Мокрого снегу на плацу тем временем заметно прибавило, ветер перешел на галоп, утро стало темнеть.

Батальон зеков стыл мертвой когортой молчания.

Солдаты стояли насмерть за право иметь бабу в постели.

М-да…

А еще мысль филолога причудливо вилась вьюнком вокруг незабвенного энтомолога Фабра, вокруг описаний секретной жизни миллионного муравейника, где на весь биллион солдат и рабочих всего одна самка, толстая бабища, урод величиной с палец. Ее вялая возня в темноте главной камеры и дает жизнь всему муравейному государству сладостью ферментов, которые слизывают рабы с ее тела. Слизывают, передавая по цепочке спасительные толчки похоти, без которых муравейник через считаные часы будет мертв.

Но мимо…

Когда из казармы примчал последний докладчик и доложил Охальчуку, что бабы никакой в зоне не обнаружено, тот окончательно впал в ярость.

Ба-таль-онн! Смирна! Возопил он к бездушному небу.

Решили меня осрамить! Гондоны! Писты захотели! Да на каждую хитрую жопу есть хер с винтом! Шинели ра-асстегнуть! Пояса сн-ять! По команде на раз-два! Всем достать хер из ширинки!

Бог мой.

Солдаты, оживляясь, подчинились команде.

Описать эту сюрреалистическую картину под силу лишь баталистам из студии Грекова, потому я, потеряв красноречие, умолкаю.

Мокрый снег тем временем повалил еще гуще.

Снежное море разом смешалось с землей. Ну, барин, беда. Буран.

Есть писта?! Кричал Охальчук.

Топот бегущих со всех ног.

Писты нет! Докладывал командир первой роты.

Нет писты! Кричит на бегу второй, прижимая руку в перчатке к козырьку.

В третьей роте писты нет! Докладывает бегом последний ротный.

Нашу трибунку душит гомерический смех.

Только один капитан Самсоньев держит смех в узде и попивает коньяк из фляжки, любезно предлагая глотнуть амброзии желающим.

Все отказались, несмотря на то что продрогли до костей на октябрьском ветру. Вежливостью особиста пользоваться нельзя: собираясь на ужин с чертом, запасись самой длинной ложкой, гласит английская народная мудрость.

Нет писты, доложили последними повара.

Охальчук вскинул в ярости кулаки к небесам.

Да так и застыл навсегда в моей памяти в лаокооновской позе римского мрамора.

Послав батальон на хер, полковник скомандовал вольно, прыгнул в джип и уехал в запой.

Тут бы можно поставить точку, если бы, если бы не извечное излучение “однажды”.

Однажды…

Его прилив окатывает наши судьбы с настойчивостью босхианской мании рисовать пожары.

Так вот, однажды вечером в наше офицерское общежитие стрекозой заскочила молодая девушка в джинсах от Левиса.

Я как раз писал роман о Босхе.

Гостья спросила старшину Стонаса.

Я ответил, что он на дежурстве, но девушка не ушла, сказав, что Стонас велел ей подождать. Тогда я набрал телефон коммутатора и попросил телефониста соединить с гауптвахтой. Солдаты охраны нашли Стонаса, и я передал девушке трубку. О чем они говорили, я, конечно, не слышал. И когда та сказала, что Стонас просил подождать, с досадой провел гостью на кухню, чтобы скрасить ей скуку долгой минуты чашкой чая с печеньем.