Часть III 8 страница

– Ну а банк, – наконец выдавил он, – как обстоят дела с банком?

– Рад доложить, сэр, что в банке дела идут хорошо, – тут бухгалтер впервые улыбнулся. – Люди по-прежнему верят в Торговый и сберегательный банк Хэррисонов.

Гарри удовлетворенно кивнул головой.

– Хорошо, – произнес он, складывая на груди руки. Каково же реальное положение дел в общих чертах?

– В общих чертах, сэр, – сказал главный бухгалтер, глядя на Хэррисона поверх очков. – Концерн за последние четыре года лишился ста восьмидесяти миллионов долларов. Таким образом, в настоящий момент его капиталы можно оценить приблизительно в сто двадцать миллионов.

– Черт возьми, – пробурчал Гарри, – это не так уж плохо, правда? Я думал, признаться, что речь идет о полном разорении. – И он, с облегчением вздохнув, стал надевать пиджак, висевший на спинке кресла.

– Как я уже имел честь заявить вам, сэр, – не унимался бухгалтер, видя, что хозяин собрался уходить, – некоторые из наших компаний пребывают в глубоком упадке. Хотя цифра, которую я назвал, и свидетельствует все еще о некоторой прибыли, общая стоимость капиталов и имущества нынче в два раза меньше, чем была при жизни вашего отца.

– Неужели? – Гарри потоптался около двери, а затем принудил себя вернуться к столу заседаний. – А сколько же в таком случае стоит мое персональное состояние?

– В целом, сэр, ваши личные дела обстоят неплохо. Хотя, разумеется, ваши браки, покупка яхты, домов и автомобилей, а также очень высокие расходы вообще значительно снизили общую цифру вашего капитала. – Бухгалтеру с трудом удавалось выдерживать буравящий, пристальный взгляд Гарри.

– Назовите сумму.

Резкий голос хозяина едва не заставил бухгалтера подпрыгнуть на месте, и он торопливо ответил:

– Шестьдесят миллионов, сэр, – меньше половины того, что было пять лет назад.

Гарри с удивлением рассматривал маленького человечка в очках с тонкой золотой оправой. Как такое могло статься за какие-нибудь пять лет? Тем не менее, если принять во внимание покупки, обошедшиеся в копеечку женитьбы и, как сказал бухгалтер, непомерные личные расходы, это звучало вполне правдоподобно. Гарри задумался о своих переживающих трудные времена компаниях и решил, что снова настало время взять бразды правления в свои руки.

– Хорошо, джентльмены, – заявил он, отодвигая от себя ребром ладони груды бумаг и финансовых отчетов. – Вот что мы сделаем – прежде всего, закроем «Хэррисон хералд», и не позже завтрашнего дня.

– Может быть, в пятницу, сэр? – взволнованно вмешался главный бухгалтер. – Очередной номер газеты уже готовится к выходу, а, кроме того, концерну Хэррисонов не к лицу с такой непозволительной скоростью закрывать одно из своих предприятий. По городу поползут различные слухи, знаете ли, сэр.

– Ладно, пусть будет в пятницу. – Гарри взял со стола следующую бумагу. – Что же касается сахарных плантаций, то мы их просто продадим. Эти чертовы китайцы доставляют больше хлопот, чем стоят сами вместе со своим скарбом!

– Сейчас не самое лучшее время продавать, сэр, – опять возразил бухгалтер. – С сельскохозяйственными рабочими можно договориться, и тогда…

– Продавайте, – резко оборвал его Гарри. Он принялся просматривать отчет за отчетом, указывая, что продавать, а что нет. – Отныне мы займемся исключительно предметами потребления, хотя и сохраним, отчасти, наши интересы в сферах, связанных с производством стали, кофе, какао и каучука. Я собираюсь открыть контору на Уолл-стрит и перенести все основные операции туда.

На Гарри со всех сторон смотрели удивленные и обескураженные лица, но у него в личном пользовании находилось более девяноста пяти процентов акций семейного предприятия, и сотрудникам нечего было возразить. Слово Хэррисона по-прежнему оставалось законом в концерне Хэррисонов.

В пятницу вышел последний номер «Хэррисон хералд», который был почти целиком посвящен возвращению Гарри Хэррисона к родным пенатам. Гарри сидел за завтраком, поедая с удовольствием яичницу с беконом и зажаренные на угольях колбаски – уж чем-чем, а отсутствием аппетита он не страдал ни при каких обстоятельствах, – и просматривал прощальный номер своей газеты. Неожиданно его внимание привлек напечатанный крупным шрифтом заголовок одной из статей.

Заголовок гласил: «Корпорация Лаи Цина покупает новейший и самый скоростной торговый корабль в мире». Ниже красовалась фотография, на которой Франческа с сыном были запечатлены на борту вышеупомянутого судна. Смертельно побледневший Гарри, позабыв и про яичницу и про колбаски, пожирал глазами статью. После восторженного описания успехов «Л. Ц. Фрэнсис и компании» в конце статьи говорилось: «Партнерами указанной корпорации являются китаец Ки Лаи Цин, широко известный под прозвищем «Мандарин», и мисс Франческа Хэррисон, сестра владельца газеты «Хэррисон хералд» Гарри Хэррисона и дочь покойного Гормена Хэррисона. Насколько нам известно, мисс Хэррисон и Мандарин проживают под одной крышей в новом доме на Ноб-Хилле всего в одном квартале от дома брата мисс Хэррисон, хотя также широко известно, что брат и сестра не обмолвились и словом за многие годы. Мистер Хэррисон не выразил своего мнения по поводу процветания корпорации Лаи Цина, совладельцем которой является его сестра, но, по слухам, его собственная корпорация клонится к упадку, о чем свидетельствует хотя бы внезапное закрытие данного печатного органа».

Гарри швырнул проклятую газетенку на пол и разразился дикими ругательствами. Потом бросился к телефону, набрал номер редакции и прорычал в трубку:

– Немедленно увольте писаку, который накропал этот гнусный материал о китайце и моей сестре.

На том конце провода послышался смешок и чей-то голос, давясь от хохота, произнес:

– Разве мистер Хэррисон забыл, что он только что уволил всех сотрудников?

Гарри выругался и кинул трубку на рычаг, чуть не разбив телефон. Это переполнило чашу его терпения. Он доберется до Франчески и ее китайского любовника и проследит за тем, чтобы они оба как можно скорее оказались в аду…

Сэмми прочитал злополучную статью, которая привела Гарри в такую ярость, в салуне на набережной. Он был одет в потертый пиджак и потрепанные брюки, а голубая рубашка без воротничка, тоже изрядно поношенная, завершала его наряд. Эту экипировку он получил бесплатно благодаря деятельности Христианской армии спасения в Ливерпуле, на своей родине в Англии, куда Сэмми занесло прошлой зимой. Именно в Англии Сэмми сделал очередную остановку в своем длинном, выматывающем душу путешествии к далекому Сан-Франциско. У него не было даже лишнего шестипенсовика, чтобы купить древнее, буквально рассыпавшееся по швам пальто, пока он искал возможность устроиться на корабль, отправляющийся в Штаты. Он даже одно время думал, что погибнет от холода, но крепился изо всех сил и не сдавался. Время его испытаний еще не кончилось, и он просто не имел права поддаваться слабости.

В ту трудную зиму Сэмми несколько раз хотел съездить в Йоркшир и повидать свою мать, но не знал, жива ли она. Кроме того, он был уверен, что стоит ему появиться дома, как им тут же займется полиция. Но, по правде говоря, главная причина того, почему он так и не собрался в родные места, заключалась в другом: он не мог себе позволить предстать перед собственной матерью в столь жалком виде – полным ничтожеством. Ведь он, ко всему прочему, давно уже перестал быть мужчиной – после ужасной хирургической операции, которую проделали над ним наемные убийцы из китайского квартала.

Сэмми пересчитал свои скудные запасы серебряных и медных монет и заказал новую порцию дешевого виски, чтобы обдумать дальнейшие шаги. Получить информацию о Фрэнси и ее близких не составляло труда – с недавних пор она стала весьма заметной особой в Сан-Франциско и проживала, ни от кого не прячась, со своим любимым китаезой на знаменитом Ноб-Хилле в недавно построенном большом и комфортабельном доме. Говорили, что у нее есть сын, – так оно и было, он видел мальчика собственными глазами, хотя и на солидном расстоянии. Как раз тогда Сэмми и начал обдумывать окончательный план мести. Он следил за подъездом нового дома в течение нескольких недель и знал, куда и зачем она выходит, в частности, ему удалось выяснить, что по четвергам она покидает свое жилище ближе к вечеру и регулярно отсутствует несколько часов. Именно в этот день и в это время Сэмми решил нанести удар.

Бармен налил Сэмми порцию дешевого пойла и с любопытством оглядел нового клиента своего заведения. Даже в этих местах, не отличавшихся особой утонченностью нравов, Сэмми выглядел диковато и устрашающе. Особенно запоминались его желтоватая кожа и воспаленные голодные глаза, горевшие мрачным огнем. Казалось, такой человек готов прирезать без зазрения совести своего ближнего из-за каких-нибудь двух центов. Бармен незаметно удалился в закуток рядом со стойкой, где находился телефонный аппарат, и, позвонив в ближайший полицейский участок, сообщил представителям власти, что в его заведении ошивается весьма подозрительный тип. Вернувшись за стойку, он снова взглянул на Сэмми, и тот перехватил его взгляд. Бармен отвернулся и принялся насвистывать какую-то мелодию, пытаясь скрыть свое замешательство. Однако интуиция Сэмми, натренированная за годы скитаний и попыток избежать нежелательных контактов с представителями власти, немедленно послала сигнал тревоги в его воспаленный мозг. Он допил виски, с нескрываемой угрозой посмотрел на бармена и торопливо вышел из заведения.

В полицейском участке весьма серьезно отнеслись к звонку из бара на набережной, которая считалась криминогенной зоной, и поспешили прислать туда наряд вооруженных полицейских. Но к тому времени, как полиция появилась в баре, Сэмми уже давно покинул опасное место и укрылся в очередной зловонной дыре, которых так много в любом портовом городе. Так или иначе, у него снова было убежище, и он затаился в нем, готовясь провести без сна очередную холодную ночь в Сан-Франциско.

Глава 32

Лаи Цин продолжал упорно работать. Он часто совершал вояжи в Гонконг, не забывая каждый раз посещать родную деревеньку на берегу Великой реки и следить за строительством храма, возводимого в честь его матери и младшего брата. Потом, когда храм был уже закончен, Мандарин приезжал, чтобы поклониться праху умерших и неторопливо поразмышлять о жизни в тишине его стен.

Старший брат Лаи Цина, который отвечал за строительство и поддержание храма в должном порядке, располнел и держался весьма важно перед жителями деревушки, благодаря ежемесячной дотации, получаемой от Лаи Цина. Это нимало не волновало последнего, зато он с удовлетворением отметил, что жена и ребенок старшего брата зажили вольготнее, и в их глазах уже не было выражения постоянного страха и униженности.

Небольшой, но чрезвычайно изящный и богато украшенный искусной резьбой храм был возведен на холме, в удачном месте, которое, по мнению Лаи Цина, облюбовали для себя добрые духи, приносящие Удачу. Храм выходил фасадом на медленно текущие волны Янцзы, а с другой стороны его окружали поля и зеленые холмы, так что храму было обеспечено отличное «чи» – открытое общение с космосом. За недавно построенным храмом безукоризненно ухаживали, хотя, как полагал Лаи Цин, в этом была заслуга не столько старшего брата, сколько его трудолюбивой жены, и, приезжая, он постоянно норовил всыпать горсть монет ей в ладонь, чем заработал непреходящую благодарность женщины.

Храм, посвященный Лилин и ее предкам, был выкрашен в глубокий пламенеющий алый цвет, и резко выделялся на фоне серо-зеленого ландшафта. Когда вечернее солнце освещало храм от верхушки изогнутой зеленой крыши до подножия, редкий путник не останавливался, чтобы полюбоваться на его красоту и вознести молитву за упокой душ матери Лаи Цина и ее маленького сына.

Как-то раз, вернувшись из Гонконга в Сан-Франциско, Лаи Цин пригласил к себе в офис девятнадцатилетнего Филиппа Чена и на диалекте «мандарина», на котором они имели обыкновение изъясняться дома, заявил ему:

– За два года я научил тебя всему, что сам знаю о деле, которым занимаюсь. Мне кажется, настало время тебе отправляться в Гонконг. Теперь мы, наконец, достаточно могущественны, чтобы продемонстрировать большим хонгам нашу силу, показать, что мы устраиваемся рядом с ними всерьез и надолго и не нуждаемся более в объедках с их стола. – Лаи Цин выложил на стол перед Филиппом драгоценный документ, подтверждавший его права на владение участком земли в центре Гонконга, где располагались главные конторы банков и крупнейших пароходных компаний, и со скрытой гордостью в голосе сказал: – Теперь мы в состоянии построить штаб-квартиру нашей корпорации из белого гранита не хуже, чем у прочих, и золотыми буквами заявить о себе всему Гонконгу. На следующей неделе ты отплываешь на корабле, который будет назван в твою честь «Филипп Чен», в Гонконг, имея при себе все документы, оформленные соответствующим образом, из которых каждому станет ясно, что ты являешься полномочным представителем корпорации Лаи Цина в этом городе. – Мандарин ласково посмотрел на «сыночка» и улыбнулся. – Ты будешь самым молодым бизнесменом такого ранга в Гонконге. По этой причине многие будут стараться обвести тебя вокруг пальца или подкупить, но я знаю, что моя вера в твои силы и возможности, так же как и в твою преданность, не будет обманута.

Голос Филиппа задрожал от волнения, когда он понял, каким доверием награждает его Лаи Цин. Он поблагодарил его от всего сердца и сказал:

– Достопочтенный отец, та честь, которой ты удостоил своего приемного сына, огромна. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы оправдать твое доверие и продемонстрировать всему миру возможности нашей корпорации. Кроме того, я обязуюсь всячески оберегать доверенное мне дело и охранять его от враждебных посягательств больших хонгов и прочих конкурентов. Я добьюсь того, чтобы богиня удачи не покинула нас, и буду работать не покладая рук, чтобы стать достойным той высокой чести, которую ты мне оказал.

Лаи Цин удовлетворенно кивнул в ответ на эти слова.

– Тогда нам следует навестить твою достопочтенную вторую мать, – предложил он, имея в виду добрейшую китаянку, в семье которой Филипп жил и воспитывался долгое время. – Мы поведаем ей о том, каких больших успехов ты достиг.

Неприметный черный автомобиль Лаи Цина с шофером-китайцем за рулем ждал на улице. Филипп Чен предупредительно открыл перед Мандарином дверцу, они уселись в машину и отправились в китайский квартал города. Сэмми Моррис дождался, когда сигнальные огни автомобиля погасли вдали, добрался до ближайшего бара и позвонил в резиденцию Мандарина на Ноб-Хилле.

Китаец-слуга поднял телефонную трубку, выслушал сообщение и отправился с известием к Олли: Мандарин просит, чтобы Олли немедленно прибыл в его офис, поскольку он желает продемонстрировать ему нечто чрезвычайно важное.

Олли с удовольствием отложил в сторону домашнее задание, над которым корпел. Он, разумеется, знал, что следовало предупредить мать, прежде чем уйти из дому, но та еще не вернулась от Энни, а у Олли времени в запасе не оставалось – ведь Лаи Цин сказал «немедленно». Натягивая на ходу пальто, мальчик помчался к выходу.

Было шесть часов холодного февральского вечера. Темнело рано, и в небе уже можно было различить луну и звезды, тем более что дул пронзительный ветер, разогнавший тучи и очистивший небосвод. Олли торопливо спустился вниз по склону, сел в трамвай, доехал до нужной остановки, а последние несколько кварталов до порта прошел пешком. Он лишь остановился на минутку, чтобы полюбоваться силуэтами торговых судов, теснившихся на рейде, после чего свернул на узкую улочку, ведущую к конторам и складским помещениям. Подойдя к конторе Лаи Цина, он с удивлением обнаружил, что все огни в здании были погашены и даже окошко в кабинете Лаи Цина на этот раз оказалось темным. Он подергал ручку двери, но понял, что двери заперты тоже, тогда Олли неуверенно двинулся назад, время от времени оборачиваясь и с сожалением думая, что он, скорее всего, опоздал.

…Сэмми умел ходить неслышно, как кошка. Точно так же умели передвигаться все босоногие кули в Гонконге. Он неожиданно появился за спиной у Олли и зажал ему рот и нос платком, обильно пропитанным эфиром. Через несколько секунд мальчик перестал чувствовать что-либо.

Новый отель, принадлежавший Энни, был невелик, но отличался чрезвычайной роскошью и изысканностью. В нем было двенадцать прекрасно обставленных и отделанных номеров, состоявших в общей сложности из семидесяти комнат. В отеле царила атмосфера старомодного английского помещичьего дома, но уют и комфорт обеспечивались последними достижениями техники в этой области, включая центральное паровое отопление, усовершенствованные ванные комнаты с душем, электрические лифты и стеклянные плафоны, излучавшие электрический свет. По обыкновению, славилась знаменитая кухня Энни Эйсгарт, великой мастерицы в области кулинарного искусства.

Самой же Энни нынешняя деятельность представлялась детской забавой – ведь она занималась этим всю свою жизнь, только раньше ей приходилось работать куда больше. Правда, и теперь она весь день сновала как белка в колесе, стараясь всюду поспеть и лично проследить, как идут дела. Зато вечерами, нарядная и оживленная, она спускалась вниз, чтобы поприветствовать своих гостей и постояльцев, поболтать с ними, а с наиболее приятными клиентами даже выпить по бокалу шампанского. При этом Энни следила, чтобы все ее гости находились в хорошем расположении духа, сама помогала им занять места за обеденным столом и затем удалялась, порекомендовав то или иное блюдо из отличного меню, которое составляла лично.

Отель «Эйсгарт» всегда был заполнен не меньше, чем на девяносто процентов, а ресторан сделался одним из самых известных и процветающих в городе. Словом, у Энни были все основания считать себя весьма удачливым бизнесменом – ее личный доход постоянно увеличивался, постояльцы наперебой превозносили достоинства ее гостиницы и стремились вернуться туда снова, а обслуживающий персонал, умело подобранный и хорошо оплачиваемый, выглядел довольным и счастливым. Однако Энни не собиралась останавливаться на достигнутом и уже имела с Лаи Цином беседу по поводу открытия двух новых отелей – в Нью-Йорке и Гонконге.

Но в настоящий момент Энни думала не о делах, а о своей подруге, сидевшей напротив нее за столиком, сервированным для чая. Она думала, что для женщины, чья жизнь изобиловала столькими превратностями, Фрэнси на удивление хорошо выглядит. Более того, она превратилась в одну из самых элегантных дам Сан-Франциско. Взять хотя бы драгоценности. Их у Фрэнси было немного, но все они были на диво подобраны и отличались превосходным исполнением. К примеру, всеобщее восхищение вызывали ожерелье из крупных жемчужин, с которым Фрэнси не расставалась, и изящное золотое кольцо с крупным бирманским рубином, украшавшее ее средний палец.

«Женщина со вкусом» – так коротко могла бы охарактеризовать Энни свою подругу, и все благодаря ее врожденному чувству прекрасного. Энни знала, что все свободное время Фрэнси отдавала сыну, хотя превосходно разбиралась в делах корпорации Лаи Цина и принимала в них деятельное участие. Фрэнси была преданным другом и превосходной матерью и мало заботилась о собственной персоне. Но после рокового разрыва с Эдвардом Стрэттоном минуло более пяти лет, и, по мнению Энни, подруге следовало бы чаще бывать на людях. Однако Фрэнси мгновенно раскусила ее.

– Ты хочешь, чтобы я знакомилась с мужчинами? Уж не бредишь ли ты? – И Фрэнси грустно усмехнулась. – Ты что, забыла, какое на мне клеймо? Какой уважающий себя человек станет встречаться с женщиной, стяжавшей себе такую скандальную известность?

– Я до сих пор не уверена, что ты поступила мудро, поселившись под одной крышей с Мандарином. Это лишь дает пищу для сплетен.

– По крайней мере, людям хоть есть о чем поболтать вечером у камина, – беспечно отмахнулась Фрэнси. – Вот только не понимаю, что их больше распаляет – то, что он китаец, или то, что он мужчина?

Энни разлила по чашкам чай и сказала с улыбкой:

– Боюсь, что и то и другое. Фрэнси пожала плечами:

– Как бы то ни было, мне пора домой, чтобы выяснить, сделал ли Олли домашнее задание. – Говоря о сыне, Фрэнси мгновенно преображалась, и Энни, глядя на подругу, вздохнула – похоже, та была совершенно не способна серьезно подумать о себе. – Ты же знаешь, он готов воспользоваться любым предлогом, чтобы увильнуть от уроков.

Фрэнси поцеловала Энни на прощание и уже на пороге спросила:

– Надеюсь, ты присоединишься к нам в конце недели? Мы собрались на ранчо немного отдохнуть от дел. И имей в виду – отказы не принимаются. Ты и так уделяешь своему отелю слишком много времени.

– Мне это нравится, ты же знаешь, – твердо сказала Энни. – Что же касается поездки на ранчо, то я обещаю подумать – отель переполнен, к тому же у нас собираются устроить собрание представители республиканской партии, а ты прекрасно знаешь, что они вечно ко всему придираются.

– Что ж, по крайней мере, им не откажешь в хорошем вкусе. Полагаю, что отель «Эйсгарт» – один из самых комфортабельных и уютных в городе.

Энни довольно улыбнулась.

– Да, у нас совсем неплохо. Такая гостиница, как у меня, есть разве что в Париже, но готова биться об заклад, и там вряд ли готовят лучше.

Домой Фрэнси отправилась пешком. Она не любила вызывать автомобиль и беспокоить шофера, чтобы проехать всего несколько кварталов. И ко всему прочему, Фрэнси нравились пешие прогулки – временами ей казалось, что она слишком мало двигается.

Когда она вернулась домой в семь пятнадцать вечера, слуга-китаец, отвесив ей глубокий поклон, сообщил, что молодой хозяин отправился на встречу с Мандарином, о которой тот попросил его заблаговременно. Фрэнси, не скрывая удивления, позвонила по телефону в офис Лаи Цина и, конечно же, никого там не обнаружила. Тогда она решила, что они едут домой и вот-вот будут. Немного успокоившись, она отправилась в столовую и распорядилась, чтобы подавали обед.

Через пятнадцать минут она вернулась в маленькую гостиную, с удовольствием вдыхая аппетитные ароматы, доносившиеся из кухни. Повар-китаец боготворил Олли и регулярно готовил его любимые кушанья.

Зазвонил телефон. Фрэнси подняла трубку и нетерпеливо спросила:

– Олли, это ты?

На том конце провода кто-то зловеще рассмеялся и сообщил:

– Олли тут, со мной, Фрэнси. В пакгаузе Лаи Цина.

– Кто это? – Фрэнси почувствовала, как по ее спине пробежал холодок ужаса.

– Ты не узнаешь меня? Не помнишь? В конце концов, это вполне извинительно – ведь ты думала, что разделалась со мной давным-давно. Но я здесь, Фрэнси. Я, если хочешь, вышел из могилы и вот теперь очень хочу с тобой повидаться.

Лицо Фрэнси покрылось мертвенной бледностью. Она узнала этот голос. Сжав телефонную трубку с такой силой, что побелели костяшки пальцев, она шепотом спросила:

– Вы – Сэмми Моррис?

– Он самый. И мы вместе с Олли ждем тебя здесь с нетерпением. Почему бы тебе не заехать и не забрать его? Только на этот раз не вздумай привести с собой своих китайских наемников или полицию. Не то твоему сыну будет очень плохо.

Раздались гудки, и Фрэнси некоторое время остановившимися глазами смотрела на трубку. Затем, словно очнувшись, бросилась к двери, на ходу надевая пальто. Олли, ее Олли, грозила смертельная опасность. Сэмми Моррис не остановится ни перед чем, а в порту в это время не бывает ни души. Неожиданно она повернулась и взбежала по ступенькам на второй этаж, в спальню. Там она вытащила из ящика тумбочки, стоявшей у изголовья ее кровати, небольшой пистолет. Когда-то Мандарин подарил ей это оружие, и вот теперь оно действительно могло ей пригодиться.

Узкая улочка была абсолютно темной и безлюдной. Сэмми положил мальчика, находившегося в бессознательном состоянии, на землю, выбил окно и проник в помещение. Добравшись до кабинета Лаи Цина, он включил свет, предварительно задернув шторы, и позвонил Фрэнси. Сэмми был так возбужден, что когда он услышал голос Фрэнси на другом конце провода, то поначалу не мог выдавить из себя ни слова. Но потом он почувствовал, как радость осуществляющейся мести стала овладевать всем его существом. Он понял, насколько испугана Фрэнси. Правильно говорят, что сердце женщины принадлежит, прежде всего, ее ребенку. А Сэмми хотелось добраться до сердца Фрэнси, чтобы разрезать его на кусочки. Прежде чем умереть, она увидит смерть собственного сына и тогда поймет, что чувствовал он, Сэмми Моррис, когда лишился по ее милости Джоша.

В темноте Сэмми удалось обнаружить боковую дверь. Он нащупал задвижку, открыл ее и выбрался наружу. Оступившись в темноте и выругавшись, он поднял мальчика на руки и, перекинув его через плечо, внес в комнату, где располагался офис Лаи Цина. Затем положил бесчувственное тело на первое попавшееся кресло и отступил на шаг, чтобы как следует разглядеть наконец сына столь ненавидимой им женщины.

Доза эфира оказалась великовата для такого юного существа и, похоже, парень еще не скоро придет в себя. Его голова запрокинулась назад, светлые волосы растрепались, а серые глаза были полузакрыты. По мере того как Сэмми разглядывал своего пленника, его лицо все больше и больше бледнело. Перед ним была точная копия Джоша в детстве. Рассудок твердил Сэмми, что этот мальчик никак не может быть Джошем, но сходство оказалось таким разительным, что он не мог поверить в очевидное. Воспоминания детства нахлынули на него. Вот они сидят на пороге его дома вместе с Джошем и с любопытством глазеют на прохожих. Тогда он готов был ради Джоша на все, впрочем, как и Джош для него. Кровь жаркой волной прилила к лицу Сэмми, сосуды бешено запульсировали, и боль от старой травмы головы как молния пронизала его мозг – казалось, что черепная коробка вот-вот лопнет. Сэмми покачнулся и неожиданно рухнул в обморок, рядом с бесчувственным телом своей жертвы.

Резкий запах керосина привел его в чувство. Казалось, что поблизости внезапно забила керосиновая скважина, настолько едкой и удушливой была вонь. Задыхаясь и кашляя, Сэмми приподнялся на локте и первым делом нащупал рукой тело мальчика. Почему-то в комнате стояла полнейшая тьма, но Сэмми радовался, что мальчишка рядом с ним, – Джош снова вернулся к своему другу! Однако звериным чутьем он почувствовал опасность. И вдруг Сэмми ослепила вспышка белого пламени, затем послышался взрыв, и через секунду весь пакгауз оказался охваченным оранжевыми языками огня. Склад горел весь, целиком, и огонь все ближе и ближе подбирался к Сэмми и распростертому на кресле мальчику. Тогда Сэмми понял, что Джоша надо спасать.

Он взвалил его не слишком тяжелое тело на плечи и двинулся по направлению к выходу. Стены уже занялись и пылали, как один огромный костер, черный удушливый дым проникал в легкие, вынуждая Сэмми задерживать дыхание, чтобы не глотать эту отраву. Ему оставалось пройти всего несколько шагов до выхода, всего несколько шагов отделяли Сэмми от спасения и свежего воздуха. Но с каждым шагом ноша его становилась все тяжелее, словно наливалась свинцом, колени у Сэмми подгибались, он не мог даже вздохнуть. Наконец черный дым до краев заполнил его истерзанные легкие, сознание Сэмми затуманилось, и он как подкошенный рухнул на землю, не выпуская из рук свой драгоценный груз.

Гарри готовился к отъезду. Его камердинер паковал вещи и укладывал чемоданы для длительного путешествия за границу. Шофер в бордовом «де кормоне» ждал на улице, недалеко от парадных дверей, чтобы отвезти хозяина на станцию. До отправления поезда оставалось не так уж много времени, тем не менее, Гарри безостановочно ходил туда-сюда по просторному холлу, каждые пять минут поглядывая на циферблат золотых карманных часов. Это был последний из тех весьма дорогостоящих подарков, которые он так любил сам себе преподносить. Однако не изумительная работа швейцарских часовщиков заставляла его жадно следить за стрелками. Гарри с нетерпением ждал, когда зазвонит телефон, стоявший в холле на мраморном столике. Он все еще был вне себя от ярости после злосчастной статьи о Фрэнси и теперь не мог уехать, не получив подтверждения того, что первый акт запланированной им мести удался.

Гарри в который раз перебирал в уме все детали придуманного им плана и убеждался в том, насколько умно он поступил, решив использовать для мести Мандарину его же соотечественников. Нанятые им китайские громилы уже должны были выполнить порученное им дело, но пока никто из них не звонил, и Гарри волновался, что, возможно, не все прошло так гладко, как ожидалось. Не могло же в самом деле случиться так, что эти люди, взяв деньги, оставили его с носом!

Истекли еще десять минут, и камердинер, ожидавший у дверей, со всей почтительностью напомнил хозяину, что до отхода поезда осталось не более тридцати минут.

– Я помню, черт возьми! – прорычал тот, и в этот момент телефон зазвонил. Гарри бросился к аппарату и схватил трубку. Через минуту довольная ухмылка пробежала по его губам. Все прошло без сучка и задоринки.

Продолжая улыбаться, он неторопливо опустил трубку и направился к выходу. Недаром говорят, что самая сладостная вещь на свете – месть.

Направляясь на кебе в порт, Фрэнси еще издали увидела зловещий алый отсвет бушевавшего там пожара. Затем она услышала пронзительный вой сирены, а мимо промчались несколько пожарных автомобилей и машины, набитые полицейскими. Все они также двигались в район порта.

– Похоже, в порту что-то случилось, леди, – покачал головой кебмен, нахлестывая лошадь.

Фрэнси ощутила, как страх железной рукой вновь сжал ее сердце. «Побыстрее, пожалуйста, побыстрее», – молила она возницу. В двух кварталах от пакгауза кеб остановил полицейский. Фрэнси выбралась из экипажа и что есть духу побежала к видневшемуся впереди зареву. Полисмен догнал ее и схватил за руку, уговаривая вернуться, но Фрэнси вырвалась и снова кинулась к складу, рыдая и крича: