Фрэнси и Энни 6 страница

Однажды Фрэнси, стоя у окна, услышала стук и с неохотой повернулась к двери. Перед ней стоял дворецкий Мейтланд. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, в чем дело.

– Папа вернулся, – сказала она.

Он кивнул.

– Он хочет видеть вас сию минуту, мисс Фрэнси. Вам следовало бы причесаться и вымыть лицо, а потом я отведу вас в его кабинет.

Он печально смотрел, как она окунула руки в миску с холодной водой и потерла личико сложенными ковшом ладошками, а затем торопливо провела пару раз щеткой по спутанным, давно не мытым волосам.

Когда они выходили, дворецкий придержал дверь и пропустил Фрэнси вперед. Они молча двинулись на первый этаж по черной лестнице. У дверей кабинета Хэррисона их глаза встретились.

– Будьте мужественны, мисс, – пробормотал дворецкий, поднимая руку, чтобы постучать в дверь.

– Войдите, – услышала Фрэнси голос отца.

Звук громыхающего отцовского баса заставил ее сердце уйти в пятки. Мейтланд отворил дверь и, объявив торжественно «мисс Франческа», слегка подтолкнул ее вперед.

– Благодарю вас, Мейтланд.

Гормен сидел за своим большим письменным столом и холодно наблюдал, как Фрэнси замешкалась в дверях. Наконец он сказал:

– Подойди поближе, Франческа.

Глубоко вздохнув, она медленно направилась к отцу.

– Ближе, – скомандовал Гормен. – Я желаю, чтобы ты слышала каждое слово из того, что я собираюсь тебе сказать. И все запомнила, поскольку я не буду повторять это дважды.

Девочка приблизилась к самому столу. Она стояла, крепко сцепив руки за спиной, и завороженно смотрела прямо в зрачки отца, словно кролик перед удавом.

Гормен окинул девочку оценивающим взглядом с ног до головы. От его внимания не ускользнули грязные подтеки на плохо вымытом лице дочери, ее красные от слез глаза, грязный неглаженный фартук и ноги без чулок.

– Ты просто отвратительна, – с презрительной ноткой в голосе подытожил он свои наблюдения. – Ты недостойна носить фамилию Хэррисон. Как хорошо, что твоей матери нет с нами и она сейчас не видит тебя и не знает о твоих выходках. Ну-с, молодая леди, что вы имеете мне сообщить в свое оправдание?

Фрэнси помотала головой, борясь с подступающими к самому горлу рыданиями.

– Мама никогда не оставила бы меня одну, – выпалила она. И никогда бы не заперла меня в комнате…

– Твоя мать, – ледяным голосом проговорил Гормен, – сделала бы так, как я ей сказал. И то же самое будешь делать ты.

Он откинулся на спинку удобного кожаного кресла, в котором сидел, и сложил руки на животе, продолжая следить глазами за дочерью. В кабинете повисла тягостная тишина, Фрэнси потупила взгляд, переступая с ноги на ногу.

В конце концов, Гормен прервал молчание:

– Я ожидаю от тебя извинений, Франческа. Или, может быть, ты вовсе не сожалеешь об учиненном тобой скандале?

Фрэнси опустила голову и едва слышно прошептала:

– Я прошу тебя простить меня, папочка.

Гормен удовлетворенно кивнул. Он поднялся из-за стола, снял пиджак и аккуратно повесил его на спинку кресла. Потом взял со стола крепкий кожаный поводок для выгула собак и указал дочери рукой на низенький стульчик.

– Нагнись, – скомандовал он.

– Но это же поводок Принцессы, – озадаченно воскликнула Фрэнси.

Он кивнул:

– Это так. И если ты ведешь себя, как приблудная сучка, будь готова к тому, что с тобой будут обращаться так же. Перегнись через стул и подними юбки.

– Но, папочка… – слабо запротестовала Фрэнси, в то время как отец грубо схватил ее за руку.

– Тебе сказано, нагнись, – прорычал Гормен, и Фрэнси в ужасе упала на стул, послушно приподняв юбки.

Она закричала, почувствовав, как поводок врезается в ее тело, и продолжала кричать все громче, по мере того как удары сыпались на нее один за другим. Гормен остановился, только когда нежная кожа на попке девочки лопнула и струйкой потекла кровь, запачкав ее нижние юбки.

А в это время за стеной в огромном зале стоял пятилетний Гарри, засунув указательные пальцы в уши. Со страдальческим выражением на лице он пытался представить себе, что происходит в кабинете. Ему, конечно, было жаль сестру, но он знал, что она заслуживает наказания, поскольку папа объяснил ему причину: Фрэнси уродилась на редкость никчемной и бестолковой девчонкой и навлекла бесчестье на семейство Хэррисонов. А всякий знает, что на свете нет ничего важнее их доброго имени и фамильной чести.

Через несколько минут мальчик извлек пальцы из ушей и прислушался. Крики прекратились, и из кабинета доносились только всхлипывания сестры и рокочущий голос отца, который предлагал ей подняться и поправить одежду. Затем Гарри услышал скрип выдвигаемого ящика и новый, куда более страшный вопль Фрэнси. На этот раз она кричала так, будто ее резали.

Двери кабинета распахнулись, и в проеме показался отец с пистолетом в руках.

– А теперь я разделаюсь с сучкой номер два, – заявил он и решительно направился через зал.

Сначала Фрэнси подумала, что отец решил застрелить ее, но потом поняла, куда он так заспешил. С воплем «нет, нет!» она ринулась вслед за отцом.

– Только не Принцессу, папочка. Пожалуйста, только не Принцессу…

Гарри помчался за сестрой по длинному мраморному коридору. Гормен уже вышел из дома и стремительно шагал по внутреннему двору по направлению к стойлам. Конюхи на мгновение оторвались от своих дел, с недоумением глядя на живописную процессию, и на всякий случай в знак уважения к хозяину приподняли кепки. Младшие Хэррисоны, на всех парусах летевшие вслед за главой семьи, чуть было не сбили их с ног.

Как только задвижка была отодвинута, Фрэнси услышала радостный лай Принцессы. Собака вырвалась на волю и бросилась из душного стойла навстречу к хозяйке. Девочка раскинула руки и обхватила большое лохматое тело. На своей щеке Фрэнси ощутила теплый мокрый язык Принцессы, которым та слизывала капавшие из глаз девочки соленые слезы.

– Я не позволю тебе убить Принцессу, – отважно крикнула Фрэнси отцу. – Сначала тебе придется застрелить меня!

Гормен махнул рукой одному из конюхов, чтобы тот оттащил дочь от собаки. Парню едва удалось разжать пальцы Фрэнси, намертво вцепившиеся в собачью шкуру. Гормен наблюдал за этой сценой, держа пистолет наготове. Потом он спокойно подошел к животному, схватил его за ошейник и приставил пистолет к массивной голове Принцессы.

– Нет, папа, нет! Пожалуйста, нет! – закричала изо всех сил Фрэнси. – Ну я прошу тебя! Умоляю! Я сделаю все, что ты скажешь. Я больше никогда не буду делать плохо. Я обещаю… только, пожалуйста, не убивай собачку! Не убива-а-а-й!..

Гарри Хэррисон снова заткнул уши, когда прогремел выстрел. Словно во сне, мальчик смотрел, как большая, песчаного цвета собака стала медленно заваливаться на землю. В глазах ее застыло недоуменное выражение. Крови оказалось совсем мало, но Гарри почувствовал, что его тошнит. Тем не менее, он все равно знал, что отец прав. Тот объяснил ему, как обстоят дела на самом деле, когда они мерили шагами палубу, пересекая на яхте Атлантический океан на пути домой. Гарри взглянул на сестру – некрасивое рыдающее существо, обнимавшее мертвую собаку, – и не ощутил к ней ни малейшей жалости в эту минуту. Если отец утверждал, что она заслужила наказание, значит, так оно и было.

Происшествие не удалось замолчать. Слуги Хэррисонов растрезвонили о нем по всему городу, и скоро история с собакой стала всеобщим достоянием. В самых модных салонах Сан-Франциско только и говорили о том, как миллионер Гормен Хэррисон держит свою дочь под замком в комнате для прислуги с зарешеченным окном и что он в наказание застрелил ее собаку. Говорили о том, что он бьет дочь, когда та плохо себя ведет, а подобное случается весьма часто, и что он нанял строгую гувернантку, чтобы обучать ее французскому языку и вышиванию, а также для того, чтобы девочка ближе познакомилась с Библией и затвердила благодаря Святой книге основные моральные принципы, необходимые человеку.

– У каждой семьи есть свой крест, – перешептывались близкие и дальние знакомые Хэррисонов, попивая чай. – Слава Богу, что юный Гарри Хэррисон совсем не похож на сестру. Он привлекателен, как и его отец, и обладает прекрасными манерами – настоящий маленький аристократ. Он далеко пойдет, этот мальчик, а в один прекрасный день унаследует все отцовские миллионы.

О Фрэнси Хэррисон скоро позабыли. В последующие десять лет она продолжала жить при тусклом свете ламп четвертого этажа, изучала французский, вышивала аккуратненькие цветочки на скатертях, которыми никто не пользовался, и ходила на ежедневные прогулки в сопровождении своей тюремщицы-гувернантки.

Каждую неделю гувернантка докладывала о ее поведении отцу, и если прегрешений набиралось слишком много, ее приглашали в кабинет хозяина, и он лично бил ее старым поводком, оставшимся от Принцессы.

Гарри послали учиться в привилегированную частную школу на востоке страны, и Фрэнси видела его от случая к случаю, в основном когда он приезжал на каникулы. По отношению к сестре он вел себя грубо и при малейшей возможности старался избегать ее общества, со слугами был невероятно высокомерен и только в свете выглядел настоящим ангелом. Про себя Фрэнси решила, что Гарри похож на червяка и не стоит ее внимания. Он был копией своего отца.

Фрэнси по-прежнему оставалась пленницей в собственном доме и тосковала по матери и Принцессе, вспоминая лишь дни, проведенные когда-то на ранчо, где она была счастлива.

Глава 7

Джош Эйсгарт был задумчивый маленький человечек с русой головкой, немного грустными чистыми серыми глазами и улыбкой, способной завоевать любое сердце. Они с Сэмми Моррисом были не схожи друг с другом, как мел и сыр: у Сэмми волосы темные, у Джоша – светлые; Сэмми отличался полнотой, Джош же был строен, словно тополек; настроение Сэмми менялось с быстротой молнии, энергия из него так и прыскала, а Джоша почти невозможно было рассердить, и он ни в ком не видел зла. Он существовал в собственном вымышленном мире. Но миссис Моррис всегда утверждала, что заводилой во всех школьных шалостях являлся Джош, хотя Энни уверяла, что все происходило как раз наоборот. Тем не менее, она относилась к Сэмми, как к родному, и готова была даже отдать ему часть своего сердца, если бы в нем не царил так безраздельно младший брат.

Оттого-то она так сильно расстроилась, когда узнала, что Фрэнк Эйсгарт решил подняться еще на ступеньку вверх по социальной лестнице и построить себе четырехэтажный дом из красного кирпича с четырьмя спальнями на лесистом холме в удалении от Монтгомери-стрит. Когда дом был построен, к нему присоединили деревянную веранду и насадили вокруг живую изгородь из благородного лавра. Фрэнк назвал свое новое жилище «Вилла, увитая плющом», хотя плющ в этих местах никогда не произрастал. Эйсгарт перевез всю старую мебель и прикупил новый гарнитур, отделанный темно-зеленым бархатом, кроме того, на виллу доставили тяжеленный резной дубовый буфет с зеркалом, массивный стол и шесть мощных дубовых стульев под стать буфету. Вместе с мебелью Фрэнк перевез на «Виллу, увитую плющом» и всех своих домочадцев.

Когда Джош впервые сообщил Сэмми о переезде, последний был буквально ошарашен.

– Мы прожили дверь в дверь столько лет, а теперь ты уезжаешь за целую милю от нас. Это все равно что пятьдесят, – буквально кипел Сэмми от злости, усилием воли пытаясь сдержать слезы ярости. – Уж больше мы не увидимся.

– Конечно, увидимся, – успокаивал приятеля Джош, положив руку ему на плечо. – Разве мы не самые близкие друзья? Ничто не может нас разлучить.

Так и случилось. Большую часть свободного времени Джош проводил у Сэмми дома, что, помимо всего прочего, избавляло его от долгого путешествия в школу на своих двоих, особенно неприятного в дурную погоду, поскольку трамвай от холма Эйсгарта – так стали в городе называть место, где стоял дом Фрэнка, – еще не ходил. В субботу же и в воскресенье Сэмми не вылезал из комнаты Джоша в новом доме.

– Сейчас я точно знаю, что мой Сэмми буквально помешан на твоем Джоше, – сказала однажды миссис Моррис со смехом Энни. Иногда я думаю, что если Джош ему предложит полететь на Луну, то Сэмми с готовностью это выполнит.

Энни улыбнулась в ответ на шутку, но миссис Моррис заметила, что улыбка у нее усталая. Энни исполнилось двадцать. Она была небольшого роста, пухленькая и смотрела на мир красивыми золотисто-карими глазами. Ее каштановые волосы отливали тусклым блеском и были всегда тщательно причесаны. Однако люди замечали, что, несмотря на приятную внешность, личной жизни у Энни нет. Иногда в субботу, если погода стояла теплая, она могла исчезнуть из дома часика на два-три, но все понимали, что она гуляет в одиночестве, поскольку друзей у нее не было. В значительной степени это произошло потому, что она слишком рано покинула школу и в самом юном возрасте превратилась в «маму» для своих младших братьев. Во время подобных уединенных прогулок Энни садилась на трамвай и доезжала до конечной станции, находившейся неподалеку от начинавшегося сразу за городом леса. В этом лесу она и гуляла. Бывало, однако, что ею овладевало желание попутешествовать. Тогда она садилась в поезд и ехала до Икли или Кнарборо, а там бродила по близлежащим деревушкам и пила чай в каком-нибудь маленьком деревенском заведении, где маленькие оконца были вставлены в старинные рамы, изогнутые наподобие лука. Но больше всего Энни нравилось гулять втроем с Джошем и Сэмми, когда они вместе бродили по заросшим вереском зеленым долинам, добираясь иногда до торфяных болот, раскинувшихся недалеко от города. Там Энни давала мальчишкам волю, и они бегали и прыгали, орали во весь голос с вершин маленьких, обросших мхом каменистых горушек, лазали по деревьям, абсолютно уверенные, что Энни и в голову не придет бранить их за эти дикарские выходки.

– Уж и не знаю, кого из двух я люблю больше, – обыкновенно говорила она миссис Моррис, приводя Сэмми домой.

Щеки у Энни от таких прогулок румянились от свежего воздуха, растрепанные ветром волосы выбивались из-под шляпки, глаза сверкали.

– До чего ж хороши наши долины весной, когда реки бурлят, а на деревьях появляются нежно-зеленые клейкие листочки. Вот и новорожденные ягнята сейчас словно с ума посходили – бегают, взбрыкивают крохотными копытцами. А как смешно смотреть на телят, когда они прячутся от дождя под материнскими животами. А форели – видели бы вы форелей! Они прямо-таки выпрыгивают из Дурнселлского водопада. Восхитительное зрелище, миссис Морис! – впечатления просто переполняли Энни. – Но еще мне нравятся наши торфяные болота осенью. Когда стоишь на верхушке высокого камня, смотришь вдаль и не видишь ничего на мили вокруг, кроме зелено-коричневой, такой обманчиво спокойной поверхности болот, редкого кустарника да серо-голубого неба над головой с плывущими, словно корабли, белыми облачками… – Тут она останавливалась и чуточку виновато улыбалась миссис Моррис. – Что-то я разболталась, – говорила она строго. – А у меня еще отец чай не пил. Надеюсь, он не будет слишком ругать холодный обед, который я оставила для него, но вы знаете, он такой ворчливый…

Почти все то же самое она выложила Салли и на этот раз.

– Да уж знаю, – с осуждением в голосе ответила та на последние слова Энни. – А я вот что тебе скажу, Энни Эйсгарт, тебе бы не повредило чуточку больше думать о себе – и поменьше о своем папаше. Пора тебе познакомиться с каким-нибудь приятным парнишкой. В конце концов, девушка, ты настоящая находка для молодого человека: твой отец богат, а ты сама – лучшая хозяйка в округе. Да еще и сама ничего себе, – добавила Салли, словно спохватившись.

– Может, так оно и случится в один прекрасный день, – улыбнулась несколько озадаченная неожиданным поворотом Энни. – Когда Джош вырастет и будет в состоянии самостоятельно зарабатывать на жизнь. – Она вдруг засобиралась и начала перед зеркалом прилаживать к волосам скромную шерстяную шляпку.

– Когда Джош вырастет и станет самостоятельным, будет поздно, – резко сказала миссис Морис. – Ты станешь старухой, старой девой, тебя можно будет посыпать нафталином и повесить на вешалке в шкаф.

Энни вспыхнула.

– Может, так и будет, миссис Моррис, – сказала она, направляясь к двери. – На все воля Божья.

Салли из окна следила, как Энни поднималась в гору. Ей предстоял длинный путь до «Виллы, увитой плющом». Вряд ли Фрэнк ради дочери разорится на покупку маленькой тележки с пони. «У нее молодые ноги, ну вот пусть ими и пользуется», – имел обыкновение говорить мистер Эйсгарт. В некотором смысле он был прав, по крайней мере, его дочь действительно была молодой и сильной. Но правда заключалась также и в том, что молодость Энни быстро улетучивалась под грузом возложенных на нее забот. Она была одинока, как, впрочем, был одинок и ее отец. Энни часто говорила, что Фрэнк не слишком хотел переезжать в новый дом и, если бы речь не шла о проклятом престиже, он бы давно продал свое дело и не трогался бы никуда с Монтгомери-стрит, где ему всегда нравилось жить. Если бы такое случилось, Энни, возможно, встретила бы там спутника жизни и получила бы от судьбы свою долю счастья. Но что толку в бесполезных разговорах – люди были прекрасно осведомлены, что Энни не удастся выйти в ближайшем будущем замуж, поскольку в этом случае Фрэнк потерял бы прекрасную экономку, а он был слишком эгоистичен, чтобы допустить подобное.

Когда Энни наконец добралась до дома, отец сидел за дубовым столом, покуривая трубку в ожидании дочери.

– Извини, что опоздала, папочка, – скороговоркой выпалила она, вешая шляпку на медный крючок, прибитый к кухонной двери. Затем она стала торопливо раздувать огонь в очаге, чтобы водрузить на него большой металлический чайник. – Чай будет готов через несколько минут. Ты не забыл достать из очага горшок с бараниной? В прошлый раз, помнится, тебе понравилось холодное мясо на обед…

– Хватит болтать, Энни. Лучше присядь, и поговорим, – внезапно оборвал ее отец.

От удивления Энни даже перестала возиться с чаем и подняла голову. Она с беспокойством посмотрела на отца, лихорадочно перебирая в уме, что такое могло стрястись в ее отсутствие. Конечно, она опоздала, но предупредила домашних, что пойдет с детьми на прогулку в долину, нет, видимо, причиной странного поведения отца было что-то другое. Но что? Все рубашки она выстирала, погладила и аккуратно сложила в гардероб. Носки были заштопаны, а дом, как всегда, сверкал. Может быть, с кем-нибудь из домашних приключилась беда?

– Неприятности с нашим Джошем? – спросила она со страхом и, вытирая руки о фартук, присела к столу напротив отца.

– Нет, с ребятами все в порядке. Умерла твоя двоюродная тетка Джесси. Двоюродная сестра твоей матери, ты разок видела ее – на похоронах Марты. Она уехала в поисках счастья куда-то в Нортумберленд. Так вот, она завещала тебе небольшое состояние. Хотя я ума не приложу, почему она оставила именно тебе, а не ребятам. – Тут Фрэнк принялся пальцем утрамбовывать табак в трубке.

– Состояние? – переспросила пораженная Энни.

– Ага, девушка. Она оставила тебе сотню фунтов. В память о твоей матери. По крайней мере, так было сказано в завещании. А это значительно больше, чем рабочий зарабатывает за год. Поэтому не стоит тратить их на глупые тряпки, горжетки или всякую ювелирную дрянь. Думаю, что твоим деньгам место в банке вместе с остальными.

Круглые карие глаза Энни, казалось, округлились еще больше, когда она вдруг медленно произнесла:

– Но это мои деньги. Тетя Джесси завещала их мне. Фрэнк молча затянулся своей трубкой – он не привык, чтобы дочь возражала ему.

– Ну да, они твои, – согласился он, – но девушка не может иметь свой собственный счет в банке. Положим их на мой счет, до тех пор пока они не понадобятся тебе по-настоящему. Вот так.

Энни сердито посмотрела отцу в глаза. Сотня фунтов казалась ей огромной суммой. Она даже не представляла, как выглядит такая куча денег. Но теперь они принадлежали ей, и девушке отчаянно хотелось взглянуть на неожиданное богатство.

– Тетя Джесси завещала деньги мне, – упрямо повторила она. – Я имею право делать с ними что захочу.

Фрэнк отодвинул стул, вынул трубку изо рта и холодно сказал:

– У тебя нет никаких прав, Энни Эйсгарт, и не забывай об этом. Ты сделаешь так, как тебе сказано, и хватит разговоров.

Энни опустила голову и посмотрела на свои руки, огрубевшие и покрасневшие от домашней работы, с некрасивыми обломанными ногтями.

– Бедная тетя Джесси, – проговорила она, смахивая слезы, выступившие от сознания собственной беспомощности. – Ее не успели еще похоронить, а мы уже ссоримся из-за ее денег.

Оба молчали. Слышно было только, как Фрэнк пыхтит своей трубкой.

– Отец, ну, пожалуйста. Я раньше никогда ни о чем не просила, – в последний раз попыталась Энни тронуть сердце отца. Она смотрела на его спокойное, лишенное эмоций лицо, и сердце ее трепетало – деньги внезапно превратились для нее в символ свободы, ведь благодаря неожиданному наследству в один прекрасный день она смогла бы выкупить себе волю… Разумеется, не раньше, чем Джош превратится во взрослого человека, влюбится в какую-нибудь хорошенькую девушку и покинет их дом, чтобы свить собственное гнездо. Она затаила дыхание, вдруг заметив на лице отца несвойственное тому выражение неуверенности, и вздохнула с надеждой.

– В конце концов, – пробормотал Фрэнк, – деньги завещаны тебе в память о покойной матери. Так говорила тетка Джесси… Однако тебе придется найти безопасное, надежное место, чтобы хранить их, Энни. Я, во всяком случае, снимаю с себя всякую ответственность за их сохранность.

Ей захотелось обнять отца, но она знала, что это немыслимо – за всю свою жизнь она ни разу этого не делала, поэтому она просто сказала:

– Благодарю тебя от всего сердца, отец, а завтра в церкви я поблагодарю тетю Джесси за то, что она не забыла о моем существовании. А что касается денег, не беспокойся. Я буду хранить их под матрасом, где никто и никогда их не найдет.

И Энни возбужденно засуетилась на кухне, накрывая на стол. Мальчики вот-вот придут, как всегда, точно в шесть – в это время отец неукоснительно требовал их присутствия в доме по субботам. Поэтому ей следовало поторапливаться. Но сегодня она работала с особенным подъемом и даже тихонько затянула песенку. Энни дала себе слово не расходовать свое богатство впустую, а приберечь его на черный день.

1906 год оказался роковым годом, полностью изменившим жизнь всех обитателей дома на холме Эйсгарта. Любимцу Энни Джошу исполнилось девятнадцать лет, и он был не просто симпатичным парнем, а настоящим красавцем. Его лицо поражало тонкостью черт, большие серые глаза казались темными от обрамлявших их длинных ресниц, а на голове в романтическом беспорядке вились непокорные пряди густых русых волос. Он был высок, строен и мускулист. Он походил на классическую греческую статую, но красивым люди его называли из-за доброжелательного, спокойного взгляда и мягкой улыбки, придававшей всему его лицу удивительно располагающее и дружелюбное выражение.

– Джош Эйсгарт несколько диковат, – в один голос говорили соседи, – но в любой момент готов помочь каждой приблудной собаке и никому не причинил ни малейшего зла. – Они называли Джоша «вечным младенцем».

Сэмми Моррис прекрасно помнил тот день, когда он впервые понял, насколько красив Джош и насколько безобразен он сам. В этот же день он также понял, что любит Джоша.

Они отправились на прогулку в долину вместе с другими знакомыми ребятами. Джош, высокий и сильный, оказался во главе группы: высоко подняв красивую голову, он с улыбкой озирал красоты природы, раскинувшиеся перед ним. Он совершенно не нуждался в крепкой палке, которую держал на всякий случай в руках, чтобы перебираться с одного крутого утеса на другой или карабкаться на высокие валуны, имевшиеся в долине в изобилии. Он перепрыгивал с одного возвышенного места на другое, словно олень. Сэмми, который плелся в самом хвосте, с ревнивым чувством наблюдал, как другие парни с восхищением следили за каждым жестом своего кумира, обменивались с ним шуточками и похлопывали с приязнью по плечу. Сэмми не привык делить товарища с кем-либо еще. Раньше они проводили время только вдвоем.

Когда они добрались до реки, он впал в состояние мрачной меланхолии и брел на значительном удалении от приятелей. Догнав наконец товарищей, он увидел, что они разделись и плещутся в прудике, образовавшемся от весеннего разлива бегущей рядом бурной реки. Джош, совершенно обнаженный, стоял на верхушке небольшой скалы, нависшей над прудом, и со своей неизменной легкой улыбкой изучал его темную, спокойную поверхность. Восторженное молчание установилось в маленькой группе, когда он, высоко подняв руки, готовился совершить прыжок в воду. Сэмми, затаив дыхание, вглядывался в его стройное, мускулистое тело юного атлета и с невинной бесстыдностью выставленные на всеобщее обозрение признаки мужественности. Откинув голову назад, Джош на мгновение застыл на скале, а затем, изогнувшись и напрягшись, словно натянутый лук, бросился вниз головой и идеально вошел в воду, почти без всплеска, разрезав темную поверхность пруда. Вынырнув на поверхность, Джош подплыл к берегу и ловко вскарабкался на согретую солнцем скалу, где его ждали товарищи. Со смехом он потряс мокрой головой, и целый водопад искрящихся капель пролился с его русых кудрей. Устроившись на скале, он дружески приобнял за плечи Мерфи, смуглого ирландского парня, жившего на соседней улице.

Ревность уколола Сэмми прямо в сердце, потом она прожгла его до желудка и железной рукой сжала внутренности. Джош его друг! Он принадлежит только ему. Но Джош оказался ветреным парнем, он относится и к другим ребятам не хуже, чем к Сэмми, и теперь было похоже на то, что его лучшим другом стал Мерфи.

Сэмми разделся, поеживаясь от прохладного северо-восточного ветра, который, казалось, дул в этом краю вечно, даже в самые жаркие дни. Как бы со стороны, он осмотрел свое тело, сравнивая собственный бочкоподобный торс и короткие мускулистые ноги с изящным и стройным силуэтом Джоша. Хорошо развитая, выпуклая мускулатура Сэмми выглядела тяжеловато по сравнению с гармонично развитыми мускулами его друга. После неутешительного осмотра Сэмми ощутил себя чуть ли не более уродливым, чем знаменитые монстры, украшавшие фасад собора Парижской Богоматери.

А Джош и Мерфи с хохотом уже резвились в воде, то ныряя, подобно дельфинам, то стараясь оседлать один другого. Другие ребята просто барахтались рядом. Сэмми с робостью тоже попытался присоединиться к обществу, но, в сущности, он никогда не чувствовал себя своим в компании сверстников. Его всегдашним занятием было наблюдение. Оттого всем и показалось странным, когда позже он объявил, что ничего не знает о дальнейших событиях.

Потом Сэмми рассказывал матери, что все они бултыхались в пруду, за исключением Джоша и Мерфи, которые, подначивая друг друга, старались нырнуть как можно глубже. Через некоторое время остальные парни замерзли или устали и уселись обсыхать на берегу. Сэмми утверждал, что Мерфи, должно быть, выплыл из пруда через узкий пролив в реку, чтобы еще больше выпендриться перед прочими, и особенно перед Джошем. Ничего больше Сэмми не мог рассказать, за исключением того, что Мерфи исчез. Прошло целых два дня, прежде чем нашли его тело, обмотанное скользкими зелеными водорослями. Его прибило к противоположному берегу. Голова Мерфи была размозжена, и люди решили, что, он ударился о подводную скалу во время ныряния.

Когда Энни спрашивала о случившемся Джоша, тот просто пожимал плечами и ничего не отвечал, хотя старательно отводил глаза, чтобы не встретиться взглядом с сестрой. Энни решила, что его внутреннее замешательство объясняется глубокой печалью, и сочувственно похлопала его по плечу.

– Все в порядке, Джош, – сказала она. – Мерфи нельзя было никак помочь, иначе, я уверена, ты сделал бы все возможное. Уж я-то знаю.

С тех пор как Сэмми и Джош закончили учебу в возрасте четырнадцати лет, они оба трудились на Фрэнка Эйсгарта. Ребята начали карьеру с самого низа и вкалывали, как в свое время и Фрэнк, подсобными рабочими, разнося кирпичи по строительным лесам. Они также замешивали цементный раствор и учились ровно вести кирпичную кладку. Приятели уже умели проводить необходимые измерения, знали, как вставить оконную раму, покрыть черепицей крышу, и отлично справлялись со штукатуркой стен.

Сэмми любил физический труд, а Джош ненавидел, хотя никогда бы не осмелился сказать об этом отцу. Но Энни знала о его отношении к работе. Никому, кроме нее и Сэмми, он не стал бы исповедоваться. Его братья уже обзавелись собственными семьями, поэтому на «Вилле, увитой плющом» проживали только Энни, Фрэнк и Джош.

– Ну, хорошо, а чем бы ты хотел заняться, Джош? – спросила как-то Энни брата.

Тот пожал плечами.

– Я бы не прочь стать лесником, – лениво промолвил он, – в каком-нибудь богатом лесничестве. Или, на худой конец, фермером, который ухаживает за коровами и собирает урожай.

– Эх, парень, а ведь ты типичный мечтатель, – рассмеялась Энни. – Что ты понимаешь в работе лесничего или в уборке урожая?

Сэмми догадывался, что Энни беспокоится за Джоша.

– Иногда я даже не знаю, где он пропадает, – жаловалась она товарищу брата, – или чем занимается. Он исчезает, вот и все.

– Да ты не волнуйся, – пытался успокоить ее Сэмми. – Я постоянно за ним наблюдаю.

Он вспомнил, как в возрасте семи лет они поклялись, что навсегда останутся лучшими друзьями и будут заботиться друг о друге, что бы ни случилось. И они закрепили потом свою клятву кровью, порезав большие пальцы рук и сцепив их таким образом, чтобы кровь перемешалась. Сэмми хранил клятву, даже когда Джошу пришла в голову фантазия проверить его чувства и он начал демонстративно проводить время с другими парнями, отодвигая друга на второй план. Сэмми, впрочем, тоже не раз устраивал всевозможные проверки, подбивая Джоша на поступки, сама мысль о которых в жизни бы не пришла ему в голову. Они балансировали на парапете железнодорожного моста или бегали наперегонки по железнодорожным путям в тот момент, когда за ними на огромной скорости шел мощный локомотив и только секунды отделяли их от смерти. Но более всего раздражал Сэмми интерес, который начал проявлять Джош по отношению к прекрасному полу.