Лекция №2 Учение о коррупции. Точки зрения, концепции, теории 3 страница

Менее теоретизированную, но более работоспособную пятиуровневую схему коррупции (в самом широком смысле слова) предложил М. Мушеше. Согласно его выводам, первый, индивидуальный уровень коррупции характеризуется уходом человека от ответственности, отказом отчитываться перед самим собой и другими людьми, моральным декадансом. В социальной жизни коррупция данного уровня проявляется в неоправданной ломке системы ценностей и приоритетов, апатии индивида в области гражданской деятельности, а также в его алчности и злобности.

Второму, семейному уровню свойственны извращенные формы разделения труда между супругами, «несбалансированная гендерная компенсация» и перекосы в составлении семейного бюджета. Материальные ресурсы такой семьи часто расходуются на удовлетворение эгоистических потребностей одного из родителей, которые предъявляют повышенный спрос на предметы роскоши и склонны к «демонстрации показного великолепия». В подобной социальной группе может господствовать фаворитизм в отношении, например, членов семьи одного пола или родственников одного из родителей. Разумеется, все это отражается на моральном и материальном качестве существования семьи.

На третьем, социетальном уровне коррупция охватывает такие институты, как религиозные и кооперативные организации, политические партии, образовательные учреждения и т. д. Именно на этом «этаже» институционализирующаяся коррупция увеличивает разрыв между имущими и неимущими и наглядно показывает, что от продажного руководства трудно ожидать творческих решений и политической дальновидности. В обществе распространяется мнение, что успеха добился тот, кто аккумулировал богатство любой ценой, а бедный человек - это просто неудачник.

Четвертый, национальный уровень коррупции воплощается в политическом патронаже, крупных хищениях общественных средств, нарушении прав человека и должностных обязанностей, отсутствии отчетности и непрозрачность механизма управления. В культуре политической коррупции складывается свой особый язык, который с легкостью усваивают рядовые граждане. Так, хищение народных денег называется «плохим управлением» или «несоблюдением правил использования фондов», случаи неприкрытого вандализма в отношении общественной собственности именуются «нарушением должностных обязанностей».

Пятый, международный уровень коррупции отмечен опасными политическими махинациями, несбалансированными торговыми отношениями, экономическим шантажом, «конфликтным снабжением топливом», некачественным управлением информацией и манипулированием общественным сознанием с помощью СМИ. Коррупция данного уровня, по мнению М. Мушеше, проявляется через политические отношения и ведет к обнищанию масс, утверждению двойных стандартов правосудия и в конечном счете серьезно сокращает потенциал прогрессивных сил Африки [891, с. 133-134].

Пожалуй, отправными точками наиболее распространенных классификационных схем коррупции служит понятие «степени коррумпированности», количественный критерий, согласно которому коррупция в развивающихся странах делится на мелкую и крупную, а также социально-иерархический критерий, который делает акцент на специфические черты коррупции в высших слоях общества и в его низших стратах [631, с. 124]. Аналитики «Трансперенси Интернэшнл» указывают на такие «количественные определения» коррупции, как «уровень», «господство», «существование», «повсеместное распространение», «общепринятость», «ряд случаев». При этом сами исследователи ТИ предполагают, что «степень коррумпированности» определяется тремя факторами: 1) частотой коррупционных действий, 2) объемом выплачиваемых взяток, 3) маржой подрядчиков, полученной благодаря подкупу служащих общественного сектора [182].

(Профессор Али Мазруи, изучавший количественный парадокс коррупции, отмечает, что это явление повсеместное, но масштабы его различны. Согласно его выводам, политическая система может функционировать сносно, если она коррумпирована на 15%; коррумпированность, «превышающая 40%», означает вступление политсистемы в полосу упадка. Большинство зарубежных исследователей различают следующие мнения. Во-первых, поскольку коррупция - это тайный «бизнес» ее размеры нельзя определить с высокой степень достоверности (Н. Никол, С. Уокер [435, с. 105]). Во-вторых, коррупционные действия наиболее значительный ущерб наносят развивающимся странам (А. Шлейфер, Р. Вишня [1027]). В-третьих, «чем более дезорганизована система коррупции, тем выше связанные с ней издержки [435, с. 25].)

О.Обасанджо выделяет крупную, мелкую и международную коррупцию [141, с. 580]. Л. Севаньяна справедливо подчеркивает, что следует делать принципиальное различие между «крупной коррупцией» состоятельных чиновников, озабоченных поисками еще большего богатства (или министров, отдающих подряд неконкурентоспособным участникам тендера за определенный процент в свою пользу [1179, 1979, т. 1, № 2, с. 7]), и «мелкой коррупцией» плохо оплачиваемых служащих, которые вынуждены использовать её в качестве средства выживания [1024, с. 106]. Авторы «Комментариев к Конвенции о борьбе с дачей взяток иностранным государственным должностным лицам при осуществлении международных деловых операций» фактически не рассматривают небольшие «поощрительные выплаты» в качестве преступления [435, с. 325]. Сходного мнения придерживался Г. Бреттон, уподоблявший мелкую коррупцию незаконным выплатам в рамках своего рода системы «социального страхования» [631, с. 222], а также один из ведущих политических деятелей Нигерии конца 1970-х - начала 1980-х годов Вазири Ибрагим. Он считал, что мелкая коррупция (например, 10-найровая «взятка», полученная посыльным или клерком в офисе правительственного учреждения) представляет собой компенсацию низкого государственного жалования и, в сущности, необходима для выживания семей значительной части служащих. Как правило, с мелкой коррупцией соседствуют так называемые «лакейские взятки» - деньги, открыто выплачиваемые «на чай», - которые в Кении получили название ТКК (Toa Kitu Kidogo) – [893, c. 97].

Данный вид коррупции не следует смешивать с «чаевыми» в чистом виде, которыми в Нигерии оплачиваются (причем, авансом) едва ли не все виды услуг бытового характера [639, с. 20]. В этом смысле, вероятно, правомерно говорить о наличии в Африке широкого пласта бытовой коррупции, которая создает благоприятную среду, но не обязательно коррелирует с экономической и политической коррупцией в их «классическом» виде.

Другими проявлениями феномена мелкой коррупции - социальную опасность которого отнюдь не следует преуменьшать, согласно Ли Мутоге, может служить повсеместное взяточничество (при продаже фермы, получении экспортной лицензии и т. д.) или извращенные и экономически нецелесообразные критерии приема на работу (по принципу не «что ты знаешь», а «кого ты знаешь») – [893, с. 97]. П. Буйоя отмечает, что мелкая коррупция в рамках гражданской службы часто выражается в торговле благосклонностью и некотором «оттоке» общественных фондов [640, с. 86]. К. Иорембер подчеркивал, что в условиях Второй республики в Нигерии некоторые виды правительственных выплат вообще не производились до тех пор, пока свои отчисления не получали все чиновники, так или иначе контролировавшие различные стадии процесса происхождения денег до их официального получателя [774, с. 6].

Достаточно распространенным критерием сегментации коррупции служат различные варианты её разбивки на традиционную и современную. Большинство исследователей этого вопроса не обнаруживают прямой генетической связи между традиционной практикой, походящей на современную коррупцию, и нынешними формами коррупции. Рональд Райт и Эдгар Симпкинс полагают, что современная коррупция - это в основном результат извращения традиционных обычаев, а не перенос их в новый политический контекст [1089, с. 33-45]. Некоторые авторы увязывают понятие коррупции с процессом модернизации и (или) вестернизации. Согласно Хантингтону, коррупция имеет прямое отношение к модернизации. По его мнению, в ходе процесса общественной трансформации внедряются иностранные нормы, идеи и модели поведения, что сводит на нет достижения местной культуры и оборачивается дегенерацией устоявшихся этических стандартов. М. Макмаллан отмечает, что коррупция представляет собой следствие конфликта между старыми обычаями и новыми (колониальными и постколониальными) формами правления [864, с. 181-200]. Ле Вайн придерживается той точки зрения, что связь между традиционной политикой и современной политической коррупцией (в Гане) существует, но её нельзя назвать прямой. Эту связь можно уловить лишь в восприятии обществом того, что составляет злоупотребление должностного лица. Формы и нормы общественной жизни меняются, подчеркивает Ле Вайн, но до сих пор считается предосудительным как для традиционного вождя, так и для госслужащего несанкционированное использование вверенных ему политических товаров в личных целях [822, с. 85].

В племенном обществе западноафриканских стран, пишет Р. Джордан, дарообмен был частью повседневной жизни, которая практически не разграничивалась на частную и общественную (служебную). Социально-политическая модернизация и внедрение товарно-денежной экономики, во-первых, увеличили размеры подарков, а, во-вторых, изменили их функциональный смысл, превратив во взятки [785, с. 251]. «С первых дней колониального периода, - подчеркивает Джордан, - некоторые из высших должностных лиц африканского происхождения, получившие высокие посты в администрации, были уличены во взяточничестве и коррупции. Англичанам по этой причине пришлось исключить африканцев из числа кандидатов на старшие должности. Позднее эти факты использовались колониальным режимом для оправдания проволочек с массовой африканизацией гражданской службы. Правда, с точки зрения африканца брать деньги у богатого (и неафриканского) режима не обязательно рассматривалось как морально неоправданное действие» [785, с. 250].

Стремясь развенчать якобы господствующий на Севере миф о том, что коррупция - это часть культуры Юга, О. Обасанджо изложил в 1994 г. идеи во многом совпадавшие с позицией Джордана. «В представлении африканцев о признательности и гостеприимстве, - отмечал Обасанджо, - подарок обычно служит опознавательным знаком. Его не требуют. Ценность его заключается скорее в самом духе (дарения. - Л. Г.), чем в материальной стоимости. Его преподносят открыто и никогда - в втайне. Если подарок слишком дорог, это вызывает замешательство и его возвращают. Пожалуй, коррупция извращает и уничтожает этот аспект нашей древней культуры» [141, с. 60].

Ле Вайн справедливо констатирует, что некоторые обычаи в традиционном ганском обществе (например, денежные подарки вождям, выплаты, связанные с браком, земельными сделками и т. д.) внешне напоминают современную коррупцию. Однако подлинный социально-правовой смысл таких платежей заключался, прежде всего, в подтверждении политических обязательств, заверении в лояльности, либо в закреплении того или иного договора. Обмен подарками в Гане носил преимущественно символический характер. Так, желая продемонстрировать свое великодушие и щедрость, вождь во время некоторых церемоний мог наделять своих придворных и других подданных пальмовым вином, цыплятами, ямсом. Подданные же, со своей стороны, преподносили символические подарки правителю, когда он посещал их деревни. Разновидностью этого обычая служили совместные возлияния, в ходе которых в прежние времена использовалось пальмовое вино или алкогольный напиток, приготовленный на основе бататов, а позднее - шнабс марки «Кайзер» или пиво. Обычай строго ограничивал как размер дарений, так и возможности самообогащения традиционных правителей. Тех же вождей, которые незаконно присваивали собственность «короны» или своих подданных, допускали растраты, вымогательство или иным способом уменьшали «политические ресурсы» общины ожидало наказание вплоть до смещения с трона. Явно негативным было и отношение ганцев к тем претендентам на престол, которые шли на тайный подкуп лиц, определявших кандидатуру будущего правителя [822, с. 82-83]. К аналогичному выводу приходит и Кофи Бусиа, писавший, что деятельность вождей подлежала различным проверкам, а на недобросовестных правителей накладывались санкции [33, с. 50].

Указывая на «узду обычаев, туго натянутую на власть», Ле Вайн, тем не менее, отмечает, что еще в доколониальный период в среде некоторых политиков культивировался принцип: «Хватай, если можешь!», а образ политической системы, свободной от коррупции, который порой приписывается древней Гане, скорее всего, обманчив. В годы колониальной зависимости, согласно утверждению властей, практика обмена подарками, совместные возлияния и т. п., которые первоначально не могли рассматриваться в качестве взяточничества, постепенно выродились в коррупцию. По мере распространения товарно-денежных отношений утрачивалась и традиционная лояльность правителей по отношению к подданным. Превратившись в бизнесменов или владельцев плантаций какао, вожди - часто в целях погашения своих личных долгов - незаконно присваивали собственность «короны» или активы казначейства туземных властей. Повсеместной практикой стали и взятки, выплачивавшиеся выборщикам нового правителя [822, с. 83-84].

В другой своей работе «Политическая коррупция и неформальная политика» [см. 823] В. Ле Вайн утверждает, что колониализм принес не коррупцию, а набор институтов, технологий, норм и ценностей, чуждых Африке. В ходе постоянных контактов с европейцами менялись традиционные представления и сам спектр политических товаров и ресурсов, которыми (уже в форме должностей, кредитов, стипендий, контрактов) начинали манипулировать представители «августейших» фамилий. Их клиенты, со своей стороны, поддерживали патронов в процессе сбора налогов и особенно организации электората накануне и в ходе выборов. Так, распорядителями политических товаров и ресурсов оказались магнаты в Северной Нигерии, ганва - в Бурунди, шейхи - в Сенегале, вожди саза - в Буганде, а также ряд традиционных правителей в БСК, Гане, Нигере, Верхней Вольте. Играя роль политических брокеров (элемента, связывающего традиционную политсистему и «формирующуюся современную политику»), данная группа лиц нередко добивалась большего, чем члены тех властных структур, которые строго следовали традиционным и колониальным нормам политического процесса. Вместе с тем в колониальный период ни британские, ни собственно ганские должностные лица не могли извлечь большой личной выгоды из коррупции в силу строгого бюрократического контроля, действовавшего в организациях и учреждениях колониальной администрации [822, с. 16-18].

После провозглашения суверенитета те политики, которые включились в общественную жизнь Ганы еще в колониальный период, зачастую пытались выступить в качестве квазивождей и в своих корыстных интересах манипулировать, например, обычаем преподносить подарки. Отсюда наметилась тенденция к «легитимизации» (разумеется, с новым социально-экономическим содержанием) подарков за несение службы, «туров по бушу» (поездок должностных лиц с целью получения различных подношений) и других «старинных обычаев» [822, с. 83-84].

С точки зрения Г. Бреттона, коррупция, лежащая в основе власти и влияния, - это результат взаимодействия аналогичного явления, издавна существовавшего в западноафриканских обществах, и процессов модернизации, вестернизации, развития и роста. Именно поэтому, подчеркивает Бреттон, часто очень трудно провести демаркационную линию между подарком традиционного типа, преподносимым местному правителю, и взяткой в современном смысле этого слова. Более того, прослеживая динамику данного процесса, Бреттон делает не бесспорный, но заслуживающий внимания вывод о том, что традиционные правители были предрасположены к адаптации «умеренных форм взяточничества». Подобная восприимчивость значительно облегчала коррупционное воздействие на них со стороны колониальных властей, а позднее и национальных правительств [631, с. 124].

К. Клэпнэм в своем анализе генезиса коррупции идет еще дальше. Он делает вывод, что коррупция в развивающихся странах - это результат функционирования системы политико-административного неопатримониализма, а клиентелизм является одной из форм коррупции. Однако глубинные истоки коррупции лежат в области столкновения традиции с деятельностью современного государства, слабо контролирующего свой административный аппарат, деятельность иностранных фирм и процессы имущественной дифференциации общества [648, с. 48-59].

Другие авторы в качестве источников коррупции обычно называют несовершенство законодательства; «зарегулированность» хозяйственных и политических отношений [363, с. 41]; слабый или «избирательный» контроль компетентных госорганов [452, с. 24; 403, с. 32]; сужение сферы подлинно демократического правления [21, с. 16]; и даже высокую концентрацию «во властных структурах людей с наихудшими человеческими качествами» [330, с. 89]. При этом потенциальные и реальные носители коррупционных отношений, как правило, рассматривают власть в качестве «высокодоходного финансового инструмента». Профессор Жан Картье-Брессон находит коренные причины распространения коррупции в слабой системе сдержек и противовесов; отходе от веберианской модели и трудностях в государственном строительстве; а также действии законов, которые не соответствуют реальному положению дел в обществе. Что касается возможных причин появления коррупции, Картье-Брессон видит их в низкой зарплате госслужащих; протекционистских мерах; «нехватке общественных товаров и услуг», особенностях начальной стадии процесса реформ [435, с. 16-19].

Ж. Картье_Брессон, И. Хорс и некоторые другие авторы указывают на связь между коррупцией и стремлением к извлечению ренты. Центр развития ОЭСР, проводивший в рамках программы PACT трехлетнее исследование условий коррупционного развития Бенина, Боливии, Марокко, Пакистана и Филиппин, пришел к следующим выводам. «На всех уровнях предоставление политических и административных постов или должностей, которые позволяют использовать в своих интересах экономические ренты (например, через контроль предоставления концессий на разработку природных ресурсов или лицензий на импорт) может быть подвержено влиянию потенциальных возможностей и ресурсов, которые за ними стоят. Происходящий в результате обмен экономических привилегий на политическую поддержку или лояльность укрепляет баланс политических сил» [435, с. 205-206].

Глубинные причины фактической институционализации коррупции, вероятно, не следует искать в наборе черт национального характера, либо особенностях культурной традиции (включая престижные расходы) этносов, проживающих в Нигерии или другой африканской стране. В то же время определенным упрощением представляются и попытки усматривать истоки коррупции только в негативном воздействии западной цивилизации. Наконец, нельзя сводить возникновение данного феномена и к практике чрезмерной регламентации хозяйственной и социальной жизни или сбоям в функционировании современных систем экономического и политического управления. (В этом смысле любопытен вывод Б. Харрисса-Уайта и Дж. Уайта, которые писали, что либерализация хозяйства и демократизация политической жизни в ряде крупных развивающихся стран не привели к снижению уровня коррупции, как предсказывали многие исследователи данного феномена [746].) По-видимому, коррупция, как сложное социальное явление представляет собой объект, объединяющий эти и многие другие исходные элементы.

В качестве важных источников африканской коррупции - наряду с её «традиционными корнями» - Г. Бреттон указывает на свойственное политическим системам стран этого региона слабое разделение властей и нерасчлененность общественных и частных интересов, а также рост нефтяных доходов (в Нигерии), которые открыли перед чиновниками колоссальные возможности для преступного манипулирования общественными фондами [631, с. 124]. Ле Вайн полагает, что одной из причин возникновения коррупции служит монополия должностных лиц на информацию, используемую ими в корыстных целях [822, с. 222]. Ли Мутога подчеркивает, что своим процветанием африканская коррупция обязана отсутствию отчетности государственных и политических работников и «непрозрачности» процессов их служебной деятельности [893, с. 96]. Дэвид Уиндер относит распространение коррупции в Нигерии на счет «тяжелого детства» чиновников, которые пытались компенсировать большими взятками свою бедность в прошлом. О. Аволово в качестве источника фаворитизма, непотизма, взяточничества и других форм коррупции называет некомпетентность и малообразованность лиц, которые занимали в Нигерии 1960-х годов ответственные государственные посты, хотя, обладая столь низким уровнем подготовки, никогда не могли бы рассчитывать на высокие должности в управленческих структурах частного сектора [см. 169 ].

Благоприятным климатом для расцвета политической коррупции во многих странах Западной Африки, бесспорно, служат напряженные межэтнические отношения, периодическое обострение которых (зачастую обусловленное непотизмом и регионализмом), в свою очередь, создает предпосылки для нового витка развития коррупции. Основываясь на анализе ганского материала, к подобному выводу приходят Герберт Верлин и В. Ле Вайн [822, с. 153]. Самир Амин [581, с. 184], Г. Бретттон и ряд других авторов усматривают один из важных источников коррупции в умонастроениях местных бизнесменов, которые в надежде получить освобождение от налогов или добиться выгодного, но заведомо невыполнимого контракта, не колеблясь «вступают в запрещенные, если не противозаконные отношения с должностными лицами» [631, с. 219]. Развитие коррупции стимулируется частным бизнесом и путем «целевых» пожертвований в кассы партий для получения конкретных экономических выгод в будущем. В некоторых африканских странах действует и противоположный процесс. Выражающийся в полупринудительном не целевом финансировании влиятельных политических организаций, которое обусловлено давлением политиков регионального уровня на местные деловые круги в период проведения предвыборных кампаний.

Роль иностранного бизнеса в коррупционном развитии стран «третьего мира» находила во второй половине ХХ в. две полярно противоположные оценки. Одна из них, подчеркивает Дж. Поуп, была достаточно просто сформулирована бывшим замбийским министром и сторонником «Трансперенси Интернэшнл» Роджером Чонгве, который, кстати, вышел из правительства в знак протеста против широко распространившейся практики кик-бэк и взяточничества. Он, в частности, утверждал: «Коррупция остается коррупцией, где бы она себя не проявляла - в Англии или в Замбии. Это истощение ресурсов страны». Второй подход состоял в том, что компании стран экономически развитого Севера только с помощью подкупа могут продвигать свой бизнес в афро-азиатском регионе, ибо «этого требует культура Юга» [979, с. 140-141]. Явно затянувшийся процесс взаимного перекладывания Севером и Югом вины за бурное развитие взяточничества, по мнению М. Пита, завершился лишь благодаря вмешательству ОЭСР [435, с. 68].

В 1970-1980-е, но особенно в 1990-е годы, большое распространение получила точка зрения о том, что если не источником появления, то по крайней мере решающим фактором развития коррупции в африканских странах служит незаконная деятельность иностранных компаний. Управляющие-экспатрианты, пишет Т. Биерстекер, дают нигерийским менеджерам лишь туманные директивы по «выполнению работы». Однако ожидается, что нигерийские сотрудники той или иной иностранной фирмы полностью используют свои местные связи и никого не беспокоит какими средствами будут достигнуты нужные результаты [620, с. 270].

Г. Муди-Стюарт приводит классический набор «причин», толкающих администрации иностранных фирм на подкуп африканских чиновников. Первое - необходимость реализовать не выдерживающие конкуренции товары или услуги низкого качества. Второе - желание продать товары или услуги, которые вообще не требуются стране-покупателю. Третье - «Мы делаем это только потому, что все так делают». Руководители иностранных компаний, отрицающие факты незаконных выплат высокопоставленным чиновникам в африканских странах, по свидетельству Муди-Стюарта, либо просто лукавят, либо не знают, что творится в их собственных организациях, либо занимают настолько прочное положение в деловых кругах, что могут позволить себе принципиально не платить взяток и отказываться даже от крупных контрактов [880, с. 74-76; 881].

О. Обасанджо отмечает следующие доводы иностранных менеджеров о допустимости участия в коррупционной практике. Коррупция в «третьем мире» - факт повседневной жизни. Взятка - это взнос в экономику развивающейся страны, повышающий доход старших чиновников до необходимого уровня. Примечательно, что некоторые европейские страны даже разрешают делать налоговые скидки на взятки, уровень и объем которых определяется в зависимости от того, где действует данная компания. При этом размер скидки зависит от валовой стоимости сделки, а документальное подтверждение реального платежа не требуется [141, с. 59]. Сходной точки зрения придерживался Поуп. Он писал, что во многих развивающихся странах коррупция фактически поощрялась иностранными корпорациями, зарубежные взятки которых рассматривались как не облагаемые налогом расходы [980, с. 74].

В уже упоминавшемся Индексе восприятия коррупции отмечалось, что коррупция в международной торговле в определенной степени вызывается экспортирующими организациями промышленно развитых стран, которые смогли подавить это явление у себя дома, но оказались вовлеченными в подкуп зарубежных чиновников. Учитывая важность этой проблемы, разработчики КПИ предполагали даже выпустить «Индекс предрасположенности к взяточничеству лидирующих стран-экспортеров».

Социально-административный и отчасти технико-организационный аспекты коррупционного взаимодействия иностранного капитала и африканской госбюрократии послужили предметом исследования английского политэконома Терезы Тёрнер. В 1970-е годы она разработала концепцию «коммерческого треугольника», члены которого вовлекались в сделки по продаже в африканской стране продукции иностранных фирм. Первое действующее лицо этого треугольника - «бизнесмен, уполномоченный многонациональной корпорацией; второе - местный посредник из частного сектора; третье - государственный чиновник, помогающий иностранному бизнесмену получить доступ на местный рынок» [1062, с. 167]. Деятельность «коммерческого треугольника» протекает следующим образом: «Иностранный бизнесмен приезжает в страну, чтобы продать продукцию своей фирмы. Он нанимает местного жителя в качестве посредника в работе с государством. Если контракт материализуется, государственный служащий обычно получает вознаграждение вместе с установленной оплатой услуг посредника» [1062, с. 167]. Конечно, отмечает Т. Тёрнер, в реальной жизни эта схема варьируется, особенно с тех пор, как государство не только заключает контракты, но также определяет условия покупки нефти, сельскохозяйственной продукции или регистрации делового предприятия. Однако описанный принцип действия коммерческой триады является основным.

Указывая, что представители иностранных фирм иногда устанавливают непосредственные контакты со служащими госаппарата, Тёрнер считает этот вариант малоперспективным. Она пишет, что именно посредники обладают привилегией доступа к правительственным чиновникам, которые наделены правом принимать ответственные решения. Группа посредников, обеспечивающая проникновение иностранных бизнесменов на нигерийский рынок, отчасти тоже состоит из иностранцев, например, левантийцев, индийцев, китайцев. «В более формализованной части «промежуточного» сектора бизнесмены выступают в роли импортеров, экспортеров, представителей иностранных торговцев и фирм, специализирующихся на маркетинге, уполномоченных зарубежных фирм, стремящихся получить особые контракты, маклеров по вопросам устройства на работу, советников, толкачей-лоббистов, посредников, брокеров, агентов, лиц, обеспечивающих контакты, и советников всех мастей. За свои услуги посредники получают предварительный гонорар и часто премию, когда контракт или нужная связь реализована. Часть их дохода обычно составляет оплату услуг правительственных чиновников, которые обеспечили заключение сделки» [1062, с. 168].

Посредники зависят от отношений с государством и иностранными фирмами. Их подчиненное, промежуточное положение предопределяет ожесточенную конкуренцию различных групп давления, как внутри частного, так и других секторов страны. Эта напряженная ситуация обостряется еще и тем, что крупных государственных чиновников гораздо меньше, чем посредников, для которых доступ к правительственным служащим все более ограничивается. Зачастую посредники не могут оказать иностранным бизнесменам необходимой помощи в деле установления особых контактов и отношений с влиятельными служащими госаппарата, что, кстати, объясняет большие размеры вознаграждения за услуги этого рода. Тёрнер констатирует широкий размах конкуренции среди африканских бизнесменов, стремящихся найти доступ к высокопоставленным государственным деятелям и указывают, что шансы многих посредников в этой области невелики.

В странах торгового капитализма, отмечает Т. Тёрнер, господствующий класс бизнесменов не включает промышленных капиталистов. Почти полное отсутствие промышленного предпринимательства, по мнению Тернер, объясняется не только засильем иностранных фирм, нехваткой капиталов или более прибыльными альтернативами. Одна из важных тому причин заключается в том, что многие местные специалисты, получившие техническое или управленческое образование, становятся посредниками, а не капиталистами. Большое число квалифицированных бухгалтеров, деловых администраторов, юристов не работает по профессии, а стремится реализовать многообещающие возможности в коммерческой сфере. Деятельность посредника не требует значительного капитала, не обязывает конкурировать с иностранными фирмами и главное может легко принести прибыль. Именно в этом Т. Тёрнер видит основу «увековечивания» торгового капитализма, который способствует беспрецедентному обогащению местных и иностранных бизнесменов [1062, с. 169].