Еще раз о посредниках взаимообмена

В заключение мы можем кое-что добавить к начатой ранее дискуссии о другой категории символических систем, приобретающей огромную значимость в высокодифференцированных социальных системах: [речь идет о] посредниках взаимообмена. Выше уже обращалось внимание на деньги как средство обмена в экономических трансакциях. Хотя экономическая наука ушла далеко вперед в понимании чрезвычайно сложных феноменов денежных систем, обычно они рассматривались как уникальные. Я предположил, что деньги не уникальны [по крайней мере] в двух смыслах.

Во-первых, их можно рассматривать как частный случай весьма общего феномена: языка. Это и в самом деле очень высокоспециализированный язык. Решающее значение здесь имеет осознание того, что он функционирует на символическом уровне и что первичной его функцией является коммуникация, хотя и особого, нормативного сорта. «Денежная система» — это код, в грамматико-синтаксическом смысле. Обращение денег — это «отправление» сообщений, дающих получателю возможность (capacity) распоряжаться благами и услугами через рыночные каналы. Получатель приобретает ожидание того, что благодаря обладанию деньгами он может «запрашивать» доступ к благам и услугам, имеющим некоторую данную ценность. На тех, кто получает такие запросы, — если они «заняты торговлей» — лежит институционализированная обязанность их удовлетворить. Процесс денежного обращения не заключает в себе буквально ничего, кроме коммуницируемых сообщений. Чек — всего лишь заполненное формальное письмо к банку, в котором открыт счет.

Во-вторых, деньги — не единственный специализированный язык такого рода, действующий в социальных системах. Политическая власть определенно является еще одним [таким языком]. Она сосредоточена вокруг использования дискреционных полномочий в коллективных организациях для принятия решений, которые, будучи обязательными для коллектива, требуют исполнения [со стороны] тех, кто обязан участвовать в их реализации. Применение власти в этом смысле конституируют не только административные решения, но также осуществление права голоса в самых разных контекстах — от голосования на выборах в государственные органы до голосования в какой-нибудь небольшой комиссии.

Третий генерализованный символический посредник — это влияние. Под ним я подразумеваю, в сугубо специальном смысле, способность достигать «консенсуса» с другими членами ассоциированной группы путем убеждения, без необходимости приводить в полном объеме адекватные доводы (адекватный довод, в этом смысле, означает довод, который дает реципиенту достаточно информации, чтобы он мог принять рациональное решение сам, либо довод, который по крайней мере полностью ему понятен). Так, врач как технический специалист может убедить пациента последовать его совету даже тогда, когда не подлежит сомнению, что пациент компетентен понять его техническую подоплеку. Как часто говорят члены этой профессии, пациент должен «довериться» своему врачу.

Четвертый посредник — генерализованные приверженности внедрению культурных ценностей на уровне социальной системы как таковой. Его труднее всего концептуализировать, и о нем меньше всего возможно что-то сказать.

Потребность в генерализованных посредниках взаимообмена — функция дифференцированности социальных структур; в этом смысле все они являются отчасти интегративными механизмами. Связь рынков и денег с разделением труда хорошо известна; подобные соображения применимы и к другим случаям.

Что касается политики, то необходимость механизма власти вытекает из социальной «статусной дистанции» между местами (loci) принятия решений и местами исполнений, необходимых для реализации этих решений. В сложных организациях те, кто принимает решения, лишены реалистической возможности советоваться по каждому поводу с каждым человеком, от послушания которого зависит эффективная реализация их решений. Сюда могут подключаться такие факторы, как время и неотложность, вопросы технического характера, доступ к специальной информации, различные потребности координации. Так, выборы должны вести к сосредоточению власти в руках избранных кандидатов. Однако при этом не может быть простого консенсуса между всеми членами электората и кандидатом, которому отдано предпочтение; это было бы несовместимо со свободой выбора голосующего. Следовательно, индивидуальный избиратель должен согласиться принять обязывающее решение, что он предпочитает кандидата Х кандидату Y. Если достаточное число голосующих поступит точно так же, Х будет избран. Электоральные органы обязаны подчиниться агрегату решений избирателей.

В случае влияния функциональная потребность требует устранения некоторых разрывов между основаниями принятия «совета» (в смысле попыток убедить [кого-то в чем-то] без каких-либо ситуационных принуждений и угрозы силовых санкций) и внутренне убедительными «доводами» в пользу такого принятия. Сложные сообщества не могут ждать исчерпывающе рациональных доказательств целесообразности всех приверженностей. Следовательно, они должны полагаться на влияние, или, как мы иногда говорим, престиж, которым пользуются лица в ответственных ролях. Тот, кто пользуется влиянием, создает презумпцию разумности своего дела, так что объект его попыток убеждения в общем и целом чувствует в себе разумную уверенность, доверяя ему.

Аналогичным образом и приверженности предоставляются другим тогда, когда индивид входит в ситуацию (то есть производит, или, правильнее сказать, предоставляет приверженность), фактически не будучи до конца способным гарантировать, что процесс осуществления действия будет совершен способом, ведущим к сохранению или укреплению чистоты его ценностей. Таким образом, в каком-то смысле, ином, нежели в контексте влияния, ему приходится либо доверять другим, либо жертвовать перспективой успешного завершения [дела]. В свою очередь другие должны доверять ему ради претворения [в жизнь] их приверженностей. Именно в этом смысле приверженности можно трактовать как «пребывающий в обращении» посредник.

Эти посредники появляются в генерализованной и дифференцированной форме только тогда, когда в соответствующих сферах достигнуты относительно высокие уровни дифференциации. Примитивные общества никогда не имеют денег и рыночных систем, а многие архаические общества если и имеют их, то лишь в зачаточной форме. Политические структуры, которые Вебер называл «патриархальными», не имеют власти как генерализованного посредника, а «патримониальные» режимы демонстрируют лишь первые ее ростки.

В зонах взаимопроникновения между социальной системой и другими первичными подсистемами действия функционирует, видимо, еще одна группа генерализованных посредников. Как уже было отмечено, то, что Фрейд называл эротическим удовольствием, является одновременно органическим [явлением] (то есть компонентом личности) и — ввиду его включенности в межличностные отношения — компонентом некоторых элементарных социальных систем. То, что психоаналитики и прочие социальные психологи назвали аффектом, есть, вероятно, еще один такой механизм, функционирующий скорее среди людей во взаимообмене между личностью и социальными системами, нежели в прямой связи с организмом. Два известных «желания» — желание признания и желание отклика, — обсуждаемые У. А. Томасом, возможно, указывают на еще один посредник, который, однако, может быть подразделом более общего механизма аффекта. В органическо-физическом комплексе взаимосвязей так же, вероятно, следует рассматривать технологические «ноу-хау» и мастерство.

Еще один комплект посредников действует в зоне взаимопроникновения между социальной и культурной системами. Очевидный пример — идеология. К этой же категории, по-видимому, относится и понятие совесть, особенно [в том смысле], в каком оно используется в пуританских традициях. Еще одним случаем является, вероятно, репутация, [в том смысле], в каком этот термин употребляется при обсуждении социальной структуры научных сообществ. Понятие вера (faith), как оно используется в христианской традиции, особенно в протестантизме, указывает, вероятно, на генерализованный механизм, особым образом присущий культурному уровню организации действия.

Относительная характерность различных генерализованных посредников взаимообмена (и частных случаев внутри них) для специфических структур — полезный ориентир для [изучения] структурных упорядочений между и внутри подсистем более генерализованных социальных систем, особенно обществ. Мы уже утверждали, что ядром общества служит социетальное сообщество, которое, с функциональной точки зрения, является интегративной подсистемой. Оно напрямую связано взаимопроникновением и взаимообменами с каждой из других первичных подсистем: с подсистемой поддержания паттерна, или культурно-первичной подсистемой; с подсистемой целедостижения, или политией; и с адаптивной подсистемой, или экономикой. Центральным для социетального сообщества посредником служит влияние, которое взаимно обменивается на власть, деньги и ценностные приверженности.

Каждая из трех других подсистем конституирует зону первичного взаимопроникновения и взаимообмена между социальной системой и одной из ее сред, внутренних для [системы] действия. Экономика взаимно обменивается с органическо-физической средой; и деньги в достаточно дифференцированной экономике могут использоваться для обмена на факторы производства, которые далее также комбинируются с технологией. Хотя современная экономика строится прежде всего вокруг финансовых институтов и рыночных систем, последние, в свою очередь, связаны взаимопроникновением с технологической организацией производства.

Полития связана взаимопроникновением прежде всего с личностью. Власть как посредник, имеющий первичное политическое значение, может использоваться для приобретения как человеческих услуг, так и требований [в отношении] коллективного действия, которые оправдывают руководительскую инициативу. В основе этих двух форм «мобильных» человеческих ресурсов находятся процессы, которые их порождают и стабилизируют. Здесь взаимопроникновение между социальной системой и личностью выводит как к психологическим «глубинам» личности, так и к реляционным контекстам, выражающим базисную интеграцию социальных систем. В этот контекст входят прежде всего семья и родство, соседство и образование, но вместе с тем и такие комплексы, как рекреация. Они, однако, функционируют на уровне, совершенно отличном от прямых взаимообменов между личностью и политией. С макросоциальной точки зрения, следовательно, их необходимо трактовать как процессы поддержания паттерна.

Наконец, взаимопроникновение между социальной и культурной системами очевиднее всего связано с местом религии относительно социальной структуры. Фактически первичные структуры наиболее примитивных обществ почти целиком укладываются в две базовые категории — родства и религии. С последующей дифференциацией, однако, религия становится все более отлична от политической организации. Кроме того, она отделяется от экономического структурирования, тогда как последнее продолжает приписываться родству и, прежде всего, политии (в широком, аналитическом смысле).

В сравнительно развитых обществах культурная система сама начинает дифференцироваться, особенно благодаря появлению светских культурных дисциплин. Так, право, тесно связанное с этической философией, искусства, переставшие быть откровенными служанками религии, и наука, обычно в этом ряду последняя, стали независимыми культурными областями, хотя они всегда являются также взаимозависимыми и взаимопроникающими друг в друга и в социальную систему. Ценностные приверженности конституируют основной социетальный посредник, действующий в этой области, хотя разные другие [посредники] также вторичным образом в нее втянуты. Современное общество, стало быть, содержит значительное число структурных единиц (units), имеющих первичное культурное значение. Религиозные коллективы вряд ли даже нужно упоминать, настолько они с любой сравнительной точки зрения бросаются в глаза. Современные общества во все большем масштабе имеют университеты, институционализирующие интеллектуальные дисциплины, то есть в некотором смысле науки, различные организации, сосредоточенные на искусствах, а также чрезвычайно важные институты высокогенерализованного права, соединенные [различным образом] с этикой.

Итак, социальная система — очень сложная сущность. Как организация человеческих интересов, деятельностей и приверженностей, она должна рассматриваться как система и в функциональной перспективе. Это дает ключ к ее принципам организации, ее способам дифференциации и ее интеграции. Такую систему можно рассматривать и как структуру, и как процесс, в разных аспектах и под углом зрения разных научных задач. Со структурной точки зрения, мы предположили, что есть двойное основание для систематизации дифференциации и изменчивости: основание, внутреннее для самой первичной социальной системы, и основание, заключенное в ее связях с ее первичными средами, анализируемыми в рамках общей системы действия. С процессуальной точки зрения, категории анализа должны вытекать из [категорий анализа] структуры и интегрироваться с ними. Я предполагаю, что, в силу центрального положения языка в определении человеческого общества, основную схему систематического анализа социально-системных процессов конституируют более дифференцированные и специализированные символические посредники взаимообмена.

Мертон Р. Социальная структура и аномия[176]

До недавнего времени, а тем более раньше, можно было говорить о наличии в психологической и социологической теории отчетливой тенденции объяснять несовершенное функционирование социальных структур недостаточным социальным контролем над повелительными биологическими влечениями человека. Образ отношений между человеком и обществом, предполагаемый этой доктриной, столь же ясен, сколь и сомнителен. Вначале существуют биологические импульсы человека, стремящиеся достичь своего полного выражения. А затем появляется социальный порядок, являющийся по существу аппаратом, который обеспечивает управление импульсами, социальную переработку напряжений и, по выражению Фрейда, “отказ от удовлетворения”. Тем самым предполагается, что неподчинение требованиям социальной структуры укоренено в изначальной природе человека[177]. Именно глубинные биологические импульсы время от времени прорываются через социальный контроль. А следовательно, конформность есть результат утилитарного расчета или ускользающего от сознания обусловливания.

С последними достижениями социальной науки этот узел концепций претерпел существенную модификацию. Прежде всего, уже не кажется столь очевидным, что человек противостоит обществу в нескончаемой войне между биологическим импульсом и социальным ограничением. Образ человека как неприрученного сплетения импульсов начинает выглядеть больше похожим на карикатуру, чем на портрет. Кроме того, в анализ поведения, отклоняющегося от предписанных образцов, все более проникало социологическое видение проблемы. Ибо какую бы роль ни играли биологические импульсы, остается открытым вопрос, отчего же все-таки частота отклоняющегося поведения различается в разных социальных структурах и как так получается, что в разных социальных структурах отклонения приобретают разные формы и образцы (patterns). Сегодня, как и прежде, нам предстоит еще многое узнать о тех процессах, в ходе которых социальные структуры создают такие условия, при которых нарушение социальных кодексов становится “нормальной” (т. е. ожидаемой) реакцией[178]. Настоящая глава представляет собой очерк, в котором предпринимается попытка прояснить эту проблему.

Понятийная схема, представленная в этом очерке, призвана обеспечить единый систематический подход к анализу социальных и культурных источников девиантного поведения. Наша главная цель — раскрыть, каким образом некоторые социальные структуры оказывают на некоторых лиц в обществе определенное давление, побуждающее их вести себя скорее вразрез с предписаниями, нежели в соответствии с ними. Если бы мы смогли выявить группы, особенно подверженные такому влиянию, то следовало бы ожидать, что именно в них мы найдем заметно высокую интенсивность девиантного поведения, и не потому что люди, составляющие их, обладают какими-то особыми биологическими предрасположенностями, а потому что они нормально реагируют на социальную ситуацию, в которой они оказываются. Взгляд, принятый в этой статье, социологический. Нас интересуют вариации в уровнях интенсивности девиантного поведения, а не масштабы его проявления[179]. И если наши поиски увенчаются успехом, мы увидим, что некоторые формы девиантного поведения психологически так же нормальны, как и конформное поведение, и приравнивание девиантного поведения к психологической ненормальности будет поставлено под вопрос.