Культурная система и политическая система

Социетальное сообщество, как мы его здесь понимаем, наиболее прямо сочленяется с культурной и политической подсистемами общества. Кроме того, именно в этих двух взаимоотношениях имеют место основные связи между органической и механической солидарностью.

Культурная система (или система поддержания паттерна) выстраивается вокруг институционализации культурных ценностных паттернов, которые на общем культурном уровне могут рассматриваться как моральные. Институционализированные социетальные ценности и их спецификации к социетальным подсистемам не исчерпывают всей релевантности моральных ценностей для действия; моральные ценности также вплетаются посредством интернализации в структуры личности и поведенческого организма, а на более высоком уровне генерализации сочленяются с религией, науками и искусствами внутри культурной системы.

Сообщество, в оговоренном здесь смысле, никогда не состоит всего лишь в «исполнении» ценностных обязательств. Оно предполагает, помимо прочего, дифференцированное принятие (в ценностных категориях) тех условий, которые необходимы для функционирования обществ и их подсистем. В сущности, этот последний элемент устанавливает границу между утопизмом — выдвижением императива осуществления ценности в «чистом виде» — и реалистическим социальным идеализмом. Во избежание утопической дилеммы требуется такая организация ценностной системы, которая включала бы позитивное оценивание социальных связей как самостоятельной ценности, а не просто как средств для [реализации] специфических ценностных паттернов.

Но это еще не все. Помимо общего «набора» (set), устанавливающего презумпцию легитимности для социальной системы как таковой, должен быть также более гибкий набор механизмов, обеспечивающих [взаимную] адаптацию между культурной подсистемой общества и самим социетальным сообществом. Эти механизмы отвечают за способность справляться с изменчивыми нуждами и потребностями различных ассоциационных отношений в свете как их развивающихся взаимных связей, так и их связей с ценностной системой; более партикуляризованные приверженности должны быть функцией меняющихся представлений об императивах отношений, определяющих природу «ценимой ассоциации». Приверженность социетальному сообществу — в той мере, в какой этот взаимообмен развивается гибко, — не является более аскриптивной, а зависит от потребности в такой приверженности и от оценки ее совместимости с более глубокими моральными приверженностями на культурном уровне. Один из аспектов этой гибкости — возросшая моральная независимость индивида от требований безусловных обязательств к конформности. Другой стороной этого является «право» сообщества ожидать надлежащей гибкости в приспособлении моральных требований к потребностям их реалистического осуществления.

Минимальные требования специфицированной общей ценностной приверженности определяют один полюс структур социетальной системы, организованной на началах механической солидарности. В этом контексте есть место и для органической солидарности, если такие приверженности настолько прочны, что не становятся «предметом переговоров», и настолько общи, что допускают некоторую гибкость в адаптации к партикулярным «потребностям», о которых только что говорилось. То, что я выше назвал нравоучением, есть пограничный случай, в котором недостаток общности (и, возможно, прочности) приверженности исключает эту гибкость. Базовые права членов в социетальном сообществе, если определять их негативно, задают пределы применимости этих ценностных приверженностей. Комплементарные обязательства членов перед социетальным сообществом определяют обратные ожидания вклада [членов] в функционирование социальной системы, которой они привержены.

В некотором смысле, «вознаграждение» таких обязательств проявляется в отношении между социетальным сообществом и политической подсистемой, поскольку последняя отвечает за достижение коллективной цели как функцию общества в целом и, pari passu, каждой подсистемы в условиях солидарности сообщества. Эта связь между социетальным сообществом и политической подсистемой означает дальнейший шаг в сторону преодоления обстоятельств в интересах осуществления ценностей. Тут дело не только в установлении особых отношений солидарности как «обстановки» осуществления ценности, но и в подчинении интересов этого сообщества особым коллективным целям, которое требует справляться с обстоятельствами особых условий среды. Для индивида, стало быть, это подразумевает не только его личную приверженность цели, но и его обязательства как члена сообщества. Приверженность сообществу означает решение проблемы интегрирования сообщества в отношении той или иной «политики», вне зависимости от того, что оно в себе заключает — развитие широкого консенсуса или безжалостное подавление взглядов меньшинства или даже большинства. Своего рода крайним случаем является вступление в войну, интегрирующее национальное сообщество независимо от того, что думают по этому поводу разные членские элементы, если только их сопротивление не идет на пользу врагу.

Как и в связи национального сообщества с «культурной» подсистемой, здесь имеются два существенно разных уровня. Один из них касается общего «полномочия» дифференцированных элементов в обществе обязывать к чему-то коллектив в целом при преследовании особых целей в особых ситуациях. Одной из крайностей в этом контексте было бы абсолютистское или деспотическое «правительство», гипотетически действующее так, как ему заблагорассудится, независимо от согласия или оппозиции в более широком социетальном сообществе. Противоположной крайностью было бы сообщество, ставящее любое коллективное действие в зависимость от практически единодушного и эксплицитного согласия.

Благодаря дифференциации этих двух уровней современные системы правления избегают попадания в указанную дилемму. Они вводят процедурные правила, определяющие уровень поддержки, необходимый для оправдания коллективного действия, обязательного для всего коллектива в целом, включая меньшинства, расходящиеся во взглядах в различных контекстах. Чтобы это работало, меньшинства должны быть уверены в легитимности системы правления, даже если они отказываются поддерживать отдельные политические решения текущего момента.

Между тем, для индивида (равно как и для политических меньшинств) такие ситуации могут представлять моральную дилемму. Выступая в своей роли ответственного члена социетального сообщества, включающей обязательство оказывать поддержку своему правительству (но не отдельным решениям или партиям), член подгруппы-меньшинства оказывается в какой-то мере обязан не только принимать политику, которую он не одобряет, но часто и активно соучаствовать в ее осуществлении. Тут, однако, может быть предел, за который совесть не позволит ему выйти. Тогда он окажется втянут в различные степени сопротивления — от уклонения от активного участия до публичного протеста, демонстративного несотрудничества, вооруженных попыток предотвратить или саботировать проведение политики в жизнь, и далее вплоть до революции.

Развитие политической дифференциации и плюрализма, включающее в себя генерализацию решающих уровней политического обязательства, ведет к расширению диапазона индивидуальной свободы к инакомыслию, а также проводит границы между политически институционализированными (в отличие от моральных) правами на инакомыслие и оппозицию и правами, которые институционально определяются как незаконные. Базовая независимость культурно-моральных и социально институционализированных систем, однако, не позволяет ни одному социальному сообществу быть полностью защищенным от такого политического противостояния, которое может повлечь за собой разрушение его базовой солидарности.

Элемент механической солидарности относится здесь к легитимации полномочий на принятие коллективных решений. Такая легитимация должна вытекать из общих ценностных приверженностей социетальному сообществу и, следовательно, типам коллективного действия, считающимся легитимными, включая идентификацию инстанций, уполномоченных предпринимать такого рода действия. И наоборот, это связано также с правами элементов членского состава предоставлять или не предоставлять поддержку частным политическим программам и, в более общей плоскости, партикулярным притязаниям на статус лидерства. Призывы к такой поддержке должны, однако, опираться скорее на органическую, нежели на механическую солидарность. Процедурные правила становятся фокусом общих приверженностей, тогда как конкретные результаты становятся предметом законного соперничества.