Альбом Шаллан: скальный демон 2 страница

— Наш долг говорить ей правду.

— Мы говорим! — воскликнул Лан. — Она избрана Всемогущим, не так ли? Жена короля Элокара правит, пока он сражается в священной войне Возмездия против убийц короля на Разрушенных равнинах. Ее жизнь совсем не легка.

— Она устраивает пиры каждый вечер, — прошептала Пай. — Королева погрязла в чревоугодии и невоздержанности, бросает деньги на ветер, пока остальной Алеткар увядает. Люди в отдаленных городах страдают от голода, посылая сюда запасы продовольствия, и считают, что их направят нуждающимся солдатам. Пища гниет, потому что королеву нельзя побеспокоить.

— На Разрушенных равнинах достаточно продовольствия, — ответил Лан. — У них там драгоценные камни чуть ли не из ушей выскакивают. И здесь тоже никто не страдает от голода. Ты преувеличиваешь. Все в порядке.

— Если ты королева или один из ее лакеев, то да. Она даже отменила Пир нищих. Это достойно порицания.

Лан мысленно зарычал. С этой... с этой девицей будет непросто. Как ее убедить? Он не хотел, чтобы дитя затеяло что-то, от чего могло пострадать. Ну, или он сам. В основном он сам.

Они вошли в главный восточный зал. Расположенные здесь выточенные колонны считались одним из величайших произведений искусства всех времен, а их историю можно было проследить вплоть до темных дней. Покрытие пола отличалось искусностью — глянцевое золото под преобразованными лентами кристаллов. Казалось, что по мозаичному полу текут ручейки. Потолок украшал сам Оолелен, великий художник-ардент, изобразивший шторм, дующий с востока.

Судя по почтению, выраженному Пай, все это могло с таким же успехом быть крэмом в канаве. Похоже, она видела только снующих вокруг ардентов, созерцающих красоту. И жующих. И сочиняющих новые поэмы для ее величества. Хотя сам Лан, честно говоря, избегал подобного. Слишком напоминало работу.

Возможно, причиной такого отношения Пай являлась остаточная зависть. Некоторые арденты завидовали тем, кого приблизила к себе королева. Лан попытался объяснить, какая роскошь теперь в ее распоряжении: горячие ванны, катание на лошадях из личных конюшен королевы, музыка и искусство...

Лицо Пай мрачнело все больше. Вот так беспокойство. Этот подход не сработал. Новый план.

— Пойдем-ка, — проговорил Лан, направляя девушку к ступеням. — Хочу тебе кое-что показать.

Ступени вились через весь дворцовый комплекс. Ему нравилось это место, каждая его мельчайшая часть. Белые каменные стены, золотистые лампы со сферами и дыхание старины. Холинар никогда не подвергался разграблению. Он был одним из немногих восточных городов, избежавших подобной судьбы после падения Теократии. Однажды дворец горел, но пламя погасло после того, как уничтожило восточное крыло. Событие назвали чудом Ренера — налетел сверхшторм и потушил огонь. Лан мог бы поклясться, что здесь до сих пор пахло гарью, триста лет спустя. И...

А, верно. Девушка. Они продолжили спускаться по ступеням и в конце концов оказались в помещениях дворцовой кухни. Обед уже закончился, но никто не помешал Лану ухватить со стойки тарелку с поджаренным по-хердазиански хлебом, когда они проходили мимо. Для любимцев королевы, которые могли проголодаться в любое время, оставляли множество лакомств. Работа подхалимом вызывала аппетит.

— Пытаетесь соблазнить меня экзотическими блюдами? — спросила Пай. — Последние пять лет на каждый прием пищи я съедала только миску вареного таллия и по особенным случаям кусочек фрукта. Такое на меня не подействует.

Лан замер на месте.

— Ты ведь не серьезно, да?

Она кивнула.

— Что с тобой не так?

Девушка покраснела от смущения.

— Я принадлежу девотарию Отрицания. Я хотела испытать, каково это, отринуть физические нужды моего...

— Все оказалось хуже, чем я думал, — произнес Лан, взяв ее под руку и потащив через кухню.

В задней части помещения обнаружилась дверь, ведущая наружу, в служебный двор, куда доставляли припасы и выносили мусор. Там, защищенные навесом от дождя, высились груды несъеденной пищи.

Пай ахнула.

— Какое расточительство! Вы привели меня сюда, чтобы я не устроила шторм? У вас получилось прямо противоположное!

— Раньше одна из ардентов занималась тем, что распределяла пищу среди бедняков, — проговорил Лан. — Она умерла пару лет назад. С тех пор ее дело пытались продолжить другие, но не сильно преуспели. В конечном итоге пищу выносят и обычно оставляют на площади для попрошаек. К тому времени она сгнивает практически полностью.

Шторма, он практически чувствовал жар ее ярости.

— Если теперь, — продолжил Лан, — среди нас жила бы ардент, жаждущая творить добро, подумай, чего бы она могла добиться. Ведь у нее появился бы шанс накормить сотни людей с помощью того, что расходуется попусту.

Пай оглядела груды гниющих фруктов, открытые мешки с зерном, теперь испорченные дождем.

— Теперь же давай посмотрим на ситуацию под другим углом. Если бы какой-то ардент попытался лишить нас того, что мы имеем... ну, что могло бы с ним случиться?

— Это угроза? — тихо спросила Пай. — Я не боюсь физической расправы.

— Шторма, — ответил Лан. — Ты думаешь, что мы... Девочка, есть другие люди, чтобы одевать мне на ноги тапочки по утрам. Не глупи. Мы не собираемся причинять тебе вред. Слишком много хлопот. — Он поежился. — Тебя отошлют обратно, быстро и тихо.

— Этого я тоже не боюсь.

— Сомневаюсь, что ты вообще чего-либо боишься, кроме, может быть, того, чтобы немного поразвлечься. Но кто выиграет, если мы отошлем тебя прочь? Наши жизни не изменятся, королева останется той же, а пища во дворе будет по-прежнему портиться. Но если ты останешься, то сможешь принести пользу. Кто знает, возможно, твой пример поможет измениться всем нам, а?

Лан похлопал ее по плечу.

— Подумай об этом пару минут. Я пока доем хлеб.

Он отошел в сторону, несколько раз оглянувшись через плечо. Пай уселась около груд гниющей еды и уставилась на нее. Похоже, девушку не смущал неприятный запах.

Лан наблюдал за ней изнутри, пока ему не надоело. Когда он вернулся с послеобеденного массажа, она по-прежнему сидела на том же месте. Он поужинал на кухне, которая не отличалась чрезмерной роскошью. Девушка была явно слишком заинтересована грудами мусора.

Наконец он приблизился к ней неспешным шагом.

— Разве вас не терзают вопросы? — спросила Пай, уставившись на мусор под моросящим дождем. — Разве вы никогда не задумывались о цене вашего обжорства?

— Цене? — спросил Лан. — Я уже говорил, что никто не голодает из-за того, что мы...

— Я имею в виду не денежную цену, — прошептала девушка. — Я говорю о цене духовной. Касательно вас и тех, кто вокруг. Все неправильно.

— О, все не так уж плохо, — произнес Лан, усаживаясь.

— Нет, плохо. Лан, дело не только в королеве с ее расточительными пирами. До нее, когда король Гавилар предавался охоте и войне, а княжества враждовали друг с другом, было не лучше. До народа доходят вести о славных битвах на Разрушенных равнинах, о тамошних богатствах, но ничего из них никогда не попадает сюда, к нам. Разве кому-то из алети еще есть дело до Всемогущего? Конечно, его именем проклинают. Конечно, говорят о Герольдах, сжигают глифпары. Но что делают люди? Меняют ли они свои жизни? Прислушиваются ли к «Спорам»? Преображают, улучшают ли они свои души, стремясь к чему-то более великому, чему-то лучшему?

— У них есть призвания, — проговорил Лан, нервно потирая пальцы. Значит, фанатичка? — Девотарии помогают.

Пай покачала головой.

— Почему мы больше не слышим Его, Лан? Герольды провозгласили, что мы одержали верх над Несущими Пустоту, что Ахаритиам стал величайшей победой человечества. Но не следовало ли Ему послать их говорить с нами, направлять нас? Почему они не появились во времена Теократии и не осудили нас? Если то, что делала церковь, было настоящим злом, почему Всемогущий не сказал свое слово против?

— Я... Ты ведь не хочешь, чтобы мы опять вернулись к прошлому?

Лан вытащил носовой платок и протер шею и голову. Чем дальше, тем больше их разговор заходил в тупик.

— Я не знаю, к чему нам нужно стремиться, — прошептала девушка. — Я только уверена: что-то неправильно. Все это просто очень неправильно.

Она взглянула на него и поднялась на ноги.

— Я принимаю ваше предложение.

— Правда?

— Я не покину Холинар, — сказала Пай. — Останусь здесь и принесу ту пользу, что смогу.

— Ты не станешь источником беспокойства для других ардентов?

— Моя проблема не связана с ардентами, — ответила она, протянув руку, чтобы помочь ему подняться на ноги. — Я просто попытаюсь стать хорошим примером для тех, кто последует за мной.

— Что ж, ладно. Судя по всему, отличный выбор.

Пай ушла, а Лан слегка коснулся головы. Она ничего не пообещала, по крайней мере, не напрямую. Он не знал, стоит ли волноваться по этому поводу.

Как оказалось, волноваться стоило, и сильно.

На следующее утро Лан вошел в Народный зал — большое открытое строение в тени дворца, где король или королева рассматривали дела простых людей. Перешептывающаяся толпа испуганных ардентов стояла прямо за внешней границей.

Лан уже слышал в чем дело, но хотел увидеть все лично. Он протолкался вперед. На полу на коленях сидела Пай, склонив голову. Очевидно, она рисовала всю ночь, вычерчивая глифы при свете сфер. Никто ничего не заметил. Зал обычно тщательно закрывали, когда он не использовался, и Пай начала превращать задуманное в жизнь гораздо позже того, как все легли спать или напились.

Десять больших глифов, нарисованных прямо на каменном полу, сходились у возвышения с королевским общественным троном. Глифы представляли собой десять греховных атрибутов, соответствующих десяти дуракам. Рядом с каждым глифом женским почерком был выведен параграф, объясняющий, почему королева являла собой пример каждого из дураков.

Лан читал с ужасом. Это... это была не просто критика. Это было осуждение всей системы правления, светлоглазых и самого трона!

Пай казнили на следующее утро.

Вечером вспыхнули массовые беспорядки.

Голос в глубине разума Эшонай по-прежнему кричал. Даже когда она не настраивала старый ритм мира. Чтобы его заглушить, она старалась занять себя, прогуливаясь по идеально круглому плато сразу за Нараком, где часто тренировались солдаты.

Ее народ превратился во что-то старое, но в то же время что-то новое. Что-то могущественное. Они выстроились рядами на плато, напевая в ритме ярости. Эшонай сгруппировала их в соответствии с имевшимся боевым опытом. Новая форма не делала из тебя солдата. Многие всю жизнь оставались рабочими.

Они сыграют свою роль. Помогут добиться великих целей.

— Придут алети, — сказала Венли, широко шагая рядом с Эшонай.

Сестра рассеянно вызывала энергию к ладони и позволяла ей свободно струиться между двух пальцев. В этой форме она часто улыбалась, но во всем остальном, похоже, совсем не изменилась.

Эшонай понимала, что с ней самой произошли перемены. Но Венли... Венли вела себя как обычно.

Что-то в происходящем было неправильно.

— Разведчик, приславший сообщение, уверен, — продолжила Венли. — Твой визит к Терновнику, по всей видимости, побудил их к действиям, и люди планируют нанести удар по Нараку всеми своими силами. Конечно, это по-прежнему может обернуться катастрофой.

— Нет, — ответила Эшонай. — Нет. Все просто идеально.

Венли взглянула на нее, остановившись посреди каменного поля.

— Нам больше не нужно тренироваться. Мы должны действовать прямо сейчас и призвать сверхшторм.

— Мы призовем его, когда люди будут близко.

— Почему? Давай вызовем его сегодня вечером.

— Что за глупости? — проговорила Эшонай. — Это инструмент для использования в битве. Если мы вызовем неожиданный шторм сейчас, алети не придут, и мы не выиграем войну. Нужно подождать.

Венли, казалось, задумалась. В конце концов она улыбнулась и кивнула.

— Что ты знаешь такого, о чем не говоришь мне? — требовательно спросила Эшонай, схватив сестру за плечо.

Улыбка Венли стала еще шире.

— Меня легко убедить. Нужно подождать. Все же шторм подует в неправильном направлении. Хотя, может быть, все остальные шторма дули в неправильном направлении, а этот будет первым, что подует как надо?

Неправильное направление?

— Откуда ты знаешь? Насчет направления?

— Из песен.

Из песен. Но... в них ничего не говорилось насчет...

Что-то глубоко внутри Эшонай подтолкнуло ее продолжить.

— Если это правда, — проговорила она, — то, чтобы поймать людей в ловушку, мы должны будем дождаться, пока они практически не доберутся до нас.

— Тогда так и поступим. Я займусь обучением. Наше оружие будет готово.

Венли говорила в ритме стремления, таком же, как старый ритм предвкушения, только более жестком.

Она отошла, присоединившись к своему партнеру и многим из ученых. В новой форме они явно чувствовали себя комфортно. Слишком комфортно. Они не могли пребывать в этой форме раньше... ведь так?

Эшонай подавила внутренние крики и отправилась готовить очередной батальон солдат. Она всегда ненавидела быть генералом. Какая ирония, что в итоге ее увековечат в песнях как военного лидера, который в конце концов сокрушил алети.

Таравангиан, король Харбранта, проснулся от того, что затекли мускулы и болела спина. Он не чувствовал себя глупым. Хороший знак.

Король со стоном приподнялся. Теперь боли стали постоянными, а его лучшие целители могли только качать головами и заверять, что он находится в сносной форме для своего возраста. В сносной форме. Его суставы трещали как дрова в костре, он не мог быстро встать, не потеряв при этом равновесие и не свалившись на пол. С возрастом действительно начинаешь испытывать страдания от предательства своего же тела.

Таравангиан сел в койке. Вода тихо билась о корпус судна, в воздухе пахло солью. Однако невдалеке были слышны голоса. Корабль пришвартовался в соответствии с графиком. Превосходно.

Как только он устроился поудобнее, один из слуг подошел со столиком, а второй — с теплой, влажной тканью, чтобы протереть его глаза и руки. Позади них ожидали королевские испытатели. Сколько времени прошло с тех пор, как Таравангиан оставался один, по-настоящему один? Задолго до появления этих болей.

Мабен постучала в открытую дверь и внесла на подносе утреннюю трапезу — кашу из тушеного с пряностями зерна. Считалось, что такая еда поддерживает его в хорошей форме, но на вкус она напоминала помои. Безвкусные помои. Мабен шагнула вперед, чтобы подать еду, но Мралл — тайленец в черной кожаной кирасе, бривший и голову, и брови, — остановил ее, положив ладонь на руку женщины.

— Сначала проверка, — произнес Мралл.

Таравангиан поднял глаза, встретившись взглядом со здоровяком. Мралл вполне мог бы нависать над горой и запугивать ветер. Все думали, что он служил начальником охраны Таравангиана. Правда была более неприятной.

Именно Мралл решал, проведет Таравангиан день как король или как заключенный.

— Вы хотя бы дали ему сначала покушать! — возразила Мабен.

— Сегодня важный день, — ответил Мралл, понизив голос. — Я хотел бы узнать результаты проверки.

— Но…

— У него есть право это требовать, Мабен, — проговорил Таравангиан. — Позволь ему.

Как только Мралл отступил назад, подошли испытатели — группа из трех штормстражей, носивших особенные эзотерические одеяния и головные уборы. Они поднесли несколько листов, исписанных цифрами и глифами. Сегодняшний вариант задач, расположенных в порядке увеличения сложности, которые он сам же и разработал в один из лучших дней.

Таравангиан нерешительно взялся за перо. Этим утром он не чувствовал себя глупым, но так было практически всегда. Только в худшие из дней он немедленно осознавал разницу. В такие дни его разум становился вязким, как смола, и он ощущал себя пленником собственного мозга, понимая, что с его рассудком что-то глубоко не в порядке.

К счастью, сегодня не наблюдалось ничего подобного. Он не был полным идиотом. В худшем случае, он окажется просто очень глупым.

Таравангиан приступил к проверке, решая те математические задачи, что были ему по силам. Это заняло большую часть часа, но в процессе король мог оценить свои способности. Как и ожидалось, сегодня он был не слишком умен, но и не глуп. Сегодня… он обычный.

Сгодится.

Таравангиан передал задачи штормстражам. Они посовещались вполголоса и обратились к Мраллу:

— Он в состоянии работать, — объявил один из них. — Он не может дополнять Диаграмму связующими комментариями, но может общаться без присмотра. Ему разрешается менять политический курс, если до вступления изменений в силу остается не менее трех дней, а также свободно выносить решения в суде.

Мралл кивнул, посмотрев на Таравангиана.

— Признаете ли вы данную оценку и эти ограничения, ваше величество?

— Да.

Мралл кивнул и отступил назад, позволяя Мабен подать Таравангиану завтрак.

Трио штормстражей сложили заполненные им бумаги и разошлись по своим каютам. Тесты были нелепой процедурой, отнимающей ценное время каждое утро. Тем не менее они являлись лучшим обнаруженным им способом определения своего состояния.

Для человека, который каждое утро просыпается с разным уровнем интеллекта, жизнь может оказаться очень непростой. Особенно когда весь мир, возможно, зависит от его гения и может рухнуть от его же идиотизма.

— Как там дела? — тихо спросил Таравангиан, принявшись за еду, которая успела остыть, пока длилась проверка.

— Ужасно, — ухмыльнулся Мралл. — Прямо как мы и хотели.

— Не радуйся страданиям, — ответил Таравангиан. — Даже если это наших рук дело. — Он зачерпнул немного каши. — И особенно, если это наших рук дело.

— Как пожелаете. Больше не повторится.

— Ты действительно можешь так просто измениться? — спросил король. — По желанию подавить эмоции?

— Конечно, — ответил Мралл.

Что-то в его ответе зацепило Таравангиана, какая-то нить смысла. Находись он в одном из своих более интеллектуальных состояний, можно было бы поразмышлять над этим, но сегодня король чувствовал, что мысли ускользают от него, как вода сквозь пальцы. Когда-то Таравангиан беспокоился об упущенных возможностях, но в конце концов смирился. Выдающиеся дни, как он выяснил, приносили свои собственные проблемы.

— Дайте мне посмотреть Диаграмму, — сказал Таравангиан. Что угодно, чтобы отвлечься от бурды, которую по их настояниям он должен есть.

Мралл отошел в сторону, позволив Адротагии, главе ученых Таравангиана, приблизиться с увесистым томом в кожаном переплете. Она положила его на стол перед королем и поклонилась.

Таравангиан коснулся кожаной обложки и на миг почувствовал... почтение? Действительно? Почитал ли он теперь хоть что-то? Ведь Бог умер, а следовательно воринизм — обман.

Но эта книга была святой. Он открыл ее на одной из отмеченных пером страниц. Внутри обнаружились каракули.

Маниакальные, помпезные, величественные каракули, которые были старательно скопированы со стен его бывшей спальни. Наброски, располагающиеся один поверх другого, списки цифр, казалось бы, не имеющие никакого смысла, линии поверх линий поверх линий текста, начертанные сведенной судорогой рукой.

Сумасшествие. И гениальность.

То здесь, то там Таравангиан находил свидетельства того, что почерк был его собственным. То, как он закруглял линию, как писал вдоль края стены — точно так же, как если бы писал по краю страницы и ему не хватало места. Он ничего не помнил. Перед ним лежал результат двадцати часов светлого безумия, времени, когда его разум стал подлинно гениальным.

— Не кажется ли тебе странным, Адро, — спросил Таравангиан ученую, — что гениальность и безумие очень похожи?

— Похожи? — переспросила Адротагия. — Варго, я не думаю, что они хоть в чем-то схожи.

Он и Адротагия выросли вместе, и она до сих пор называла Таравангиана его детским прозвищем. Ему нравилось. Прозвище напоминало о прошлых днях, до того, как началось все это.

— И в дни, когда я глуп, и в дни, когда я гениален, я не способен общаться с окружающими хоть сколько-нибудь осмысленно. Как будто... как будто я становлюсь шестерней, которая не вписывается в механизм. Слишком маленькая или слишком большая, неважно. Часы не работают.

— Я не думала об этом, — ответила Адротагия.

Когда Таравангиан пребывал в самом глупом состоянии, ему не разрешалось покидать свою комнату. Такие дни он проводил, забившись в угол и пуская слюни. Когда он бывал немного умнее, ему позволяли выходить под наблюдением. В такие ночи король рыдал над тем, что наделал, зная, что совершенные им зверства важны, но не понимая почему.

Будучи глупым, он не мог изменять законы. Занимательно, но когда он был слишком умен, он также не мог изменять законы. Таравангиан принял это решение после дня гениальности, в течение которого решил избавиться от всех проблем Харбранта несколькими очень рациональными указами. Например, потребовал, чтобы все жители прошли разработанный им самим тест на уровень интеллекта перед тем, как получить разрешение на заведение потомства.

С одной стороны, так гениально. С другой — так глупо.

«Не ты ли пошутила, Смотрящая в Ночи? — задавался он вопросом. — Это урок, который я должен выучить? Есть ли тебе вообще дело до уроков или то, что ты делаешь с нами, для тебя всего лишь забава?»

Таравангиан снова обратил внимание на книгу, Диаграмму. Великий план, который он разработал за единственный день непревзойденной гениальности. Тогда он тоже провел весь день, уставившись в стену. Он писал на ней, что-то бормоча все время, устанавливая закономерности, которые не были доступны ни одному человеку. Исписал все стены, пол и даже ту часть потолка, до которой смог дотянуться. Большая часть оказалась написана неизвестным шифром, который король изобрел сам, так как известные ему языки не могли передать все идеи в точности. К счастью, Таравангиан додумался выцарапать ключ к шифру на поверхности ночного столика, иначе они никогда бы не смогли понять его достойную восхищения работу.

Они и так едва могли разобрать смысл. Он перелистнул несколько страниц, в точности скопированных из той комнаты. Адротагия и другие ученые оставили то здесь, то там заметки о том, что могли бы значить разные рисунки и списки. Они пользовались женским шрифтом, который Таравангиан изучил много лет назад.

Заметка Адротагии на одной из страниц свидетельствовала о том, что изображенная рядом картинка была наброском мозаики на полу веденского дворца. Таравангиан задержался на странице. Возможно, она имела отношение к делам сегодняшнего дня. К несчастью, на данный момент он был недостаточно умен, чтобы понять большую часть смысла книги и ее секретов. Приходилось верить, что его более интеллектуальная версия самого себя права в трактовке еще более интеллектуальной версии — гения.

Таравангиан закрыл книгу и положил ложку.

— За дело.

Он встал и вышел из каюты, Мралл и Адротагия сопровождали его по бокам. Король выступил на солнечный свет, и перед его взором предстал догорающий прибрежный город с огромными ступенчатыми площадками, похожими на блюда или пластины сланцекорника. Остатки города скрыли их из вида и практически перелились через края. Когда-то этот вид был чудесным. Теперь почерневшие здания и даже дворец оказались уничтожены.

Веденар, один из величайших городов мира, уже мало чем отличался от груды мусора и пепла.

Таравангиан без дела стоял у перил. Когда прошлой ночью его корабль прибыл в гавань, город был усеян красными светящимися огнями горящих построек. Они казались живыми. Более живыми, чем то, что он видел теперь. Ветер дул от океана, подталкивая в спину, и уносил дым в сторону суши, прочь от корабля. Таравангиан практически не чувствовал запаха. Целый город сгорел буквально у него под носом, но весь смрад растаял на ветру.

Скоро наступит Плач. Возможно, он смоет какие-то следы разрушения.

— Пойдем, Варго, — сказала Адротагия. — Они ждут.

Таравангиан кивнул и последовал за ней в шлюпку, которая должна была отвезти их на берег. Когда-то в городе располагались просторные доки. Их не стало. Одна из фракций уничтожила их в попытке удержать остальных.

— Удивительно, — проговорил Мралл, устраиваясь в лодке рядом с королем.

— По-моему, ты говорил, что больше ничто тебя не порадует, — сказал Таравангиан, почувствовав, как свело желудок, когда его взгляд упал на одну из груд, видневшихся в городе. Тела.

— Так и есть, — ответил Мралл, — но я испытываю благоговейный трепет. Вы понимаете, что даже война Восьмидесяти между Эмулом и Тукаром, длившаяся шесть лет, не нанесла и близко такого опустошения? Джа Кевед сожрал сам себя за считанные месяцы!

— Преобразователи, — прошептала Адротагия.

Дело было не только в них. Даже пребывая в своем обычном болезненном состоянии, Таравангиан это понимал. Да, благодаря преобразователям, обеспечивающим армии едой и водой, войска могли передвигаться в быстром темпе — никакие повозки и обозы с припасами их не замедляли — и вступить в сражение за самый короткий срок. Но у Эмула и Тукара тоже имелись преобразователи.

Матросы начали грести к берегу.

— Это еще не все, — продолжил Мралл. — Каждый кронпринц попытался захватить столицу. И они все собрались в одном месте. Практически как на войне северных варваров, когда они назначают место и время, чтобы потрясти копьями и проорать угрозы. Только в данном случае обезлюдело целое королевство.

— Будем надеяться, Мралл, что ты преувеличиваешь, — ответил Таравангиан. — Нам понадобятся люди этого королевства.

Он отвернулся, сдерживая внезапно нахлынувшие эмоции, когда увидел тела на прибрежных камнях. Людей сбросили с ближайших скал в океан. Скальный гребень обычно закрывал доки от сверхштормов. Во время войны им воспользовались для убийств, одна армия оттеснила другую к обрыву.

Адротагия заметила его слезы и, хотя ничего не сказала, неодобрительно поджала губы. Ей не нравилось, что он становился чересчур эмоциональным, когда не мог похвастать высоким интеллектом. И в то же время Таравангиан точно знал, что пожилая женщина до сих пор каждое утро сжигала глифпару — молитву за своего покойного мужа. Странное проявление набожности для таких богохульников, как они.

— Какие новости сегодня из дома? — спросил Таравангиан, чтобы отвлечь внимание от вытираемых слез.

— Дова докладывает, что предсмертных слов, которые мы обнаруживаем, становится все меньше. Она не записала ни одного вчера и только две реплики днем ранее.

— Значит, Моэла движется, — проговорил Таравангиан. — Теперь точно. Вероятно, что-то привлекло это существо на западе.

Что теперь? Прекратит ли Таравангиан убийства? Его сердце страстно желало этого, но если им удастся обнаружить хотя бы один дополнительный проблеск будущего, один факт, который спасет сотни и тысячи, разве не стоит он всех жизней, что отнимал король?

— Прикажи Дове продолжать работу.

Подумать только, он не ожидал, что его договоренность вызовет преданность ардента. Диаграмма и ее члены не знали границ. Дова самостоятельно обнаружила, чем они занимаются, и им было необходимо либо принять ее в свои ряды, либо убить.

— Будет исполнено, — ответила Адротагия.

Гребцы добрались до более гладких, располагавшихся неподалеку камней в конце гавани, и спрыгнули в воду. Эти люди служили ему и были частью Диаграммы. Он им доверял, так как приходилось кому-то доверять.

— Ты изучила другой вопрос, с которым я обращался? — спросил Таравангиан.

— На него трудно получить ответ, — проговорила Адротагия. — Невозможно точно измерить интеллект человека, даже твоя проверка дает нам только приблизительный результат. Скорость, с которой ты отвечаешь на вопросы, и то, как именно ты на них отвечаешь... Ну, все это позволяет нам вынести оценку, но она очень грубая.

Гребцы подтянули их к каменистому берегу веревками. Дерево заскребло по камню с ужасным звуком. Но он хотя бы заглушал раздающиеся вокруг стоны.

Адротагия вынула из кармана листок и развернула его. На нем был изображен график. Точки располагались в виде закругленной выпуклости, маленький хвостик слева поднимался до верхней границы в центре и спускался похожим изгибом вправо.

— Я взяла за основу результаты твоих проверок за последние пятьсот дней и присвоила каждому номер от нуля до десяти, — объяснила Адротагия. — Отобразила уровень твоего интеллекта в каждый из дней, хотя, как я говорила, представление неточное.

— Что насчет выпуклости в середине? — спросил, указывая на график, Таравангиан.

— Это средний уровень твоего интеллекта. Как видишь, большинство дней ты находишься на этом уровне. Дни подлинной гениальности, как и абсолютной глупости, редки. Мне пришлось экстраполировать прогноз по имеющимся данным, но думаю, что график вполне точен.

Таравангиан кивнул и позволил одному из гребцов помочь ему высадиться на берег. Он знал, что большинство дней его интеллект находится на среднем уровне. Однако он спрашивал Адротагию, может ли она выяснить, когда ожидать еще один день, подобный тому, в который он создал Диаграмму. Прошли уже годы с того дня исключительной ясности.

Адротагия выбралась из лодки, за ней последовал Мралл. Она подошла к Таравангиану со своими листками.