Восстания у Мидиллю и Стамбула

В силу счастливо сложившихся обстоятельна о двух восста­ниях галерных рабов — 1627 и 1642 гг. — мы имеем довольно полные и обстоятельные сведения, что позволяет подробнее рассказать о подготовке, ходе, особенностях и окончании этих возмущений.

Первое из указанных и одно из самых выдающихся восста­ний произошло у острова Мидиллю (Лесбоса).

В 1627 г. по повелению Мурада IV отряд из четырех галер египетского флота принимал участие в строительстве в устье Днепра нового замка, который должен был препятствовать вы­ходам запорожцев в море. Командовал отрядом адмирал Касым-бей (в итальянском источнике — Касимбек), «губернатор Дамиаты и Розетты» — областей в дельте Нила, очень богатый вельможа, ведший вместе с братом Мехмедом значительную торговлю в Александрии и во всем Египте²³. Закончив работы, галеры пошли домой, миновали Босфор с остановкой в Стамбуле, затем Мраморное море и Дарданеллы, вышли в Эгейское море и по пути вошли в гавань порта Мидиллю (у итальянцев Метеллино, теперь Митилини) в восточной части названного острова.

Там на флагманском корабле отряда и вспыхнуло яростное восстание рабов. Адмиральская трехрядная галера имела команду, состоявшую из 150 моряков и морских солдат и 242 рабов-гребцов. На корабле находились несколько невольниц и пасса­жиры: в Стамбуле на борт поднялись жена и семья адмирала и известный кади Юсуф, назначенный в Александрию, с женой Рахмет Радини и слугами²⁴.

В составе рабов были 214 славян — русские и украинцы, а также некоторое число белорусов и поляков, три грека, два анг­личанина, итальянец и, кроме того, 22 мусульманина, в основ­ном, видимо, турки, осужденные за разные преступления²⁵. Сре­ди славянских рабов, несомненно, находились и казаки, при­чем Ю.А. Мыцык, изучавший это восстание, полагает, что они должны были сыграть в нем важную роль²⁶.

Инициатором возмущения был «человек хорошего проис­хождения», украинский шляхтич Марко Якимовский (Марек Якымовский), выходец «из королевства Польского, из Бара, зем­ли Подольской» («подольский русин»), хорошо знавший воен­ное дело и попавший в плен в 1620 г. в Цецорском сражении. Сподвижниками М. Якимовскогостали Стефан Сатановский и Иван Стольчина, о происхождении которых ничего не извест­но, и, очевидно, еще один безымянный невольник, потому что источник, рассказывая уже о времени после восстания, говорит о четырех его руководителях. Первые трое, скованные вместе, смогли войти в доверие к туркам, которые днем снимали с них кандалы для прислуживания на палубе.

По изысканиям Ю.А. Мыцыка, возмущение случилось 2 но­ября 1627 г.²⁷. Отряд галер, пополнив в Мидиллю запасы прови­зии и набрав пресной воды, намеревался продолжить свой путьи вышел из порта, но в море начался шторм. Не сумев перебо­роть стихию, Касым-бей приказал своим кораблям вернуться в гавань. Три галеры стали в так называемом «широком порту», а флагманская в «узком», в трети мили от первого²⁸. Во второй половине дня адмирал с 70 своими людьми сошел на берег от­дохнуть, оставив 80 других и всех рабов на галере²⁹. Матросы и солдаты, находившиеся на борту и утомленные морем, решили подремать и ослабили бдительность по отношению к невольни­кам.

М. Якимовский и его ближайшие товарищи, рискнув попы­тать счастья, очень удачно использовали благоприятный момент. По испанскому варианту описания событий, инициатор вос­стания «вверил свою судьбу в божьи руки» и открыл свой план С. Сатановскому и И. Стольчине, которые поначалу пытались его отговорить, но в конце концов поддались его убеждениям. Все трое пробрались на камбуз, где вступили в схватку с ко­ком-турком и греком-потурнаком и осилили их, хотя М. Яки­мовский получил ранения в голову и лопатку. В руки троицы попали тяжелые палки, а затем и настоящее оружие, и зачин­щики начали расковывать остальных невольников. Турки, дре­мавшие на корме, услышали шум, но поленились выяснить его причину, полагая, что это, видимо, драка, которая иногда слу­чалась среди гребцов. Группа рабов между тем, вооружившись палками, котлами и всем, что попалось под руку, ударила на корму. М. Якимовскому удалось при этом убить в поединке неаполитанца-потурнака Мустафу, особо жестоко издевавшегося ранее над невольниками.

Испанская версия излагает дело несколько по-другому. М. Якимовский с дубиной, сделанной им из полена, которое он прежде добыл на камбузе, пробрался в это же помещение, уда­ром по голове свалил замертво кока и взял тесак, после чего отважился прокрасться на корму, где хранилось оружие. Сол­дат-ренегат из греков попытался помешать М. Якимовскому, но был сражен тесаком. Заполучив на корме какое-то оружие, ге­рой распределил его среди своих товарищей, которые затем с железными брусьями, поленами и «всем, что только могли най­ти», атаковали врагов.

Потом, продолжает испанская версия, восставшие броси­лись на нос корабля, где под тентом возлежал начальник коман­ды, не видевший, что происходит, и посчитавший возникший шум за обычный. Увидев рабов, турок схватил в обе руки по теса­ку, но оказался недостаточно проворным: М. Якимовский ударил его в грудь, и он упал мертвым за борт. Турки попытались: рыть мятежников тентом, обрезав у него штерты, но без особого результата.

Рабы сражались отчаянно, и в конце концов все члены турецкой команды были перебиты, выброшены в море и частично взяты в плен. После этого победители перерубили якорные ка­наты, сели за привычные весла и направились в бурное море. Терять им было нечего, поскольку выбор ограничивался между верной смертью от турок позади и определенным шансом на спасение впереди. Орудия с берега и, согласно одному источнику, с других кораблей, стоявших в гавани, открыли по мятежной галере огонь, но он, оказавшись неточным, не причинил ей вре­да. В это время на берег прибежал Касым-бей, в бессильной ярости бросился в море и, стоя по пояс в воде, рвал на себе бороду, сыпал проклятьями и умолял рабов вернуться.

В погоню за ними направились три другие галеры отряда и продолжали ее с трех часов пополудни на протяжении всей ночи И следующего утра. Однако шторм с дождем и грозой, особенно бушевавший в ночное время, вынудил турок прекратить пресле­дование и вернуться к Мидиллю. Оторвавшуюся от погони гале­ру кидало по морю, пока сильный ветер не стал утихать и не подул в нужном направлении.

Освободившиеся рабы избрали М. Якимовского капитаном. Его авторитет был велик, но из-за неимения опыта судовождения корабль вели мореходы, оказавшиеся среди бывших рабов. Гале­ра счастливо прошла через архипелаг многочисленных и разбро­санных поперек всего Эгейского моря Кикладских островов, по­чему-то не пошла к ближайшему Криту, который принадлежал Венеции, а, обогнув Пелопонесский полуостров, направилась на запад и северо-запад, к берегам Италии. По пути не попался ни один турецкий корабль. К концу второй недели плавания вос­ставшие остановились у небольшого острова Строфады в Иони­ческом море, набрали свежей воды и подарили местным гречес­ким монахам 200 реалов из богатой добычи на борту галеры.

Пройдя упомянутое море, бывшие рабы подошли к калаб-рийскому побережью Апеннинского полуострова, вошли в Мессинский пролив и 27 ноября, после 15 дней плавания, бросили якорь в гавани Мессины. Это была территория Королевства Обе­их Сицилии, часть владений испанских Габсбургов — врагов Османской империи, и это была свобода.

В конце декабря повстанцы получили разрешение вице-ко­роля прибыть в столицу — в город Палермо. Мессинским проливом они вышли в Тирренское море и вдоль северного побере­жья Сицилии направились к этому городу. Там они были при­няты вице-королем, высоко оценившим их героизм. По испан­скому источнику, «храбрый и отныне знаменитый Марко» от­казался принять в подарок от вице-короля 1500 экю. В честь спасения и освобождения прибывшие построили в Палермо на свои деньги часовню Св. Розалии, дали волю 22 мусульманским невольникам -гребцам, жене кади (хотя могли попытаться полу­чить за нее богатый выкуп от мужа, оставшегося в Мидиллю), четырем ее служанкам-христианкам и красивой рабыне Катери­не, которую турки купили в Стамбуле и везли на продажу в Алек­сандрию. Испанский источник говорит, что повстанцы «оста­вили у себя» четырех молодых христианок — Анну, еще Анну, другую Катерину и Маргариту и что М. Якимовский и трое его главных помощников женились на них.

В Палермо бывшие рабы расстались со своей галерой, обме­няв ее на два небольших судна, на которых отправились к запад­ному побережью Папской области, чтобы лопасть в Рим (по другому варианту, повстанцы оставили галеру вице-королю, а М. Якимовскому был предоставлен конный экипаж, на котором он выехал с 30 своими товарищами и 5 дамами).

Побывав по пути в Неаполе, герои 6 феврачя 1628 г. прибы­ли в Рим³⁰ и там получили торжественную аудиенцию у папы Урбана VIII и кардиналов Карла и Тадея Барберини. Гости по­ложили «к ногам его святейшества» захваченный на галере ад­миральский штандарт из дорогого белого шелка с изображени­ем четырех полумесяцев и галерный бронзовый фонарь в маври­танском стиле, «инкрустированный золотом и удивительно чеканенный», а флаги с галеры подарили нескольким римским церквам, в том числе церкви Св. Станислава, «патрона польско­го» и «своего защитника», с условием, что эти подарки поместят в церкви Св. Кая по завершении ее строительства³¹.

Внимание к освободившимся рабам было очень большим, и их приход в Италию на захваченной галере воспринимался как сенсация и свидетельство близкого падения Османской импе­рии. Невольники-гребцы получили свободу не в результате по­бедоносного сражения с турками испанцев или венецианцев, а добыли ее сами, причем едва не в центре этой империи.

Немедленное 1628 г. в Риме в типографии Лодовико Гринь-яни была напечатана семистраничная брошюра под заглавием «Повествование о захвате флагманской галеры александрийской флотилии в порту Метеллино, при котором были освобождены 220 невольников-христиан, благодаря отваге капитана Марко Якимовского, что был невольником на этой же галере». Автором, очевидно, являлся итальянец Марко Томмазо Марнавизио, так как ему принадлежат предисловие и посвящение книжки Сципиону Дячетто д'Аквавиве, графу Кастельвилано. Брошюра написана со слов участников события, которых расспрашивали в Риме, и, возможно, даже самого М. Якимовского. Ю.А. Мыцык характеризует ее как исторический источник и памятник ргежславянских и итало-славянских связей, значение которого трудно переоценить.

Известие о восстании в Эгейском море разлетелось по всей Европе, и книжка пользовалась заметным успехом у читателей. В том же 1628 г. она была переиздана в Риме и Флоренции, издана в переводе на испанский язык (в Барселоне) и с сокращениями — на немецкий и польский языки³².

Из Рима освободившиеся невольники отправились в свои страны. Основная группа путников в мае 1628 г. (по новому стилю) прибыла в Краков, где возложила галерный флаг на гроб св. Станислава, и из этого города они направились в родные места³³.

Через 15 лет, в 1643 г., в упомянутой типографии Л. Гринья-ни была выпущена небольшая книжка о новом возмущении га­лерных рабов с названием «Известие о замечательном происше­ствии, недавно случившемся: о том, как взята была лучшая ту­рецкая галера, бывшая под начальством Анти-паши Мариоля, как получили свободу 207 человек невольников-христиан из польской Руси и 70 невольников из других христианских стран, как взяты были в плен 40 турок и 4 богатых еврейских купца, как убит был упомянутый Анти-паша со многими другими турками и какая богатая добыча найдена была на галере».

Об этом же восстании рассказывают челобитная, поданная в 1643 г. царю Михаилу Федоровичу руководителем восстания Иваном Мошкиным и содержащая приписки 20 других участ­ников событий, и отдельная челобитная тому же монарху одно­го изэтихлюдей, москвичаЯкима Быкова. В результате мы имеем уникальный случай подробного и разностороннего описания восстания, которое в самом деле оказалось замечательным и получило международный отклик.

Оно случилось 29—30 октября 1642 г.³⁴ непосредственно у самого Стамбула и являлось самым крупным по числу участни­ков из всех известных возмущений такого рода и единственным известным в Мраморном море.

Источник характеризует мятежный корабль как девятнад-цатипушечную вызолоченную, «изящную и отборную цареград-скую галеру», «принадлежавшую к цареградской дивизии фло­та», «лучшую и богатейшую во всем турецком флоте». Она была снабжена «пятнадцатью прекрасными парусами различной ве­личины, восемью большими канатами, двенадцатью якорями». Командовал ею капитан, которого, как мы видели, итальянская брошюра называет Анти-пашой Мариолем; в публикации чело­битной И. Мошкина это имя передано как Апты-паш Марьев, но мы предполагаем, что в рукописном тексте могло стоять и Анты-паш. Источник называет капитана «жестоким», и, следо­вательно, надо полагать, что на его галере была «обычная», ины­ми словами, невыносимая обстановка.

На борту корабля находились 250 «турских людей», в том числе 40 янычар, и 277 невольников-христиан, в большинстве своем с Украины, среди которых, несомненно, было определен­ное число запорожских казаков³⁵. Донцов на галере состояло четверо: Прон Герасимов, Григорий Никитин, Иван Игнатьев и Юрий Михайлов. В свое время вместе с другими донскими ка­заками они участвовали в попытке перехватить на перевозе че­рез Северский Донец крымских татар, которые пошли «воевать Русь». Столкновение произошло, вероятно, в конце 1637 г.³⁶. П. Герасимов получил в бою три раны стрелами и одну саблей, Г. Никитин потерял отсеченный палец левой руки, был ранен из лука «под титьку» и порублен саблей «по пояснице», Ю. Ми­хайлов получил три раны, и в довершение четыре казака попали в плен и были проданы на галеру.

На галере также пребывали два русских городовых казака — верхнеломовец Тимофей Иванов и Кирюшка (Кирей или Ки­рилл) Кондраев, который еще в Смутное время был послан кня­зем Дмитрием Пожарским из Москвы в Тулу, схвачен под этим городом ногайцами и находился у них в плену 13 лет, пока не стал галерным рабом. Среди невольников было еще 14 русских — жителей городов Белгорода, Валуек, Воронежа, Ельца, Москвы, Одоева, Орла, Чугуева, Шапка, Комарицкого и Лебедянского уездов и других местностей, в том числе четыре сына боярских, три стрельца, стрелецкий сын и пашенные крестьяне. Всего на борту корабля числилось 20 невольников из России и с Дона³⁷. Итальянский источник утверждает, что все рабы оказались «от­борными, молодыми и храбрыми» людьми, но в отношении их поголовной молодости это замечание неверно, так как русские невольники, по их показаниям, провели в плену от 2 до 40 лет.

Восстание возглавил раб, прикованный к первой банке, Иван Семенович Мошкин. Итальянцы называли его «знатным офицером», «капитаном Иваном Симоновичем», но на самом деле это был калужский стрелец, служивший некогда в сторожевой станице на реке Усерде, схваченный крымскими татарами и проданный в Турцию на галеру. Он провел на ней семь лет, которых было вполне достаточно, чтобы воспылать жгучей ненавистью к капитану, его подручным и порядкам на корабле. Однако это еще не объясняет, почему именно бывший стрелец возглавил заговор многонациональной команды и довел его до успешного завершения, почему именно ему рабы вверили свою жизнь. Несомненно, это был опытный, закаленный солдат, и, вероятно, упоминание о его «офицерстве» не случайно. Но одной опытности было мало: и казаки, и некоторые рабы-европейцы, надо полагать, тоже участвовали в разных кампаниях.

«Атаман» до пленения явно не имел отношения к мореходству и военно-морской деятельности, и, может быть, это одно изобстоятельств, подвигших Ю.А. Мыцыка считать руководи­телем восстания украинского казака Р. Каторжного, впоследствии видного соратника Б. Хмельницкого³⁸. Согласно дневни­ку галицкого стольника В. Мясковского, данный казак получил свое прозвище потому, что «галеру из Турции увел в 1643 г., турок перебив при этом». Ю.А. Мыцык считает, что речь идет о восстании 1642 г., и это вполне возможно, как и то, что Р. Катиржный мог быть одним из предводителей мятежников.

Однако имеющиеся серьезные источники четко и недвусмысленно говорят, что инициатором и главным руководителем восстания являлся И. Мошкин. Это и итальянская брошю­ра, и челобитная самого героя, и приписки других участников мятежа, вполне согласных с его первой ролью, и челобитная Я. Быкова, где о возмущении на галере сказано, что «промысл был атамана нашего Ивана Семенова». Очевидно, «капитан Си­монович» представлял собой человека с железным характером, сильной волей, талантом организатора и авторитетом в среде невольников, и это предопределило дальнейшие события и ме­сто в них бывшего стрельца.

Согласно итальянскому источнику, И. Мошкин «возымел твердое намерение освободить себя и земляков из тяжелой не­воли и в течение трех лет обдумывал и подготовлял план избав­ления своего совместно с товарищами». Он «начал подготов­лять средства для освобождения с большою осмотрительностью и в глубокой тайне, сообща с некоторыми более близкими иверными товарищами». Из последующего рассказа И. Мошкина следует, что эти товарищи сидели рядом с ним. Очень похо­же, что это были казаки с их военным и морским опытом, реши­тельностью и храбростью. Впоследствии царь наградит детей боярских, участвовавших в восстании, по «рангу» несколько щедрее, чем казаков (на деньгу каждого), но в челобитной, кото­рую подаст И. Мошкин, донцы будут идти впереди всех, в том числе и детей боярских.

Постепенно в заговор стали вовлекаться и прочие гребцы. «Я, — вспоминал позже сам предводитель, — живот свой мучил на каторге... и веры христианские не забывал, и стал подговари­вать своих товарыщей, всех невольников, чтоб как турок побить и в православную христианскую веру (т.е. на родину. — В.К.) нойтить. И те... мои товарыши слова моего не ослушались и в православную христианскую веру пошли... и втоммне... прися­гали, что слова моего слушать и ни в чем меня... не выдать, и... счастья исповедать (т.е. пойти на риск. — В.К.)».

Первые практические шаги невольники предприняли во время осады Азова турецко-та гарской армией и османским фло­том в 1641 г. ПодАзовом была и галера Анти-паши Мариоля, и когда с нее свозили на берег ружейный порох, гребцы исхитри­лись каким-то образом потихоньку его красть, завязывать в ме­шочки и отдавать на хранение участнику заговора, одному из капитанских помощников Микуле. Это был тоже раб, «русин», внешне вполне верный паше и исполнявший на корабле обя­занности эконома. Капитан поручил ему «заведывать съестны­ми припасами, назначенными как для его личного стола, так и для продовольствия турецких солдат и невольников; турки по­этому не наблюдали за поведением Микулы; он во всякое время расхаживал без цепей по галере, и только на ночь на него налага­ли оковы».

Рабам удалось выкрасть 40 фунтов (свыше 16 кг) пороха, ме­шок с которым Микула, пользуясь своим положением, спрятал среди мешков, наполненных сухарями. Укрытое «по милости божией... не заметили ни шпионы, ни сторожа турецкие».

На сторону невольников перешел и еще один приближен­ный паши — итальянский юноша-ренегат Сильвестр из Ливор­но, тосканского порта на Лигурийском море. Этот молодой че­ловек был известен даже тогдашнему султану Ибрахиму I в каче­стве «искреннего и убежденного ренегата, между тем как он оставался втайне христианином и состоял искренним пособни­ком заговора».

И. Мошкин писал, что «турские люди доставали Озоев и его не достали, и много войска истеряли, и пошли от Озоева опять в Царьгород, и пришли... во Царьгород». Туда же вернулась и галера Анти-паши.

А по возвращении случилось нечто, заставившее капитана бежать со своим кораблем из столицы. Мы имеем две версии причин этого происшествия. По челобитной И. Мошкина, султан, «опалясь» на турецких командиров, не сумевших взять Азов, многих пашей четвертовал и вешал», и Анти-паша «убоялся и побежал». Согласно итальянской же брошюре, с галеры сбежал грек-невольник, который «донес султану, что несмотря на его Приказы и распоряжения, обеспечивающие безопасность гре­хов, Анти-паша захватил в плен на свою галеру 40 человек из этого народа. Султан сделал выговор Анти-паше и приказал ему отпустить греков на волю. Но паша не желал исполнить этого приказания и поэтому... отправился в путь...» Целью плавания был Неаполь, где капитан «предполагал провести зиму и вести выгодные торговые сделки с купцами этого города».

Так или иначе, «в ночи» корабль снялся с якоря и пошел в Мраморное море. Однако, отойдя на две мили от Стамбула, он снова стал на якорь, поскольку Анти-паша решил, прежде чем Продолжать движение, дождаться рассвета³⁹. Моряки и солда­ты, в том числе янычары, погрузились в сон. Бодрствовала толь­ко стража, но и она несла службу спустя рукава, не ожидая никаких неприятностей. Вообще дисциплина команды была слаба, что сильно помогло рабам.

И. Мошкин и «его товарищи-русины сочли, что им представился случай освободиться из плена раньше, чем они надея-глись; они решили ускорить исполнение своего предприятия, пока их не настигнут (корабли погони. — В.К.)... Переговоривши быстро между собою, они приготовились: каждый из них запасся камнем, лопатою или топором...» Каким образом это удалось сделать, источник не объясняет.

«В час добрый», по выражению руководителя восстания, в восьмом часу ночи по древнему счету времени, вынули спрятанный порох, и И. Мошкин подложил его под кормовой кубрик, где спали капитан и 37 (в челобитной 40) «лутших янычар», за-- тем, лежа под банкой, зажег фитиль и стал поджигать порох, в то время как один из товарищей старался закрыть собой зажигате-ля. Порох отсырел и не вспыхивал. «И зажегши я... фитиль... запаливал дважды...» — вспоминал И. Мошкин. Порох не заго­рался.

В эту драматическую минуту огонь заметили турки. Италь­янская брошюра говорит, что на горящий фитиль в руках у «Си­моновича» обратили внимание шесть солдат, расставленных на ночь на галере в качестве часовых. Сам же герой сообщает, что это были паша и янычары (вероятно, не успевшие крепко за­снуть). Капитан стал браниться: «Что... ты, собака, делаешь?» — «И я, — писал И. Мошкин, —... ему сказал, что хочу пить табак дымной (курить кальян. — В.К.)...» — «И ты... пив и ляги спать», — отвечал удовлетворенный ответом паша. И. Мошкин перевел дух: капитан «мне.... потом поверил и... с теми яныча­ры лег спать, и поставил сторожу. И в то время я...не мог ничего учинити». В самом деле, третий раз пытаться поджечь фитилем сырой порох было смертельно опасно.

Но предводитель все-таки нашел выход, велев итальянцу Силь­вестру, лежавшему среди турок и притворявшемуся спавшим, «принесть головню огню и... увертеть в плат, чтобы не видали сторожа». Сильвестр незаметно прополз по палубе и принес го­ловню (по итальянскому источнику, «горящие угли, обернутые в тряпку»). Этотже юноша раздобыл и 12 сабель, которые И. Мош­кин раздал «ближним своим товарыщам, которые сидели подле». После этого он «тое головню подложил под порох» («бросил угли вниз в то место, где был заложен порох»), и раздался взрыв.

Зажигатель «обгорел... по пояс», а несколько гребцов, «си­девших в той стороне, где произошел взрыв, получили обжоги». Взрыв вышел «менее сильный, чем ожидали, по причине порчи пороха от сырости», но тем не менее достаточно внушительный. 28 спавших янычар взлетели на воздух, из них 20 выбросило в море. Некоторые другие турки сами бросились туда от огня, ох­ватившего корабль: загорелись кубрики и паруса, огонь осыпал палубу. Часть турок метнулась к невольникам.

Оказалось, что место, где спал Анти-паша Мариоль, не за­тронуло взрывом, но капитан, разумеется, был разбужен и в страшной тревоге и ярости, с саблей в руке выбежал на палубу, «на переднюю лаву», и закричал на рабов: «Ах, вы, христианские собаки! Не трогаться с места, изменники! Сидеть смирно!» И. Мош­кин «с неотразимою отвагою» и криком: «То еси сабака, турча-нин неверный!» — бросился с саблей на пашу и нанес ему смер­тельный удар «в брюхо», а «ближние товарыщи» схватили капи­тана и швырнули его за борт. С камнями, лопатами, топорами, саблями и вовсе безоружные невольники кинулись на турок, воодушевляя себя возгласами: «Вот, вот сейчас овладеем гале­рою!». Впереди был зачинщик восстания.

Растерявшиеся османы не успели пустить в ход мушкеты (как эм оказалось, на галере их было 250 штук), но использовали сабли и несколько луков. Правда, по счастливому стечению об-ртоятельств тетивы многих луков «были уничтожены горящими глями, падавшими из пылавших кают, так что всего два или эй лука остались годными к употреблению».

Некоторые турки ожесточенно сопротивлялись, схватка была продолжительной, а расправа с командой суровой. «Вся задняя часть галеры покрыта была оторванными членами и от­сеченными, окровавленными головами, которые русины сбрасывали в море». И. Мошкин получил ранение и вслед затем «подвергся большой опасности, ибо один старый, крепкий турецкий солдат бросился с желаньем доконать его, но товарищи вовремя пришли к нему на помощь; турок храбро и упорно сражался с дьявольскою неукротимостью: долго русины не могли одолеть его, пока наконец не пронзили его копьем; он пал с страшным пронзительным криком».

Матросы и солдаты бросались за борт, прятались и убегали, 3а ними гонялись по всему кораблю. Согласно итальянской брошюре, «человек восемь или десять, в том числе и сын Анти-паши, спрыгнули в шлюпку; с галеры видно было, как лодка эта, полузалитая водою, кружилась по морю; весьма вероятно, что потонула».

Всего в ходе боя «капитан Симонович» получил четыре ра­внения: турки его «из лука прострелили в голову, а другою стрелою в правую руку, и порубили... саблею в голову и в брюхо». Донец И. Игнатьев был ранен из лука «в стегно» (бедро). Я. Быков получил две раны саблей; бывший московский стрелец Иван Лукьянов был ранен саблей же; бывшего Чугуевского стрельца Догина Макарова «ранили саблею по левой руке да из лука дваж­ды»; сын валуйского стрельца Родион Дементьев был посечен; «саблею в левую руку да из лука по пояснице»; воронежца Григория Киреева дважды прострелили из лука. «И постреляли... те турские люди моих товарыщей, — писал И. Мошкин, — поранил и 20 человек, а до смерти... убили одного человека; и по­том мы... божиею милостию... тех турских неверных людей побили».

Победа действительно была полной. 210 мусульман погиб­ли или бросились в море. Восставшие наконец получили воз­можность снять цепи, в которых сражались. Гребцы «немедлен­но принялись разбивать свои оковы с большим грохотом и вслед затем бросились к канатам, желая распустить паруса, но приэтом почувствовали необычную тяжесть; осмотрев паруса, они увидели, что многие турки укрылись туда, пользуясь смятени­ем; последние просили о помиловании, и невольники согласи­лись даровать им жизнь и объявили их пленниками». По словам И. Мошкина, рабы «с своих рук и ног железа посияли и им на руки и на ноги поклали».

Сведения о числе этих пленников несколько расходятся между собой. Руководитель восстания и Я. Быков говорят, что их было 40 человек, итальянский источник называет 40 турок и 4 еврейских купцов, а в другом месте указывает, что в плен попа­ли «34 турка, две турчанки, 3 мальчика, 2 негра и 4 богатые куп­ца-еврея, предложившие 10 000 скуди выкупа», — всего, таким образом, 45 человек⁴⁰.

Потом, в спокойной обстановке, победители найдут на га­лере богатые трофеи: кроме 60 мешков пшеницы, 250 деревян­ных брусьев и 150 больших полос железа, «предназначенных для постройки новой галеры», и прочего груза, еще 8 тыс. талеров, 600 венгерских червонцев, лом серебра, свыше 20 оправленных в золото и серебро сабель и «большой запас» обычных сабель, два набора конской сбруи с серебром, жемчугом и драгоценны­ми камнями, золотую булаву с камнями, 40 кинжалов с серебря­ными рукоятями и камнями, 20 «прекрасных и богатых знамен», 20 подбитых соболем пурпурных кафтанов, мундирные костю­мы для 250 солдат, 15 прекрасных ковров, 20 «одеял из златог­лава», «цельный рог единорога, предмет весьма редкий и цен­ный» (зуб нарвала), множество богатого тонкого белья, много кусков дамасской ткани и др.

Победившие галерные невольники находились в опасней­шем центральном районе Османского государства, совсем ря­дом с его столицей и главной военно-морской базой, недалеко от выхода из Босфора. Существовала угроза погони (по италь­янскому источнику, на следующий день после бегства Анти-паши вдогонку ему отправились шесть галер) и случайной встре­чи с другими турецкими кораблями. Надо было немедленно ухо­дить из этого опасного района и идти быстро.

Среди невольников, несомненно, оказались знатоки Сре­диземноморья и мореходного дела, которые и избрали направ­ление пути. Согласно брошюре 1643 г., было решено идти к ита­льянским берегам, к Калабрии, а далее «пристать к гавани в Чивита-Веккии, порте Орвиетской области, высадиться там, поклониться святым в Риме и оставить галеру в подарок святей­шему папе Урбану VIII». Из челобитной же И. Мошкина вытекает, что, напротив, дарить корабль кому бы то ни было освобо­дившиеся рабы не собирались и пошли к Италии не из-за папы, а потому, что там была «Шпанская земля» — владения Испа­нии, которая вела затяжную борьбу с Турцией.

Почему избрали именно Чивитавеккью в качестве конечного пункта, неясно, но невольно рождается предположение, что кто-то из ведущих мореходов в числе победителей, а может быть, и несколько человек были родом из этого города⁴¹. Чивитавеккья — порт в Тирренском море, сравнительно недатеко от Рима, и чтобы попасть туда, надо было пройти Мраморное море, Дар-данелльский пролив с османскими укреплениями по берегам, Эгейское море, обогнуть Грецию, входившую в состав Осман­ской империи, пересечь Ионическое море, а затем, пройдя Мессинским проливом либо обогнув Сицилию, вступить в Тирренскоеморе.

«И пошли мы, — сказано у И. Мошкина, —... на Шпанскую землю, и дал нам Господь Бог доброй ветер, и чинили мы два паруса, и пошли... мы через Белое море, и шли мы... 7 дней и 8 нощей...» В итальянской брошюре этот путь описан более подробно, хотя и здесь не сказано ни слова о том, как повстан­цы проходили опасные Дарданеллы. «Лишь только окончиласьбитва и водворился порядок, тотчас все бросились к веслам ипринялись гресть изо всех сил; они быстро помчались по морю, тем более что дул попутный ветер. Они непрерывно работали веслами...»

По пути встретили «турецкую фелюку, в которой плыли семь человек турок; последние, увидев одну из своих галер, прибли­зились к ней, спрашивая, нет ли на пути христианских кораб­лей. Один из русинов, выдавая себя за турецкого начальника, ответил им, что кораблей христианских в море нет, и ласково пригласил их к себе, предложив угощение. Но когда они взошли на галеру, то русины разразились громким хохотом, турки же с крайним прискорбием увидели себя неожиданно в плену». Оче­видно, и Дарданелльский пролив корабль повстанцев прошел под видом обычного турецкого судна, нигде не останавливаясь. На восьмой день плавания разразился страшный шторм, на галере поломало 17 весел и раздробило руль, и «вследствие этого беглецы должны были сократить путь, они пристали к берегу в гавани Мессине».

Встретили их не особенно сердечно. «Шпанские земли ино­земцы», писал И. Мошкин, «стали нас... призывать и призвали нас... в город, и зазвали нас в одну палату, и приставили к намсторожу, и воду нам... продавали. И я... не мог в том ничего учинити, потому что ранен и обгорел и два месяца лечился...» Галеру со всем содержимым («со всеми животы») и турецких пленников у бывших рабов отобрали, по выражению И. Мош­кина, «совсем ограбив душею да телом», и прибывшие «не мог­ли ничего учинити».

По выздоровлении руководитель восстания, какой сам за­мечал, «стал писать Шпанские земли до воеводы, чтобы нас... из своей земли отпустил в православную христианскую веру. И он нас пустить не хотел, и давал нам гроши и платья, и жало­ванья, чтобы мы служили шпанскому королю... мне... давал Шпанские земли король по 20 руб. на месяц, и мы ему служить не захотели». В конце концов власти отпустили большинство «русинов» на родину, дав им «лист вольной», но все-таки семь человек задержали силой, посадив в тюрьму.

И. Мошкин, казаки и русские люди переправились из Си­цилии через Мессинский пролив на Апеннинский полуостров и по территории Калабрии и Кампании направились к Риму. «И шли... наги и босы, и голодны...» В Риме «у папы приимали сокрамент» (благословение), и там же ватиканские врачи сдела­ли операцию Г. Кирееву, который до того «лежал... при смерти 2 месяца», — извлекли из раны наконечник стрелы.

Из Рима путники пошли на Венецию, а оттуда в Австрию. «Цесарь, — писал И. Мошкин, —... был нам рад и звал нас на службу, и давал нам жалованье большое, а мне... поместье...» Из Австрии через Венгрию они пришли в Варшаву. Польский ко­роль, говорится в челобитной И. Мошкина, «велел нам дати пити и есть, дал нам пристава своего, королевского коморника Андрея Заклику и... подводы, мне... на дорогу дал 10 руб., а товарыщам моим всем по 2 руб., и вез на подводах до Вязьмы». По дороге к группе примкнул еще один русский, Степан Лукьянов, который сообщил, что взяли его «в полон литовские люди в мос­ковское разоренье маленька», что он трижды пытался бежать из Польши, но его настигали, и один из «литовских людей» при этом его «порубил топором, а другой саблею».

Уже на «государевых», царских подводах путешественники доехали из Вязьмы до Москвы, где и подали царю челобитную с описанием своего подвига и странствий. «И шел я... с товарыщи своими, — писал И. Мошкин, — через многие земли наг и бос, и во всяких землях призывали нас на службу и давали жалованье большое, и мы... христианские веры не покинули и в иных зем­лях служить не хотели, и шли мы... на твою государскую милость». «Милосердый государь царь и великий князь Михайла Федорович всея России! — просил герой. — Пожалуй меня... с моими товарыщи за нация службишка и за поденное нужное терпение своим царским жалованьем, чем тебе, праведному и милосердому государю, об нас, бедных, Бог известит».

21 июня 1643 г. царь «пожаловал» — повелел И. Мошкину и другим бывшим стрельцам «дать корму по 2 алтына, а достальным всем детям боярским по 8 денег, казакам по 7, пашенным крестьянам по 6 денег». Отмечено было лишь то, что они «свободились без окупу», а их героизм и мужество, необычные и тяжелые приключения были оставлены без внимания. Я. Бы­ков, не нашедший в родной Москве ни одного своего «родимца» («всех побили литовские люди в московское разоренье, а иные померли») и вынужденный скитаться «меж двор без приюту, го­ловы приклонить негде», просил, «чтоб... напрасною смертью не умереть», постричь его в монахи одного из монастырей «без Вкладу». Михаил Федорович удовлетворил просьбу человека, который провел 6 лет в литовском плену, 10 лет в крымском и еще 20 лет на турецкой галере. По государеву же указу бывших невольников отослали «под начало к патриарху для исправле­ния для того, что у папы приимали сокрамент», и они затем «в монастырях под началом были».

Надо полагать, донские казаки из Москвы вернулись на Дон и запорожцы из Варшавы в Сечь. Но дальнейшая судьба никого из участников восстания неведома, кроме, может быть, Р. Ка­торжного. Около четырех лет он служил в Палермо (по Ю.А. Мыцыку, в 1642—1647 гг.), затем вернулся на Украину, принял ак­тивное участие в освободительной войне 1648—1654 гг., отли­чился на дипломатическом поприще⁴², был наказным нежинским полковником.

«Автор рассказа, — пишет об итальянской брошюре 1643 г. В.Б. Антонович, — неизвестен, но можно догадываться по его содержанию, что он составлен... Сильвестром... которого дея­тельность во время подготовления восстания невольников осо­бенно тщательно оттенена». Публикатор второго издания той же брошюры на русском языке также считает, что этот «отчет» составлен, «по всему вероятию, итальянцем Сильвестром». У М.А. Алекберли есть замечание, что брошюра и челобитная И. Мошкина — это «два документа, весьма вероятно, написан­ные двумя участниками одних и тех же событий».

Однако у нас есть сомнения в авторстве Сильвестра в связи с его юным возрастом и тем, что подобные сочинения обычносоставляли лица, имевшие отношение к литературе. Кроме того, мы не находим в тексте какой-либо особенно значительной «от-тененности» действий Сильвестра, а внимание, проявленное к нему как соотечественнику, участвовавшему в замечательном деле, вполне понятно. Брошюра составлена, может быть, на ос­новании рассказа Сильвестра или кого-то другого, а скорее все­го нескольких из участников восстания, среди которых могли быть и сам И. Мошкин, и казаки⁴³.

Вернемся здесь к вопросу, который уже затрагивался и имеет отношение к антиосманской борьбе казаков за Босфором. Не­вольникам, добившимся свободы и попавшим в Италию, пе­ред возвращением на родину обычно предлагали службу на ме­стных флотах и в армиях, особенно в Венеции и владениях ис­панского короля. И. Мошкин и его донские и русские товарищи, как мы видели, устремились на родину, но некото­рые казаки по разным причинам принимали подобные пред­ложения, как тот же Р. Каторжный, вернувшийся домой по известию о начале войны с поляками. Ю.А. Мыцык предпо­лагает, что подобно украинскому казаку, возможно, остались на итальянской службе и еще некоторые участники восста­ния И. Мошкина.

Запорожцы и донцы могли появляться на флотах Австрии, великого герцогства Тосканского, Ордена мальтийских рыца­рей, у ускоков⁴⁴. Обратим внимание на сообщение М. Нечаева, правда, выходящее за рамки XVII в., о том, что когда француз­ское судно, на котором паломник направлялся с Кипра в Яффу, было осмотрено мальтийскими корсарами, среди последних ока­зались «2 человека наших русских людей». В этой связи любо­пытно наблюдение, сделанное в 1980-х гг. одним украинским моряком на Мальте. В соборе Св. Иоанна он обнаружил пора­зительную скульптурную композицию — надгробие XVI— XVII вв., где изображены умерший господин и двое его слуг. Первый из них — «с угодливой ухмылкой раб, который покорно ожидает распоряжение от хозяина», а второй — запорожский казак. «На нас глядит волевое, гневное и одновременно исстра­давшееся неволею лицо. Оселедец на голове, напряженные мыш­цы тела, в глазах — тоска... Полоненный, проданный в рабство, но непокоренный»⁴⁵.

Некоторые ученые пытаются связать реальные восстания рабов на турецких галерах с замечательной украинской думой о бывшем запорожском гетмане Самийле Кишке (Самойле Кош­ке), оказавшемся в плену на галере молодого трабзонского князя Алкан-паши. Гребцы этого корабля — запорожские казаки и, возможно, донцы (в конце произведения есть не мотивирован­ная предыдущим описанием здравица в честь Войска Донско­го) — под руководством С. Кишки подняли восстание у крым­ского порта Гёзлева, в другом варианте — у Трабзона, одержали победу, «гуляли» на захваченном корабле по Черному морю вплоть до Стамбула, а затем пришли к острову Тендре, где встре­тили запорожскую заставу, сожгли галеру и благополучно вер­нулись в Сечь⁴⁶.

У П.А. Кулиша есть замечание о том, что «один из запорож­ских пиратов, черкасский козак Сулима» завладел галерой «по­добно кобзарскому Самуилу Кишке». Позже этот историк, на­зывая И. Сулиму, как в львовской летописи, Самуилом, уподо­бит бунт под его руководством «тому, который воспет в кобзарской думе о Кишке Самийле». М.С. Грушевский также считает, что восстание И. Сулимы было «в том роде, как описа­но в думе о Самийле Кишке», и добавляет: «Та подробность, что львовский летописец называет Сулиму Самийлом, могла бы по­казывать на то, что его путали с легендарным Самийлом Киш­кою».

В. Науменко высказывает другое мнение: в итальянской бро­шюре о восстании 1642 г. «нельзя не видеть очень многих мест, совершенно сходных с рассказом думы», — и приводит эти об­щие мотивы. Ренегат Микула помогает бунтовщикам, и ренегат из думы Лях-Бутурлак после победы восставших помогает им в дальнейшем плавании, а в одном варианте, заведуя, как и Ми-кула, провизией, оказывает помощь и в подготовке бунта. Побе­дившие невольники одинаково обманывают встретившиеся ту­рецкие суда, выдавая себя тоже за османское судно. Анти-паша сравнивается с Алкан-пашой из думы с учетом «естественного искажения имени». Сходны описания богатой галеры в брошю­ре и думе. Пашей в ходе обоих восстаний убивают, а тела их сбрасывают в воду. Заметим, что это еще не полный список «со­впадений», и к наблюдениям автора можно добавить некоторые другие сходные моменты, например, восстания 1642 г. и С. Киш­ки происходят глубокой ночью, а в руках рабов в обоих случаях оказываются сабли.

Какже, по В. Науменко, могла возникнуть дума? С. Кишка находился в турецком плену, и в народе об этом «ходили тол­ки... которые, может быть, облеклись даже в песенную формулу, впоследствии совершенно утратившую свой первоначальный вид». «Возвратившиеся из плена вместе с героем италианскогосказания Симоновичем, конечно, рассказывали об этом собы­тии; рассказ переходил от одних к другим, с места на место, быть может, от одного поколения к другому; личность и имя малоизвестного Симоновича забыты, а в то же время жила в па­мяти народной личность героя Самуила Кошки, и ничего нет удивительного, если с течением времени рассказ о забытом Си­моновиче приурочен кдолгопамятному Самуилу Кошке, также бывшему в плену...»

«В общем, — говорит В. Науменко, — факт остался тот же, но дополнен фантазией, а может быть, и еще какими-нибудь неведомыми нам историческими случаями, бывшими с други­ми лицами, и, таким образом, до известной степени пересоз­дался».

Иными словами, считает автор, восстание, описанное вдуме, имело место в действительности, однако это событие произош­ло не с С. Кишкой, а с другими лицами в 1642 г.; народная же фантазия приурочила реальное восстание к «своему герою» и перенесла время события. «В таком виде предания эти, видоиз­меняясь и пополняясь новыми подробностями — то как обще­типическими приемами певцов, то как заимствованиями от дру­гих фактов однородных, распространились в целую думу...» Так бунт 1642 г. «подал повод к сложению думы о Кошке».

В.Б. Антонович согласно с В. Науменко полагает, что ита­льянский рассказ о восстании «Симоновича» имеет «много аналогичного с содержанием... думы» и потому предоставля­ет «некоторые данные для уяснения вопроса о происхожде­нии оной». Публикатор второго русского издания итальян­ской брошюры также высказывает мнение, что события вос­стания 1642 г. послужили основой для создания думы, но она перенесла действие из XVII столетия в XVI и главную роль приписала С. Кишке.

С такой постановкой вопроса не согласен Ю.А. Мыцык. Он замечает, что фольклорист Б.П. Кирдан указал на отсутствие в повествовании о восстании 1642 г. ряда подробностей, которые встречаются вдуме. По Ю.А. Мыцыку, бросается в глаза родство данного произведения с рассказом итальянского же автора о другом восстании — 1627 г. Вполне совпадают главные сюжет­ные линии и даже немало подробностей. В обоих случаях вос­стание вспыхивает, когда паши с половиной команды или с це­лой командой сходят на берег. М. Якимовскому, как и С. Киш­ке, разрешается днем ходить без цепей. Первый убивает потурнака-итальянца Мустафу и сбрасывает труп в море, а второй делает то же с Ляхом-Бутурлаком (т.е. потурнаком). Во вре­мя обоих восстаний часть турок убивают, а других выкидывают за борт.

Историк добавляет, что среди героев думы, как и в восстании 1627 г., действует Марко — бывший войсковой судья Марко Ру­дый (вариант: черкасский судья Марко Грач) и что М. Якимовский попал в плен в 1620 г. под Цецорой — там же, где и С. Кишка. «Есть даже основания считать, — пишет Ю.А. Мыцык, — что Марко Якимовский и Самийло Кишка были одним и тем же ли­цом». Согласно заключению историка, дума воспевает именно восстание 1627 г.

Выскажем наше отношение к изложенным мнениям. Что касается восстания И. Сулимы, то наименование последнего Самийлой, конечно, производит впечатление, но, не распола­гая подробностями этого возмущения, мы не имеем возможно­сти сравнивать его с «думским» восстанием. Относительно же «схожести» восстания 1642 г. и событий думы следует сказать, что некоторые из общих элементов характерны и для других вос­станий галерных рабов и что, главное, между сравниваемыми возмущениями есть существенные различия, о которых В. На­уменко специально не говорит.

Это разное число невольников (по думе, их350 или420, ане 277) и экипажа (700 турок, а не 250, и 400 янычар, а не 40), раз­ные места восстаний в разных морях по обе стороны Босфора, разное начало восстаний (в думе нет никакого взрыва, сыграв­шего решающую роль в 1642 г., но С. Кишка достает из-под го­ловы напившегося Ляха-Бутурлака ключи, рабы размыкают ими оковы, захватывают сабли и бросаются на турок) и разный ко­нец (плавание победивших невольников по Черному морю, за­тем к Тендре и возвращение в Сечь совершенно не соответству­ют путям возвращения на родину повстанцев И. Мошкина) и др. Добавим к тому же, что В. Науменко, не зная, кто такой «Симонович», считает его украинцем и поэтому в попытке вы­яснить происхождение думы «совмещает» слабую известность в народе этого человека с популярностью С. Кишки.

Мы видим также значительные различия многих деталей думы и восстания 1627 г. В думе опять-таки показано совершенно другое число рабов, не фигурируют женщины, бывшие на борту галеры во время восстания М. Якимовского, возмущение про­исходит не в Эгейском, а в Черном море, восстание начинается не так, как в 1627 г. (в частности, паша возвращается до бунта на галеру, а не остается на берегу), вдуме отсутствуют уход восставшего корабля из порта под огнем пушек и погоня, прекращен­ная штормом, события заканчиваются по-иному, чем у М. Яки-мовского, и др. Разумеется, дума ни словом не упоминает Ита­лию, занимавшую важное место в странствиях невольников и в 1627, и в 1642 гг.

Если расхождения в численности людей, участвовавших в событиях реальных восстаний и восстания думы, легко объяс­нить поэтическим преувеличением фольклорного произведе­ния, то с объяснением прочих «несхожестей» дело обстоит слож­нее.

Ю.А. Мьщык предлагает следующий вариант. Итальянский автор писал о восстании М. Якимовского «по живым следам», основываясь на свидетельствах повстанцев в Риме, а дума, хотя и складывалась на основе их же свидетельств на Украине, но зна­чительно позже. При этом трудно рассчитывать на то, что учас­тники восстания одинаково излагали события. Кроме того, нельзя забывать и о влиянии песенных традиций. Именно под их воздействием Эгейское и Ионическое моря заменены в думе Черным морем, которое часто упоминается в украинских исто­рических песнях, а малоизвестный порт Метеллино — Трабзо­ном, на который в первой четверти XVII в. «казаки ходили похо­дами чуть ли не каждые три года». Ю.А. Мыцык подчеркивает, что в фольклорных памятниках, где конкретные факты пропу­щены сквозь призму народного воображения, не следует искать абсолютной точности в изображении событий и хронологии.

Эти соображения резонны, однако, наш взгляд, не стоит забывать, что и в Черном море на турецких галерах случались восстания, и, как знать, не оказались бы они по сюжету и дета­лям ближе к событиям думы, чем средиземноморские возмуще­ния, если бы мы располагали такими же подробными описани­ями первых, какие имеем в отношении вторых. Между прочим, о восстании галерных рабов 1697 г. на пути из Гёзлева в Стамбул Н.И. Костомаров замечал, что оно «представляет такое сход­ство с тем, что описывается в думе о Самийле Кишке, что мы бы не затруднились признать тождество событий, если бы нас не удерживала хронологическая несообразность», т.е. значитель­ный разрыв между временем С. Кишки и последнего восстания. Наша точка зрения заключается в том, что дума вобрала в себя много типического из черноморских и средиземноморских невольничьих бунтов, которые все в определенной степени были похожи друг на друга, как похожими были условия существова­ния рабов на галерах. В. Науменко полагал, что восстание 1642 г. являлось уникальным, но чем больше мы узнаем о возмущениях невольников, тем больше отмечаем схожих элементов, общего, типического.

Впрочем, слабая изученность этих восстаний заставляет нас не исключать в конце концов и другой вариант, при котором в основе типизированных событий думы мог оказаться неизвест­ный нам реальный случай, действительно произошедший с С. Кишкой. В реальности восстания, возглавленного им, уве­рен В.А. Сэрчик. Биография гетмана почти совершенно не из­вестна, а источники содержат такие расходящиеся между собой известия, как смерть героя в 1602 г. и пленение в 1620 г.⁴⁷ Если последнее сообщение верно, то этот плен мог быть и не первым: В. Науменко замечает, что, согласно думе, С. Кишка вер­нулся из плена при гетмане Скалозубе, т.е. около 1599 г., и еще раньше В.Б. Антонович и М.П. Драгоманов относили события думы к этому году.

Однако и при таком варианте нет сомнений в том, что это «прекрасное произведение народного эпического творчества», «самая полная и художественная» из всех дум о судьбе неволь­ников, является памятником казакам-галерникам, поднимав­шим восстания и на Черном, и на Средиземном морях.

Подобные возмущения — чрезвычайно своеобразная фор­ма решительной вооруженной борьбы против османских насиль­ников и угнетателей. Казаки, русские люди, украинцы и пред­ставители других народов Европы в ходе восстаний проявили не сломленный страшными несчастьями дух и удивительный, до­ныне поражающий героизм. Поднимаясь на открытые выступ­ления, рабы шли на верную и мучительную гибель, ожидавшую их в случае неудачи.

Подвиги восставших тем более изумительны, что особо су­ровые условия содержания невольничьих экипажей на турецких галерах фактически лишали рабов самой возможности прямого сопротивления. Тем не менее невольники, скованные цепями, находившиеся под круглосуточной бдительной охраной, изну­ренные непосильной работой и постоянными истязаниями и, наконец, разноязыкие, использовали редкие счастливые слу­чайности и одерживали победы.

Восстания казаков и других рабов на турецких галерах за Босфором дают яркие образцы международной солидарности людей разной этнической и религиозной принадлежности в яростной, смертельной антиосманской борьбе. Победы, одер­жанные невольниками в этой борьбе, имели важное морально-психологическое, воодушевляющее значение как для самих ка­заков, так и для народов Средиземноморско-Черноморского бассейна, противостоявших агрессии Османской империи.

Сделаем выводы:

1. Война казачества с Турцией продолжалась и за Босфором. Иногда казачьи флотилии выходили в Мраморное море и дей­ствовали вплоть до Дарданелльского пролива, хотя вряд ли та­кие выходы были систематическими. По утверждению Эвлии Челеби, со стороны реки Сакарьи существовала угроза главному порту Мраморного моря Измиту, и она подтверждается реаль­ной обстановкой того времени.

2. Казаки, попадавшие в плен, превращались в рабов, поло­жение которых, особенно гребцов на галерах, было невероятно тяжелым. Скованные цепями и находившиеся под непрерыв­ной охраной, галерники тем не менее вели борьбу за свободу. Высшей формой этой борьбы являлись восстания на борту ту­рецких кораблей. Начиная с 1610-х гг. известно несколько та­ких восстаний в морях Средиземноморского бассейна.

3. Источники дают возможность подробно рассмотреть под­готовку, ход и особенности восстаний 1627 г. у острова Мидил-лю в Эгейском море и 1642 г. у Стамбула в Мраморном море. Не павшие духом рабы, воспользовавшись ослаблением бдитель­ности турецкой охраны и счастливыми случайностями, прояви­ли исключительный героизм и одержали победу, после чего при­вели свои корабли к испанским владениям в Италии.

4. Некоторые историки пытаются связать конкретные восста­ния галерных рабов со знаменитой украинской думой о восстании под руководством С. Кишки. Представляется, что дума вобрала в себя черты многих восстаний и является памятником всем каза­кам, принимавшим в них активное и героическое участие.