Глава 18. Ещё одна яркая личность.

С этого момента начался новый этап моего проживания в этой клетке

Кто бы мог подумать, я, подобно волнистому попугаю, разучивающемуся летать в неволе, приспособилась к новому образу жизни без готики, анорексии, музыки и ещё возможности убить себя, если что-то не понравится… Это было неизбежно. Попугай не может выбраться из клетки, он может только приспособиться.

…Полюбить.

Прям жизнь в миниатюре эта психушка. Проявляешь индивидуальность – бьют, привязывают, становишься подлизой и лицемеришь – хвалят, а то и выписывают. Ненавижу психиатров! Если психолог просто рекомендует, то психиатр штампует из яркой личности эту самую «норму». Серую массу. Это они виноваты в появлении такого количества серости!

А уж больше всех я ненавижу своего бессердечного врача. Она уже почти две недели держит меня в наблюдательной палате, где двери закрываются на замок днём на тихий час – с трёх до пяти, и на ночь. Тут ходит одна слабоумная бабка, что шарит по чужим тумбочкам и не понимает, что это плохо, из-за неё я не могу спокойно спать: я переживаю за свои вещи. Как же я завидую тем, у кого врач другая – блондинка, ведь по слухам она очень добрая!

И вот сегодня в моей жизни нарисовалась она… Чья искорка почти ровнялась с искоркой миссис Фриман.

В наблюдательную патату зашла новенькая – светловолосая женщина. Она плакала.

Усевшись на разостланную постель, дама закрыла лицо руками и продолжала горько всхлипывать.

– Что случилось? – спросила моя полная соседка по кровати и хорошая знакомая, тоже Венди.

Та лишь помотала головой.

– Наверное, что-то плохое… – вздохнула я, обращаясь к Венди.

Тут в палату зашла медсестра и сказала, что к новенькой пришли. Женщина пошла за ней.

Но через некоторое время вернулась и удивлённая медсестра спросила, почему женщина не стала разговаривать с родной матерью.

– Не хочу, – ответила она.

Медсестра пожала плечами:

– Мать-то хоть выпускать?

– Конечно.

Венди цыкнула.

– Мама, быть может, к ней через весь город ехала, – согласилась я.

– Девушка, – раздался тут угрожающий голосок, и два голубых глаза пустили на меня прожигающие взгляды, – вы совершенно ничего не знаете, а лезете в чужую семью.

Я тоже пробурчала что-то злое, не выдержав нападок. С Венди мы перекинулись ещё парочкой предположений, раз блондинка нас тщательно игнорировала.

Но наконец каменная стена была разрушена!

– Девочки, – обратилась она к нам сама, даже более или менее успокоившись, – не надоело меня обсуждать? Девушка, не злитесь на меня!

Так как первое предложение было сказано с улыбкой, я расплылась тоже:

– А мы вас ждали, чтоб вы сами всё рассказали!

– Ко мне ворвались в три часа ночи, сломали все замки. Мать позвонила в психушку.

– Почему?

– Она хитрожопая пройдоха! Готова ради справки на какие-то две-три тысячи родную дочь продать! Вызвала мне ночью скорую, наплела там что-то про мой столетний детский приступ, и меня увезли.

– Какой ужас! Извините, я не знала!

– Она ещё каким-то образом комнату отсудила. Из моей, купленной МНОЮ, квартиры! Уж что они там с её юристом творили…

– Вот это да, не позавидуешь, – но пока я не сказала, чтобы не обижать блондинку, но мне эта женщина уже начинала нравиться. Хоть что-то бы передалось дочери, подумала я тогда.

– А зачем вы согласились и поехали? – спросила Венди.

– Ты чего, на скорой попробуй не поедь!

– Да?

– Конечно! Но я здесь на одни сутки. Ничего не есть и не пить и ничего не подписывать – вот правило. Мне надо отсидеть положенные двадцать или сколько там часов, после чего меня признают адекватной и отпустят домой. Обязаны отпустить!

– Ясно. Ну держитесь!

– Спасибо.

– А как вас зовут? – спросила опять Венди.

– Никак, – без понятия, что случилось на этот раз, но блондинка так ответила. А затем завалилась спать на целый день, так что больше мы не услышали от неё ни слова, а ночью даже я спала.