеллект в одних отношениях (зачатки употребления орудий) и человекоподобную речь — совершенно в других (фонетика речи, эмоциональная функция и зачатки социальной функции речи).

5. Антропоиды не обнаруживают характерного для человека отно­шения — тесной связи между мышлением и речью. Одно и другое не является сколько-нибудь непосредственно связанным у шимпанзе.

Гемо 15. Познавательные процессы: виды и развитие

6. В филогенезе мышления и речи мы можем с несомненностью констатировать доречевую фазу в развитии интеллекта и доинтеллекту-альную фазу в развитии речи. <...>

В онтогенезе отношение обеих линий развития — мышления и речи — гораздо более смутно и спутано. Однако и здесь, совершенно ос­тавляя в стороне всякий вопрос о параллельности онто- и филогенеза или об ином, более сложном отношении между ними, мы можем устано­вить и различные генетические корни, и различные линии в развитии мышления и речи.

В последнее время мы получили экспериментальные доказательства того, что мышление ребенка в своем развитии проходит доречевую ста­дию. На ребенка, не владеющего еще речью, были перенесены с соответ­ствующими модификациями опыты Келера над шимпанзе. Келер сам неоднократно привлекал к эксперименту для сравнения ребенка. К.Бю-лер систематически исследовал в этом отношении ребенка. «Это были действия, — рассказывает он о своих опытах, — совершенно похожие на действия шимпанзе, и поэтому эту фазу детской жизни можно довольно удачно назвать шимпанзеподобным возрастом; у данного ребенка после­дний обнимал 10, 11 и 12-й месяцы. <...> В шимпанзеподобном возрас­те ребенок делает свои первые изобретения, конечно, крайне примитивные, но в духовном смысле чрезвычайно важные»¹.

Что теоретически имеет наибольшее значение в этих опытах — это независимость зачатков интеллектуальных реакций от речи. Отмечая это, Бюлер пишет: «Говорили, что в начале становления человека <...> стоит речь; может быть, но до него есть еще инструментальное мышление <...>, т.е. понимание механических соединений и придумывание механических средств для механических конечных целей<...>»².

Доинтеллектуальные корни речи в развитии ребенка были установ­лены очень давно. Крик, лепет и даже первые слова ребенка являются стадиями в развитии речи, но стадиями доинтеллектуальными. Они не имеют ничего общего с развитием мышления.

Общепринятый взгляд рассматривал детскую речь на этой ступени ее развития как эмоциональную форму поведения по преимуществу. Новейшие исследования (Ш.Бюлер и др. <...> — первых форм социаль­ного поведения ребенка и инвентаря его реакций в первый год, и ее со­трудниц Гетцер и Тудер-Гарт — ранних реакций ребенка на челове­ческий голос) показали, что в первый год жизни ребенка, т.е. именно на доинтеллектуальной ступени развития его речи, мы находим богатое раз­витие социальной функции речи.

Относительно сложный и богатый социальный контакт ребенка приводит к чрезвычайно раннему развитию «средств связи». С несомнен-

¹ Бюлер К. Духовное развитие ребенка. М., 1930. С. 97.

² Там же. С. 48.

Выготский АС. Мышление и речь

ностью удалось установить однозначные специфические реакции на че­ловеческий голос у ребенка уже на третьей неделе жизни (предсоциаль-ные реакции) и первую социальную реакцию на человеческий голос на втором месяце <...>. Равным образом смех, лепет, показывание, жесты в первые же месяцы жизни ребенка выступают в роли средств социаль­ного контакта. Мы находим, таким образом, у ребенка первого года жиз­ни уже ясно выраженными те две функции речи, которые знакомы нам по филогенезу.

Но самое важное, что мы знаем о развитии мышления и речи у ре­бенка, заключается в следующем: в известный момент, приходящийся на ранний возраст (около двух лет), линии развития мышления и речи, кото­рые шли до сих пор раздельно, перекрещиваются, совпадают и дают начало совершенно новой форме поведения, столь характерной для человека.

В.Штерн лучше и раньше других описал это важнейшее в психоло­гическом развитии ребенка событие. Он показал, как у ребенка пробуж­дается темное сознание значения языка и воля к его завоеванию. Ребе­нок в эту пору, как говорит Штерн, делает величайшее открытие в своей жизни. Он открывает, что «каждая вещь имеет свое имя»¹.

Этот переломный момент, начиная с которого речь становится ин­теллектуальной, а мышление — речевым, характеризуется двумя совер­шенно несомненными и объективными признаками, по которым мы мо­жем с достоверностью судить о том, произошел этот перелом в развитии речи или нет еще <...>. Оба этих момента тесно связаны между собой.

Первый заключается в том, что ребенок, у которого произошел этот перелом, начинает активно расширять свой словарь, свой запас слов, спра­шивая о каждой новой вещи как она называется. Второй момент заклю­чается в чрезвычайно быстром, скачкообразном увеличении запаса слов, возникающем на основе активного расширения словаря ребенка.

Как известно, животное может усвоить отдельные слова человеческой речи и применять их в соответствующих ситуациях. Ребенок до наступле­ния этого периода также усваивает отдельные слова, которые являются для него условными стимулами или заместителями отдельных предметов, лю­дей, действий, состояний, желаний. Однако на этой стадии ребенок знает столько слов, сколько ему дано окружающими его людьми.

Сейчас положение становится принципиально совершенно иным. <...> Ребенок сам нуждается в слове и активно стремится овладеть зна­ком, принадлежащим предмету, знаком, который служит для называния и сообщения. Если первая стадия в развитии детской речи, как справед­ливо показал Мейман, является по своему психологическому значению аффективно-волевой, то, начиная со второго момента, речь вступает в ин­теллектуальную фазу своего развития. Ребенок как бы открывает сим­волическую функцию речи. <...>

¹ Штерн В. Психология раннего детства до шестилетнего возраста. Пг., 1922. С. 92.

Тема 15. Познавательные процессы: виды и развитие

Здесь нам нужно отметить только один принципиально важный мо­мент: лишь на известной, относительно высокой стадии развития мыш­ления и речи становится возможным «величайшее открытие в жизни ре­бенка». Для того чтобы «открыть» речь, надо мыслить.

Мы можем кратко формулировать наши выводы.

1. В онтогенетическом развитии мышления и речи мы также на­ходим различные корни того и другого процесса.

2. В развитии речи ребенка мы с несомненностью можем констати­ровать «доинтеллектуальную стадию», так же как и в развитии мышле­ния — «доречевую стадию».

3. До известного момента то и другое развитие идет по различным линиям независимо одно от другого.

4. В известном пункте обе линии пересекаются, после чего мышле­ние становится речевым, а речь — интеллектуальной. <...>

Мы подходим к формулировке основного положения всей нашей работы, положения, имеющего в высшей степени важное методологичес­кое значение для всей постановки проблемы. Этот вывод вытекает из со­поставления развития <...> речевого мышления с развитием речи и ин­теллекта, как оно шло в животном мире и в самом раннем детстве по особым, раздельным линиям. Сопоставление это показывает, что одно развитие является не просто прямым продолжением другого, но что из­менился и самый тип развития. <...>

Речевое мышление представляет собой не природную, натуральную форму поведения, а форму общественно-историческую и потому отлича­ющуюся в основном целым рядом специфических свойств и закономер­ностей, которые не могут быть открыты в натуральных формах мышле­ния и речи.