Тексты для анализа 3 страница

И подобно тому как обилие законов нередко дает повод к оправданию пороков и государство лучше управляется, если за­конов немного, но они строго соблюдаются, так и вместо боль­шого числа правил, составляющих логику, я заключил, что было бы достаточно четырех следующих, лишь бы только я принял твердое решение постоянно соблюдать их без единого отступ­ления.

Первое — никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таковым с очевидностью, т.е. тщательно избе­гать поспешности и предубеждения и включать в свои сужде­ния только то, что представляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к со­мнению.

Второе — делить каждую из рассматриваемых мною трудно­стей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить.

Третье — располагать свои мысли в определенном поряд­ке, начиная с предметов простейших и легкопознаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наи­более сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу.

И последнее — делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ни­чего не пропущено.

Те длинные цепи выводов, сплошь простых и легких, кото­рыми геометры обычно пользуются, чтобы дойти до своих наи­более трудных доказательств, дали мне возможность предста­вить себе, что и все вещи, которые могут стать для людей пред­метом знания, находятся между собой в такой же последова­тельности. Таким образом, если воздерживаться от того, чтобы принимать за истинное что-либо, что таковым не является, и всегда соблюдать порядок, в каком следует выводить одно из другого, то не может существовать истин ни столь отдаленных, ни столь сокровенных, чтобы они были недостижимы, ни столь сокровенных, чтобы нельзя было их раскрыть. Мне не состави­ло большого труда отыскать то, с чего следовало начать, так как я уже знал, что начинать надо с простейшего и легко познавае­мого. Приняв во внимание, что среди всех искавших истину в науках только математикам удалось найти некоторые доказа­тельства, т.е. некоторые точные и очевидные соображения, я не сомневался, что и мне надлежало начать с того, что было ими исследовано (8.260—261).

[МЕТАФИЗИКА]

1. Человеку, исследующему истину, необходимо хоть один риз в жизни усомниться во всех вещих — насколько они возможны

Так как мы появляемся на свет младенцами и выносим раз­личные суждения о чувственных вещах прежде, чем полностью овладеваем разумом, нас отвлекает от истинного познания мно­жество предрассудков; очевидно, мы можем избавиться от них лишь в том случае, если хоть раз в жизни постараемся усом­ниться во всех тех вещах, в отношении достоверности которых мы питаем хотя бы малейшее подозрение.

2. Мы должны также считать все сомнительное ложным

Более того, полезно даже считать вещи, в коих мы сомнева­емся, ложными, дабы тем яснее определить то, что наиболее

достоверно и доступно познанию.

3. Однако это сомнение не следует относить к жизненной прак­тике

Но это сомнение должно быть ограничено лишь областью созерцания истины. Ибо что касается жизненной практики, то, поскольку зачастую мы должны действовать прежде, чем избавиться от сомнений, мы нередко бываем вынуждены усвоить то, что является всего лишь правдоподобным, а иногда и про­сто выбрать одно из двух, если ни одно из них не представляет­ся более правдоподобным, чем другое.

4. Почему мы можем сомневаться в чувственных вещах

Итак, теперь, когда мы настойчиво стремимся лишь к по­знанию истины, мы прежде всего усомнимся в том, существуют ли какие-либо чувственные или доступные воображению вещи: во-первых, потому, что мы замечаем, что чувства иногда за­блуждаются, а благоразумие требует никогда не доверять слиш­ком тому, что хоть однажды нас не обмануло; затем, потому, что нам каждодневно представляется во сне, будто мы чувству­ем или воображаем бесчисленные вещи, коих никогда не суще­ствовало, а тому, кто из-за этого впадает в сомнение, не даны никакие признаки, с помощью которых он мог бы достоверно отличить состояние сна от бодрствования.

5. Почему мы сомневаемся даже в математических доказатель­ствах

Мы усомнимся и во всем остальном, что до сих пор считали максимально достоверным, — даже в математических доказа­тельствах и в тех основоположениях, кои до сегодняшнего дня мы считали само собою разумеющимися, — прежде всего пото­му, что мы наблюдаем, как некоторые люди заблуждаются в подобных вещах и, наоборот, допускают в качестве достовернейших и самоочевиднейших вещей то, что нам представляется ложным; но особенно потому, что мы знаем о существовании Бога, всемогущего, создавшего нас: ведь нам неведомо, не по­желал ли Он сотворить нас такими, чтобы мы всегда заблужда­лись, причем даже в тех вещах, которые кажутся нам наиболее ясными. Ибо это возможно не меньше, чем случающиеся иног­да ошибки, существование которых мы подмечали прежде. Ес­ли же мы сообразим, что созданы не всемогущим Богом, а са­мими собою или кем-то другим, то, чем менее могуществен­ным мы будем считать нашего творца, тем больше поверим в такую степень нашего несовершенства, которая постоянно ве­дет нас к ошибкам (8.314—315).

7. Мы не можем сомневаться в том, что, пока мы сомневаемся, мы существуем: это — первое, что мы познаем в ходе философст­вования

Итак, отбросив все то, относительно чего мы можем ка­ким-либо образом сомневаться и, более того, воображая все эти вещи ложными, мы с легкостью предполагаем, что никакого Бога нет и нет ни неба, ни каких-либо тел, что сами мы не имеем ни рук, ни ног, ни какого бы то ни было тела; однако не может быть, чтобы в силу всего этого мы, думаю­щие таким образом, были ничем: ведь полагать, что мысля­щая вещь в то самое время, как она мыслит, не существует, будет явным противоречием. А посему положение Я мыслю, следовательно, я существую — первичное и достовернейшее из всех, какие могут представиться кому-либо в ходе фило­софствования.

8. Из этого мы познаем различие между душой и телом, или между вещью мыслящей и телесной

Это — наилучший путь к познанию природы ума и его отли­чия от тела. Ведь, исследуя, кто мы такие, предполагающие все отличное от нас ложным, мы в высшей степени ясно усматри­ваем, что к нашей природе не имеет отношения ни какая-либо протяженность, ни какая бы то ни было фигура, ни перемеще­ние в пространстве, ни что-либо иное подобное, являющееся свойством тела, но ей причастно одно лишь мышление, позна­ваемое нами поэтому прежде и достовернее, чем какая бы то ни было телесная вещь: ведь наше мышление мы уже восприняли, а по поводу всего остального продолжаем сомневаться.

9. Что такое мышление

Под словом «мышление» я понимаю все то, что совершается в нас осознанно, поскольку мы это понимаем. Таким образом, не только понимать, хотеть, воображать, но также и чувство­вать есть то же самое, что мыслить. Ибо если я скажу: «Я ви­жу...» или «Я хожу, следовательно, я существую» — и буду под­разумевать при этом зрение или ходьбу, выполняемую телом, мое заключение не будет вполне достоверным; ведь я могу, как это часто бывает во сне, думать, будто я вижу или хожу, хотя я и не открываю глаз, и не двигаюсь с места, и даже, возможно, думать так в случае, если бы у меня вовсе не было тела. Но если я буду разуметь само чувство или осознание зрения или ходьбы, то, поскольку в этом случае они будут сопряжены с мыслью, коя одна только чувствует или осознает, что она видит или хо­дит, заключение мое окажется вполне верным.

10. То, что является весьма простым и само собой понятным, логические дефиниции могут только затемнить; подобные поня­тия не следует называть в числе тех, что достигаются путем длительного изучения

Я не поясняю здесь многие другие термины, коими уже вос­пользовался или воспользуюсь в дальнейшем, поскольку они представляются мне очевидными. Я часто замечал, что причи­ной заблуждений философов бывает то, что они пытаются с помощью логических дефиниций объяснять простейшие и само собой понятные вещи: таким образом они только их затемняют. Однако, когда я сказал, что положение Я мыслю, следовательно, я существую является первичным и самым достоверным, какое только может представиться кому-либо в ходе философство­вания, я тем самым не отрицал необходимости знать до него, что такое мышление, существование, достоверность, а также что немыслимо, чтобы то, что мыслит, не существовало и т.п. (8.316-317).

13. В каком смысле познание прочих вещей зависит от познания Бога

Но поскольку сознающий себя ум пока еще сомневается относительно всех прочих вещей и обстоятельно рассматри­вает, каким образом расширить свое познание, он прежде всего обнаруживает у себя идеи множества вещей; и пока он их просто созерцает и не утверждает и не отрицает сущест­вования каких-либо подобных им вещей вне себя, он не может не заблуждаться. Он обнаруживает также некоторые общие понятия (notiones communes), составляет из них различные доказательства, которые, как он убеждает себя по вниматель­ном их рассмотрении, являются совершенно истинными. Так, к примеру, он содержит в себе идеи чисел и фигур и среди прочих своих общих понятий также понятие о том, что если к равным величинам прибавить равные, образовавшиеся таким образом величины будут также между собой равны; обладает он и другими подобными понятиями, на основе которых легко доказывается, что три угла треугольника равны двум прямым, и т.д.; до тех пор, пока он внимателен к предпосылкам, из которых выводит эти понятия, он убежден, что и они, и все подобные им понятия истинны. Однако, поскольку он не может постоянно уделять внимание предпосылкам и впос­ледствии припоминает, что ему пока неведомо, не такова ли его природа, чтобы позволять ему ошибаться даже в том, что представляется ему очевиднейшим, он убеждается, что он вправе сомневаться в подобных вещах и не может иметь о них сколько-нибудь достоверного знания до того, как познает своего творца.

14. Правильнее заключение о существовании Бога вытекает из того, что в нашем понятии Бога содержится необходимость его существования

Далее наш ум, рассматривая среди различных имеющихся у него идей одну — ту, что являет нам в высшей степени разум­ное, могущественное и совершенное существо, — как наиглав­нейшую, распознает в ней не потенциальное и всего лишь случайное существование, наподобие того, что присуще идеям всех прочих вещей, отчетливо воспринимаемых нашим умом, но полностью вечное и необходимое. Подобно тому, например, как на основе одного лишь восприятия необходимости, чтобы в идее треугольника содержалось равенство трех его углов двум прямым, наш ум убеждается, что треугольник действительно обладает тремя углами, равными двум прямым, что на основе одного лишь восприятия необходимости и вечности сущест­вования в идее наисовершеннейшего существа должен неиз­бежно заключить, что наисовершеннейшее бытие существует (8.318-319).

Итак, поскольку мы обладаем идеей Бога, или верховного существа, мы вправе исследовать, по какой причине мы ее име­ем; при этом мы обнаруживаем в ней столь великую необъят­ность, что полностью убеждаемся в немыслимости того, чтобы она была нам внушена иначе как вещью, обладающей действи­тельной совокупностью всех совершенств, т.е. самим реально существующим Богом. Ведь благодаря естественному свету нам отлично известно, что не только ничто не рождается из ничего как из тотальной производящей причины, но также и более совершенная вещь не рождается из менее совершенной; более того, у нас вообще не может быть идеи или образа какой-либо вещи, коя не имеет где-либо — в нас ли самих или вне нас — некоего архетипа, реально содержащего в себе все ее совер­шенства. Но поскольку мы никоим образом не обнаруживаем в себе те высшие совершенства, идеей которых мы обладаем, мы именно на этом основании правильно заключаем, что совер­шенства эти присущи кому-то отличному от нас, а именно Богу, или же, несомненно, они были ему присущи некогда раньше; но из последнего очевиднейшим образом следует, что эти его совершенства существуют и ныне (8.321).

Первейший из атрибутов Бога, подлежащий здесь рассмот­рению, — его высочайшая правдивость: Он — даритель всех светочей истины, так что полностью немыслимо, чтобы Он вво­дил нас в заблуждение, т.е. был подлинной и позитивной при­чиной ошибок, которым, как мы чувствуем, мы подвержены. Ибо хотя, быть может, некоторые доводы нашего человеческо­го ума представляются и ошибочными, никогда воля к заблуждению не может проистекать из иного источника, кроме как из злокозненности или страха и слабости, а следовательно, она не может исходить от Бога (8.325).

35. Область действия воли шире, чем область действия разума, и потому воля выступает как причина наших заблуждений

И поскольку восприятие разума распространяется лишь на то немногое, что ему предлагается, оно весьма ограниченно. Воля же в каком-то смысле может быть названа беспредельной, ибо нам никогда не доводилось замечать возможность сущест­вования объекта какой-либо иной воли или даже необъятной воли самого Бога, на который не могла бы распространяться также и наша воля. Таким образом, мы легко простираем нашу волю за пределы ясно воспринимаемых нами вещей, а коль скоро мы так поступаем, ничего удивительного нет в том, что нам случается ошибаться (8.327—328).

45. Что такое ясное и отчетливое восприятие

Более того, существует весьма много людей, за всю свою жизнь не воспринявших ничего настолько верно, чтобы выне­сти об этом достоверное суждение. Ведь для такого восприятия, на которое может опираться достоверное и несомненное суж­дение, требуется не только ясность, но и отчетливость. Под яс­ным восприятием я имею в виду такое, которое с очевидностью раскрывается внимающему уму, подобно тому как мы говорим, что ясно видим предметы, кои достаточно заметны для нашего взора и воздействуют на наш глаз. Отчетливым же я называю то восприятие, кое, являясь ясным, настолько четко отделено от всех других восприятий, что не содержит в себе решительно никакой примеси неясного (8.331—332).

51. Что такое субстанция и почему это имя в разных значениях относится к Богу и к его творениям

Что же до всего того, что мы считаем видами или модусами вещей, то стоит затратить труд на рассмотрение каждого в от­дельности. Под субстанцией мы можем разуметь лишь ту вещь, коя существует, совершенно не нуждаясь для своего бытия в другой вещи. Однако субстанцией, совершенно не нуждающейся ни в чем другом, может быть только одна, а именно Бог. Воз­можность же существования всех прочих субстанций мы можем постигать лишь при содействии Бога. Таким образом, имя «суб­станция» неоднозначно соответствует Богу и Его творениям, как на это обычно и указывается в школах; иначе говоря, ни одно из значений этого имени не может отчетливо постигаться как общее для Бога и для его творений (8.334).

53. Каждой субстанции присущ один главный атрибут, как мыш­ление — уму, а протяженность — телу

И хотя субстанция познается на основании любого атрибута, однако каждой субстанции присуще какое-то одно главное свой­ство, образующее ее природу и сущность, причем с этим свой­ством связаны все остальные. А именно, протяженность в дли­ну, ширину и глубину образует природу телесной субстанции, мышление же образует природу субстанции мыслящей. Ведь все прочее, что может быть приписано телу, предполагает протя­женность и являет собой лишь некий модус протяженности ве­щи; равным образом все, что мы усматриваем в уме, являет собой лишь различные модусы мышления. Так, например, фи­гуру можно мыслить лишь в протяженной вещи, равным обра­зом и движение — лишь в протяженном пространстве; точно также воображение, чувство, волю можно отнести лишь к мыс­лящей вещи. Напротив, протяженность может мыслиться без фигуры и движения, а мышление — без воображения или чув­ства, и то же самое относится к прочим субстанциям; всякому внимательному человеку это должно быть ясно (8.335).

Итак, для серьезного философствования и разыскания исти­ны всех познаваемых вещей прежде всего следует отбросить все предрассудки, или, иначе говоря, надо всячески избегать дове­ряться каким бы то ни было ранее принятым мнениям как ис­тинным без предварительного нового их исследования. Далее, нам следует по порядку внимательно пересмотреть имеющиеся у нас понятия, и те из них — в отдельности или все вместе, — кои при таком пересмотре будут признаны ясными и отчетли­выми, следует считать истинными. Поступая так, мы прежде всего отметим, что мы существуем, поскольку мы — существа мыслящие; вместе с тем мы поймем, что существует Бог и мы от Него зависим, а также что на основе рассмотрения Его атри­бутов можно исследовать истинность прочих вещей, поскольку Он—их причина; наконец, надо отметить, что помимо поня­тий Бога и нашего ума, у нас есть понимание множества поло­жений, имеющих характер вечных истин, таких, как «Ничто не возникает из ничего» и т.д.; у нас есть также понятие некоей телесной природы — протяженной, делимой, подвижной и т.д.;

есть у нас и понятие неких возникающих у нас ощущений — таких, как ощущение боли, цвета, вкуса и т.д., хотя пока мы и не знаем, по какой причине эти ощущения у нас таким образом возникают. Сопоставляя все это с тем, что мы ранее смутно предполагали, мы приобретаем навык образования ясных и отчетливых понятий всех познаваемых вещей. В этих немногих положениях мне видятся главные основы человеческого позна­ния (8.347).

1. БЕНЕДИКТ СПИНОЗА (1632-1677)

[УЧЕНИЕ О СУБСТАНЦИИ]

1. Под причиною самого себя (causa sei) я разумею то, сущ­ность чего заключает в себе существование, иными словами, то, чья природа может быть представляема не иначе, как суще­ствующею.

2. Конечною в своем роде называется такая вещь, которая может быть ограничена другой вещью той же природы. Так, например, тело называется конечным, потому что мы всегда представляем другое тело, еще большее. Точно так же мысль ограничивается другой мыслью. Но тело не ограничивается мыслью, и мысль не ограничивается телом.

3. Под субстанцией я разумею то, что существует само в себе и представляется само через себя, т.е. то, представление чего не нуждается в представлении другой вещи, из которого оно дол­жно было бы образоваться.

4. Под атрибутом я разумею то, что ум представляет в суб­станции как составляющее ее сущность.

5. Под модусом я разумею состояние субстанции (Substaniae affectio), иными словами, то, что существует в другом и пред­ставляется через другое.

6. Под Богом я разумею существо абсолютно бесконечное (ens absolute infinitum), т.е. субстанцию, состоящую из беско­нечно многих атрибутов, из которых каждый выражает вечную и бесконечную сущность (15.1.361—362).

Из необходимости божественной природы должно вытекать бесконечное множество вещей бесконечно многими способами (т.е. все, что только может представить себе бесконечный разум.)

Королларий 1. Отсюда следует 1), что Бог есть производящая причина (causa efficiens) всех вещей, какие только могут быть представлены бесконечным разумом.

Королларий 2. Следует 2), что Бог есть причина сам по себе, а не случайно (per accidens).

Королларий 3. Следует 3), что Бог есть абсолютно первая при­чина (15.1.377).

Мышление составляет атрибут Бога, иными словами. Бог есть вещь мыслящая (rex cogitans).

Протяжение составляет атрибут Бога, иными словами, Бог есть вещь протяженная (rex extensa).) (15.1.404).

Тела различаются между собой по своему движению и покою, скорости и медленности, а не по субстанции.

Тело, движущееся или покоящееся, должно определяться к дви­жению или покою другим телом, которое в свою очередь определе­но к движению или покою третьим телом, это — четвертым, и так до бесконечности (13.1.415—416).

В природе вещей нет ничего случайного, но все определено к существованию и действию по известному образу из необходимо­сти божественной природы (13.1.387).

[ГНОСЕОЛОГИЯ]

Однако, поскольку природа, или Бог, есть существо, о кото­ром высказываются бесконечные атрибуты и которое включает в себя все сущности сотворенных вещей, то в мышлении необ­ходимо должна возникнуть обо всем бесконечная идея, которая заключает в себе объективно всю природу, как она реально су­ществует в себе (13.1.168).

Идеи фиктивные, ложные и прочие имеют свое начало в воображении, т.е. в некоторых случайных и, так сказать, раз­розненных ощущениях, которые не возникают от самой мощи духа, но от внешних причин, сообразно с тем, как тело, во сне или бодрствуя, получает различные движения.

Истинная же идея, как мы показали, проста или сложена из простых идей и показывает, каким образом или почему что-либо есть или произошло и что ее объективные действия в душе происходят в соответствии с формальной сущностью самого объекта; это то же самое, что говорили древние, именно, что истинная наука идет от причины к действиям (13.1.349)...

Свойства разума, которые я особо заметил и ясно понимаю, таковы:

I. Разум заключает в себе достоверность, т.е. знает, что вещи формально таковы, как они в нем самом объективно содер­жатся.

II. Разум воспринимает некоторые вещи или образует неко­торые идеи абсолютно, а некоторые — из других. Так, идею количества он образует абсолютно, не обращаясь к другим мыслям; а идею движения — не иначе, как обращаясь к идее количества.

III. Те идеи, которые он образует абсолютно, выражают бес­конечность; ограниченные же идеи он образует из других...

VI. Идеи, которые мы образуем ясными и отчетливыми, пред­ставляются настолько вытекающими из одной только необхо­димости нашей природы, что кажутся абсолютно зависящими от одной только нашей мощи; смутные же наоборот: часто они образуются против нашей воли...

VIII. Чем более совершенства некоторого объекта выражают идеи, тем они совершеннее. Действительно, мы не так удивля­емся мастеру, который создал идею какой-нибудь часовни, как тому, кто создал идею какого-нибудь знаменитого храма (13.1.356-357).

Итак, цель в том, чтобы иметь ясные и отчетливые идеи, т.е. такие, которые возникли из чистого разума, а не из случайных движений тела. Затем, чтобы все идеи были сведены к одной, мы постараемся связать и расположить их таким образом, что­бы наш дух, насколько для него возможно, объективно переда­вал то, что существует формально в природе, в ее целом и в ее частях (13.1.351).

Порядок и связь идей те же, что порядок и связь вещей (13.1.407).

К познанию первого рода относятся все те идеи, которые неадекватны и смутны; следовательно, познание это есть един­ственная причина ложности. К познанию же второго и третьего рода относятся, как мы сказали, идеи адекватные; и потому оно необходимо истинно (13.1.439).

Высшая добродетель души состоит в познании Бога, иными словами — в познании вещей по третьему способу, и эта добро­детель бывает тем больше, чем больше душа познает вещи по этому способу (13.1.607)...

[ПРОБЛЕМА СВОБОДЫ]

Действовать вполне по добродетели есть не что иное, как действовать по законам собственной природы. Действуем же мы лишь постольку, поскольку познаем. Следовательно, дейст­вовать по добродетели есть для нас не что иное, как действо­вать, жить, сохранять свое существование по руководству разума и притом на основании стремления к собственной пользе (13.1.542).

Человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни.

Свободным я назвал того, кто руководствуется одним только разумом. Поэтому, кто рождается свободным и таковым оста­ется, тот имеет одни только адекватные идеи и потому не имеет никакого понятия о зле, а следовательно, также и о добре (ибо понятия добра и зла соотносительны) (13.1.576).

Человек, руководствующийся разумом, является более свобод­ным в государстве, где он живет сообразно с общими постановле­ниями, чем в одиночестве, где он повинуется только самому себе (13.1.579).

Человек необходимо подвержен всегда пассивным состоя­ниям, следует общему порядку природы, повинуется ему и при­способляется к нему, насколько того требует природа вещей (13.1.529).

Под аффектами я разумею состояния тела (corporis affectiones), которые увеличивают или уменьшают способность самого тела к действию, благоприятствуют ей или ограничивают ее, а вме­сте с тем и идеи этих состояний (13.1.456).

Человеческое бессилие в укрощении и ограничении аффек­тов я называю рабством. Ибо человек, подверженный аффек­там, уже не владеет сам собой, но находится в руках фортуны, и притом в такой степени, что он, хотя и видит перед собой луч­шее, однако принужден следовать худшему (13.1.521).

Под удовольствием (радостью — laetetia), следовательно, я буду разуметь в дальнейшем такое пассивное состояние, через которое душа переходит к большему совершенству, под неудо­вольствием (печалью — tristitia) же такое, через которое она переходит к меньшему совершенству. Далее, аффект удо­вольствия, относящийся вместе и к душе и к телу, я называю приятностью или веселостью; такой же аффект неудовольст­вия — болью или меланхолией. Но должно заметить, что приятность и боль относится к человеку тогда, когда аффек­ту подвергается одна его часть преимущественно перед другими; веселость же и меланхолия — тогда, когда подвер­гаются аффекту все части одинаково. Далее, что такое жела­ние, я объяснил в с.т. 9 этой части, и кроме этих трех я не признаю никаких других основных аффектов и покажу далее, что остальные аффекты берут свое начало от этих трех (13.1.465-466).

Я разумею здесь под именем желания всякие стремления че­ловека, побуждения, влечения и хотения, которые бывают раз­личны сообразно с различными состояниями человека и неред­ко до того противоположны друг другу, что человек влечется в разные стороны и не знает, куда обратиться (13.1.508).

Любовь есть удовольствие, сопровождаемое идеей внешней причины.

Ненависть есть неудовольствие, сопровождаемое идеей внеш­ней причины.

Расположение есть удовольствие, сопровождаемое идеей ка­кой-либо вещи, составляющей косвенную причину удовольст­вия (13.1.510).

Под добром я понимаю то, что, как мы наверное знаем, для нас полезно.

Под злом же — то, что, как мы наверное знаем, препятствует нам обладать каким-либо добром (13.1.524).

Я постоянно старался не осмеивать человеческих поступков, не огорчаться ими и не клясть их, а понимать. И потому я рассматривал человеческие аффекты, как-то: любовь, ненависть, гнев, зависть, честолюбие, сострадание и прочие движения души — не как пороки человеческой природы, а как свойст­ва, присущие ей так же, как природе воздуха свойственно тепло, холод, непогода, гром и все прочее в том же роде (13.II.288-289).

[ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ВОЗЗРЕНИЯ]

Итак, под правом природы я понимаю законы или правила, согласно которым все совершается, т.е. самую мощь природы. И потому естественное право всей природы и, следовательно, каждого индивидуума простирается столь же далеко, сколь да­леко простирается их мощь.

Но люди скорее следуют руководству слепого желания, чем разума; и потому естественная мощь, или право людей, должно определяться не разумом, но тем влечением (appetitus), которое определяет их к действию и которым они стремятся сохранить себя (13.11.291).

Право, или строй природы, под которым все люди рождают­ся и большею частью живут, не запрещает ничего, кроме того, чего никто не хочет и никто не может: ни распрей, ни ненави­сти, ни гнева, ни хитростей, и ни одно влечение не идет враз­рез с ним.

Поскольку люди обуреваются гневом, завистью или ка­ким-нибудь другим ненавистническим аффектом, постольку они влекутся врозь и друг другу враждебны; и потому они должны внушать тем больший страх, насколько более они могут и насколько хитрее и коварнее по сравнению с осталь­ными животными. Но так как люди по природе в высокой степени подвержены этим аффектам, то люди, следователь­но, — от природы враги. Ибо тот есть для меня величайший враг, кого я должен наиболее бояться и наиболее остерегать­ся (13.11.294).

Несомненно, что там, где люди имеют общее право и все руководимы как бы единым духом, каждый из них имеет тем менее права, чем более превосходят его мощью все осталь­ные вместе, т.е. он не имеет на самом деле по природе ника­кого другого права, кроме того, которое уступает ему общее право. Он обязан исполнять все, что бы ни повелевалось ему с общего согласия, или же он по праву будет принужден к этому.

Это право, определяемое мощью народа (multittudo), обыч­но называется верховной властью (imperium). Она сосредото­чена абсолютно в руках того, на кого с общего согласия по­ложена забота о делах правления, а именно установление, истолкование и отмена права, укрепление городов, решение вопроса о войне и мире и т.д. Если эта обязанность лежит на собрании, составляющемся из всего народа, то форма вер­ховной власти называется демократией, если на собрании, в которое входят только избранные, — аристократией, и, ес­ли, наконец, забота о делах правления и, следовательно, верховная власть возложена на одно лицо, — монархией (13.11.294-297).

Наличие какой бы то ни было верховной власти (imperium) создает гражданское состояние, совокупное же тело верховной власти называется государством (ст1.а8), а общие дела верхов­ной власти, направляемые тем, в чьих руках верховная власть, именуются делами правления (геs рublica). Затем люди, посколь­ку они по гражданскому праву пользуются всеми выгодами го­сударства, называются гражданами, а поскольку они обязаны подчиняться установлениям, или законам государства — под­данными[5] (13.11.299).